Текст книги "Узнать, хранить, не умереть"

Дядя Коля, размышляла Аня, уверен, что она явилась сюда, чтобы устранить кого‐то, кто сейчас на дебаркадере. Главное, он не знает, кто является целью. Он даже не знает, что цель занимает каюту номер шесть. Пусть, думала она, продолжает оставаться в неведении. Всеми последующими своими действиями Анна убедит его, что задание выполнено и цель устранена. Все так и будет выглядеть. У него не должно возникнуть сомнений. Иначе по его сигналу сработает второй стрелок. Всё должно выглядеть так, как он ожидает, – дебаркадер ляжет в дрейф, вся связь с берегом прервётся, ялик исчезнет, потом паника среди пассажиров, им не до исчезнувшего попутчика, а если кому‐то придет в голову его искать, каюта заперта. Даже если взломают дверь, то обнаружат, что каюта пуста. А они с Чеботарёвым будут уже далеко.

На этом её размышления прервал появившийся Семёныч. Старик держался рукой за стену, его покачивало. Голова была обмотана свежим бинтом, на шее полоска запекшейся крови. Он в изнеможении повалился на кровать. На её встревоженные вопросы он, с трудом подбирая слова, рассказал о случившемся. Аня убедила его, что нужно осмотреть рану и остановить кровотечение. В каюте нашлись бинты и стерильные салфетки. Она срезала набухшие кровью полосы марли и выбросила в мусорный пакет. Чтобы остановить кровь, непрестанно сочившуюся из раны на затылке, она плотно затолкала салфетку в зияющую рану и туго забинтовала голову. Смочив полотенце, она, несмотря на сердитые протесты старика, протерла его лицо и шею, очищая дряблую кожу от спекшейся крови. После перевязки старик затих и, ей показалось, уснул. Она присела на пол рядом с койкой в ожидании наступления ночи. Временами брала старика за влажное запястье и считала пульс, боясь, что он начнет замедляться. Редкий пульс при травме головы, вспомнила она свою учёбу, предвестник угрозы. Наконец, она встала и, убедившись, что старик спит, выскользнула из каюты.

Сейчас, оставив Чеботарёва в лодке и неслышно двигаясь назад к «Красному уголку», она ругала себя за сентиментальность, прекраснодушие и заодно за все прочие душевные слабости. Она не знала, какое слово здесь лучше подходит, но дело было не в словах, а в том, что в самый что ни на есть главный момент, когда всё складывалось отлично и оставалось только отчалить от дебаркадера, чтобы скрыться и спасти свою и Чеботарёва жизни, она подумала о пульсе старика-лодочника. Даже не подумала, её пронзило, что пульс старика не частый, а скорее медленный. Хотя, может, и нет, и она ошибается, но чтобы быть уверенной, нужно вернуться! Обязательно!

– Я быстро, – уговаривала она себя, – я быстро, посмотрю, что все нормально, и назад!

Ей послышалось, что впереди кто‐то вышел из каюты. Потянуло сигаретным дымом. Она замерла. Потом все стихло. Осторожно ступая по металлическим ступеням, она поднялась на верхнюю палубу.

Старик лежал в той же позе, в какой она его оставила, – навзничь, голова высоко на подушке. Она подошла к нему и взяла за запястье. Лодочник тут же открыл глаза.

– Ты ещё здесь? – проговорил он. Его взгляд был ясен и подозрителен.

– Ты сам‐то как? – спросила она, прислушиваясь к пульсу. Пульс бил частыми напряженными толчками. Значит, все в порядке, с облегчением подумала Анна.

Старик неожиданно сел и попытался встать, но не удержался на ногах, тяжело осел на кровать и закрыл глаза. В этот момент тихо приоткрылась дверь, и в проеме показалась фигура Чеботарёва. Аня мгновенно мягким, но сильным движением прикрыла дверь и опасливо покосилась на сидящего – заметил или нет?

Старик, не открывая глаз, произнес негромко:

– Всё сделала?

– Да, – Аня энергично кивнула, – ты как, дядя Коля?

– Теперь уходи, – он открыл глаза и посмотрел на неё, – со мной порядок… кто это был?

Аня в темноте пожала плечами:

– Никого. Ветер.

Лодочник снова прикрыл глаза. Он насторожился. Сквозь полуприкрытые веки он отчетливо видел в дверном проеме мужскую фигуру. Ему даже показалось, что узнал человека. Это был парень из шестой каюты. «Он не ошибся каютой, он искал Нюшу, которая явно не хотела, чтобы я его увидел. Нюша солгала. Почему?»

Едва слышно щелкнула дверь – это Аня выскользнула из каюты. Он остался один.

Открыл глаза, выпрямился. Голова перестала кружиться, но тупая боль в затылке заставила его застонать. Повязка словно налилась свинцом и оттягивала голову назад. Он с трудом держал её ровно, как хрупкий, готовый разлететься на куски сосуд. Несмотря на боль, он поднялся с кровати и, держась, за стену, подошёл к иллюминатору. Отодвинул шелковистую тряпицу вымпела «Ударник социалистического труда» и выглянул наружу. Гладь озера была залита лунным светом. На ровной поверхности виднелся черный силуэт удалявшейся лодки. Одинокая фигура ритмично двигалась, мерно взмахивая вёслами. Прищурившись, старик старался рассмотреть гребца получше. В этот момент ему показалось, что в лодке двое. Второй силуэт, будто соткавшийся из лунного света, обнаружился на корме. Старик потер глаза рукой и снова вгляделся в слепящую озерную даль. Кажется, двое. Нет, один. Или двое? Боль мешала ему сосредоточиться, путала мысли, от неё темнело в глазах. Он прикрыл их, подавляя стон. Если Анна не одна, значит, что‐то пошло не так. Что могло произойти, могло ей помешать?

Ещё несколько минут назад он не допускал мысли, что Анна действует не по плану, но мелькнувшая фигура в дверном проеме заставила его засомневаться. Он сделал усилие и, превозмогая боль, снова выглянул в окно. Лодка была уже достаточно далеко, и разглядеть, сколько в ней человек, старику оказалось не под силу. Он вытер пот со лба. Боль в голове нарастала, пульсировала, ему снова захотелось спать. Тошнота стала подкатывать к горлу. Избавиться от сомнений! Он пойдёт и проверит шестую каюту. Да, ноги едва слушаются его, но сомнения хуже, чем эта боль в затылке. Нужна ясность! Если каюта пуста, значит, план нарушен. Не важно, что произошло. Это не его дело. О любом отклонении нужно оповестить своих… Делай, что должен…

Пошатываясь, он вышел из каюты. Ему стоило немалого труда перейти на другой борт и дойти до двери с табличкой «6». Столбы, балюстрада дрожали и покачивались, откуда‐то сбоку выплыл диск луны и стал тоже раскачиваться, как фонарь на бакене при высокой волне. Старик остановился и перевел дыхание. Легонько толкнул дверь, тяжело переступил порог и вошел в темную каюту. В следующую минуту он в изнеможении опустился на неприбранную кровать. Каюта была пуста. Но старик уже не видел этого.

Кровь, едва сочившаяся из пульсирующей крохотной жилки, упрятанной между перламутровыми пластинами оболочек мозга на внутренней стороне затылочной кости, вдруг хлынула под напором бешено колотившегося сердца, стремительно раздвинула листки оболочек, отчего тут же сформировался плотный кровяной мешок, который и сдавил мозг, выключил сознание и парализовал дыхание старого лодочника. Несколько минут спустя его сердце остановилось. Фарадей оказалась права.

Глава V

Чеботарёв налегал на весла и постоянно оглядывался в надежде, что спасительная тень вблизи острова тоже движется им навстречу. Однако ему пришлось грести целых полчаса, пока их не накрыла темнота. Тогда он перевел дыхание, засушил вёсла и дал лодке двигаться по инерции. Чеботарёв посмотрел на Анну. Та за все время, пока они плыли по светлой части озера, не произнесла ни слова и теперь отрешенно смотрела в сторону, словно видела что‐то недоступное ему, и молчала.

Неожиданно, то ли оттого, что азарт и страх, который человек испытывает при всяком побеге, сменяются, когда уже все позади, плавным течением мысли, сопровождаемым неожиданными догадками и откровениями, то ли с Чеботарёвым случилось самое простое – к нему пришло осознание своего мужского долга защитить эту маленькую, сжавшуюся от страха любимую женщину, – он решил не мучать её расспросами об оставшемся старике-лодочнике, о том, как ей стало известно, что Владлен отдал приказ о его устранении, и кто в свою очередь отдает приказы ей самой, и вообще, что Аня делала все эти годы пока его не было рядом? Решил не расспрашивать, но, надо быть откровенным, его это терзало и мучило. Особенно её прошлое. Неужели она не разглядела, что Владлен – дешевка и мажор! Как можно было выйти за него замуж?! Но хватит, хватит об этом! Хватит! Мама любила говорить: не давши слово, крепись, а давши – держись! Вот он и держался, и молчал. Потом он забеспокоился, может, Аня хочет пить или она озябла? Чеботарёв полез в стоящий в ногах рундук в поисках воды. Он читал у Стивенсона, что в таких ящиках обычно держат запасы воды и бочонок с ромом. Отбросив крышку, Чеботарёв просунул руку вглубь темного пространства и ничего не обнаружил. Правда, в углу ящика он нащупал ячеистый поролон, а на нём лежащее нечто, похожее на небольшую бутылку без горлышка. Он извлек наружу странный предмет – гладкий, усеченный цилиндр, тускло блеснувший в руке. Глаза уже привыкли к темноте, и Чеботарёв с любопытством принялся его разглядывать.

– Осторожней, не разбей! – негромко предупредила Анна и пояснила: – Опасная штука. Про коктейль Молотова слышал? Такой же, только круче.

Чеботарёв опасливо покосился на цилиндр и аккуратно упрятал его назад внутрь ящика. Он уже разжал пальцы, укладывая опасный снаряд на мягкий поролон, как неожиданно почувствовал, что там, в глубине, лежит ещё один цилиндр.

– Коктейль Молотова? – переспросил он. – Интересно, зачем ему это?

Аня пожала плечами:

– Мало ли… Дядя Коля – бывший военный. Осталось немного…

– Куда нам теперь?

Аня взяла в руки крышку рундука, перевернула его внутренней стороной вверх и опустила на сам ящик. Достала свой телефон, включила фонарик и осветила им небольшой деревянный квадратный футляр, внутри которого блеснуло стекло компаса.

Она несколько секунд колдовала над ним, а потом, подняв голову, посмотрела вперед и показала направление. Чеботарёв двинул лодку к малозаметному коридору между двумя островами. Аня оглянулась и в последний раз посмотрела на удаляющийся силуэт дебаркадера.

Дрожала стрелка компаса, весла мерно поднимались, обтекая водой, снова опускались в темноту озера. Лодка легкими толчками двигалась вперед. Анна по-прежнему молчала и смотрела невидящим взглядом в темноту ночи.

Ей пришло осознание, что она сейчас, в эту минуту, мгновенно перескочила из одной жизни в другую. Как в компьютерной игре – прыгнула на новый уровень, а он, этот уровень, непонятный и немного страшный. Какие «ключи» и опасности их ждут впереди, она не знала. Да и не могла знать. Все предыдущие уровни выбирали за неё, все правила были известны заранее. Она впервые сама выбрала новый «уровень».

Ей вспомнился пансион. Воспитанница… Для неё, в двенадцать лет оставшейся сиротой, она это теперь поняла, пансион стал спасением. Сейчас, сидя в лодке, она вспоминала о себе двенадцатилетней, будто смотрела издали на другого человека – там, в далеком прошлом, осталась маленькая, напуганная, потерянная девочка, одна среди чудовищно огромного и непонятного мира.

Несколько лет девочка Аня жила среди сотни таких же, как и она, воспитанниц. Одинаковые платьица, строгий распорядок дня и непрерывная учеба. Каникулы она проводила у деда – у Павла Максимовича, того самого друга отца, что оказался с ней рядом после смерти папы. Она называла его дедом за глаза, про себя и в разговорах со сверстницами. Павел Максимович – долго, и пока выговоришь, язык сломаешь. При встрече с ним ей удавалось не называть его никак. Он, вероятно, понимал, что сирота таким образом отстраняется от него, но не придавал этому значения.

Павел Максимович однажды решил, что дочь обязательно будет лучше своего отца, а для этого должна воспитываться в строгости и дисциплине. Разумеется, он знал историю о Пигмалионе и Галатее, но, он так решил, его случай – это совсем другое, он человек военный, а не «креативный класс», и его Галатея – и не Галатея вовсе, а Апполион. Теперь он определял всю её жизнь – где учиться, чему учиться, где жить, что главное, а чем можно пренебречь. Он стал её опекуном и крестным отцом. Как объяснил маленькой Ане во время таинства крещения батюшка, Павел Максимович стал за неё поручителем перед Богом. Аня не поняла, что это значит, но запомнила. Позже она вывела понятную ей самой формулу – она своими поступками не должна подвести деда перед Господом, а Господь, она усвоила это за годы воспитания в пансионе, высший судья и вершитель судеб. Значит, она будет делать то, что ей скажет Павел Максимович. При этом Анна никогда не чувствовала себя невольницей или заключенной. У них с дедом было негласное соглашение. Он для неё определял цели в учебе и в жизни, предоставляя для этого все необходимое, она в свою очередь была вольна выбирать, как ей в этом преуспеть. Дед сказал, что талант без дисциплины – лишь пустое обещание, но дисциплина может раскрыть талант. И Аня стала воспитанницей пансиона. Убедившись, что девочка, не утратив ребяческой своей живости, научилась дисциплине, Павел Максимович вернул её в обычную жизнь, чтобы испытать её умение быть собранной и цельной среди хаоса людских отношений. Аня помнила, как учащенно забилось её сердце, когда Павел Максимович однажды объяснил ей, почему и ради чего он забирает её из пансиона и отправляет снова в школу.

Незадолго до этого события ей исполнилось пятнадцать, и в ней уже бродило неясное томление и горячность, присущие юности, и потому, стоя в просторном, залитом солнцем кабинете начальника пансиона и слушая слова крестного, она с волнением и замиранием сердца рисовала себе картины будущего испытания.

Крестница по-прежнему прилежно училась, но и не упускала возможность потусить со сверстниками. При этом Аня с осторожностью пробовала запретные плоды юности. Но после того, как на одной из вечеринок одноклассница умерла от передоза, она испугалась. Испугалась, что где‐то там, в небесах, в божественной канцелярии, которая ей представлялась вроде их школьной учительской, деду вывели жирный «неуд», и Господь, нахмурив брови, укоризненно погрозил ему пальцем. Ей стало совестно, но она ничего не рассказала Павлу Максимовичу, решив, что в конце концов и сама готова ответить перед Господом. Она ни слова не сказала и о Чеботарёве. Решила, что готова отвечать за себя сама и, если что, заступится и за деда. Тот не узнал ни о её любви, ни о том, как они с Чеботарёвым были вдвоем в лесной избушке, как ездили на «Волге», как чуть было не сгорели спящими в ту ночь. Потом, вспоминая эти дни, Аня уверила себя, что, узнав, дед отнесся бы к этому, как к тесту на твёрдость характера. И только.

Сдав ЕГЭ на без малого триста баллов, она получила новую цель и неожиданно для себя оказалась на курсах по тактической медицине, а потом в закрытой «учебке» войск специального назначения…

«Почему мы не вдвоем, Чеботарев? – вернулась она мыслями к недавним событиям. – Наверное, что‐то в нас было неправильное, не до конца докрученное. Ведь я так тебя люблю! Нам было бы так классно все это время… Мы бы уже родили мальчика или девочку. Может, и не родили, но все равно было бы классно… Не волнуйся, Чеботарев, – продолжала она, глядя, как тот сосредоточенно работает веслами, – мы сбежим, мы спрячемся там, где нас никто не найдет! Мы спрячем от всех свою любовь и заживем счастливо! Знаешь, Чеботарев, я совсем не городская, я умею хорошо прятаться. Я выросла в гарнизонах, в военных городках, без интернета и компьютера, и я умею убегать и прятаться! Мы так прятались, мы так прятались, Чеботарев! Тебе бы понравилось… Помню, если не было шансов спастись, то был отличный способ – складываешь ладони домиком над головой и говоришь: «Я в домике!» И все! Никто не может тебя тронуть! Верное средство! Как было бы хорошо сейчас спрятаться в домике! Мы в домике, Чеботарев, и пусть все летит в тартарары, а мы будем в домике! Я так тебя люблю, Чеботарев! Нет, нет! – она хмурила брови, и сердце щемило от предчувствия беды. – Они найдут нас, найдут!»

Лодка с сухим шаркающим звуком ткнулась носом в прибрежный песок. Аня выбралась на берег. Чеботарёв замешкался, пристраивая крышку с компасом в обычное положение, и выпрыгнул на берег, поправляя на ходу свою старенькую кожаную куртку.

Небо на востоке посветлело, луна утратила яркость и превратилась в остывающий тусклый с неровными краями кусок белого ватмана. Пройдя по берегу вдоль воды, они вышли к сосняку, вплотную подступавшему к воде. Дальше открывалась обширная поляна, на дальнем краю которой угадывались темные силуэты строений отеля «Капитан Кук». Они вошли в прозрачный сосновый лес, залитый бледным светом, и, быстро миновав его, остановились, не выходя на поляну. В сером свете утра на противоположной её стороне были отчетливо видны приземистые строения и припаркованные на открытой площадке автомобили.

– Моя «Шкода», – показал Чеботарёв на стоящий близко к кустам седан, – жди меня там. Я быстро.

– Куда ты? – остановила его Анна.

– Нужно забрать паспорт. Оставил у администратора. Я быстро, – повторил он.

У Ани от нехорошего предчувствия снова заныло в груди. Может, ну его, этот паспорт?! Обойдемся! Но какая‐то внутренняя убежденность в неправильности такого шага одернула её – паспорт должен быть! Без документа нельзя! Подозрительно, или, чего доброго, задержат до выяснения личности.

Она проводила беспокойным взглядом удаляющуюся фигуру Чеботарёва и побежала, прячась и огибая поляну, к той кромке леса, где стояла серая «Шкода».

Глава VI

Чеботарёв шел по влажной от утренней росы траве, направляясь к административному зданию. Он надеялся, что на ресепшн кто‐то будет. Какой‐нибудь заспанный дежурный администратор. Он был согласен даже на сторожа. Сердитого и ворчливого. Лишь бы не глухая дверь. Иначе ему придется поднимать на ноги персонал, а этого он не хотел! Зачем привлекать внимание?

Дверь, на его счастье, оказалась не запертой и, когда он вошел, тенькнула мелодичным звонком. За стойкой ресепшн никого не было, но горела лампа, сообщая, что дежурный где‐то здесь. И в самом деле, в ответ на звук колокольчика над стойкой показалась голова с заспанным лицом. Лицо принадлежало Насте. Она, близоруко щурясь, разглядывала вошедшего и долго соображала, что это за видение предстало перед ней в сером утреннем свете. Наконец, она спросила:

– Это вы, что ли, из шестой?

Чеботарёв кивнул, соглашаясь, и тут же, не давая ей окончательно проснуться, решительно протянул руку:

– Моя фамилия Чеботарёв. Паспорт верните, пожалуйста.

– А! – радостно оживилась Настя, просыпаясь. – Господин Чеботарёв! А как вы тут оказались? Вы ж на дебаркадере!

– Рыбаки, – коротко ответил он и положил руку на стойку, – рыбаки подвезли.

Настя полезла в ящик, где стояли папки на каждого жильца с их паспортами.

– Уезжаете? – не поднимая головы, поинтересовалась администратор.

– Нет, – солгал он, – мне в город. На работу устраиваюсь. К вечеру буду.

– Пожалуйста-пожалуйста, – заулыбалась Настя и протянула ему паспорт. Чеботарёв кивнул и поспешно вышел.

Настя, как только закрылась дверь, сняла трубку внутреннего телефона. Подождала и, услышав, что ей ответили, коротко сообщила:

– Объявился. Забрал паспорт. Сказал, что едет в город, – и положила трубку.

Через несколько минут мимо неё торопливо прошел человек. Не останавливаясь, он положил на стойку несколько пятитысячных купюр и тоже скрылся в утренней сырой мгле.

Сосновый лес, где вперемешку с высокими, словно мачта, рыжими стволами попадались ели, был отделен от парковочной площадки орешником. «Шкода» стояла вплотную к кустарнику. Мелкие капли росы тонким слоем покрывали лобовое стекло, фары и капот. Аня сперва решила дожидаться, сидя в машине, но не смогла усидеть. Тревога из-за долгого, как ей казалось, отсутствия Чеботарёва и предчувствие беды просто выгнали её на стылый воздух. Прячась не столько от порывов ветра, сколько от посторонних глаз, она скрылась в орешнике и несколько раз прошлась, далеко не отходя от машины.

Неожиданно раздавшийся шум заставил её остановиться. Анна стояла, боясь пошевелиться. Только что где‐то впереди, шагах в пятидесяти от неё раздался короткий глухой звук. Словно какой‐то зверь метнулся в чащу и замер. Или внезапный порыв ветра повалил подгнившую березу. Что‐то было неладное, непонятное в этом звуке, да и сам лес выглядел угрожающе. Она осторожно, продолжая прятаться в зарослях кустарника, двинулась по направлению к зданию, куда ушел Чеботарёв. Пройдя узкую полосу орешника и войдя в лес, разглядела под ногами хорошо протоптанную тропинку. Впереди путь ей преграждала какая‐то бесформенная тень. Подойдя ближе, в светлеющем сумраке она разглядела нагромождение валежника – поваленные, покрытые густым мхом стволы и торчащие, словно ребра чудовищных рыб, голые ветки. Обогнув их, она тотчас наткнулась на лежащего поперек тропинки Чеботарёва. Прежде чем подойти к нему, она опасливо оглянулась, вслушиваясь в замерший лес. Было неправдоподобно тихо. Ветер, поднявшийся с восходом солнца, стих, и даже густые колыхающиеся кроны деревьев не издавали звуков. Аня, глядя на расстилающийся под ногами мох, подумала, что такой толстый ковер должен гасить любые звуки, и всякое движение бегущего или крадущегося зверя или человека будет бесшумным. И, тем не менее, несколько минут назад она слышала чей‐то прыжок. Она наклонилась и дотронулась до плеча лежащего. Потом потянула за кожаный рукав куртки. Чеботарёв не шевелился. Он был без сознания. В тот же момент свет перед ее глазами погас, и она тихо, лишь коротко охнув, ткнулась лицом в мягкий мох.

– Анна Евгеньевна? – с немалым удивлением произнес Заикин, когда, перевернув тело на спину, вгляделся в бледное лицо.

Юрий Дмитриевич шел за Чеботарёвым от самой гостиницы. Ему не нужно было особенно скрываться – человек из шестой каюты спешил, был взволнован и потому неосмотрителен.

После тяжелого разговора с Анатолием в бизнес-центре, после того как Заикин понял, что его могут отстранить от дела по «Трастинвесту», а вместе с этим лишить шанса овладеть деньгами, находящимися в хранилище, он решил действовать нагло, примитивно и напролом. К черту Анатолия, его боссов – этих жирных котов с их заговором и стратегическими замыслами! Пусть Анатолий теперь поработает на меня, думал Заикин, пусть он завалит Уварова. Не такой уж ты, Павел Максимович, непотопляемый! А уж то, что тебя завалят, было видно по глазам этого урода. Убьет и не моргнет.

На днях Бурдт пригласил на встречу в Бюро. Там, сидя в кабинете за длинным столом под зеленым сукном, Заикин узнал, что Уваров исчез, не выходит на связь. Бурдт, как новый Хранитель, был зол и нервничал. Только что зубами не скрежетал. Видно, ситуация была настолько критична, что Бурдт ему, Заикину, на условиях конфиденциальности сообщил, что Снегирёв болен и не в состоянии выполнять роль председателя Бюро. Тут же пояснил, что других членов Бюро он решил не информировать, чтобы те не запаниковали. Решим здесь, своим кругом. От последней фразы «своим кругом» у Юрия Дмитриевича радостно ёкнуло сердце! Бурдт продолжал, обстоятельства требуют продолжения финансовых операций. Ближайшая требует наличных средств, которые должны быть переданы уже через два дня. Короче, нужен доступ в хранилище.

«Вот оно! Момент настал!» – возликовал Заикин.

Он скорчил скорбное лицо, поохал, сочувствуя, и замолчал, выжидая, что за этим последует. Бурдт не просто так поделился с ним этой информацией. Он что‐то хочет от Юры Заикина. Свершилось! Бурдт обратился к нему с просьбой отыскать и доставить сюда сбежавшего охранника. Тот прячется где‐то на севере, возле озер. Бурдт угрюмо заметил, будем надеяться, что он жив.

Заикин подождал, пока Лев Михайлович не повторит просьбу дважды, и лишь потом, морща лоб и закатывая глаза, сказал, что это чертовски сложно, да ещё в такой короткий срок! Помолчав, добавил, что ради общего дела сделает всё возможное. Однако, Лев Михайлович должен понимать, что рядовой член Бюро мало что может сделать в сравнении с членом президиума или заместителем председателя. Бурдт понял намек, но сказал, что не в его компетенции менять статус Заикина. Заикин понимающе покивал. Потом он пространно заговорил о некой акции, которую он проводит через свое агентство в интересах Фонда. Заикин добавил, сокрушаясь, что Лев Михайлович наверняка знает: уровень коррупции среди чиновничества в столице побил все рекорды. Другими словами, агентству остро необходима для этой акции, которая, повторюсь, проводится в интересах Фонда, определённая сумма в наличных деньгах иностранных государств. Бурдт согласился с условием, что Заикин доставит охранника к середине следующего дня. То есть уже сегодня.

Заикин не имел представления, сколько наличности в хранилище, но даже если он не сможет вынести оттуда все, то что‐то всё‐таки возьмет. А «что‐то» – это очень много! Заикин гнал от себя мысль о возможных осложнениях, о том, что кто‐то может ему помешать, что кого‐то придется убить на пути к деньгам. Гнал, но кобура под курткой с пистолетом «Удав» оттягивала ему плечо и заставляла сердце биться гулко и часто.

Он тихо, без помпы, заменив свой огромный «Шевроле» на невзрачный «Polo седан», приехал в «Капитан Кук» накануне вечером. Уговорить дуреху-администратора помочь ему в деликатном деле оказалось несложно. Его рассказ, что человек, которого он разыскивает и который проживает в шестой каюте, бросил его, Заикина, дочку с ребенком на руках, возымел необходимое действие, а деньги укрепили в этой девице стремление исполнить то, что от нее требовалось. Пряча аванс к себе в ящик и словно извиняясь, Настя рассказала, как она понимает Заикина и его дочь, потому что сама одна воспитывает ребенка, и вообще, девочки должны помогать друг дружке. И даже всплакнула.

Заикин поставил машину недалеко от серебристой «Шкоды», на которую ему указала Настя, и теперь, идя по лесу вслед за Чеботарёвым, прикидывал, в какой момент оглушить эту дылду, чтобы долго не тащить тело до машины. Тропинка петляла, огибая валуны и бурелом, и наконец он понял: пора!

Чеботарёв, оглушенный ударом пистолета по голове, беззвучно повалился на мягкий мох. Сам Заикин, не рассчитав силу удара, потерял равновесие и свалился в треснувший с оглушительным звуком валежник. Юрий Дмитриевич, чертыхаясь, поднялся на ноги, проклиная себя за неуклюжесть и давая обещание непременно заняться спортом, как только все закончится. Встав, он отряхнул с себя клочки мха и склонился над распростертым телом. Потом оглянулся и тут же обругал себя. Теперь ему придется тянуть этого бугая в обход завала из сгнивших деревьев. В этот момент он увидел мелькнувшую темную фигуру среди кустов орешника, движущуюся к нему со стороны парковки. Это было неожиданно, и Заикин испугался. Беспомощно оглянувшись и не видя никакого укрытия, он юркнул за ближайшую сосну и замер, прислушиваясь.

«Неужели, – думал он лихорадочно, – у этого парня есть сообщник? А что если тот вооружен?»

По едва различимому шороху он понял, что неизвестный остановился перед нагромождением из стволов и веток. Потом двинулся, треща сучьями, огибая препятствие, и остановился в нескольких шагах от того места, где затаился Заикин.

Сердце у Юрия Дмитриевича колотилось, и он всерьез опасался, что набат, громко звучавший в его ушах, выдаст его с головой. Он с силой стиснул рукоять пистолета, стараясь унять дрожь во всем теле. Ладони предательски вспотели, и он очень хотел протереть их насухо, но боялся выпустить пистолет из рук. Только что он оглушил им Чеботарёва, а теперь? Неужели стрелять? Пальцы тряслись, и он никак не мог снять пистолет с предохранителя.

«Нет, стрелять нельзя! – заполошно и беспорядочно запрыгало в голове у Заикина. – Никак нельзя!» Поднимется такой шум-гам, и он не то что парня утащить не успеет, он и сам не сбежит. Нельзя!

Руки у него тряслись. Юрий Дмитриевич осторожно выглянул из-за ствола сосны. Неизвестный стоял к нему спиной. Затем склонился над распростертым телом. Отчаянным прыжком Заикин метнулся к противнику. Мох мягко спружинил под ногами, заглушив звук шагов. Заикин, изнемогая от ужаса и не дыша, коротко взмахнул зажатым в руке пистолетом, вскрикнул, словно тем самым хотел освободиться от своего липкого страха, и с силой ударил незнакомца по голове.