Текст книги "Капкан на маршала"

Итак, он выполнит просьбу Жукова. Усиленные войска Рокоссовского войдут в сражающуюся Варшаву, по ориентировочным срокам, к десятому августа. И вот тут Жукова с Рокоссовским будет ждать сюрприз. Трёхсоттысячная Армия Крайова во главе с Комаровским, которая подчиняется Лондонскому польскому правительству. То есть Миколайчику. И которая, естественно, окажет новым захватчикам, советским войскам, сопротивление. В этом товарищ Сталин не сомневался.

После того как в сентябре 1939 года Польша пала под германским сапогом, во Франции было образовано польское правительство в эмиграции, во главе с генерал-полковником Владиславом Сикорским, ярым противником советского строя. Сикорский сам по себе был любопытной личностью. Родившийся на Галичине, проведший юность во Львове, один из организаторов Союза Активной Борьбы, поляк Сикорский, как это ни странно, ратовал за… «воссоздание польского воеводства под эгидой Австро-Венгрии». То есть, иначе говоря, Сикорский и в мыслях не поддерживал полную независимость Польши. В чём его мнения расходились с другим лидером польского сопротивления – Юзефом Пилсудским. Мало того, у Сталина имелась задокументированная информация о том, что «пан Сикорский» в годы Первой мировой войны, помимо освободительной, практически революционной деятельности, также занимался и вербовкой поляков в австрийскую армию и в австрийские спецслужбы. Сам по себе это был достаточно любопытный факт в биографии «польского патриота». Впрочем, теперь, после гибели Сикорского, те бумаги ничего не стоили.

Мысли Сталина снова вернулись в 1939-й. 30 сентября того года, во Франции, тогда эмигрант и активный оппозиционер Пилсудскому, Сикорский становится премьер-министром польского правительства в эмиграции. Не избирается, а именно становится. Впрочем, в те дни Сикорский проявил потрясающую деятельность: уже через месяц им во Франции из польских эмигрантов была создана вооружённая армия, в которой насчитывалось более восьмидесяти тысяч человек. После нападения немцев на Францию эта армия примет участие в боях вместе с французами, но после разгрома страны остатки уцелевших польских подразделений вынуждены будут переправиться в Британию. Так Сикорский оказался в Лондоне.

А дальше события развивались следующим образом. После нападения Германии на СССР, 30 июля 1941 года Станислав Сикорский встретился с послом СССР в Британии Майским, посредством которого и был подписан договор о возобновлении дипломатических отношений польского правительства с правительством Советского Союза.

Сталин был убеждён: на данный шаг Сикорского подтолкнул Черчилль. Поляк, по мнению Иосифа Виссарионовича, самостоятельно ни за что бы не пошёл на контакт с Майским. Слишком уж генерал ненавидел Страну Советов. А потому только из-за Черчилля и в надежде на улучшение взаимоотношений с Британией Иосиф Виссарионович и дал согласие на подписание бумаг. Хотя Сикорскому не поверил.

В скорости, тому недоверию появилось подтверждение.

В соответствии с подписанным договором в августе 1941 года в СССР началось формирование польской армии во главе с генералом Андерсом. Советское правительство, опять же в соответствии с условиями того самого договора, выделило на эти цели более 300 миллионов рублей, предоставив армии Андерса обмундирование, вооружение и продовольствие. Уже к началу 1942 года в составе польской армии числилось семьдесят три тысячи бойцов, которых Ставка Советского Главнокомандования, по условиям второго договора, от 14 августа 1941 года, рассчитывала использовать на советско-германском театре военных действий. Однако генерал Сикорский как Генеральный инспектор (Главнокомандующий) польскими вооружёнными силами без согласования с советским руководством решил в отношении своей армии поступить иначе: он приказал Андерсу вывести армию с территории Советского Союза на Ближний Восток.

Это была первая «пощёчина» Сталину, нанесённая польским правительством в эмиграции, которую тот, в силу характера, принял спокойно-злопамятно. Первая, но не последняя. Вторая «пощёчина» была нанесена Сикорским «хозяину» СССР в апреле сорок третьего года. Тогда, в конце месяца, сразу из трёх источников, находившихся в Германии, Британии и Швейцарии, Сталину поступила одна и та же информация: рейхсфюрер СС Гиммлер предложил министру иностранных дел Германии Иоахиму фон Риббентропу пригласить экспертную группу во главе с генералом Сикорским в Катынь. Для того чтобы показать (а точнее, доказать), что Советский Союз принимал участие в «геноцидных чистках» польского населения. То был удар ниже пояса. Сталин прекрасно понимал, чем ему могут грозить выводы подобного рода инспекции, потому как Катынь действительно была и на его совести, и доказать данный факт можно было легко: достаточно изъять из останков тел пули советского образца. Единственное, что могло, в глазах мирового сообщества, спасти репутацию Сталина – трусость Сикорского. Однако Иосиф Виссарионович и тут просчитался. Генерал, даже несмотря на то что прекрасно понимал, что Гиммлер после «рекламной акции» не выпустит его из Германии, тем не менее дал согласие прилететь в Катынь. По мнению Сикорского, это того стоило. Мало того, премьер польского правительства в эмиграции, основываясь на документах, которые ему переслали из Германии, официально выступил с резкими обвинениями против СССР и потребовал от Черчилля разрыва дипломатических отношений с Советским Союзом.

Вторая «пощёчина» оказалась намного больнее первой. Сталину пришлось срочно связываться с Черчиллем, доказывать, что поведение Сикорского вредит совместным действиям союзников. Что перелёт генерала в Германию может полностью сломать и без того хрупкие дипломатические отношения между Британией и СССР. Черчилль на все аргументы «дядюшки Джо» отвечал обтекаемо и малоконкретно. В конце концов Сталин был вынужден использовать последний аргумент: напомнить «бульдогу» о Гессе, самой тёмной страничке в политической деятельности британского премьера. После чего потомок древнего рода Мальборо сдался. Спустя несколько недель, 4 июля 1943 года, генерал Владислав Сикорский и его дочь Софья погибли в авиакатастрофе близ Гибралтара. Проблема была решена.

Вот тогда-то на место Сикорского, по слухам, по «просьбе» Черчилля, польское правительство в эмиграции и назначило Станислава Миколайчика. Хотя, вполне возможно, это было и не так: Миколайчик до гибели генерала занимал пост вице-премьера, так что на данную должность он вполне мог вступить и по праву преемственности.

Впрочем (Сталин после долгих колебаний закурил), это уже не имело никакого значения. Советский Союз после скандала с Катынью разорвал все дипломатические отношения с «Лондонскими поляками» и восстанавливать их не пожелал. Сталину теперь было даже выгодно, что Кремль не поддерживает отношения с Миколайчиком. Тот, судя по всему, тоже не испытывал симпатий к Сталину.

А вот теперь мысли Иосифа Виссарионовича подошли к тому, что ждёт войска Рокоссовского в Варшаве. И данная информация пришла, как ни странно, не из Польши или Британии, а из Украины и Прибалтики.

По донесениям Абакумова, во Львове и Вильнюсе, перед тем как эти города были заняты нашими войсками несколько недель назад, Миколайчик, через Комаровского приказал отрядам Армии Крайовой, что базировались вблизи тех мест, самостоятельно занять «исторические польские поселения» до прихода советских войск и провозгласить в них власть польского эмигрантского правительства. Однако слабовооружённые «аковцы» не смогли выполнить поставленную задачу: во Львов и Вильнюс вошла Красная Армия. И вот тут, по донесению Абакумова, начались вооружённые столкновения между бойцами Армии Крайовой и советскими солдатами.

Сталин удовлетворённо потёр маленькие, изящные для мужчины ручки. Именно этого он и ждал.

Ещё весной прошлого года Коба понял: конфликта с поляками не избежать. Что было ему на руку. Теперь же, после вооружённого сопротивления Красной Армии в Украине и Прибалтике, он получил «полное моральное право» вводить советские части на территорию Польши и диктовать полякам свои условия. Миколайчик и Комаровский, сами того не понимая, подставились Сталину. В наркомате Берии уже готовились материалы для мировой общественности о том, как польские «аковцы» расстреливают солдат-освободителей, как уничтожают мирное население, которое не желает жить под «польским Лондонским правительством», как мстят украинским патриотам, проживающим на территории Польши.

И вот теперь Варшава. Наконец-то Варшава. Долго, ох как долго ждал «хозяин» этого момента. И наконец-то дождался. Теперь похрустят польские косточки…

В Варшаве на данный момент Комаровский сконцентрировал наибольшее количество бойцов Армии Крайовой. Той самой армии, которая окажет вооружённое сопротивление советским войскам-освободителям.

Сталин поправил себя: «А если не окажет, поможем оказать». И мысль вернулась на исходную позицию: «И у Рокоссовского с Жуковым не останется иного выхода, как кровью подавить мятеж, который Армия Крайова предпримет теперь уже против Красной Армии. Поляк Рокоссовский и его дружок Жуков будут вынуждены устроить землякам маршала вторую Катынь».

Сталин тут же вторично поправил себя. «Нет, у этих слишком возомнивших о себе друзей, а точнее, у Рокоссовского, будет два выхода. Либо уничтожить своими руками польское сопротивление. На что тот ни за что не пойдёт. Жуков – под вопросом. А вот Рокоссовский – нет! Либо встать против него, Сталина, здесь, в Москве. Что, по докладу Берии, руководитель 1-го Белорусского фронта уже начал готовить. Именно по этой причине Абакумов и получил приказ сконцентрировать в столице на несколько недель «смершевцев» и «особистов», из тех, кто был ранее знаком с оперативно-разыскной работой».

Сталин принялся специальной щёточкой, вынутой из кармана кителя, поправлять знаменитые усы: то был второй вариант развития событий, комбинация, разрабатываемая Берией, для того чтобы поставить большую жирную точку во всей этой истории, после которой ни у кого не возникнет никаких сомнений в том, что Рокоссовский и Жуков есть враги народа. Рокоссовский – ниточка к Жукову. Даже какая ниточка – канат. И, даже если Жуков сам, лично, уничтожит всех поляков, то его арест всё одно неминуем, в связи с тесными отношениями с предателем-однокашником, который, как будет сказано в деле, заранее готовил покушение на лидеров СССР. Именно под данную ситуацию, разработанную год назад, Берия и приказал сокамернику Рокоссовского, Старкову, подготовить диверсанта, который со дня на день, ориентировочно с третьего по пятое число, как доложил Лаврентий, должен прибыть из Германии и объявиться в Москве. Нет, неправильно, поправил себя Иосиф Виссарионович, он не прибудет. Его тело привезут. Им не нужен живой диверсант. Им нужен говорящий диверсант: иногда мёртвые говорят лучше живых. И это тот самый случай.

Вся документация по подготовке диверсанта Старковым, о контактах Старкова и Рокоссовского, а также Рокоссовского и Жукова практически готова. Вплоть до фотографий, на которых чётко видно, как подготовленный Старковым диверсант расстреливает своих сослуживцев после перехода линии фронта и как он же получает награду из рук самого Гитлера. Оставалось за малым: слепить комбинацию в одну картинку. Но это можно будет сделать только после того, как войска Рокоссовского войдут в Варшаву. Или когда начнут действовать здесь, в Москве. Не исключён вариант, операция ликвидации маршалов будет идти параллельными путями.

Иосиф Виссарионович затушил окурок в старинной медной пепельнице, вынул новую папиросу «Герцеговины Флор», после чего аккуратно захлопнул крышку коробки.

А если Жуков потопит в крови Армию Крайову, то тогда вообще всё замечательно. В Европе никто не встанет на защиту организатора массовых убийств. А перед ПКНО он, Сталин, останется в стороне от происшедших событий. Он поступит с маршалом так, как некогда поступил с Ежовым, обвинив того в превышении служебных полномочий, приведших к необоснованным человеческим жертвам. Именно в таком виде, думал Иосиф Виссарионович, мы представим перед польским комитетом Жукова. Жестокий военачальник, инициатор массовых расстрелов, сверженный Маршал Победы будет казнён, а в Польше установится новый, социалистический, порядок.

Сталин лёгким движением большого и указательного пальцев правой руки принялся разминать папиросную гильзу.

Теперь его мысли вернулись к Миколайчику.

О том, что в Варшаве подготовка к восстанию вступила в финальную стадию, Сталину доложили восемь дней назад, когда немцы начали выводить свои войска из польской столицы. Информация Иосифу Виссарионовичу крайне не понравилась. Его так тщательно спланированная операция против Жукова могла рухнуть в одночасье. Сталин прекрасно понимал: если восстание начнётся в городе, в котором фактически не осталось войск противника, Черчилль обязательно воспользуется ситуацией. Переправить в восставший город десант с вооружением – дело нескольких часов. Армия Крайова захватит Варшаву и объявит в Польше власть правительства Миколайчика, за которым стоял Черчилль. И тогда он, Сталин, ничего не сможет предпринять в противовес: не начинать же из-за Польши войну с союзниками? Даже наоборот, в связи с союзническими обязательствами он будет вынужден оказать военную помощь правительству Миколайчика. Подобной ситуации допустить нельзя было ни в коем случае.

Именно тогда, двадцать второго июля, после доклада Берии о том, что немцы решили покинуть столицу Польши, и о том, что в Лондоне подняли вопрос о сроках восстания в связи с уходом немцев (информация пришла от «Лиса», человека, работающего на советскую разведку в Британии), Сталин принял решение: первым делом изыскать возможность «известить» немцев о готовящемся восстании и отправить в Варшаву радиопризыв к началу вооружённого сопротивления. Результат тут же дал о себе знать: спустя сутки к покинутой столице начали стягиваться немецкие моторизованные дивизии. Теперь начать вооружённое восстание в городе, окружённом усиленными войсками противника, с минимальным количеством оружия и с огромным числом неподготовленного гражданского населения, было подлинным самоубийством. Точно так же, как и высадить в город десант. Только глупец или идиот мог отдать в подобной ситуации приказ и о первом, и о втором. Черчилль идиотом не был, а потому десант Лондон так и не высадил.

Иосиф Виссарионович с наслаждением затянулся ароматным дымком: Комаровский не глупец, тем не менее он отдаст приказ о начале восстания. А Миколайчик поддержит его.

* * *

Эудженио Мария Джузеппе Джованни Пачелли, Папа Пий XII, к нацистам относился двояко. Точнее, к нацистам-то он относился с большой симпатией. И тому было множество фактов, самый яркий из которых произошёл в 1933 году, когда Гитлер пришёл к власти. Именно в том году, в бытность будущего Папы кардиналом и статс-секретарём, Пачелли, по личной инициативе, от имени Ватикана, подписал в Риме конкордат[9]9
  Конкорда́т (лат. concordatum – соглашение, от лат. concordo – нахожусь в согласии) – по канонической терминологии договор между Папой Римским как главой Римско-католической церкви и каким-либо католическим государством, регулирующий правовое положение Римско-католической церкви в данном государстве и его отношения со Святым Престолом.


[Закрыть] между Ватиканом и нацистской Германией. Это был первый случай поддержки фашистского режима вне территории самой Германии. Одновременно этим документом Пачелли «отдал» всех немецких католиков Гитлеру. Дело в том, что исходя из конкордата Ватикан с 20 июля 1933 года, то есть с момента подписания данного документа, был обязан (именно обязан) прекратить всякие отношения с оппозиционной гитлеровскому режиму католической партией «Центр». С партией, которая была создана немецкими католиками, людьми, преданными Ватикану. Отцы обязались отречься от своих детей. При этом сам Ватикан, кроме головной боли, ничего с той сделки не имел. И всё это произошло после того, как Гитлер, откровенно оскорбительно повёл себя по отношению к католической церкви незадолго до данного события.

Гитлер презирал католиков. Может быть, именно потому на выборах 1933 года он и его партия победили в протестантских землях и проиграли в католических. 21 марта, в день первого заседания нового парламента, Геббельс объявил «днём народного мщения». При этом не пояснив, кто и кому должен мстить. Вопрос оставался открытым до тех пор, пока не началось торжественное отмечание нового праздника, которое было открыто религиозными обрядами в… протестантском храме в Потсдаме. По инициативе Геббельса и при поддержке Гитлера депутатам от католического «Центра» было разрешено войти в храм Петра и Павла на лютеранское богослужение исключительно через боковые двери, как представителям низшего сословия. Причём ни сам Гитлер, ни его сановники в храм так и не вошли по причине «присутствия в храме враждебного им католического епископа». Фашизм нанёс пощёчину Ватикану, после которой в противовес всем ожиданиям Джованни Пачелли решил подставить под руку фюреру и вторую щёку католиков. Правда, во второй раз Ватикан получил не пощёчину, а затрещину. Это произойдёт чуть позже. Теперь же, после 20 июля, бросив своих братьев по вере на растерзание «коричневым», Рим никак не мог влиять на то, что происходило в Германии с их паствой.

Впрочем, такое поведение несколько отрезвило и самого Пачелли. Нет, к нацистам он не стал относиться прохладнее. Даже наоборот, многие моменты, особенно связанные с евреями и другими «полукровками», он активно поддерживал. Но вот личность самого Адольфа Гитлера кардинал перестал воспринимать как адекватную и способную здраво мыслить.

В 1936 году Ватикан нашёл-таки в себе мужество написать тридцать четыре ноты протеста фюреру (активное участие в данной работе принял и кардинал Пачелли, потому как ноты направлялись не против нацизма как течения, а против его лидера лично), в связи с нарушением конкордата. Однако ответа, пусть даже маловразумительного, они от Гитлера так и не получили. Фюрер проигнорировал Папу, и это притом, что Гитлер намеревался «осваивать» территории, на которых проживали миллионы католиков. Это и была та самая затрещина. Гитлер открыто показал миру: он ненавидит и презирает католиков.

Пачелли помнил унижение, которому он вскоре подвергся в кабинете Папы Пия XI, в миру Амброджио Дамиано Акилле Ратти. Папа в тот вечер излил на своего секретаря изрядную дозу недовольства, приказав в конце встречи подготовить текст энциклика с обвинениями, теперь уже против как самого Гитлера, так и всего нацистского движения в целом.

Пачелли, стиснув зубы, выполнил приказание. В марте 1937 года энциклик был готов как на итальянском, так и на немецком языках. Вскоре «Mit brennender Sorge» («С глубокой тревогой») был зачитан во всех католических храмах Германии. Противостояние Ватикана и Третьего рейха перешло в новую стадию.

Как ни странно, но именно энциклик спас положение Пачелли среди окружения Папы. Католики не только Германии, но и всего мира с сочувствием читали слова, написанные статс-секретарём. И те слова проникали в их сердца. Папа Пий хорошо отметил работу Пачелли и простил последнего. Из чего кардинал сделал соответствующие выводы и, став уже Папой Пием XII… решил вести двойную игру.

Для начала новый Папа отказался от личных встреч с представителями нацистского режима. Так, к примеру, когда в тридцать девятом году, после смерти Папы Пия XI, конклав в результате трёх голосований, что говорило о том, что у Пачелли имелись противники в Ватикане, избрал-таки того Папой, нового лидера католической церкви захотел поздравить со столь знаменательным событием сам Канарис. И получил от ворот поворот. Не помогла даже давняя дружба с любимой прислугой Пачелли, Паскуалиной Ленерт. Пий XII наотрез отказался принимать у себя официальных представителей Берлина: теперь бывший статс-секретарь был в ответе за всю католическую церковь, и он прекрасно осознавал, что далеко не во всех странах католики приветствуют режим Гитлера. А потому открытое принятие стороны нацистов могло привести к катастрофическим последствиям. Папа – не кардинал. С него и спрос иной. Хочешь, не хочешь, жизнь заставляла лавировать. Пришлось адмиралу искать иные подходы «к телу Папы». В результате Канарис задействовал личные связи. Что дало положительный результат. Вскоре агент абвера, мюнхенский юрист доктор Йозеф Мюллер, который до тридцать девятого года был лично знаком с Пачелли, тогда ещё кардиналом, вошёл в контакт с секретарём нового Папы, отцом Ляйбером, через которого и стал получать достоверную информацию о положении дел во враждебных Германии странах: информация в полном объёме поступала от католиков тех государств. Таким образом, Пачелли, не теряя связей с нацистами, изыскал возможность «сохранить лицо» перед паствой.

Одновременно Папа стал «играть» и на стороне «конкурентов» Гитлера. Если до тридцать девятого года он практически откровенно равнодушно относился к факту уничтожения евреев, то с приходом на пост Папа Пий XII решил заняться и данным вопросом. Папа рассудил так: кто знает, что будет дальше? Вон, и в самой Германии имеются недовольные Гитлером. Вермахт хочет его смещения. Бизнесмены начинают роптать, мол, не выполняет Адольф своих обещаний. Вот и как быть после, если того сместят? Правда, здесь нужно отметить: помогал Папа только и исключительно небольшим группам беженцев и арестантов, за которых просили «высокие люди» и церковные лидеры. В остальных случаях Пачелли предпочитал «закрывать глаза».

Вот и сейчас Папа Пий XII сидел в своём кресле, размышляя над ответом по поводу спасения очередной партии «иноверцев». Тонкая атласная сорочка нежно и приятно облегала его тело, выгодно подчёркивая структуру мышц рук и плеч.

Паскуалина Ленерт поставила перед мужчиной чашку с крепким кофе, отошла чуть в сторону, за спину священника. Принялась им любоваться.

Это были самые восхитительные минуты в её жизни. Минуты, когда она могла хоть чем-то быть полезной своему кумиру.

А Пачелли, кивком головы поблагодарив женщину, тут же ушёл с головой в работу.

Придя к власти, первым делом новый Папа призвал всех европейских лидеров (Сталин к данной категории, ясное дело, никакого отношения не имел) к миру. Он предложил правительствам Италии, Германии, Англии, Франции и Польши провести совместную конференцию в целях предотвращения надвигающегося мирового кризиса. Главы вышеперечисленных правительств проигнорировали призыв новоиспечённого Папы. Да и чего можно было от них ожидать, когда прежний, более авторитетный, лидер Ватикана, и тот не мог достучаться до разума мировых политиков. Впрочем, нужно отдать должное Пачелли: именно такую реакцию он и ждал. А потому спокойно отнёсся к молчанию Европы. Для него было главным то, что паства увидела: новый Папа, который несколько замарал своё имя в тридцать третьем, сегодня, в конце тридцатых, делает всё для того, чтобы сохранить существующее статус-кво между церковью и мировой политикой. И он своей цели добился. Теперь о нём заговорили как о миротворце. Успех следовало застолбить.

27 октября 1939 года Пачелли в своей энциклике «Summi Pontificatus» продолжил дело мира и осудил действия гитлеровской Германии по отношению к католической Польше. Впрочем, осуждение оказалось настолько корректным, обтекаемым и осторожным, что Папу не то что фюрер, даже паства толком не услышала.

Да, Пачелли осторожничал. А как иначе, когда находишься промеж двух огней: Гитлером и Муссолини? Особенно трон Пия XII зашатался, когда в сентябре сорок третьего года нацисты оккупировали Рим и фактически стали хозяевами положения. Как эти варвары только ни издевались морально над Ватиканом…

Именно об этом размышляла в данный момент Паскуалина Ленерт, наблюдая за тем, как Пачелли, поднеся левой рукой чашку с принесённым ею кофе к губам, правой, держа золотое перо, принялся делать правки в только что составленном письме к кардиналу Коллини.

«Бедный, – думала немолодая женщина, с состраданием глядя на свой идеал мужчины, склонившийся над столом, – сколько же свалилось на твои хрупкие плечи!»

Паскуалина Ленерт обожала Папу и боготворила его. Вожделела ли она его как мужчину? Да, но только в мечтах, в грешных, самопроизвольных снах, и не более. Пачелли оставался для неё вечной девичьей мечтой, сладостной и романтичной. Но она иного и не желала. Женщина, наоборот, панически боялась того, что когда-нибудь святой отец вдруг не сдержит мужского порыва и прижмёт её к себе. Госпожа Ленерт не понимала, а чувствовала: с одной стороны, в тот же миг сбудется её многолетнее желание – любимый мужчина стиснет её в своих крепких, мускулистых объятиях. От такой мысли даже дух захватывало… Но, с другой стороны, госпожа Ленерт прекрасно осознавала: в тот самый миг, когда Джузеппе (так женщина мысленно называла Папу) обнимет её, именно в тот самый миг разрушится весь устой, весь смысл её существования. Потому как она потеряет все ориентиры жизни. Её кумир, её лучик святости перестанет быть лучиком и уж тем более перестанет быть святым и исчезнет, испарится, как испаряется капля росы под жаркими лучами утреннего солнца (данное некогда вычитанное ею в одном из женских романов сравнение госпожа Ленерт просто обожала). Да, да, именно в тот миг, – мысленно говорила себе влюблённая женщина, – когда Папа её поцелует не в лоб, а в губы, когда она почувствует его дыхание на своей шее, а тело её прикоснется к его телу, в то самое мгновение она всё бросит и убежит из города. Куда? Без разницы. Лишь бы далеко от него.

Пачелли покашливанием разрушил плавное течение страстных мыслей госпожи Ленерт, после чего шумно прихлебнул из чашки обжигающий напиток.

Впрочем, женщину это не оскорбило. Даже наоборот. В этом шумном прихлёбывании она видела нечто детское, трогательное, забавное.

Госпожа Ленерт непроизвольно сравнила Пачелли с Канарисом. И нужно признаться, сравнение было не в пользу адмирала.

Двое любимых мужчин. Тёмная и светлая стороны её жизни. Правда, в отличие от Пачелли, объятия Канариса Паскуалина некогда давным-давно в той, прошлой, жизни, принимала со страстью и нетерпением женщины, изнывающей от физического желания обладания ею. С тех пор прошло много лет. Очень много. И Канарис был уже не тем бравым морским офицером, каким она его некогда знала. И страсть поутихла, уступив место рассудку. А вот память о тайных встречах, о тех сладких минутах, о той редкой страсти, которой он её одаривал в юности, осталась с ней. И именно во имя той памяти госпожа Ленерт была согласна помочь почти забытой, покрывшейся толстым слоем пыли и паутины, любви.

Взгляд женщины снова с нежностью опустился на проплешину на голове Пачелли: теперь у неё был другой идеал.

– Вы что-то хотите у меня попросить?

Вопрос Папы привел Паскуалину в замешательство.

– Нет… С чего вы взяли? Я…

– К вам сегодня прибыли Канарис и Шелленберг. – Пачелли даже не приподнял головы. Он говорил в стол, в письмо, бросая слова будто между прочим. – И, я так полагаю, прибыли они в Рим не для того, чтобы посетить святые места. Итак, моя любимая помощница, что адмиралу нужно от меня?

Вот теперь Папа посмотрел на прислугу.

Госпожа Ленерт скромно потупила взор:

– Адмирал просит вашей помощи.

– Для себя?

– Нет. Для тех немцев, которых он хочет спасти. Переправить в Америку или в Азию.

– Всего лишь… – Паскуалина заметила кривую усмешку на тонких губах Папы, но это её нисколько не оскорбило. – Будьте точны в выражениях, мой дружок. Хочет не Канарис, а те, кто его доставил в Рим.

– Но если он сделает всё, что от него требуют…

– Его тут же расстреляют, – жёстко закончил фразу Пачелли. – Смотрите правде в глаза. Адмирал мешает всем. А потому, независимо от того, был ваш Вильгельм соучастником покушения на Гитлера или нет, его карта бита. Вы же прекрасно понимаете: такие, как Канарис долго не живут. Потому как они смертельно опасны не только для своих врагов, но и своих друзей. Впрочем, последних у него, насколько помнится, никогда и не было.

– Я не хочу, чтобы он погиб, – прошептала госпожа Ленерт и поднесла к глазам кончик тончайшего батистового платочка.

– Такова жизнь, – оптимистично отреагировал на слёзы женщины святой отец. – Канарис сам выбирал свой путь. И он знал, что его может ждать в конце выбранного пути. – Пачелли сделал небольшую паузу, наблюдая за госпожой Ленерт. – Спрячьте платок. Если бы я вас не знал, то, может, и поверил бы в эту сырость. Раз вы ко мне пришли, значит, уже придумали некий план по его спасению. Я не прав?

– Правы. – Женщина быстро выполнила приказание и склонилась в почтительном поклоне.

– Что ж, вам я готов помочь. Именно вам, моя дорогая Паскуалина. Если это, конечно, в моих силах.

– Это в ваших силах, мой господин! Он хочет с вами встретиться…

– Исключено! – тут же резко ответил Папа.

– Я знала, что вы ответите именно так, – с улыбкой проговорила госпожа Ленерт.

– И тем не менее спросили? – улыбкой на улыбку ответил Пачелли. – О чём вы ещё догадываетесь?

– О том, как можно помочь адмиралу. Нужно отдать распоряжение отцу Витторио, чтобы именно он оказал помощь Канарису и Шелленбергу.

– Понимаю. – Папа указательным пальцем поправил на носу круглые очки в простой, металлической оправе. – Отец Витторио тесно связан с Мадридом. Хотите переправить адмирала в Испанию?

– Вы же знаете, это единственное место в Европе, где он сможет спастись.

– Да, да… Связи… Но вы, дорогая моя Паскуалина, ошибаетесь насчёт того, что Мадрид в силах спасти вашего друга. Про это единственное место в Европе знают и его противники.

– Но это хоть какой-то шанс выжить.

– Очень слабый. Я бы даже сказал, эфемерный. Хотя с другой стороны… Почему бы и не помочь вашему адмиралу?

А в это время в голове Пачелли заискрилась иная мысль: а ведь Паскуалина пришла к нему очень даже вовремя. Сама о том не ведая.

То, что Папа Пий XII начал сторониться открытых связей с нацистами, крайне не понравилось последним. Одно дело, когда они диктуют условия, и совсем иное – когда условия диктуют им. В результате создавшегося конфликта в сентябре 1943 года Гитлер приказал генералу СС Карлу Отто Вольфу арестовать Пачелли, его окружение и вывезти их в одну из нейтральных стран. Архивы Ватикана и его сокровищницу захватить и переправить в Германию, дабы, как сказал фюрер, всё это не оказалось в руках союзников.

Слава богу, Вольфу хватило сообразительности не выполнить приказ, оттянуть его исполнение, после чего, дождавшись, когда Гитлер был вменяем и доступен логике, доказать тому, что арест Папы может повлечь за собой непредсказуемые последствия: большинство солдат вермахта, заметил генерал, являются католиками. Гитлер согласился с Вольфом, но ненависть к Папе сохранил.

Повторная вспышка негодования у фюрера по поводу поведения Пачелли вспыхнула две недели назад. И причиной стали евреи. В римской синагоге состоялась торжественная церемония, во время которой главный раввин Рима, Исраэль Золлер, всеприлюдно выразил признательность Папе Пию XII за помощь, которую тот оказал евреям в сорок третьем году во время депортации тех из Италии.