Текст книги "Август-91. До и после"

Уазик впритирку, визжа бампером по гранитному парапету, вклинился в расщелину, оставленную с краю баррикады, как видно, для самих баррикадников. Те замахали руками, заулюлюкали, а какой-то в тельняшке еще и пнул «козла» под корму. Водитель сгоряча газанул, но машина, как бешеная, стала подпрыгивать на ступеньках, и он тут же вынужден был сбросить обороты. Уазик кое-как доскакал до конца лестницы, и потом еще какое-то время потерянно катился вдоль набережной.

– Теперь давай направо. Переулок видишь?

– Так точно, тварищ рал.

– Теперь к тротуару. И протри стекла. Самому, небось, противно?

– Так точно.

За первым же углом город уже был как город: редкие прохожие под зонтиками, две-три мокрые машины у тротуара. Водитель осмотрел глубокие, до металла, свежие шрамы на бампере, словно извиняясь, погладил металл ладонью. Потом осторожно увлажнил в грязной лужице тряпку и стал стирать плевки со стекол.

…Первая, до всех баррикад еще, цепочка защитников Белого дома вдруг снова ожила в щуровой памяти. Чего-то ведь они в тот момент за ручки хватались, ждали чего-то. Это им кто-то сказал: будет танковая атака. Латать – не за что хватать: панк-вшивота, полоумная бабка-ельцинистка, инженеришко с «дипломатиком»…

Ну, и та: залпом черные кудели, стрела-талья и вокруг лодыжки – черный ремешок… Он – совсем еще не старый, популярный генерал, любой норматив физпо выполняющий лучше рядового молодца-десантника. Она – злюка, москвичка, интеллигентка. И?..

– Рязанцы!

– Вижу.

Сидящий позади старлей-связист заметил десантников ровно на секунду раньше генерала. Щур поморщился.

– Рули к батальону, – запоздало приказал водителю.

– Есть.

Чего только не было в этот час на Калининском проспекте! Окруженные со всех сторон народом приблудные БТРы (у одного в стволе пулемета – белая гвоздика), развернутые поперек проспекта троллейбусы и груды досок, выволоченных, как видно, с какой – то стройки, да так и брошенных на полдороги. И везде – люди, люди, люди – смеются, суют солдатам банки сгущенки, плачут, чуть не в драку лезут на оробевшего кавторанга…

К родной десантуре генеральский уазик продирался как сквозь джунгли. Рязанцы притулились на погосте столичного долгостроя, в грудах мусора и зарослях лебеды. Построенных ротами ребят с четырех сторон прикрывали ровные шеренги БМД. Но ядовитое бардачное море уже захлестывало и этот, единственный в округе, островок порядка. Здесь москвичи невзначай разговорили механика-водителя, там не ровен час докричатся до ротного. Вот-вот забродит сусло. Только пива из него не выйдет. Слякоть одна – с привкусом крови…

– Товарищ генерал, наконец-то!

– А где тут у вас лобное место?

– Виноват?

– Да вот тут и образуем.

Генерал поднялся на бетонный блок – к трибуне отовсюду потянулись слушатели.

– Товарищи! – Щур поискал глазами злюку, но не нашел.

– Майор! – визгливо, по-женски. – Неужели вы будете в нас стрелять?

– Да он не майор, – насмешливо. – Он генерал-майор.

Меня линчевать собираются, а я, сука, о бабах. По месту прописки твоя злюка. Мужу-доценту дает.

– Генерал! Вы помните, чему присягали?

– Товарищи! – раскатил Щур во всю грудь. Ясно одно: надо кратко и четко. Размажешь – заткнут. Тут же найдутся и златоусты из толпы. Тогда пиши пропало: батальон потерян, приказ не выполнен. Секир башка тыбе, командыр…

– И повторяю, – закончил Щур, – десантники прибыли для взятия под охрану Верховного Совета РСФСР. Пока обстановка неясная – куда, что… Но задача уточняется. А если кто забыл…

– он сделал красноречивую паузу, – армия есть детище народа. Стрелять в народ она не будет!

Двое или трое слушателей вразнобой захлопали, тетка помахала над головой пестрой тряпкой – российским триколором, студентик еще продекламировал: «Долой хунту!» Но в общем и целом бой был выигран.

Щур спрыгнул на землю.

– Товарищ полковник! – громко, чтобы слышали все, обратился к комбату. – Приказываю: механикам – обслуживать технику. Остальным – оборудовать места ночлега, натянуть палатки, вырыть туалет.

– Сортир поглубже копайте, – порекомендовали из народа.

В толпе посмеялись и медленно, как бы нехотя, стали расходиться. Кто куда.

– И смотри, комбат, – тихо, только для своих уже, продолжал Щур, – по всему периметру выставишь парных часовых. Сменять – каждые два часа. Агитаторы сейчас – главная опасность. Батальон у тебя должен быть боевой единицей, а не бандой анархистов. Проследи.

На вершину государственной власти Щура вознесло впервые в жизни. И поэтому дух у него слегка захватывало: высоко! Но голова не кружилась, работала четко.

«Короля играет свита, верно…» – думал генерал, шагая вслед за Спинжаковым по запутанным коридорам Белого дома. В «команде» Ельцина Щур совсем не помнил людей. После смерти Сахарова там остались только голые функции. И не было ни одного заметного лица. Было разделение функций.

«Тут, если охранник, – Щур окинул взглядом полушария спины Спинжакова, – так уж это Охранник. Если тайный советник – генерал вспомнил холодную пядь Скатова – так уж это Тайный Советник, режиссер – Режиссер, вор – Вор. И так дальше».

Притом президентская свита была раздута до безобразия. Первых свитских генерал приметил еще за три этажа до президентского. Две тетки в крахмальных наколках вкатили в спецлифт крытый крахмальной салфеткой столик – так, что сразу стало ясно, для кого. А потом, по мере приближения к телу, всяких охранников, помощниц, вельмож, секретарш, постельничих становилось все больше и больше. И суету они производили несусветную. «Небось, думают, это у них демократия, – кривил губу Щур, – а это – говно».

Дурее всего показались генералу потуги ельцинской охраны соорудить подобие баррикад в коридорах. На подходе к президентскому кабинету пришлось обходить несколько завалов из хлипких книжных шкафов, столов и стульев. При каждом дежурили крепкие парни: штатские или менты. У всех были автоматы. Никакого серьезного оружия внутри Белого дома Щур не увидел.

Рота десантников, будь ей поставлена задача добраться до Ельцина, одолела бы коридорную фортификацию за десять минут. Ребята из «Альфы» – за пять.

– …А вы бы повели войска на штурм? – вдруг прервал его Ельцин, глядя генералу прямо в глаза.

– Я человек военный, товарищ президент России. Я присягу давал.

– А кому… – Ельцин сделал многозначительную паузу, – вы давали присягу?

– Горбачеву. Но он сейчас неизвестно где…

– Значит..? – вопросительно приоткрытый президентский рот был полон крупных крепких зубов.

– Приказ у меня – охрана и защита здания российского Верховного Совета. Я уже докладывал. Других приказов пока не получал.

Ельцин поднялся из-за стола, шагнул к окну и сквозь жиденькие жалюзи стал смотреть куда-то вниз, на баррикадников, наверное. Его белый «дипломатический» бронежилет остался висеть на спинке рабочего кресла.

– Вы бы поосторожнее у окошка-то, Борис Николаевич, – напыжился Спинжаков.

Президент не отвечал. Скатов потрогал галстук. Пауза затягивалась.

– Разрешите высказаться, Борис Николаевич, – вступил вице – президент Руцкой, пуша усы.

Ельцин даже не шелохнулся. Он словно ждал: что сделает каждый из присутствующих, чтобы помочь своему президенту принять окончательное решение. Но ждать себя заставляли слишком многие – и Руцкой, и ближайшие советники-советчики, и генералы, каждый из которых мог сыграть и вашим, и нашим. И тысячи три строителей баррикад внизу. И еще миллиард «цивилизованного мирового сообщества», которое пока не предложило ничего иного, кроме как укрыть его в американском посольстве. Его, президента России…

Генерал Щур и полковник Руцкой обменялись полувзглядами.

– Я лично знаю Алексея Ивановича Щура еще с Афганистана, – вновь нарушил молчание вице-президент, – с войны…

Война! Ельцин сразу ожил. От окна он вернулся к столу столь воодушевленный, будто тут его ожидали штоф водки и добрая закусь, а не полдесятка политиков с ликами пустынников. Война! И никаких тебе мировых проблем, понимаешь.

– Продолжайте! – сказал президент.

– Я считаю, что в сложившейся обстановке, – продолжал Руцкой, – батальон под командованием генерала Щура должен быть включен в систему обороны Белого дома.

– Продолжайте, Алексей Петрович, – торопил его Ельцин. – Замолчал, понимаешь.

– Теперь надо решить, – голос вице-президента, в прошлом – летчика-истребителя, зазвучал ровно на полтона ниже, – где лучше определить позицию батальону.

– Может быть, пригласить Кобеца? – вставил Скатов.

– Подожди с Кобецом, Юрий Владимирович, – президент нахмурился. – А шта скажет насчет расположения своего батальона генерал Щур?

– Решение простое, Борис Николаевич, – уверенно пророкотал генерал. – С приданными разведчиками мы имеем четыре роты. У здания четыре стороны. По роте на сторону – вот решение.

Ельцин вновь отошел к окну. Внизу мельтешил человеческий муравейник. Черные рабочие человечки двигались, вроде, абсолютно бессмысленно, но при этом рыжее бревнище, похожее сверху на сухую сосновую иголку, ползло безошибочно к ближайшей баррикаде. За те полчаса, что здесь, в президентском кабинете тянулся тяжелый, напряженный разговор, баррикады еще чуть прибавили в росте. Или мерещится?

«По роте на сторону… – раздражался президент. – Ишь какой стратег! Станем проигрывать, ударит в спину. А выиграем – в очередь за звездами первый встанет…Да еще Руцкой этот… Сидят, переглядываются, думают, Бога за бороду взяли. Шта тот сапог, понимаешь, та и этот. Или все же сговорились о чем-то всерьез? Тогда как – меж собой? Или, может, – с теми?»

– Какое примем решение, Борис Николаевич? – на правах второго опять прорезался Руцкой.

«Примем», – механически отщелкнул счетчик в голове у Ельцина.

– Я думаю, Александр Иваныч, шта не так важно, какое тут решение примем мы, – Президент в упор посмотрел на вице – президента. – Тут самый важный вопрос другой. – Он перевел глаза на Щура. – Вопрос, пропустят ли ваш батальон они. – И Ельцин кивнул куда-то за окно, в пространство Москвы.

– Виноват, не понял, – признался Щур.

– Они, – президент с удовольствием наблюдал, как на крутой лоб Щура крупным бисером выкатывается испарина. – Россияне, – пояснил он, наконец, – защитники Белого дома.

– Так точно. Вопрос самый важный, – Щур вдруг стал изъясняться чуть быстрее обычного. – Имею печальной опыт шапкозакидательства и оплевывания. Прошу…

Ельцин едва заметным жестом подозвал Спинжакова.

– Передайте Кобецу, – произнес вполголоса, – чтоб собрал ополченцев, у каких, понимаешь, хоть какой авторитет. Пускай они посмотрят на генерала. А он – на них.

Начнешь за упокой, кончишь за здравие. Это бывает. Однако чудно: вот, вроде, совсем потоп… И вдруг разом – просветление на небеси…

Двойная игра Руцкого – это понятно: Руцкому предать – как два пальца обоссать. Уже ж перебежал от коммунистов к демократам. Теперь недорого возьмет, дернет обратно.

Но Ельцин – загадка. Ведь вся же информация у человека – и от дружбанов-партийцев, и от всяческих там двойников, гадов, и от иностранцев. Полностью владеть обстановкой и… самому себе на шею удавку накинуть… Целый батальон, не хухры-мухры…

А как это он про баррикадников-то… Россияне…

Или тут расчет, что на баррикадах обратают десантуру? Что заразят ребят чумой бардачной? Что на жалость возьмут? Что к неподчинению командирам склонят? Что заставят по своим стрелять?

Хрен вам в рыло, господа дерьмократы. Вояка-профи вам не по зубам. По краям обкусаете, а середка целая останется.

Сдюжим. К тому же бой – явление двустороннее. Последним смеется тот, кто стреляет первым.

5

Фро не было.

В холодильнике бесприютно серел кусок «Останкинской» – из останков, ясен пень, не из Останкино. Под ножом продукт расползался картонными волокнами, хотя и пах околоколбасно.

На фирме Фро респондировало инкогнито, объяснило: «Всех распустили». Спасибо вам за экспликации, благородный аноним.

Ни черта не получалось. «Спидола» исчезла. За двадцать лет скрипучие вражьи голоса, видно, в пыль поистратили прибалтийскую электронику. Только прах и вспархивал из углов, где прежде живала рижанка.

Ось произвел блиц-обзвон друзей-приятелей, но либо того, кого надо, не было, либо не было вообще никого.

С бутербродом наперевес диссидент передислоцировался в комнату, к телевизору. На двух программах бесстрастно насиловал виолоночель нордический подросток с пробором а-ля Гитлер-югенд. Другие два канала плевались в любопытствующих ошметками черноты.

Что делать?

Несытому кассетнику Ось скормил самопальную концертную запись трио Ганелина. «Далее следует…»

Весной восемьдесят первого (десять лет, что ли, прошло?) джазовый фестиваль запустили в совсем еще нецелованный после Олимпиады «Краб» на Лужнецкой набережной. По ту сторону Москва-реки свистали соловьями Ленинские горы, черные-черные на бледно-зеленом фоне заката.

В антракте знакомый шестидесятник показал юным Протокиным спецбуфет под сценой. Всесоюзно обожаемый джазовый вождь Балашов там одарил Фро казенным розаном со стойки бара…

Утром Фро взяла «Спидолу» и —?

…То есть сколько-то свободы тебе перепадает и в империи – украсть, соврать, съехидничать. Эжопов язык. Кухонные революции: низвергай кого хочешь.

Потом свободно можешь настучать на вчерашних сонизверга-телей. Свободно ведь могут и они на тебя.

Свобода совести. Свободно притащился за тридевять земель поглазеть на Крестный ход в Новодевичьем, свободно получил по кумполу милицейской дубинкой, свободно поехал домой.

Свободные цены на колхозном рынке: пришел, купил кулек семечек, идешь – свободно плюешь под ноги.

Свободный выбор спальных гарнитуров ценой от десяти инженерских зарплат и выше. Свободно зашел отабуретить кухню, свободно поглазел на гарнитуры, свободно вышел.

Первые бронетранспортеры Ось увидел за Никитскими, у ТАССа. Гражданский транспорт, жужжа, по уважительному радиусу объезжал броню.

В арсенале Ося имелись удостоверение с.н.с. Института Латинской Америки да складной зонтик японской фирмы «Три слона». Против спецназа – самое то.

– По какому случаю парад-то? – поинтересовался у каски над люком.

Служивый лишь шмальнул синим глазом в лазутчика.

– Я говорю, майские-то прошли давно. – Ося тряхнуло. Адреналин, гад. – А до октябрьских, вроде, далековато будет.

– Да не знаю я… Все вон подходют… – застенчиво прорезалась белозубая стрелецкая улыбка. – А мы-то че?.. Приказ ить…

Над броней, обрамленные кожей шлема, взошли скулы Чингис – хана. Скулы задвигались – синеглазый скрылся.

– Ну, правильно, бдительность! – Заглянуть степняку в глаза Ось так и не сумел. – Правильно действуешь, лейтенант.

Нарочито неторопливо вольнодумец тронулся от Никитских к Пушкинской. Лопаткам было неловко: в них уткнуто было дышло чингис-ханова пулемета. Калибр – 12,7, электропривод, обрывками вспоминалось Осю из военного перевода. Тонкую броню прошьет насквозь. Человеку – кранты с гарантией.

Нет! Нет предела тупости человеков на бульваре: что живчика – совслужащего, что зачарованной мамаши с коляской для близняшек, что своры тинэйджеров, бутылочку «Жигулевского» запустившей коллективистски по кругу.

Что еще нужно сделать, чтобы ты – пусть не полез себя защищать – хотя б пуганулся всерьез? Вот, вроде, бандитский ствол уж заткнут тебе в глотку. Чего ж тебе боле, добрый человек?

Вот она, милая!

Колонна демонстрантов поршнем гнала к Никитским последние заполошные легковушки. «Долой хунту!» – кривыми буквами поперек плаката. Раззявленный клюв «пикейного жилета» на тротуаре.

Через чугунную ограду парка Ось сходу перескочил на мостовую.

– Куда идем-то? – спросил у какого-то длинного, с рукой на перевязи.

– Да на Краснопресненскую.

– А чего там?

– Да Ельцин. Президент российский. Слыхал про такого?

– Да фамилия, вроде, знакомая.

– Ну, вишь…

Январь?

В январе 91-го спецназы захватили вильнюсский телецентр, положив полтора десятка безоружных защитников. На следующий день, у Моссовета демонстрантов собралось не так уж и много, сотни две. Но, продравшись через центр, они перегородили половину Калининского проспекта, заставив машины по-черепашьи тащиться следом.

Лидер процессии – начальническая черная «Волга», – слегка даже игриво подтолкнула Ося под задницу. Тот, не обернувшись, двинул каблуком прямо в желтую «противотуманку». «Перевернем на хуй!» – охолонули полезших было разбираться волгарей. Те смекалисто опять спрятались под свой панцирь.

На голом балконе посольства простоволосая литовка без стеснения рыдала в голос. «За вашу и нашу свободу!» – окутывался паром митинг время от времени…

Вильнюс – цветочки?

– Янаеву – позор! – промегафонил бело-голубой, с глазами – угольями, Пьеро.

– По-зор! По-зор! По-зор! – плавно заколыхалось многоголосье.

Ось оглянулся: над серединой колонны размахивали черно – красным флагом анархиствующие акселераты. Следом за матерью порядка, в арьергарде брело еще с полдюжины бомжей. Всё.

– Крючкова, Язова, Пуго – в отставку!

– В от-став-ку! В от-став-ку! В от-став-ку!

«Чего стоит Чингис-хану шмальнуть по нам через сквер?» – вдруг спросил себя Ось. Не станет, пожалуй. Деревья помешают. Если только они не переставили БТРы на позицию поудобнее…

– Чего с рукой-то? – поинтересовался Ось у длинного.

– Да в цеху. С будуна. Херня, в целом.

– А сам откуда?

– С Пушкинской площади. Там народу – лом. Один говорит: Ельцин в Белом доме. Ну, мы и двинули.

– Да нет, я не в том смысле. В смысле, сам-то – москвич?

– Не, из Дмитрова. Пошел с утреца на перевязку, а тут – вон чего… Из травмопункта даже домой не заходил. Еще жена прицепится. Ну, не жена, так живем. Но все равно!

– Ну?

– Ну, и на электричку. Прямым ходом в Москву. Что же, меня будут ебать, а я – знай, подвазелиниваться?

По спуску от Садового кольца – к Белому дому, что ли? – покатились мастодонтоподобные бронетранспортеры, последние троллейбусы, грузовики с морпехами, матерящиеся миротворцы… Но внизу стояла баррикада. Осю не верилось, что две садовые скамейки, мусорный бак и несколько сломанных досок смогут удержать всю тяжесть советской армии и флота. Однако, прогнувшись дугой, они – вместе с баррикадниками – держали пока.

Рыдающая женщина вдруг не выдержала – бросилась к БТРу. Исступленно она колотила кулачком по броне. Воины во чреве китовом безмолвствовали. Лишь брызгами разлетелся «Полет» на запястье декабристки.

Осина колонна породила без числа речек и ручейков. Сквозь рахитичные заграждения они легко просочились к Белому дому.

Перед Домом правительства народ все более прогуливался, почитывал листовочки, постебывался. Из-за спины кто-то сказал: был грандиозный митинг, добровольцам раздадут автоматы. Ось сразу обернулся, но отличить рассказчика от слушателей было уже невозможно. Какие на хрен автоматы? Начинался дождь.

Поперек эстакады, при въезде на пандус, раскорячился КРАЗ. Трехосный тяжеловоз был огромен, но и двухрядная эстакада была не узенькая. В зазор между бампером грузовика и парапетом эстакады взволнованные юноши то и дело насовывали всякий хлам, но его отодвигала свободно фланировавшая публика. Ось тоже пролез в невзначай открывшийся проход.

Он не помнил, почему, но отчетливо помнил, когда. Впервые внешнему, чужому распорядку он противопоставил свое внутреннее «я» еще в детском лесном санатории под Звенигородом.

Фтизиатры снова и снова ставили ему диагноз «туберкулезная интоксикация», и он снова и снова попадал в санаторий.

За нарушения санаторского распорядка «белые халаты» сажали Ося посидеть в новехоньком ГДР-овском холодильнике. До помрачения рассудка продлевали упрямцу лечебную горчичную ванну. На целую ночь выкладывали в спальном мешке на промороженную хрустящую террасу.

Он не подчинился.

Его причислили к отпетым. Считалось, что на остальных детей он воздействует разлагающе.

Ему вменяли двусмысленные злодейства с идеологическим душком: скажем, тысяча первую кражу очков полуслепой бурятской девочки Светы Цыденовой. (Национализм). Или – поджег трансформаторной будки. (Вредительство). Красавице-главврачу на Ося доносил лично дедушка-вахтер Веор Федулович, отставной вахмистр и ворошиловский стрелок.

Его снова наказывали – и за дело, и так.

Он не подчинился.

«Белые халаты», наконец, приписали Осю роль застрельщика сексуальной революции, за которую они приняли внезапную перекрестную влюбленность школьной группы. Однако стукачи уточнили, что главная интрига закручивается вокруг первой красавицы, третьеклассницы Маринки Дергачевой. Да и визави ее был не Ось Протокин, а лучший Осин дружбан – Борька Петров.

Это была правда. Борька среди мальчишек выходил во всем первый, поэтому именно его предпочла бесчисленным воздыхателям Маринка. Но даже и отверженный Маринкой, да даже, как будто, и сломленный всеобщим непониманием, да даже и чуть не умерший от двусторонней сухотки Ось – все равно был опаснее. На агар-агаре страстей всех по всем его вольнодумство расцветало все ярче. И цветочки эти были ядовитее иной орхидеи.

Красавица-главврач знала, что это Протокин показывает детям способы складывать из бумаги голубей, которые перелетают через любые ограды и зоны, включая зону вверенного ей учреждения. Но она и ведать не ведала, что, стремясь приворожить Маринку Дергачеву, страстный поглотитель научной фантастики Ось открыл способ передавать на расстояние самое мысль. Иначе она бы просто вышибла его к чертям собачьим. И не нужны бы были эти бесконечные вызовы Протокина на ковер, агитация за советскую власть, мучительное стоическое молчание…

Он так и не подчинился.

Любимый фантом коммунистов – пролетарий как двигатель революции – Ось раз и навсегда отогнал от себя, защитив диссертацию по латиноамериканским профсоюзам. Но рабочий лучше интеллигента знает цену слову: слово – только полдела. В этом Ося бесповоротно убедили дискуссии профессора Зубрицкого с его пролетарскими собутыльниками в «Трех воронах» на Бронной.

Поэтому первым пунктом программы Ось определил себе недостроенную желто-кирпичную «башню» в Седьмом Ростовском переулке.

Между двумя рядами бытовок там втиснулась оранжевая машинища. Ее имя неведомо было Осю, но достоинства очевидны. Она имела громадные, в человеческий рост, литые колеса и, похожий на сшестеренные бивни, ковш впереди. Чудище спало, бивни лежали на земле.

Лишь две бытовки стояли без замков, но одну венчала табличка «Прорабская», и агитатор постучался в другую. Ему отвечали вразброд.

– Здоро́во! – Скользя лопатками по пластмассовому шкафу для одежды, Ось опустился на корточки. Мокрый зонтик он прислонил рядом с собой.

– Здрасьте.

– Добрый вечер, как говорится.

Двое работяг постарше, еще в спецовках – справа. Третий, помоложе, уже в пиджаке и джинсах, – слева. Из атрибутов вечери над краем стола – только бледное горло белой. Да пылающая щека помидора.

– Ну что… – Ось колебался. – Надо бы Борису Николаевичу помочь…

– Какому это? – один, в спецовке, кося, вскинулся над стаканом.

– Ну, как… Да Ельцину, известно.

– А!

– А чего такое-то? – второй работяга был седой, с прищуром, положительный.

– Как чего? А вы чего, ничего не знаете?

– Дык, смена с утра… – Седой недоговаривал, осторожничал.

– Да и, как говорится, именины. Вон у него… – Он кивнул на пьяненького. – Не кажный же день.

– Ну, – Ось не знал, с какого конца подступиться, – поздравляю.

– Спсибо, – выдохнул именинник.

– Плохо дело, мужики, – спокойно сказал Ось.

Он вдруг и правда успокоился. Чего терять – теперь-то? Горбачева скинули. Теперь вместо него, вроде, Янаев. А так – хунта: Язов, Крючков, Пуго. И все ложатся под них. Один Ельцин – против. Но, если народ его не поддержит, они его…

– Ну, известно… – Седой медлил, приглядывался. – А вы сами – то кто будете?

– По профессии, что ли?

– Ну.

– Так… – Ось замялся. Латинская Америка ни с какого боку не влезала в рабочую бытовку в Хамовниках. – Так учитель я, в школе, историю преподаю.

– А-а-а.

– Ну, а чего мы можем-то? – вступил молодой. – Вы, вон, образованный. Учитель. А мы – чего? Они, вон, – такелажники, а я – сварной.

– Да вы что, мужики? Там вон, на Краснопресненской набережной, баррикады городят. Каждый человек на счету, особенно – которые по строительству. У вас тут, кстати, вон эта хреновина стоит, с ковшом… А водитель-то где?

– Дык… Сашк, пойди, посмотри, Вовка-то Глухов не ушел еще?

– Да ушел уж, – отмахнулся молодой. – Они, вон, с Костромой вместе… по пиву намылились…

– Видите, поздновато. Разошлись уж все. – Седой все приглядывался, щурился. – Но я вас понял. Дело ясное, как говорится.

– Да мы, если надо… – зашелся пьяненький.

– А то приходите. Там уже народищу – тыщи. Только все больше вот вроде меня – поговорить. А надо – руками, мужики. Очень надо. А этого, водилу, никак не найти сейчас?

– Да где ж их щас найдешь? – Молодой побрякал вилкой по тарелке. – У нас ить Кострома – человек-невидимка.

– Дык… Завтра он придет – мы ему скажем, – Седой откусил хлебца, пожевал. – А мы-то прямо щас пойдем. Он вот, – он кивнул на молодого. – Верно, Сашк? И я вот…

6

Фро вскипятила чай.

Дождь все лил и лил, то ли вне кухни, то ли внутри нее: настольной лампе едва доставало ватт на полстола. Различи Рембрандт в сумрачной московской кухне Ося и Фро, он наверняка переписал бы «Заговор» наново.

– Ни черта не получается… – Ось горестно покачал чайную гущу в чашке. – Как будто против течения фигачишь…

– Ну, уж так уж…

– А как? Смотри, я от Плющихи до Пироговки, считай, вон, прошел стройку, мастерскую и автобазу. И все зря!

– Подожди, неизвестно. И потом ведь это пролы. А интеллигенция?

– Да сопли с сахаром. Ты разве у Бэ дэ их не видела? Я там послушал одних… Про кантовский императив дискутируют. Самое время, блядь.

– Ну, не все же… Есть ведь, которые баррикады строят. Да и мы вот…

– А толку, толку?

– Ну, кто его знает…

– Пролы… И ведь, вроде, по большому-то счету они и соглашаются: да, там, Янаев – говно, да, надо за Ельцина. И что? Так, покормили лошка завтраками…

– Ну, а тот, в мастерской?

– А, тот, что подсак констетерил? Ну, разве что. Как это он сказал-то? Видно, говорит, еще поплавают мои сазаны… Был бы Наполеоном, двести лет бы цитировали. Ну, он-то, может, и пойдет. А остальные-прочие…

Фро мельком глянула на часы, потом перевела глаза к себе в чашку. Там чаинка Фро вместе с такими же, как она, хороводилась в янтарном раю… Танцам конец.

– Что ж теперь будет? – она в упор посмотрела на Ося. – Опять, как в тридцать седьмом?

– У нас термос есть?

– Термос?…Я проснулась утром, включила телевизор – никак не пойму, о чем они. «Память», что ли, какое заявление сделала… Тогда почему его по государственному ТВ передают? Я пошла на кухню, вернулась кровать убирать. А тут звонит Кирка, в голосе – слезы. Она уже все поняла, а я все-таки такой тугодум. Мы решили перед работой обязательно в церковь сходить.

– Церковь? Найдешь термос – залей чаю покрепче. Все же на целую ночь…

– Ладно…Мы все-таки сходили. К Николе, на Комсомольском. А в церкви праздничная служба, сегодня же праздник – Преображение Господне. Все несут фрукты святить: яблоки, сливы… Батюшка говорит: вот весной их еще не было, а сейчас уже созрели. Природа преобразилась. Бог предстал перед нами в истинном свете. Я три свечки поставила: за нас с тобой, за родителей и за Горбачева.

Кругленькая Кирка сторожила громадную колонну на «Баррикадной».

– Привет!

– Привет, ребята! – она сразу заулыбалась.

– Ничего, что мы опоздали? – Ось дежурно чмокнул подставленную щечку. Такой Кирки, по-походному ненакрашеной и в стареньких кроссовках, он никогда не видел раньше. – Ничего, что у меня лом?

– Откель вещь?

– Да от Сашки-дворника. Дали ему на бутылку, а он нам и лом, и лопату.

– Сразу видно, на серьезное дело идут люди, – Кирка подержалась за лом, как за живой… – А хочешь, Фро, я лопату понесу.

– Да ничего, Кирк, она не тяжелая.

– Ну, сумку давай.

– Что ж ты, две потащишь?

– Да заради такого дела…

Давящий, раздваивающий плечо лом словно бы сам тащил за собою Ося. То ли бык при оси, то ли ось при быке. Да и баррикадники замечали вначале лом и лишь затем – героического носильщика.

– Против лома нет приема? – припанкованный паренек с ярусами английских булавок на курточке.

– Если нет другого лома, – угрюмый бугай в бушлате.

На Горбатом мостике стояла нешуточная уже баррикада: шеренга мусорных баков, поддоны с кирпичами, груды ящиков из-под болгарских помидоров. Грозно торчали прутья арматуры в сторону предполагаемого противника. Венчал укрепление волглый триколор.

– Эй, с ломом, двигай сюда!

– Не, это он Павлова ищет.

Чем ближе подходили Ось, Фро и Кирка к Белому дому, тем больше народу ловилось на лом. Железо зажило своей жизнью, оторвавшись от Ося. Казалось, лом теперь высоко-высоко парит над Пресней, а народ, словно нитка за иголкой, взвивается в головоломную спираль…

– Ура! Мы ломим? – бородач-КСПешник.

– С ломом – на танк. Ну, герой… – ветеран – колодки в три ряда.

Тыльная часть Белого дома во всю ширь была затянута многосотметровым бело-сине-красным полотнищем. «Брокеры принесли, – пояснил кто-то, – с биржи». Над великанским триколором, в центре, торчал пучок начальников. Ось составил лом и лопату в форме перевернутой V и оперся на них, внимая ораторам: демократ Афанасьев, яростно работая квадратной челюстью, догрызал последнего гэкачеписта. Медленно сиреневеющий вечер близ фонарей был прострочен строчками дождя.

– Ну, что, нашли?

– Да нету его нигде! – Кирка досадливо махнула рукой.

– В таком бардаке разве найдешь кого-нибудь? – добавила Фро.

– А какой он из себя-то?

– Ну, такой, в тенниске… – Фро взялас у Ося лопату. – Да, в общем, никакой.

– Да мы ж его, милай, – добавила Кирка, – до сегодняшнего утра, почитай, и не видывали.

– Ну, и чего нам теперь с этим свитером делать?

– А вот насчет этого, – Кирка для убедительности даже потрогала Ося за руку, – будь спокоен.

– Успокоишься тут…

Суперменскую челюсть Афанасьева на трибуне сменила розовая лысина Станкевича. Толпа внизу бурно его приветствовала и с минуту слушала. Но толковал новый трибун примерно о том же, что и прежние. Поэтому слушатели стали отвлекаться, бродить туда-сюда и несознательно переговариваться. Иной закурил.

– О! Привет! – Фро расцеловалась с каким-то большеголовым, чернявым, не знакомым Осю.

– Знакомьтесь, – сказала Фро. – Илья Райзман. Мы с ним на книжной выставке-ярмарке работали.

– Привет, Илюш, – буднично сказала Кирка.

– Ось, – представился Ось.

– Ломик? – поинтересовался Райзман.

– Натурально.

– Фантастический бардак, я разочарован, – кучерявая Райзманова головизна укоризненно закачалась из стороны в сторону. – В Вильнюсе фишка гораздо серьезнее была.

– Ты там был?

– Нас там таки было, – подпустил загадочности Райзман. – Там и баррикады поставили покруче, и народ сразу организовался поротно-повзводно.