Текст книги "Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям"

Милиционером или прокурором можно стать в двух случаях: по ошибке или по природному расположению к этим занятиям. Первое, как правило, быстро выясняется. Не может палач не иметь сильного психологического изъяна, как и работник морга или крематория или тюремщик.

Третьи сутки Итальянец не спит, не ест и сидит на «вокзале». Интересно, на сколько его хватит?

Формула творчества – это острый дефицит чего-либо.

Внимательно перечитал «Театральный роман» Булгакова. Читал его и раньше, но последнее прочтение… Я вдруг увидел, что роман написан «на одном дыхании», но, производит впечатление «сырого» материала. Он явно не закончен. Раньше я этого не замечал. Многого я раньше и не замечал.

В углу камеры виднелась оплывшая, унылая фигура, сидящая на свернутом матраце, – Итальянец. Его прилюдно «разъяснил» местный авторитет Заур и удалил с нижней шконки. Итальянец демонстративно отказался переезжать на «пальму». Дня три сидел возле телевизора и не спал, затем рухнул на пол, и его закинули, как чемодан, на «пальму».

Говорил он путано и невнятно, немного в нос. Каждый раз, когда его не понимали, страшно раздражался:

– Это пиздец!

Или:

– Я охуеваю! – кричал он.

При этом сам понимал сказанное плохо и по три-четыре раза переспрашивал.

4 мая. Заура заказали «с вещами». После его отъезда Итальянец заметно оживился и расширил свой ореол обитания на два метра в окружности.

Как мало мыслей вообще! Где взять умные мысли?

Два дня назад дочитал «Тени в раю» Ремарка. Собственно, перечитал от начала до конца. Именно с этой книгой в руках я был арестован два года назад. Вот дочитал. Сподобился. Прошел очередной круг, или жизнь нарисовала этот круг очередной раз.

Разговор бывалого и первохода:

– Хорошо, а положение какое на централе?

– Ну, там нашенское.

– Что значит – нашенское?

– Ну, это…

– Короче, на централе «воровской ход».

– Понял. Если «черное», значит, «воровской ход».

– А если «красное» – «мусорской». А?

– Ну.

– Не бывает и не может быть «мусорского хода». Бывает «красная зона», «красный централ». Понял? А сколько бывает «воровских ходов»?

– Один! – радостно вскричал первоход.

– Правильно. А вот, к примеру, какой поступок можно считать «гадским»?

– Не знаю.

– Воровство из «общего» или, к примеру, «груз» «скрысили» или «маляву» с «дороги». Ведь «дорога» – это суть «воровского». Вот отправят всех на «кичу», и за «хатой» может отвечать «дорожник».

– Смотрящим, что ли?

– Вот мудак! Подсматривающим! Смотрящим за чем? За баулами? За баландой? Понял? Так вот, если кто украл «грузы», или «лавэ», или «лекарство», тот и есть «гад».

– А крыса?

– Ну какой же это «крыса»? «Крыса» может «пайку» украсть или у товарища что-то. А это «гад». А как «гада» наказывают?

– Бьют.

– А как?

– Ногами.

– Правильно, а почему?

– Не знаю.

– Чтобы руки не марать об него.

– А кто есть «блядина»? Какой поступок можно считать «блядским»?

– Не знаю.

– Тот, кто руку на вора поднял или, не дай бог, жизнь отобрал у него. Вот тот тогда и есть «блядина». А как его наказывают?

– Бьют.

– Нет. Убивают. Где встретил, там и убил. Руками, ногами, зубами.

– А как же… – Первоход растерянно крутит головой.

– А вот так. Ну, если ты считаешь себя «порядочным» арестантом. А иначе какой же ты «порядочный» арестант? А кто есть «суки»?

– Те, кто с «мусорами».

– Кто повязку надел, или работает на «мусоров», или завхоз. Понял? Вот, к примеру, в «красных зонах» людей ломают. Убивают.

– Как?

– Физически. Бьют день, неделю, пока не сломают. А ломаются многие, к примеру, есть такая зона «красная» в Соликамске. Туда привезли десять воров. Били страшно. Руки ломали, ноги. Закрывали в БУРе и ломали бульдозером стены. На них все падало. Так вот, из десяти восемь сломалось. Так то воры были… А вот, к примеру, лишили тебя мусора «положняковой» «свиданки» или передачи. Что будешь делать?

– Бороться.

– Как?

– Не знаю.

– Надо садиться на голодовку, но как? С начала ставишь в курс, кто за положением, а потом начинаешь голодовку. Добро получил – и вперед. Чтобы самодеятельности не было. Сел на голодовку, а мусора это выяснили. Баландер же им сообщит, что хата такая-то чего-то там мутит. Завтрак не взяли. Обед, ужин. А вечером мусора вывели всех на продол и давай долбить и насильно кормить. Так вот, как этого избежать? Не знаешь? Срочно заявление на «хозяина» написать о том, что потому-то и потому-то начали голодовку. Вот тогда они как шелковые становятся. Потому что эта заява идет сразу на прокурора по надзору. И они такие ласковые становятся – пиздец! А можешь ли ты сам по своей инициативе начать что-либо мутить? Нет, не можешь, только поставив в курс, потому что люди из-за этого пострадать могут. А для того чтобы избежать красной зоны, есть только один способ.

– Какой?

– Чтобы тебя в другую перевели. Как это сделать? А начать пиздить мусоров.

– Так убьют же!

– Естественно. Бить будут страшно. Как ты хотел. Это зона. Но не боись, это первые три дня больно. Потом привыкаешь. И тебя по-любому переведут в другую зону. А в «красных» зонах встречают и пиздят не мусора, а «козлы» с повязками. Прямо молотками пиздят, которыми шконки и стены пробивают. Видел с утра на проверке? Вот ими и пиздят.

– … мне, например, по УДО уходить неприемлемо. Потому что бабок у меня нет, а по-другому – это представляешь, сколько людей нужно сдать? Охуеешь! А иначе кто ж тебя досрочно выпустит? Смеешься. Хотя, конечно, сейчас многое поменялось. А вот раньше скажи любому старому арестанту, что на прогулку с бутылками воды идут или гирьки делают, отжимаются там, боксом занимаются, он бы охуел. Раньше это было невозможно. Неприемлемо. Спортом на воле нужно заниматься, а здесь тюрьма. Подытожим: любой порядочный арестант, если он не балласт, если ему не только пожрать баланду и жопу на шконку забросить, должен интересоваться ситуацией на централе или в зоне. Знать, какой ход, кто за чем, кто за общим, кто за игрой, кто за больничкой, кто за положением, где сидит, сколько на централе воров, кто где сидит. Обращение, прогоны знать обязательно. А вот чем обращение от прогона отличается? Прогон – это от воров, а обращаться каждый может. В общем, и на тюрьме, и на зоне вести себя нужно очень и очень осмотрительно. Каждое слово, я уже не говорю поступок, нужно взвешивать. За слово спрос бывает. Тут человека просто так оскорблять нельзя и называть словами разными тоже. Потому что названия «козел», «петух» остальные свой смысл имеют. Так неосторожно назовешь, и пиздец – приехал. Вот, к примеру, какой потолок по игре?

– Полторы тысячи рублей, – радостно сообщил новенький.

– Молодец. Знаешь. А как называют того, кто в срок не отдал?

– Фуфлыжник.

– Верно. В срок не отдал – фуфло двинул. А кто треплется без меры и слово не держит, а? Пиздабол! А вот, к примеру, такая ситуация: попал ты в «петушиную хату». Спецом мусора такой проклодон тебе сделали. И что?

– Что?

– Чего делать будешь? Ломиться?

– Ну не знаю. Что тут сделаешь, если хата целая?

– Во! А у меня бы они сами пачками ломиться стали. Пока бы все не выломились или же меня из той хаты не перевели бы в другую, нормальную.

…и конечно «почта». Потому что «дороги» – это движение, это основное.

– А если все-все отберут? И «дороги» поотбирают?

– Ну, даже если забьют решки – и что? По мокрому пустим, через дальняк, то есть. Дальняка хату лишить нельзя. Себе дороже.

– А если все подчистую выметут? Свитера, баулы, носки, майки?

– Все отобрать не смогут. Не придумали еще вещей без ниток. «Дороги» истребить невозможно, как невозможно истребить силу духа, волю и человеческую жадность. Все отберут, а за деньги все же принесут сами. Они же живодеры, как раз на этом и наживаются. Это Москва – дорогой город, а где-нибудь в Сибири за пачку «Мальборо» – у-у-у! Для этого общак и существует. Куда «общее» идет? Для чего «разгон» идет? И для этого тоже. А потом, на воле тоже люди есть.

…И каждый на виду. Тут ведь двадцать четыре часа кругом глаза. Особенно долго не сможешь притворяться. Устанешь скоро, и все наружу вылезет. Хочешь не хочешь, но вылезет.

…Я себе много есть в тюремной системе не позволяю. Быстро привыкнешь, а дальше этап. А там хорошо, если есть дадут. Могут одну селедку кинуть – и все. И воды кот наплакал. На всех. И в туалет не допросишься. А если еще вологодский конвой попадется – пиздец! А могут и год катать, и два. Есть такие случаи, что спецом весь срок на колесах. Так что нужно уметь голодать. Сколько? Ну, пока ситуация не устаканится, пока в зоне не осядешь. А там уже проще. Хотя опять же, какая зона попадется. В иной за вот такую пайку хлеба, – и бывалый рукой показал на стандартный кусок хлеба, – в жопу с радостью дают. Если бедная зона, если грева с воли нет, да еще и нерабочая – приплыл. Дадут баланду, а там в мутной воде один капустный лист плавает. И все! Не разжиреешь! Это хорошо, если с воли помощь есть. Тогда еще как-то можно протянуть. А у многих на воле никого. И ждать помощи неоткуда. Представляешь, отсидел человек десять лет, всех близких потерял. Жена ушла, мать, отец умерли. А тебя второй раз взяли. И что? Все. Квартиру, если была, уже прибрали доброхоты. Имущество ушло давно. Помощи нет и ждать не от кого. Есть, конечно, умельцы – руками работают. Или «заочниц» заводят. Ведь не от хорошей жизни. А «заочница» – это хоть какая-то поддержка. С поддержкой с воли не пропадешь по-любому. Но это не у всех. Так что в основном нищееб на нищеебе сидит и нищеебом погоняет. А если еще зона «красная» – все: сломают, убьют, здоровье отнимут. Так что тюрьма и зона – это две особые планеты. Типа Марса и Венеры.

С такой заточкой (лицо) тебе десятку дадут – не меньше.

Боже! Вырви меня из цепких лап правосудия!

Жизнь человека на ОК (Общий корпус) напоминает поездку в переполненной электричке. Чтобы продвинуться на пару шагов, надо лавировать среди людей, занятых каждый своим делом. В таких условиях всякий вынужден чем-то себя занимать. Подавляющее большинство курит, как перед расстрелом. Тот, кто не курит, ищет, с кем можно покурить одну сигарету на двоих или стрельнуть, если повезет, целую сигарету для себя. Половина либо что-то жует, либо готовит себе пищу. Прием пищи заканчивается только перед проверкой и во время нее, зато после проверки на еду набрасываются с диким аппетитом. Когда заканчивается прием пищи (а это, повторюсь, у всех индивидуально), начинается употребление чая (в системе чай называется купец) или чифира. Гул в помещении даже не стоит, а висит практически круглосуточно. Если вдруг ночью «хата поймала тишину» (техническая необходимость для функционирования «дороги»), тут же просыпаешься. Тишина в хате не предвещает ничего хорошего. Затишье перед бурей.

О чем говорят? Да обо всем. Но о чем бы ни говорили, в результате все сводится к делюге. Когда заканчивается разговор о своем уголовном деле, сползают на тему машин, спорта и обязательно о «пизде и пряниках». Любой разговор о делюге сводится к очередному вербальному подтверждению своей полной невиновности, в крайнем случае, если преступление явное, к его абсолютной недоказанности и, как следствие, к беспределу мусоров-пидарасов. Тема мусорского беспредела – третья по счету после темы «пряников и пизды». Во время юридических разговоров делаются самые радужные предположения о выходе из создавшегося положения и освобождении. Главная мечта – выход на суде. Вот-вот суд, а там ввиду полной «шляпы» по делу «нагонят» прямо с зала заседания. И самая сладкая и трепетная тема – грядущая амнистия. Тут мнения расходятся: одни говорят о возможной «золотой» амнистии, ну, как в пятьдесят третьем году, или такой, которая непременно затронет всех тяжелостатейников (это если больше десяти лет срока). А вот этих-то «пассажиров», «военнопленных», которые тусуются на «вокзале», вообще пачками «нагонять» станут. При этом мусолят слухи, что на «Пресне»-де один баландер самолично видел гуиновского генерала, раскладывавшего карточки, – то есть уже начали подбор тех, кто, сто пудов, подпадет под амнистию. При таких слухах мрачнеют только те, кому светит ПЖ (пожизненное). Такие граждане крайне громко и свирепо рассказывают о мусорском беспределе в «красных» зонах и шепотом делятся друг с другом возможными вариантами своей дальнейшей судьбы в случае начала гражданской войны или при ядерном ударе. Потом, как правило, все дружно употребляют чифир, и общение, совершив вербальный круг, возвращается к «пряникам».

Мусорской беспредел – важнейшая тема в жизни зека. Тут есть масса нюансов, и всегда есть о чем поговорить. Тюрьма отличается от тюрьмы, регион от региона, тюрьма от зоны. Опять же зоны разнятся по цвету и по регионам. И у всех своя специфика.

Всем понятно, что «черный ход» лучше «красной зоны» – разница в нюансах и составляет суть разговоров. Например, как именно бьют или как шмонают. И обязательно при этом подчеркиваются непроходимая тупость мусоров и смекалка и выдержка зеков. «Козлов» не любят, их поступками, их существованием дружно возмущаются даже те, кто завтра добровольно станет «козлом». Семья и воля – тема трепетная. Люди мужского пола делятся на гондонов штопаных и настоящих парней, а бабы – на блядей и шлюх (их большинство) и верных жен, подруг и матерей – это святое, теплое, светлое, единственное радостное. Детьми, как правило, гордятся и желают им самой лучшей доли.

Помимо внутреннего разделения на гондонов, пропидоров и настоящих парней, люди делятся на терпил, коммерсов, стремяг, воров, братков, мусоров и синяков. Мусоров и синяков априори не любят: что с них поиметь? Ясно, нечего. От первых жди неприятностей, а от вторых и ждать-то нечего. Терпилы почти все, как правило, пидоры и гондоны, а коммерсы могут стать источниками новых жизненных средств, хотя, если внимательно на них посмотреть, все они тоже гондоны и пидоры.

Нововведения в поведении и внешности здесь не приветствуются. Чрезмерная болтливость – тоже. За внешний вид запросто могут в разговоре сделать человека пилоточником, лизуном или самососом, а уж за серьгу в ухе в перечисленном ряду можно оказаться легко. Расправе и «определению места» предшествует ласковый и проникновенный разговор о семье, жене и сексе. Если во время этой задушевной беседы слышат то, что хотят услышать, следует радостный вопль и человека определяют под шконку или на «веник», тряпку или дальняк. Хорошая физическая форма, мускулы и способность к рукопашному бою, как правило, в такой ситуации не помогают. В камере, где пятьдесят-восемьдесят человек, справиться со всеми невозможно: толпой замнут, задавят, забьют. Физическую силу уважают, но знание внутренней жизни, ее законов не идет с ней в сравнение. Знание и опыт перевешивают.

Зверство не приветствуется. Беспредела не любят. Если уж бьют, то, как правило, за дело. До смерти избивают крайне редко. Морально же глумиться могут бесконечно долго – скучно же!

Если место определено – «пальма», его поменять можно на более престижное, нижнее. А вот подняться из опущенных, поменять масть, невозможно. Можно «засухариться», но если это обнаружат, накажут страшно. Как правило, обнаруживают. «Засухарившихся» пидоров, шнырей, баландеров вычисляют. Каким-то животным чувством, но вычисляют. Очень умных, как и сильно умничающих, не любят. Любое выделение из общей массы в системе настораживает.

Бытие определяет сознание. Сижу в тюрьме, кругом уголовники вперемежку с зеками. Ем баланду. Так что же там у меня в сознании может быть?

Вот уже три раза Наташа прокатила меня с «кабаном». Что это? Случайность или свой ресурс ко мне она уже исчерпала? Мрачно! Все мрачно! Бедная, бедная девочка. Третий раз не попала. Вчерашняя очередь вытеснила сегодняшнюю. Баррикадировались, дрались. Работало одно-единственное окно приема передач. Прошло семьдесят человек из двухсот желающих. При старом хозяине, Прокопенко, такого не было. Часть продуктов испортилась. Наташа с ними вернулась домой. Ужасно. Я от недостатка информации сижу и «гоняю». Предположения были самые мрачные. Недостаток информации в такой ситуации приводит к активизации самых мрачных фантазий.

6 мая. В газете прочитал о уже третьем клонированном ребенке. Причем двое предыдущих – от гомосексуальной пары. Вот и начало конца света. Вот и возможность появления Антихриста. Почва уже подготовлена.

Народная примета: если во время автомобильной аварии машина сбила человека и у него с ног слетела обувь, значит, потерпевший не жилец. Даже если он еще жив, то обязательно «двинет кони» в больнице.

У некоторых их тюремные страдания выливаются в «нервяк», который приводит к активному набиванию кишки. Едят до десяти раз в день, если позволяют средства и возможности. В результате этих страданий некоторых разносит так, что обалдеть можно.

Как это все будет вспоминаться через лет десять? Ужас или милое происшествие?

Пришла в голову такая мысль: во время Второй мировой на территориях, оккупированных Германией, немцы ввели в обиход оккупационную марку, ею расплачивались за все. А вот мы в Европе вводили нечто подобное? Или расплачивались рублем, или вообще не платили?

Оказывается, есть такое понятие «коэффициент удачи». По мнению ученых, везение – свойство враждебное. Ни социальные, ни генетические предпосылки не оказывают на него никакого влияния. Судьба одаривает им только тех, кто не вмешивается в естественный ход развития интересующих их событий и никаким образом не провоцирует их скорейшее завершение. Если, например, рассматривать этот процесс с точки зрения баллистики, то попадание пули в цель зависит от совокупности нескольких случайных величин: силы ветра, твердости руки и т. д. Психологические процессы во многом подчинены тем же законам, поэтому ученые советуют не создавать себе подобных величин, тщательно обдумывая и планируя события. Наверное, утверждение спорное, но, может быть, действительно, спонтанность – мать удачи, хотя и антагонист сознания.

Оказывается, рыжим от природы в случае необходимости требуется на двадцать процентов больше обезболивающих препаратов, чем прочим. У рыжих болевой порог значительно выше, чем у остальных.

Злопамятные люди имеют различные проблемы со здоровьем. Забывающие обиды обладают большей устойчивостью к стрессам и лучшим физическим здоровьем.

6378 км – экваториальный радиус Земли!

Кавказец попросил:

– Дайтэ полкыло кильбасы.

Жизнь на ОК – это отдельная история, связанная с бесконечной цепью всевозможных неудобств и лишений. Первое неудобство – отсутствие пространства. Мало, что там его мало, – его нет. Ежесекундно требуется место, чтобы сидеть, стоять, лежать, есть, общаться, пользоваться туалетом и т. д. По камере не пробежишься, не то что не поймут – физически негде. Любое выделение из общей массы опасно. А вдруг ты сумасшедший? Больной? Провокатор? «Диагноз отрабатываешь»? А если так – ты уже физически опасен. Границы между нормальностью и ненормальностью крайне зыбки. Чуть не так – и ты их уже переступил.

Беседа с художником:

– Портачки бил?

– Бил.

– А где бил?

– На Бутырке.

– Кому бил? Где сидел?

– В сто пятидесятой хате.

– Осужденка, что ли?

– Да.

– А как бьешь, тенями или контурами?

– И так, и так.

– Так кому бил?

– На воле бил.

– А… на воле (разочарованно).

Тихо. Тихо, но неотвратимо пришло 12 мая. Так же неотвратимо когда-нибудь придет и день моей смерти. Но думать об этом не хочется. Хочется думать о жизни – о жизни на воле.

Тут в журнале «Медведь», так себе журнальчик, обнаружил интервью с неким писателем Ростовским (явный псевдоним, и весьма убогий, по нему можно судить и о творчестве этого писателя). Так вот, Ростовский позиционирует себя как специалиста в криминальной области. Утверждает, что хорошо знает тему и написал две книги. Дурацкие вопросы и идиотские ответы. И, главное, сам Ростовский на фото во всяких ракурсах: золотые цепи крупно, перстни крупно.

15 мая. Дело закроем тридцатого, то есть через две недели. Терпение. Терпение. Терпение.

16 мая. Дни и даты выстукивают, как пульс. Из разговора с женой понятно только одно: как жаль, что полностью исчез источник денег. За этим неприятным событием пришла неизбежная необходимость работать. И наступила полоса отсутствия многочисленных мелких, но очень приятных удовольствий. Машина, вещи, продукты, отдых. Раз – и этого всего не стало. И очень обидно, что ничего не оставил гад (то есть я) такого, что можно было бы продать и продлить это прекрасное время удовольствий. Когда реально прекратилось поступление денег, изменился и размер гордости.

Брат до сих пор, похоже, не понял ситуацию, и ему это все решительно не нравится. А как это может понравиться? Кем надо быть, чтобы тебе это понравилось? Такое жуткое изменение. Вчера еще безусловный лидер, руководитель огромного холдинга – и все на фоне полного безденежья. Мне, конечно жаль свою жену и как человека и как женщину. Но наше расставание – это ее стратегическая ошибка, совершенная за четыре года до моего ареста. Тогда я ее простил. Но что бы я ни делал, как бы ни хотел, того марта из головы уже не выкинуть. Вероятно, не будь того марта, и дальше ничего бы не случилось. Вероятно, у меня была слишком высокая степень доверия к ней. Все рухнуло в одночасье. Хотя «в одночасье» – это я, пожалуй, вру. Долго еще сыпались осколки доверия, очень долго. И слепить из них что-то путное мне так и не удалось. Очень тяжело я болел ее изменой. Очень.

18 мая ознаменовалось еще одним шмоном. Мне повезло, я почти не пострадал. Вероятнее всего, завтра нас всех переведут в другую камеру. Посмотрим.

17 мая. Был день рождения отца. Это уже почти полузабытая дата. Из области почти нереального.

20 мая. Присел 210 раз. Набором. Помнится, в детстве на спор с отцом я присел 250 раз. Спорили на 300. Сейчас вижу, и 300 можно сделать. Результат – болит все, что может болеть. Состояние организма, как после вчерашней хорошей пьянки.

Сидя за «дубком», на втором ярусе я видел ноги дагестанца. Его натруженные, стоптанные ступни напоминали нижнюю часть нарезного батона.

ПРОШЛЯК – раскоронованный бывший вор.

4 сентября. А я все еще жду. Прошел объявленный срок, конец лета и еще одна дата, 2 сентября. Вот уже 4 сентября. Что еще ждать? Видимо, Нового года. Ну что ж, до Нового года осталось всего 116 дней, и, похоже, встречу я его именно здесь.

Вчера покатали на машине. Возили как возможного свидетеля по делу «оборотней в погонах» в прокуратуру. Один только вид – просто улиц, людей, машин, домов, возможность пройтись по земле (в тюрьме по земле не ходят никогда) – вызвал приступ нестерпимой тоски. Они там, на свободе – ходят, ездят, суетятся, живут. Просто живут, даже не представляя себе, какая это ценность. Я же продолжаю гнить на централе в буквальном смысле слова.

Вежливые прокурорские работники вежливо навесили наручники, вежливо покормили из прокурорского буфета. В чистеньком кабинете по стенам много бумажных мешков с явно изъятой документацией. Чистенький туалет, евроремонт. Джип вместо автозака. Вежливая беседа неглупых с виду людей.

– Спасибо. До свидания.

Наручники вежливо «клац». Участливо:

– Не жмет? Удобно ли?

Джип, мигалка, МТЦ. Крайне вежливо:

– У вас, наверное, финансовое образование? Какое-какое? А второе РАУ?! О! Сильно!

И на прощание ну очень, очень вежливо:

– Удачи на суде. Только вам, искренне!

Наручники клац – открылись. МТЦ. И для вновь прибывших, оглушенных арестом, очумевших, в шоке прибывающих, в непонятках находящихся:

– Тебе говорю, урод! Вещи, ебена мать, с собой брать! С собой, ебаный в рот, а не на пол!

Вот я и дома. Все встало на свои места: грязь, запах краски и дерьма. У нас «дома», на МТЦ, тоже, знаете ли, ремонтируемся. И гнусная, клопиная нора – хата 131. У, гады!

Да воздастся тебе, гнида К-ов. Да воздастся тебе, сволочь Мак. Чтоб лопнули вы за мои деньги. Чтоб каждый мой рубль поперек глотки вам встал. Поперек желудка, попереком прошел через весь кишечник и еще долго-долго кособоким попереком выходил из ваших жирных геморроидальных жоп!

Я же тем временем продолжаю отчаянно чесаться. Клопы тихо делают свое дело – жрут!

 
Пока я упиваюсь цветом,
Глотаю с жадностью картину улиц,
И восторгаюсь просто светом,
Наличием домов и массой лиц.
Мне подарили три часа,
Я память освежил.
За эти «просто три часа»,
Я полностью ожил.
И пусть по-прежнему сопровожденье,
И пусть потом назад.
Глоток свободы – страшное везенье,
Я этому ужасно рад.
 

14 сентября. Шторки в «танке» заколебались, затем хлопнули «тормоза», и шнифтовой прокричал:

– Новенький!

Обычное явление: закинули еще одного бедолагу. Через минуту донесся вопль:

– А! И-и-и-!!! – Затем грохот падающего тела и крики: – Ложку, ложку! Весло давай! Да держи его, держи!

И прозвучало:

– Эпилепсия!

Я выглянул из «танка» в надежде узнать, кого скрутило на этот раз. Хрипел и бился новенький. Эпилепсия всегда неприятна, а в тюрьме это вдвойне отталкивающее зрелище: грязь, кровь из разбитой головы, слюни, встревоженные лица, всеобщее напряженное внимание.

Бедолага отошел крайне быстро. Ну, оклемался и оклемался. Тут и не такое увидишь. Я пошел на дальняк, отметив про себя, что у новенького «бедолаги» на удивление мерзкое лицо. Типичный дегенерат-вырожденец. Внешне очень неприятный тип. Вооружившись бутылкой из-под кетчупа, наполненной водой (я не мусульманин, но чистоту тоже люблю), закрыл за собой шторки и взгромоздился над чашей «Генуя». Дальняк – единственное место пусть временного, но уединения в хате. Сосредоточившись, организм запускает исход, процесс пошел. И в этот самый момент, в момент процесса, шторка откинулась, и мне явилось рыло этого самого новенького. Вместе с частями исхода у меня отпала челюсть. За два года пребывания в тюрьме (и, забегая вперед, за всю мою тюремную биографию, а она была немаленькой) такого я еще не видел. Всякое случалось, но чтобы кто-нибудь влез в занятый уже дальняк – никогда. Рыло открыло рот и предложило мне подвинуться. Оно хотело бросить в отверстие чаши «Генуя» бычок! Шок! Я орал так, как если бы эта субстанция кинула все же сигаретный окурок и тот, попав мне в гениталии, прожег бы их насквозь. «Торпидон» потом сказал, что таким он не видел меня никогда. Действительно, орал я знатно.

В очередной момент, проходя мимо этого идиота, я поинтересовался:

– А звать-то тебя как, чудо-человек?

– Зови меня Санек или просто Волчара, – охотно сообщило чудо.

Я от неожиданности аж поперхнулся.

– Какой ты, нахуй, Волчара?! Скорее бандерлог.

Санек не обиделся.

И убийцы, оказывается, бывают милыми людьми.

Из истории спорта. Всю жизнь простоял на низком старте в ожидании выстрела. Выстрел прозвучал, но попали ему прямо в задницу.

Из истории театра. Всю жизнь играл. Иногда получалось убедительно. Не всегда. Он совершенствовался. Переживая настоящие эмоции, запоминал свое состояние и нес его на сцену. Потом сравнивал. Потом сравнивал получившееся с настоящими эмоциями. Потом решил перенести кое-что со сцены в жизнь. Доводил имитацию в жизни до совершенства. Провоцировал всплески эмоции, намеренно скандалил так, чтобы быть уверенным в своей убедительности. Все время внутренне сравнивая: натурально? похоже? Дошел до совершенства – разницу между настоящей и сыгранной эмоцией различить было уже невозможно. Казалось, этого мало. А что, если замахнуться на вечное? Что, если сымитировать смерть? Сымитировал блестяще! Не раскрывался до конца. Его так и похоронили, не сумев отличить игру от реальности. Опомнился он только в гробу. Понял, что заигрался, но было уже поздно – гроб закопали. А жаль, жил бы и жил.

Из истории сыска. Ради плана посадил себя, подведя под 162, часть 2.

Из истории любви. Любил себя самозабвенно, до такой степени, что от этой страстной любви стал непроизвольно размножаться почкованием и делением.

Из истории химии. Смешивал все подряд. Смешивал, смешивал, мешал, мешал и помешался.

Из криминальной жизни. Сам у себя украл часы и себе же продал за фальшивые деньги. На этом и попался: деньги у себя украл и понес их в магазин, где и повязали.

Из истории криминальной любви. Так любил жизнь, что трахнул ее. Она заявила на него, и его посадили за изнасилование.

Из истории патриотизма. Отдал свою жизнь за родину другому государству.

Смешливый. Смеялся над всем, даже над собой. Когда сломал ногу, смеялся так, что лопнуло в животе. На операционном столе от хохота захлебнулся и помер. На похоронах покойник продолжал улыбаться. Говорят, из могилы до сих пор доносится веселый смех.

Стоял, как памятник самому себе. Был в этом так убедителен, что его перепутали с настоящим бронзовым памятником и украли. Украв, сдали на цветной лом. Все открылось во время переплавки.

Хирург. Сам себе сделал операцию: вырезал все больное и вообще все лишнее. Но так увлекся, что забыл в себе кучу зажимов и инструментов. Так и ходит с ними, позвякивая. Оперирует и позвякивает.

Каратист. Долго искал возможность выучить китайский язык. Выучил, потратив много лет. Долго искал возможность найти хорошего тренера. Нашел. Стал суперпрофессионалом. Долго искал возможность поехать в Китай. Поехал. Долго искал Шаолиньский монастырь. Нашел.

– Вы из России? – спросили шаолиньские монахи.

– Да.

– А можете нам помочь? – с надеждой спросили монахи.

– Конечно.

– Не могли бы вы проводить нас до рынка в Лужниках? У нас есть хороший и очень дешевый товар.

Честный человек. Он был настолько честен, что когда его «раскалывал» следак, даже ему, следователю, стало понятно, что перед ним честный человек. Следователь настолько в этом уверился, настолько проникся, что раскололся сам. Однако сели оба.

Крутился всю жизнь. Крутился, крутился и скрутился в узел. Таким его и доставили в Склиф.

– Н-да! – сказали медики. – Надо резать!

Разрезали на несколько частей. Теперь крутится, чтобы эти части грамотно сшили.

История человека-невидимки. Страдал утонченностью. Довел свою утонченность до совершенства, до такого состояния, что совсем исчез из виду.

Умение договариваться. Обладал удивительным умением договариваться. Умудрился договориться и родился через кесарево сечение. С матерью нашел контакт практически мгновенно: сосал сразу две груди. В школе мгновенно договорился с учителями: обучался на дому, учителя бесплатно ходили к нему сами. В институте, договорившись, сразу же поступил на дипломный курс и тут же, договорившись, получил должность. Договорившись, сразу сумел стать и чиновником, и политиком, и бизнесменом. С женой договорился до свадьбы: она его вообще не беспокоила, но по договоренности родила двоих сыновей и даже по поводу детей не беспокоила. С врачами и властями договаривался мгновенно. Лечили его всегда бесплатно, а за воду и электричество государство ему само доплачивало, причем по двойному тарифу. Перед смертью договорился и получил место у Кремлевской стены. Попав в чистилище, тут же стал договариваться.