Текст книги "Капкан на маршала"

Станислав Рем
Капкан на маршала

1

Из политдонесения политуправления 1-го Белорусского фронта начальнику Главного политического управления Красной Армии об отношении польского населения к образованию Польского комитета национального освобождения, его декретам и к лондонскому эмигрантскому правительству

29 июля 1944 г.

Генерал-полковнику тов. ЩЕРБАКОВУ

В населенных пунктах польской территории, освобожденных от немецкой оккупации, политработники Красной Армии и 1-й Польской армии начали работу по ознакомлению населения с декретом Крайовой Рады Народовой, Манифестом к польскому народу, с декретами и постановлениями Польского комитета национального освобождения и с заявлением Наркоминдела СССР об отношении Советского Союза к Польше.

В сельских местностях, где проводились беседы по этому вопросу, польское население ясно определило свое отношение к Польскому комитету национального освобождения и к эмигрантскому правительству в Лондоне. В деревне Любень Люблинского воеводства все жители встретили сообщение об образовании Польского комитета национального освобождения возгласами одобрения. С таким же подъемом встречено это сообщение в с. Городище, Вышницы, Конколевница и других населенных пунктах.

В своих высказываниях крестьяне особо подчеркнули следующие мысли:

1. Польский комитет национального освобождения выражает интересы народа, он при поддержке всего народа и при помощи Советского Союза и Красной Армии доведет до победного конца борьбу за освобождение Польши от немецкой оккупации.

«Мы все, как один, за новое народное правительство, которое навсегда избавит нас от немцев и будет жить в союзе и дружбе с нашим братским Советским Союзом» (Максимюк И. И., 58 лет, д. Любень).

«Мы приветствуем Крайову Раду Народову, Польский комитет национального освобождения и наше Польское Войско» (В. Климович, д. Городище).

Крестьяне одобрительно отзываются о составе Польского комитета национального освобождения, в частности, о заместителе председателя и руководителе отдела земледелия и аграрной реформы – Андрее Витосе. «Это, – говорят многие, – наша хлопская кандидатура, и мы ее поддерживаем».

Положительно отзываются крестьяне и о других известных им членах комитета.

Например, 82-летний поляк Франц Копись, старый солдат, сказал:

«Я думаю, что Польский комитет, состоящий из таких людей, как Моравский, Ян Чеховский и Андрей Витое – хорошая власть. При них мы будем жить в достатке и мирно. Все поляки будут помогать Польскому Войску. Если нужно будет – отдадим все свое имущество, чтобы укрепить нашу армию и прогнать немцев».

2. Высказывается полная готовность поддержать Польский комитет национального освобождения в его работе. Это выражается, прежде всего, в многочисленных заявлениях о вступлении в ряды Польского Войска.

«Теперь, когда создано новое польское правительство и Польское Войско, мы все пойдем на фронт, чтобы скорее освободить Польшу и другие народы Европы от немецких паразитов», – так заявил на собрании гражданин д. Любень поляк Петр Антонович. Такие заявления слышатся повсеместно. Все мужчины, молодые парни, девушки просят поскорее взять их в Польское Войско.

3. На всех собраниях и в беседах по поводу образования Польского комитета национального освобождения население особенно ярко высказывает свои симпатии к Советскому Союзу и Красной Армии.

«Мы благодарны Красной Армии за то, что своим стремительным наступлением [она] спасла нас от гибели, которую готовили нам всем пруссаки. В свою очередь мы окажем Красной Армии помощь всем необходимым». Это – широко распространенное повсеместное высказывание польского населения.

4. Манифест к польскому народу вызвал среди крестьян оживленные суждения по вопросу об аграрной реформе. В этих суждениях сказывается извечное стремление польского крестьянства к земле.

Все крестьяне сходятся на том, что провозглашенная в Манифесте аграрная реформа крайне необходима. «В результате ее, – говорят они, – крестьянин будет иметь достаточно земли для того, чтобы вести свое хозяйство и жить в достатке».

Безземельные и малоземельные крестьяне (имеющие до 2 га земли) говорят, что им было очень тяжело жить в панской Польше, не говоря уже о жизни при немцах. Пуд ржи стоил 8 злотых, а за мальчика в школу нужно было платить 200 злотых в год. Денег, говорят они, у нас было мало и мы из нужды не выходили. «Если бы, – говорит одна беднячка, – дали нам земли и помогли завести скотину, то наша жизнь стала бы лучше».

Крестьянин, имеющий 6 га земли, говорит, что ему нужно бы получить еще несколько десятин.

Крестьянин, имеющий 10 га земли, высказывает пожелание, чтобы поскорее наладилась прежняя жизнь – такая, как была до немцев. Хотя и он считает, что в панской Польше жить было нелегко, «однако, слава богу, тогда была возможность проявить частную предприимчивость».

Все крестьяне понимают, что при власти помещиков им земли не получить. «Поэтому, – говорит крестьянин, имеющий 5 га земли, – будет хорошо, если у власти будут стоять такие честные люди, как Витое».

5. В тех селах, где население ознакомлено с Манифестом к польскому народу, основная масса населения совершенно определенно выражает свою солидарность со словами Манифеста об эмигрантском «правительстве» в Лондоне и его делегатуре в Польше. Высказываются по этому вопросу следующим образом:

«Эмигрантское “правительство” в Лондоне ничего не знает, что у нас делается. На наши деньги, вывезенные из Польши, оно гуляет по ресторанам. Наше правительство – Крайова Рада Народова и созданный ею Польский комитет национального освобождения».

«Правительство в Лондоне нам не нужно, ибо оно предало Польшу и польский народ».

В с. Вышницы поляк Ян Макаревич сказал следующее:

«Эмигрантское лондонское “правительство” не имеет никаких оснований называться правительством Польши. Это – кучка продажных людей, таких, как у нас были при немцах (т. е. поляки, продавшиеся немцам). Это – фольксдойче (поляки, объявившие себя немцами), а не правительство, раз они дружат с немцами. После войны мы сами себе выберем правительство, а сейчас будем поддерживать Польский комитет национального освобождения».

Но вместе с тем сейчас уже выясняется, что среди польского населения есть элементы, симпатизирующие эмигрантскому «правительству» и настроенные в антисоветском духе.

Ксендз Берлинский (с. Городище) в беседе с офицерами Красной Армии заявил:

«Новое правительство – это правительство на две недели. Я всех этих людей знаю, а поэтому мое правительство в Лондоне».

Крестьяне отзываются об этом ксендзе отрицательно и рассказывают, что они его несколько раз били втайне от полиции за грубость и прислужничество немцам.

В с. Вышницы один поляк спросил наших офицеров: «Отдадите ли вы нам то, что взяли у нас в 1939 году?» Когда ему в ответ на это прочитали соответствующее место из Манифеста, он остался недоволен. По его мнению, «Польша должна быть в границах до 1939 г.».

Отдельные поляки задают вопрос: «Почему СССР в 1939 г. не оказал Польше военной помощи в борьбе против Германии?» И расценивают действия Красной Армии осенью 1939 г. «как удар ножом в спину Польши».

Такие антисоветские взгляды высказывают, хотя и не всегда открыто и ясно, те, кто сочувствует эмигрантскому «правительству»: нажившиеся на спекуляции при немцах торгаши, некоторые ксендзы, а также те из польских жителей, у которых родственники или близкие знакомые проживают за границей.

Большим влиянием на население они сейчас не пользуются, открыто выступать против Советского Союза не решаются, отлично понимая обстановку всеобщей симпатии, уважения и благодарности широких слоев польского населения по отношению к Советскому Союзу и Красной Армии. Высказывания делегатуры эмигрантского правительства и ему сочувствующих внешне выдержаны в антигитлеровском тоне, но при внимательном отношении к ним сразу обнаруживается антисоветский дух.

Характерной в этом отношении является речь ксендза в Люблине на похоронах польских патриотов, расстрелянных немцами в люблинской тюрьме накануне отступления.

В своей речи перед многотысячной массой народа, собравшегося на похороны, ксендз говорил больше всего о фашистском терроре, о национальной гордости поляков, оскорбленной немцами, о необходимости отомстить немецким разбойникам за все их злодеяния. Но в этой речи были и такие слова:

«Я вижу среди людей, которые собрались здесь, две группы поляков: солдаты в мундирах, официальные солдаты (имеет в виду Польское Войско) и солдаты в штатской одежде (т. е. люди из «Армии Крайовой»). Так вот, все мы здесь были солдатами в штатской одежде. И вы не представляете себе того, что мы пережили здесь. В самые тяжелые минуты, когда нам было очень трудно, мы обращались к польскому радио из Лондона, к нашему правительству, которое, точно светоч, вдохновляло нас и вселяло в нас бодрость и уверенность».

Во всей его речи не было сказано ни одного слова о роли Красной Армии в деле освобождения Польши. Зато ксендз раз пять повторил, что немцы искусственно поделили Польшу на Восточную Пруссию, генерал-губернаторство, Украину и Белоруссию. При этом ксендз делал особое ударение на Украину и Белоруссию.

Необходимо отметить, что после изгнания немцев делегатура[1]1
  Delegatura Rządu na Kraj – тайный высший орган административной власти в оккупированной Польше, образованный в 1940 году. Во главе Делегатуры стоял премьер-министр правительства в изгнании.


[Закрыть] эмигрантского «правительства» активизировала свою деятельность и претендует на власть в освобожденных от немецкой оккупации районах.

Опасность тут заключается в том, что, не раскрывая перед населением своей антинародной сущности, «лондонцы» стараются аттестовать себя ярыми врагами гитлеровцев и борцами за дело польского народа, спекулируют на антигитлеровских настроениях населения, рассчитывая таким путем удержаться у власти.

Как теперь выясняется, делегатура «лондонцев» располагает в ряде мест, в частности по Люблинскому воеводству, заранее подготовленными кадрами для работы на освобожденной от немцев территории.

Например, в Люблине уже 25 июля делегат эмигрантского «правительства» Владислав Холева (действительная фамилия Паценик Лукаш) выпустил отпечатанное типографией обращение, в котором говорится:

«По поручению правительства Речи Посполитой беру с сегодняшнего дня власть над территорией Люблинского воеводства. От всех требую подчинения распоряжениям – моим и подчиненных мне органов. Руководители гражданских организаций и руководители коммунальных предприятий остаются подчиненными мне автоматически и обязаны явиться за директивами. Всякие мероприятия, касающиеся вооруженных операций, будут подчиняться коменданту округа «Армии Крайовой».

Затем он занял один из домов и объявил о создании «Временной администрации», посадил в этот дом так называемого «вице-президента Временной администрации». У делегата эмигрантского «правительства» есть специальный человек, который организует полицию.

Представители Крайовой Рады Народовой и Армии Людовой прибыли на два дня позже. Опоздав по времени, они отстают и в организационной работе. И сейчас в Люблине существует двоевластие. В одном доме помещается «Временная администрация» делегатуры эмигрантского «правительства», а в другом доме – представители Крайовой Рады Народовой и Армии Людовой.

По всем данным, население и даже бойцы Армии Крайовой больше симпатизируют представителям Крайовой Рады Народовой и Польскому Войску. К ним идут за советами технические директора предприятий, руководители кооперативных обществ, профсоюзов и другие. Идет местное население с заявлениями о вступлении в Польское Войско и по другим вопросам. Но все эти вопросы (в том числе и практические вопросы создания воеводских, уездных, городских и волостных национальных советов) решаются пока еще крайне медленно.

Начальник Политуправления

1-го Белорусского фронта

генерал-майор Галаджев

* * *

В тот же день, 29 июля 1944 года, в Кремле был подписан Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами Ленина и присвоении звания Героя Советского Союза ряда военнослужащих и главнокомандующих Красной Армии. В частности, генерала армии Баграмяна И.Х., о награждении второй золотой «Звездой Героя Советского Союза» генерала армии Черняховского И.Д. А также Маршала Советского Союза Жукова Георгия Константиновича. Как и Черняховского, орденом Ленина и второй золотой звездой Героя Советского Союза.

2

Старков с силой разгладил потёртую, особенно в тех местах, где располагались локти чекиста, выгоревшую за десятилетия служения, некогда тёмно-зелёную ткань, которой была обита столешница. Вытер пот со лба. Бросил долгий взгляд за окно: жара стояла немилосердная. После чего принялся механически, не думая, переставлять местами предметы, находившиеся в ту минуту на столе. Чернильницу, стаканчик с перьевыми ручками и карандашами, бронзовый бюстик Дзержинского, телефонный аппарат, газету «Правда» за вчерашнее число, латунный портсигар: в гильзе одной из папирос, которых старик никогда не курил, хранилась ампула с ядом (после того как Старкова реабилитировали в сороковом, ампулу он постоянно имел при себе).

Недавнее сообщение, переданное по радио, о награждении маршалов и генералов, привело Глеба Ивановича в ступор. Странное ощущение дежавю никак не желало покидать старика.

Правая рука чекиста нервно подрагивала. В горле образовалась неприятная болезненная сухость, от которой першило, но Глеб Иванович не обращал на данный факт никакого внимания. Уж что его точно не волновало в данный момент, так это собственное здоровье.

«Где-то мы с Кимом допустили промашку. – Последняя мысль обожгла мозг Старкова несколько минут назад. В тот миг, когда он услышал голос Левитана, передающий сообщение о награждении Жукова второй золотой звездой. – Точнее, не мы, а я. Я допустил ошибку. Вот только какую? Откуда это непонятное чувство, будто что-то не учёл? Не вижу, но явственно ощущаю промах. Даже ногтями, что неестественно. Что я сделал не так? Где? Может, напрасно отправил Кима на перехват Шилова? Нет, – Старков отрицательно качнул седой головой, – тут я поступил верно. Шилов должен находиться у нас под контролем. Иначе его скрутят люди Абакумова. А это крах всему. “Легенда” у Кима убедительная. В районе Тукумса работает разведшкола абвера, так что с данной стороны всё официально. Заодно соберёт материал. А если виной всему Фитин? Нет, при чём тут Паша? Ощущение ошибки возникло вот, только что, после прочтения Указа. Дело именно в Указе. Но что? – Старков откинулся на спинку стула. – Чертовщина какая-то! Ну, зачитали Указ, и что? Жуков стал дважды Героем Советского Союза. Давно пора. Может, не в Жукове дело, а в Баграмяне? Евдоким-то ведь в его “хозяйство” выехал. – И вновь отрицательный кивок головой. – Нет, нечто иное связано у меня с этим Указом. Нечто личное. Не на прямую. Косвенно. Но чётко! Ощутимо. Дьявол…»

Кулак Старкова с силой опустился на столешницу, да так, что бюстик первого чекиста Страны Советов подпрыгнул и с тяжёлым стуком упал на бок.

* * *

В тот день от массы вопросов и минимума ответов болела голова не только у старого чекиста Старкова. Вот бы удивился Глеб Иванович, если бы узнал, что в ту самую минуту почти такие же телодвижения в связи с передвижением предметов у себя на столе, только вдали от Москвы, за водным пространством Ла-Манша, воспроизводил и премьер-министр Великобритании, сэр Уинстон Черчилль. Только у последнего голова раскалывалась не от Указа Советского правительства, а от последнего сообщения министра иностранных дел Британии Энтони Идена.

Иден, в контексте информационной записки о подготовке очередной встречи глав Великобритании и СССР, которая предположительно должна была состояться в Москве, в последних числах сентября – первых числах октября, дополнительно сообщил о том, что Кремль (Иден так и написал «Кремль призывает» и дважды подчеркнул написанное) на протяжении нескольких последних июльских дней, прямым текстом призывает Варшаву поднять вооружённый мятеж. «Сегодня, 29 июля, утром, Советы обратились к жителям польской столицы, – информировал Иден, – с призывом к вооружённому восстанию». Данная информация, писал министр, только что поступила от британского посла в Москве Арчибальда Кларка Керра. Черчилля, как и Идена, данное сообщение посла привело в состояние недоумения.

В том, что Польша будет захвачена Советами, ни Черчилль, ни Иден, да и никто другой из британских или американских политиков, особенно после Тегеранской конференции, даже не ставил под сомнение.

Польский вопрос стал одним из ключевых во время той встречи, хотя в общем контексте времени ему выделили минимум минут. Первоначально был достигнут некий компромисс по поводу будущего Польской республики. Определены границы послевоенной Польши. Как гласил подписанный участниками переговорного процесса документ: «…принято решение о том, что очаг польского государства и народа должен находиться между так называемой линией Керзона и линией реки Одер с включением в состав Польши Восточной Пруссии и Оппельнской провинции». Но все участники переговоров прекрасно понимали: границы – только внешняя сторона проблемы. Главное заключалось в ином: чьё правительство будет руководить Польской республикой в рамках этих новых границ? А если быть более точным, кто будет контролировать будущее польское правительство? Именно этот вслух не произнесённый вопрос и стал камнем преткновения.

И Черчилль, и Рузвельт прекрасно отдавали себе отчёт в том, что Сталин не допустит, чтобы в Польше к власти пришло правительство, которое открыто будет демонстрировать своё враждебное отношение к СССР. С другой стороны, они не могли допустить и того, чтобы к власти пришли сторонники коммунистических идей. Результат – вопрос о будущем Польши под завершение работы конференции так и остался в «подвешенном состоянии».

Однако премьер-министр Великобритании долго оставлять вопрос в «невесомости» не собирался. Уже в феврале 1944 года между главами Великобритании и Советского Союза возникла резкая, хотя и тщательно заретушированная, дипломатическая полемика, связанная с будущим Польши. В одном из писем Черчилль практически «в лоб» поинтересовался у Сталина, каким тот видит положение польского эмиграционного правительства и польского Сопротивления, которым руководит Лондон (читайте – «Армии Крайовой») в будущем, в условиях того, что значительная часть Польши к западу от линии Керзона будет освобождена советскими войсками? При этом Черчилль ниже специально заметил: «…Советская Россия имеет право признать какое-либо иностранное правительство или отказаться признавать его, но рекомендовать вносить изменения в состав иностранного правительства – это значит близко подойти к вмешательству в суверенитет данного государства». Этой фразой британский премьер как бы призывал коллегу подумать над теми последствиями, которые могут иметь место в будущем, в случае прихода к власти коммунистов. А чтобы Сталин не смог как-то иначе трактовать поставленный премьером вопрос, Черчилль закончил свою мысль следующей фразой: «Создание в Варшаве иного польского правительства, чем то, которое мы до сих пор признавали, вместе с волнениями в Польше поставило бы Великобританию и Соединённые Штаты перед вопросом, который нанёс бы ущерб полному согласию, существующему между тремя великими державами, от которых зависит будущее мира». Фактически, это был ультиматум. Черчилль чётко дал понять: он и Рузвельт поддержат польское Сопротивление, в случае, если Сталин начнёт оккупационную политику в отношении Варшавы. Сейчас, спустя полгода с момента написания данного опуса, Уинстон Черчилль с удовлетворением вспоминал, как он смог прижать «дядюшку Джо». Но…

Но всё сломали сами поляки. Жадность. Жадность всегда крушила великие идеи и начинания. Желание иметь журавля в небе приводило к полному краху самые перспективные начинания.

Те польские границы, которые обсуждались во время Тегеранской встречи, как это ни странно, были крайне отрицательно восприняты… самим польским эмиграционным правительством. Что и обезоружило Черчилля.

Правительство Миколайчика, будто не замечая реалий нового времени, в противовес мнению британских и американских союзников, стало настойчиво требовать вернуть Польше те границы, которые числились за ней по… советско-польскому договору, подписанному в Риге в марте 1921 года, по которому к Польше присоединялись Западная Украина и Западная Белоруссия.

Черчилль до сих пор не мог забыть, как он в гневе разбил о каминную решётку начатую бутылку коньяка, когда ему принесли письменный ответ Сталина, в котором тот, воспользовавшись позицией польских эмигрантов, едко, как показалось премьеру, написал следующее: «… мне представляется, что первым вопросом, по которому уже теперь должна быть внесена полная ясность, является вопрос о советско-польской границе. Вы, конечно, правильно заметили, Польша в этом вопросе должна быть руководима союзниками. Что касается Советского правительства, то оно уже открыто и ясно высказалось по вопросу о границе. Мы заявили, что не считаем границу 1939 года неизменной, и согласились (имелась в виду Тегеранская встреча) на линию Керзона, пойдя тем самым на весьма большие уступки полякам. А между тем Польское правительство уклонилось от ответа на наше предложение о линии Керзона и продолжает в своих официальных выступлениях высказываться за то, что граница, навязанная нам по Рижскому договору, является неизменной».

Это был удар под дых британскому премьеру. Вся скрупулёзная работа английских дипломатов и спецслужб по сохранению в дальнейшем статус-кво польского правительства в эмиграции рухнула в одночасье. И Миколайчик после мог обвинять кого угодно, но начать должен был с самого себя и своего окружения. Именно они, сами, лично подыграли Сталину и дали тому в руки «козыря». Особенно, как докладывали Черчиллю, в этой бездарной партии отличился ярый антисоветчик генерал Сосновский. Не случайно даже «дядюшка Джо» отметил эту фигуру в своём послании: «На протяжении всего последнего периода Польское правительство, где тон задаёт Сосновский, не прекращает враждебных выступлений против Советского Союза. Крайне враждебные Советскому Союзу выступления польских послов в Мексике, Канаде, выступление генерала Андерса на Ближнем Востоке, переходящая всякие границы враждебность к СССР польских нелегальных печатных изданий на оккупированной немцами территории (ну, здесь, как подумал тогда Черчилль, «дядюшка Джо» перегнул палку: то были органы, подчинённые абверу), уничтожение по директивам Польского правительства борющихся против гитлеровских оккупантов польских партизан и многие другие профашистские акты Польского правительства известны. При таком положении, без коренного улучшения состава Польского правительства нельзя ждать ничего хорошего. Исключение же из его состава профашистских империалистических элементов и включение в него людей демократического образа мысли, можно надеяться, создало бы надлежащие условия для установления хороших советско-польских отношений, решения вопроса…» Дальше всё было бла-бла-бла. Черчилль прекрасно понимал, кого имел в виду Сталин под понятием «люди демократического образа мысли» – большевиков. Сталин отказывался признавать какое-либо правительство в Польше без участия коммунистов.

Однако во всей этой многословной переписке имелся один огромный плюс. И он заключался в том, что «дядюшка Джо» продолжал переписку. Не прервал её, не возмутился, не вспылил, даже после того, когда ему доложили о выходке поляков в Мексике (Черчилль, ей-богу, точно бы не сдержался), а продолжал обсуждать проблему. Из чего британский премьер сделал вывод: не всё потеряно. Да, Красная Армия освободит Польшу, но и Сталин прекрасно понимает, что он тут же столкнётся с «расслоенным» обществом, которое поддерживает разные политические силы, а это значит, и разные вооружённые формирования. И доминирующим из этих формирований является Армия Крайова… Армия, подчинённая польскому эмиграционному правительству. Армия, которая будет выполнять только и исключительно приказы из Лондона. И в этом случае у кремлёвского руководителя останется только два варианта решения проблемы. Первый – устроить в Польше вторую Катынь, на что «дядюшка Джо» ни за что не пойдёт. В этом случае мировое сообщество приравняет его к Гитлеру, преступные злодеяния которого стали вскрываться повсеместно на бывших оккупированных немцами территориях. Нет, мысленно повторил Черчилль, на это Сталин не решится. Он хочет войти в состав стран – победителей, стран – сверхдержав, которые после победы будут диктовать свои условия миру. С преступным клеймом массовых расстрелов он на это может не рассчитывать. Тому подтверждением является и тот факт, что он, Сталин, думая о будущем, приказал выдавать пленным немцам, находящимся в Союзе, увеличенный продовольственный паёк, который, по сообщению Керра, даже превышает паёк москвича. Нет, на вторую Катынь «дядюшка Джо» не решится. Второй вариант – создать объединённое правительство, в которое бы вошли и коммунисты, и представители польского эмиграционного правительства. Черчилль усмехнулся: два голодных льва в клетке. Кто кого сожрёт? Такой вариант британского премьера вполне устраивал. В этом случае он будет иметь влияние на внешнюю политику послевоенной Польши.

Такое положение дел, которое устраивало британского премьера, сохранялось до последнего времени. И вот странное сообщение от Керра.

Черчилль тяжело выполз из-за стола, медленно подошёл к карте Европы, на которой флажками были отмечены последние передвижения всех, в том числе и Советских, войск, и долгим, тяжёлым взглядом провёл по линии Восточного фронта, от Прибалтики до Чёрного моря.

Большевики после открытия Второго фронта чересчур ускоренными темпами принялись продвигаться к Европе. И ладно, когда они освобождали свою территорию, хотя Западную Украину, Западную Белоруссию и Прибалтику Черчилль, как и Миколайчик, никак не желал представлять в составе Страны Советов. Но с этим следовало смириться. Черчилля беспокоило иное: те территории, на которые премьер положил глаз как на плацдарм в будущих, а он был в этом уверен, вооружённых конфликтах с «дядюшкой Джо». Причём в этих предполагаемых конфликтах инициатором Черчилль видел не себя, а Сталина. То были территории Польши, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Венгрии и, естественно, Германии. На данный момент начали сбываться «Тегеранские предсказания»: Сталин вышел к границам Польши. Что ж, они этого ждали. Дело оставалось за поляками: те должны были правильно повести себя во время оккупации страны Красной Армией. Под пониманием «правильно» Черчилль имел в виду разработанный план «саботажа» советских войск, который бы привёл к неизбежному конфликту. Который, в свою очередь, привёл к новым переговорам со Сталиным и появлению совместного «большевистско-демократического» правительства, которое бы, в свою очередь, благодаря поддержке Британии и США, также мирно, вскоре прекратило существование и превратилось в демократическое правительство, без коммунистов. Да, всё было детально продумано, и Армия Крайова специально не вступала в крупные столкновения с немцами, чтобы сохранить силы для данной операции. И он, Черчилль, теперь старался избегать любых конфликтных тем в переписке с «дядюшкой Джо», тем самым присыпая недоверчивую бдительность последнего. И Миколайчик, по приказу Черчилля, в последнее время всеми силами пытался наладить разорванные во времена Сикорского отношения с Москвой. Всё шло так, как было запланировано. И вдруг непонятный призыв к восстанию!

Премьер с силой хлопнул ладонью по карте в том месте, где были обозначены войска маршала Рокоссовского, после чего вернулся к столу, вынул изо рта неизменную сигару, окунул её кончик в бокал с коньком, снова сунул в рот. Спиртной привкус приятно охолодил ротовую полость. Рука сама собой опустилась на трубку телефона.

Спустя несколько секунд в трубке послышался знакомый, спокойный, уверенный голос руководителя СИС[2]2
  СИС – сикрет интеллиндженс сервис (англ. Secret Inteligence Service), главный разведывательный орган Англии, существующий на правах самостоятельного правительственного ведомства, подчиненного премьер-министру.


[Закрыть] генерал-майора Стюарта Мензиса.

– Слушаю, сэр.

– Стюарт, – Черчилль придвинул бокал с коньяком ближе к себе. – Викерс до сих пор занимается польским вопросом?

– Так точно, сэр.

– Он в Лондоне?

– Да.

– Пусть подготовит мне последнюю информацию по Польше и через два часа явится с докладом.

– Вас интересует исключительно Польша или сам «польский вопрос»?

Черчилль медленно поднёс бокал к губам. Он понял замысловатый вопрос Мензиса. Доклад мог состоять из одной или двух составных. Первая составная – нынешнее положение Польши, находящейся под пятой фашистской Германии. Вторая составная – планируемое будущее Польши после её освобождения. И если в первой составной главную роль играли силы Армии Крайовой, подчинённые Британскому правительству, то вот во второй следовало спрогнозировать действия СССР.

Премьер сделал маленький глоток, едва промокнув губы.

– Пусть подготовит всё.

* * *

В 16.00 того же дня, 29 июля, в Оберзальцберге, в полной секретности состоялась встреча двойника Гитлера с крупнейшими лидерами немецкой промышленности и банков. На этот раз, в отличие от предыдущего неудачного диалога Гитлера с крупнейшими предпринимателями рейха, на который лидеры финансовых кругов Германии собрались за несколько дней до покушения, явились проигнорировавшие прошлое приглашение Крупп, Флик и Шахт. Геринг моментально отметил данный факт.

Впрочем, отличие от последней встречи состояло не только в этом. На данный диалог «фюрер» не пригласил министра промышленности Шпеера. Что моментально отметили финансисты. И тому была одна весомая причина, которая носила имя «Геринг».

Именно рейхсмаршал приказал Бургдорфу созвать всех этих людей в отсутствие Шпеера. Потому как министр промышленности не мог дать того, в чём крайне нуждался «боров». Деньги. Герингу были нужны деньги. И дать их могли только они, люди с большими кошельками. А Шпеер умел только тратить. За всю свою стремительную карьеру министр промышленности не смог сколотить себе даже хоть какого-нибудь малюсенького состояния. И это при том, что через его руки годами протекали миллионные капиталы! И к этим рукам не прилипло ни пфеннига. Таких «капиталистов» «боров» презирал. А потому сегодня он был рад не лицезреть постоянно кислую физиономию руководителя германской промышленности.

Однако, вопреки ожиданиям Геринга, диалог с «фюрером», как и десять дней назад, положительного результата снова не дал. Как и в последней встрече, банкиры и промышленники молча выслушали эмоциональную речь Гитлера (точнее, Бургдорфа), после чего принялись, как и в прошлый раз, задавать уводящие от основной темы вопросы и тем самым «заговаривать» встречу. Геринг понял: диалог не состоялся. «Золотые мешки» вторично проигнорировали «интересы рейха». Желваки заиграли на тяжёлых скулах рейхсмаршала. Вспомнилась прошлая встреча, после которой Герингу было очень обидно за Ади. Вспомнилось, как Гитлер, приехав вечером к нему в особняк, долго молчал, сидя в его любимом кресле. Чуть больше часа. А потом сорвался. Вскочил на ноги, кричал, топал, угрожал уничтожить всех капиталистов, убивался из-за этих «богатеньких ублюдков». А Геринг молча наблюдал за своим другом и товарищем по партии и молчал. А чем он мог помочь? И он, и Гитлер, оба прекрасно понимали: без этих «ублюдков» рейх самостоятельно не в состоянии существовать. Именно они – Круппы, Шахты, Флики – были той кровеносной системой, которая поддерживала жизнь в умирающем теле рейха. И ничего ни Гитлер, ни он, Геринг, не смогут сделать этим людям. Потому как они по уши завязли у них в долгах. Да и не в долгах дело. Если бы мешали только долги, то можно было бы спокойно разделаться и с Круппом, и с Шахтом, как они в своё время разделались с Рёмом. И забыть про всё. Но немецкие промышленники оказались, как высказался Гиммлер, «талантливыми учениками жидов»: все свои финансовые операции они проводили только, и исключительно через третьи страны, точнее, через их банковские системы. Только там и только лично. А потому достаточно не стоять чьей-то одной подписи в финансовых бумагах, и вся экономика Германии встанет. Со стапелей не сойдёт ни одно судно и ни одна субмарина. Из цехов не выползут танки, а из ангаров не вылетят самолёты. На фронтах из-за нехватки горючего остановится техника. И подвоз провианта и боеприпасов на фронт моментально прекратится. И всё это произойдёт из-за чьей-то подписи. Парадокс, но факт.