Текст книги "Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям"

– Начнешь отжиматься в БУРе, а «корпусной» тут же и кричит: «Ты, сволочь, кого пиздануть готовишься?»

Серега «Подольский» получил четыре года. Два с хвостом уже отсидел. Вышел по «касатке». История с внедренным агентом, типа в банду. Полгода агент подбивал на дело. Подбил. В результате и сам агент угрелся, и его подбитыши. Здесь же история «мужественного» подельника, отсидевшего в прошлом восемнадцать лет и сдавшего всех на первом допросе.

Самурай получил восемь лет. История, как он сдуру в сердцах катаной разрубил витрину.

Краб ушел из зала суда, просидев три или четыре года. Игорь «Большой» уходит в мае за отсиженным.

Здесь из-за одного сказанного слова могут раздуть целую историю и довести ее до мордобития. А ошибка в поступке может привести к самым неприятным последствиям. А если захотят доебаться, доебутся непременно, даже на абсолютно пустом месте. Повод не нужен. Нужен объект и чье-то желание.

Кошке живется лучше, чем многим людям. По камере ходил котенок с ужасно неприятной, злой мордочкой. Все его кошачье обаяние сводилось лишь к молодости. А по-хорошему можно было бы его раздавить, как клопа.

Вспоминая старика Ортмана.

– Дорогая, мы стали богаче еще почти на миллион.

– (в автомобиле с абсолютно пьяной женой) Не обращайте внимания, она обоссалась. Главное, чтобы кожаную обивку салона не испортила.

– Камрад, мы с тобой попали впополаме. Каждый на семь миллионов дойчмарок.

– Я завалю всю Европу рыбьей кожей.

– Дорогая, сына не люблю, люблю тебя и хочу все свое состояние переписать на тебя. Но от сына надо как-то отвязаться. Помоги мне купить «Мазератти» и покрыть его долг в два миллиона марок. И после я все переписываю на тебя.

Дорогая выполняет его требования. Ортман все переписывает на нее, и тут выясняется, что его имущество заложено. И дорогая остается со всеми долгами Ортмана.

В двадцатый век наша цивилизация, делая упор на создание материальных ценностей, расщепила духовную целостность личности, но самое страшное – расщепилось психическое состояние человека. Ценностью стала не нормальная, здоровая во всех отношениях личность, а необычная форма этого «расщепления» – щепка души. И чем неожиданнее, чем страннее эта форма, тем ценнее индивид.

Возьмем для примера европейскую живопись. Ее развитие сначала дошло до совершенствования изображения, затем застыло в нем, а дальше началось экспериментирование с формами и цветом. Затем эксперимент стал затрагивать фантазию художника, что привело к расчленению реальности на отдельные элементы: форма, цвет, точка зрения, состояние сна. Дошли, так сказать, до молекулярного уровня – и тут появился Малевич и своим «Черным квадратом» поставил точку на всех экспериментах. Все, дальше только черная пустота. Все, что можно было сделать в живописи, с живописью, сделано. Дальше продвигаться некуда. Вот в чем ценность этого квадрата. Это точка, финал развития живописи как направления. То же должно произойти и с расщеплением личности. Вот только кто и как поставит эту точку?

Возможно, появятся новые силы и похоронят нашу цивилизацию. И будут правы. Уж слишком она, наша цивилизация, больна. Ее вырождение проявляется буквально во всем. Как лакмусовая бумага – современное американское кино с его философией убийства и разрушения. Не созидания, а разрушения, то есть расщепления. На что молился древний человек – на фаллос и семя, то есть на рождение новой жизни. Чему поклоняется современный человек – пистолету. Искусственному фаллосу, только извергающему не животворное семя, а пули, семена смерти и разрушения. Это и есть основной признак болезни цивилизации. Никогда и нигде древний человек не смаковал смерть как таковую. Смерть врага – да. Но смерть врага – это песнь своего превосходства, а значит, здоровья. Они погибли, а мы живы, следовательно, мы лучше, здоровее.

Сейчас на толпу можно воздействовать только насилием. Насилие в конечном итоге приводит к смерти. На общество воздействуют не строительством, не рождением, а насилием, то есть разрушением. Это воздействие, болезнь возведена в ранг искусства.

Природная красота уже не интересна, акт рождения – скучно, просто жизнь без воздействия на нее цивилизации не привлекает. Искусство, а за ним и жизнь становятся притягательны, когда в них включены извращения. Чем необычнее извращение, тем лучше. Только это в нашем обществе и способно привлечь к себе внимание.

Секс ради секса – первый признак начала вырождения. Демонстрация полового акта и всего с ним связанного просто для интереса – это путь в тупик развития. Древнему человеку во время полового акта и в голову бы не пришло извергать семя женщине на лицо или еще куда-нибудь вне места, отведенного природой.

Невозможно представить себе животное, например, волка или енота, кончающее волчице на морду или в ее пасть. Природе важен результат, а не смакование процесса.

Появление в обществе огромного количества инвалидов (мы не рассматриваем период войн и природных катаклизмов), калек и уродов, превышение численности стариков в сравнении с молодежью – это тоже признак вырождения. Да, старики должны быть, но в определенной пропорции к молодым. Их должно быть меньше раза в два. Как ни печально говорить об этом, но превышение численности больных и старых особей над молодыми и здоровыми вредно для вида. Калеки и инвалиды способны воспроизводить только себе подобных, а те, в свою очередь, таких же. А если их будет большинство? Это словно раковая опухоль, которая, разрастаясь, способна погубить человечество в целом.

Изобретение новых лекарств помогает отдельным особям, но медленно губит человечество в целом.

Конечно, мне жаль стариков и очень хочется жить как можно дольше, но умом я понимаю, что если количество стариков превышает количество молодых особей, это рано или поздно приведет к старению и вымиранию всего вида.

Природа по-своему с этим борется. Появляются новые и новые болезни: СПИД, «свиной грипп», «птичий грипп» и т. д. Мутируют старые болезни. Растущее число наркоманов, немотивированные самоубийства и убийства. Всевозможные катастрофы: техногенные и природные – число их катастрофически растет. Они уносят жизни, вслепую смахивая со стола жизни людей, случайно оказавшихся в неудобное время в неудобном месте. Войны тоже делают свое черное дело. Однако общая ситуация кардинально от этого не меняется. А это означает, что количество случайных смертей будет только расти. Новые болезни будут уносить все новые и новые жизни. Постоянно возникающие пандемии будут и дальше разрушать общество. Число маньяков-убийц будет только расти. Обиднее всего, что эти катастрофы, да и маньяки, слепы и убивают всех подряд. Как правило, жертвы войн, катастроф, болезней и маньяков – здоровые люди. Уроды, калеки и старики под их каток попадают редко. Значит, стоит ожидать новые формы «подвижных» катастроф, заставляющих быстро убегать от смерти, при которых смогут спастись только здоровые, быстро передвигающиеся особи. Катастрофы, после которых выжить могут только молодые и активные. Это не может не произойти. Если этого не будет, то все человечество ждет медленная смерть. Медленная в сравнении с одной человеческой жизнью. Иначе это тупик в развитии и дальнейшем существовании человечества в целом.

Признак проявления этого тупика – появление массового бесплодия, как биологического, так и искусственного (намеренное нежелание размножаться). Разрастание такого явления, как гомосексуализм, и его обратной стороны, лесбиянства, и его легализация на государственном уровне говорит о стремительном вырождении человечества.

Где выход? Сегодня его нет. Есть только вектор движения, тот самый, который человечество упорно не замечает.

Земной шар напоминает больную педикулезом голову, где вошь – человеческий вид. Сейчас эта голова только трясется, и с нее падают и гибнут отдельные вши. Может же случиться так, что голову побреют, избавившись разом от всего заболевания?

Судя по всему, так уже было, и не раз.

Чтобы выжить, человечество вынуждено будет привести в действие некоторые принципы евгеники. Однако как только об этом заходит разговор, вырожденцы, калеки и уроды сразу поднимают вой и вспоминают все, что из политических соображений под флагом евгеники делали с полноценными особями. И полноценные уже готовы жертвовать жизнями в борьбе за справедливость, в том числе и за неполноценных. А полноценные они потому и полноценные, что готовы жертвовать жизнями ради других во имя созидания и будущего. Им жалко калек, уродов и вырожденцев, уж больно жалобно те подвывают. Однако вырожденцы, калеки и уроды своими жизнями ради здоровых жертвовать не готовы и не будут этого делать ни при каких обстоятельствах. Они готовы думать только о себе и своих жизнях. А это значит, что общество не готово решать эту проблему изнутри и, следовательно, что число странных смертей, болезней и катастроф будет только возрастать.

 
И еще долго от него воняло нарами.
И еще долго от мозгов воняло нарами.
 

Безусловно, творческая гениальность – это диагноз. Гений, по определению, ненормален, ибо способен к прорыву в глубину, высоту, ширину – словом, куда угодно. Он не способен только к ежедневной рутине, то есть к нормальной жизни. А на ней, как на базе, строится все. Потому гениев появляется так мало.

Неспешно летящее время. Ему-то что! И в этом времени, как в кривом зеркале, отражаются события, невольным участником которых я стал. Застывшего в каменном мешке правосудия, на прозрачном ковре-самолете времени меня несет и несет, а внизу, вдалеке пролетают события жизни, дома, города; там войны, катастрофы, смерти и люди, люди, люди – бесконечная людская река. Зачем? Для чего? Кому это нужно?

После полугода пребывания в тюрьме криминализируешься насквозь. Мозги просто отравлены этим. Какое здесь может быть исправление – глупость! Бытие определяет сознание.

Язык – основной инструмент для раскрытия преступлений.

Страх, боль и в особенности язык – вот главные способы и приспособления для раскрытия преступления. Глупость – это данность, на фоне которой и происходят раскрытия преступлений.

Азер называл адвоката – Адвокантом.

Быстрая дружба, как правило, заканчивается долгой враждой.

Паутина грязными соплями свисала с потолка.

То, что удобно представителям закона, почти всегда неудобно гражданину.

Случайность зависит от уровня нашего незнания.

– Вася, прикинь: сижу на ИВС, холодно пиздец! И крутят какое-то странное радио, типа «Россия», но не «Россия». Короче, заезжаю, а оно объявляет: «Стеклодув». И представь: начинаются радиочтения про этого Стеклодува. Так аж десять частей вынужден был прослушать. У меня от этого ебучего Стеклодува аж аллергия началась. Реальные кожные высыпания.

Таджик рассказывал:

– …а еще белый, белый, белый мрамор хорошо идет на кладбищах. Так красиво получается, что прямо так и хочется на кладбище. Так и тянет.

Тюремный доктор не уставал повторять: баланду нужно кушать. В ней все витамины.

Спаси меня, господи, от друзей. А от врагов я сам спасусь.

С облезлой, грязной, забывшей, что такое ремонт, стены взирает карандашный Иисус. Нелепое, непропорциональное тело, хмурый взгляд. Чего ты только не видел в этих стенах!

Аварец пошел касачку писать.

Когда надеяться уже не на что, начинают надеяться на бога и «золотую» амнистию.

Живые происходят от мертвых, а мертвые от живых.

Читаю Достоевского, «Подросток», там по ходу действия в тюрьму посадили князя, и подросток с ним встречается. Князь в разговоре все время повторяет: «короче сказать». Это «короче» повторяют все кругом и в современной тюрьме. Это назойливое и бессмысленное «короче», после которого могут говорить еще часами, повторяемое через каждые пять слов, звучит и звучит.

Раньше я думал, что способен долго спать. А вот и нет! Я оказался ребенком в этом смысле. Тут есть специалисты, способные спать столько, сколько нормальный человек без появления реальных пролежней просто не сможет. Двенадцать, восемнадцать часов, двадцать часов. И это каждый день, буквально каждый, и это месяцами.

Всю жизнь стремился к добру – чужому.

Был пронзен штыком правосудия.

Город. На улице стоит припаркованный черный, как жук, джип. К нему подходит цыганка и начинает стучать пальцем в закрытое окно. Стучит долго и настойчиво. Медленно сползает стекло, из окна появляется рука с баллончиком аэрозоля против насекомых. Струя летит в цыганку. Та с проклятиями убегает.

С выездом в прокуратуру надули, с баней тоже! Теперь и с выездом в суд. Говорят, затопило Мосгорсуд. Каково! Ждали на битком набитой «сборке» с пяти тридцати утра до десяти. Наконец, вывели всех к выходу, и тут пошел среди зеков разговор о тушенке как обязательной судовой пайковой порции.

– Тушенку давай! – стал раздаваться призыв в толпе. – Ну что, братаны, без тушенки не судимся?

Пронесли коробки с тушенкой. Говяжьей! Занесли в автозаки. За тушенкой потянулись зеки. Сообщили, что вожделенную тушенку будут выдавать в здании суда.

Сели, поехали. Приехали. Половину машины выгрузили. Подождали. Снова поехали и, к вящему удивлению, оказались на централе. Всех выгрузили, а тушенка, естественно, осталась в автозаке. Спиздили-таки мусора нашу тушеночку. А нам сообщили, что, мол, Мосгорсуд затопило. Вот так, покушали мясца.

Есть дадаизм, импрессионизм, сюрреализм, индуизм, социализм, капитализм, наконец, а есть «вованизм» – стиль жизни и поведения. Когда человек, не толстея, может поглощать пищи в четыре раза больше, чем средний человек, и спать по двадцать два часа в сутки месяцами. Вовчик, являющий собой явление, услышав это слово, сказал бы так: «Че, вованизм?»

Водка требует слушателя. Идеальный слушатель – это внимательные глаза, подвижная мимика, заливистый хохот (кто ж не любит собственное чувство юмора?). И полное молчание, долгое и упорное. Иногда молчание необходимо разбавлять вопросами – короткими и в меру мудрыми: кто, что, сколько, почему, когда?

До войны (Великой Отечественной) особой символики татуировок не существовало. Многое было почерпнуто из нательных рисунков, бытовавших среди моряков. Уже само ношение татуировки указывало на принадлежность к блатному миру. «Петушки к петушкам, а раковые шейки – в сторону», – усмехались надзиратели, намекая на известные сорта карамели. В период «сучьих войн» и позже преступное сообщество разработало тайную символику татуировок, которая часто указывала на место их владельца в иерархии уголовного мира, на его заслуги, на преступную «специализацию». Если ты носил татуировку не по праву, с тебя спрашивали, и часто отвечали кровью.

Чрезвычайно распространенная татуировка парусника с наполненными ветром парусами стала означать человека, который рвется на волю и не упустит возможности совершить побег. Часто встречающийся рисунок оскаленной пасти льва, тигра, пантеры и т. д. получил название «оскал» и стал означать «идейного» уголовника, ведущего себя по отношению к администрации крайне агрессивно. Череп, кинжал, змея в разных сочетаниях стали символом грабителей и разбойников. Представители «чистых специальностей» (крадун) – факел, рукопожатие. Эти символы расшифровывали как символ дружбы и товарищества в местах лишения свободы. «Розу ветров» толковал как выражение агрессивности по отношению к лагерной администрации. Если ее накалывали на плечи, это соответствовало формуле «Никогда не надену погоны». Если «розу ветров» наносили на колени, расшифровка была «Не стану на колени перед ментами», на других частях тела она выражала активное нежелание работать на «хозяина» (то есть начальника лагеря, тюрьмы). В уголовном мире изображения «розы ветров» (чаще всего парные) получили название «воровских звезд». Первоначально их накалывали исключительно ворам.

Восходящее солнце – сюжет, распространенный до «сучьей войны», но теперь все зависит от количества лучей: длинные означают число «ходок», короткие – лет. До «сучьей войны» часто встречалась наколка с изображением кинжала, протыкающего сердце, или сердца, пробитого стрелой. «Законники» чрезвычайно остроумно решили проблему тайной символики этого рисунка: кинжалу они добавили стрелу, а к стреле – кинжал, и это стало обозначать верность желанию отомстить отошедшим от «воровских традиций».

По свидетельствам некоторых старых «бродяг», именно в начале – середине пятидесятых годов возникает обычай носить точки (или маленькие крестики) на костяшках пальцев. Количество точек означает количество «ходок». Наносили еще на костяшку запястья пять точек: четыре – по краям, пятую – в центре. Это толковалось как «четыре вышки и конвой», то есть считалось символом зоны. Насекомые – муравей и жук – были тотемы карманных воров. Сначала возник муравей. Его появление связано с лингвистическим казусом – «народной этимологией». Дело в том, что до революции существовала отдельная уголовная «специальность» – «марвихер», то есть шикарный вор, который специализировался на крупных кражах и махинациях, выдавая себя за состоятельного дельца или титулованную особу. Вращались «марвихеры» и в высшем свете, «работали» за границей, на известных курортах и тому подобное. После революции они исчезли, но новая «воровская элита» тоже хотела называться красиво. Вот и вспомнили старую «специальность»: «кармаши» называли себя «марвихерами», но часто коверкали слово, которое превратилось в «марвихор» и даже в «муравьихер». Отсюда и муравей, а следом за ним жук. Надо сказать, что аббревиатура ЖУК расшифровывается как «Желаю удачных краж». Именно в пятидесятые на руках стали появляться короткие слова, которые, казалось бы, ничего не значат. Например КОТ, ЛОРД, СЛОН, БОГ. Таких аббревиатур огромное количество. Каждый «честный босяк» должен знать, что они обозначают.

КОТ – «коренной обитатель тюрьмы».

ЛОРД – «легавым отомстят родные дети».

СЛОН вначале – «суки любят острый нож», позже – «смерть легавым от ножа».

БОГ – «был осужден государством, буду опять грабить».

До пятидесятых годов подобные редкие аббревиатуры администрация выводила с тела заключенных химическим путем. Иногда это превращалось в абсурд. Дело в том, что аббревиатуру СССР «законники» расшифровывали как «Смерть Сталина спасет Россию».

1 мая. Второе первое мая я в тюрьме. Второй Первомай! Ярость и ненависть уже притупились. Все чаще стало посещать чувство, что это никогда не кончится. Выдержки и еще раз выдержки. Тюрьма по сути – хорошая школа жизни. Ее надо пройти, обязательно пройти. А иначе грозят отупение, отрыв от реальности и замыливание взгляда перед свободой. На свободе человек перестает понимать ее ценность. Он вообще перестает понимать, что это за состояние свободы. Вот, например, взять меня: по большому счету, у меня было все, может, не хватало только творчества и популярности. Но это все было какое-то замыленное, что ли. Когда надо было радоваться жизни, я рефлексировал и комплексовал, не замечая или расточительно пропуская простые проявления жизни. Утро раннее, светлое, чистое. День широкий, свободный. Вечер тихий, теплый. Ночь. Просто ночь, не на шконке, не в прокуренной насквозь камере, не среди храпящих маргиналов – обычная человеческая ночь. Солнце, светящее с открытого неба, дождь, мороз, жара… В каждом природном явлении есть своя неповторимая прелесть. Вместо того, чтобы писать, я рефлексировал на тему своего творческого простоя и таланта. Рефлексия вместо работы и творчества. Рефлексия как вид творчества.

Просто идти по улице – уже счастье. Дышать свободным воздухом улицы или леса, смотреть на природу не через окно с решеткой – счастье. Любое проявление свободного мира – это ли не счастье! А я все ждал чудес. Ежедневно не замечая и пропуская главное чудо – чудо свободной жизни. Я убивал день в ожидании вечера и добивал чашу вечера до конца, до самого дна, закусывая ночью, отдавал утро сну, и днем все начиналось сначала. А утро – восхитительное проявление жизни. Даже самое пасмурное, осеннее или зимнее. Все это шло от пресыщенности и неточно выбранной цели. Любой выстрел не по цели – бессмыслен, не нужен и даже вреден. Можно случайно попасть в другую цель, чужую. Сколько же времени проведено напрасно! Пять лет? Десять? Вся жизнь? Я пропускал красоту, не видя ее. Я пытался наполнить жизнь атрибутами праздника, лишившись главного – праздника в своей душе. Новый год, день своего рождения, день рождения близких – все это было, но ощущения праздника события не приносили, радость и подъем в душе были потеряны. Нет, не сразу, постепенно и незаметно эти чувства истончались и в какой-то момент – раз, и исчезли вовсе.

Так вот, тюрьма очень хорошо лечит эту болезнь.

Жрут и жрут, жрут и жрут. Ну сколько можно? Ведь местная пища – дрянь, а вокруг – тюрьма.

Я за любой кипиш, кроме голодовки!

– Свидетели?! – как уколотый шилом, вскричал псориазный. – Ты че! Ты где находишься! Очевидцы! Понял? О-че-вид-цы!

А еще не спят, а отдыхают, не разговаривают, а кричат или общаются.

– Ты попутал что-то, олень винторогий. Нету тут ничего твоего. Твое осталось дома. А тут все общее. Тут тюрьма. Твое только говно, да и то временно.

– А вот скажи: у вас там в Дагестане ты осла ебал?

– Ебал. Там все ебут осла.

– Что это? – спросил рыхлый с тяжелой челюстью и ткнул обгрызенным пальцем в ногу сокамерника, покрытую язвами.

– Язва. Нога гниет. У некоторых до кости прогнивает. Ничего не помогает. Я и на больничке антибиотик колол и витамины горстями жрал – бесполезно.

– А от чего это?

– Тюремная болезнь. Воздух тут такой. У многих такая беда. Гниет пиздец. А на свободе, говорят, проходит.

– Может, плохо лечат?

– Может. Лепилам ведь наплевать. Гниет втихаря и ладно. Несмертельно же. Да тут сдохнешь – им все равно.

На все он говорил так: «О, это дорогое лекарство. Я отдал шестьсот пятьдесят долларов, чтобы затянуть его сюда. Крем – шестьсот пятьдесят зеленых стоил. За эту куртку платил шестьсот пятьдесят баксов». Что ни возьми, все у него стоило шестьсот пятьдесят долларов. Как будто другой цифры он не знал или эта ему особенно ласкала слух.

Не дай бог никому оказаться в русской тюрьме. Один мой знакомый рассказывал, как встретил на Можайском централе в общей хате, рассчитанной на пятьдесят шконок при ста семидесяти обитателях в реальности, негра. Негр оказался бывалый, сидевший в разных странах. На вопрос, как ему русская тюрьма, ответил коротко: «Это не тюрьма. Это ад». Я хорошо понимаю этого негра.

Азербайджанец мечтательно вспоминал:

– Короче, все было: шашлык-машлык, водка, фрукты там какие хочешь, короче, колбасы там, сыр, короче, все, что хочешь. Пей-ешь не хочу!

В тюрьме либо худеют, либо безнадежно оплывают. Селекционный отбор работает превосходно. Здесь все больше тупые, жадные, хитрые и никчемные людишки. Поразительная пустота в голове. Ни одной мало-мальски путной мысли. И как я умудрялся еще что-то писать? Помимо того, что это физически негде делать (свет скверный, проблема с сидячим местом, неистребимый и нескончаемый людской муравейник), действие вызывает нездоровый интерес окружающих: что это он такое все время пишет? Письмо, жалобу, заявление, ходатайство – это понятно, а вот просто писать – это очень странно. Еще тяжелее сконцентрироваться, а сконцентрировавшись, понимаешь, что мыслей нет – голова пуста.

По количеству времени, проводимому на дальняке, можно запросто определить, кто какой пищей питается. Употребляющий продукты из передачи или ларька сидит долго. Вольная пища с трудом покидает своего хозяина.

Интересно, куда девается прошлое? Оно трансформируется в настоящее? Оно строительный материал для будущего или отдельно живет где-то в складках времени?

Я практически отвык улыбаться. Если это случается, физически чувствую, как кривится мое лицо. У меня нет проблем с сексом, едой, выпивкой, деньгами – у меня этого просто не стало. Меня перестали пугать вши, клопы, тараканы, грязь, вонь, мокнущие и не мокнущие язвы и дурные запахи. Я отлично научился справлять малую нужду под чужими взглядами (раньше не мог) и справлять большую нужду тогда, когда нужно, а не тогда, когда есть для этого подходящие условия. Я могу не есть, не спать и не курить столько, сколько потребуется. Я совсем перестал шутить. Я почти задавил в себе чувство юмора. Меня уже не пугают страшные лица и тяжелая аура большого скопления мрачных мужиков.

Регулярно попадались десантники, страдающие профессиональной болезнью: нераскрытие парашюта при приземлении приводит к хроническому сотрясению мозга.

Пидор говорил о себе: «Я пошла, я пришла, я сделала». Вечерами он красил губы помадой, подводил тени и стоял рядом со своей шконкой (собственная шконка! уж очень, говорят, злоебуч!), одетый в майку и коротенькие трусы. Выглядел на двадцать пять, десять из которых уже остались за плечами, а впереди ждало еще двенадцать лет.

3 мая. На воле у меня был размер 54–56. Сейчас, полагаю, 48–50.

Жора удивился:

– Никогда бы не подумал!

– Почему?

– У тебя после такого похудения на теле должны были остаться растяжки.

У меня их действительно нет. Подобное я наблюдал в тюрьме. Здесь мне пришлось многое увидеть в другом свете, узнать много нового. Это с одной стороны, а с другой – не дай вам бог родиться в интересное время. Российские дикость, невежество, грубость и неразвитость начинают подавлять. А с третьей стороны, как у Апулея, «только ставший ослом может познать мудрость и истину».

Не так страшна тюрьма, как полное непонимание того, что она собой представляет.

У жизни может быть только один смысл и одна цель – сама жизнь.

Всю жизнь я искал смысл: скрытый, таинственный, закамуфлированный. Мучился, думал, что только я не могу его найти. А смысл жизни в том, чтобы самому его создать. Ежедневная монотонность в достижении цели – вот и весь смысл. Движение от одной цели до другой – и так до смерти. Вот смысл, и только.

Деньги, семья, дети, положение в обществе, уважение, количество прочитанных книг и твоих собственных, количество медалей, дача, машина, отдых раз в неделю, раз в году. Все, что дает тебе жизнь. К этому можно прибавить еду, алкоголь, никотин, секс, антиквариат, спорт и развлечения. Всё! Больше от жизни ждать нечего.

Самоуважение, имитация самоуважения, значимость, имитация значимости.

Машины, самолеты, корабли, публика. Все понятно, естественно, поверхностно, знакомо. Нет тайны! Нету. А без тайны как жить? Как можно жить, когда все, все прозрачно, понятно, то есть бессмысленно. Открытий нет, есть поток понятностей, хаотическое сложение которых и называется жизнью.

Всякий хочет выглядеть добрее, щедрее, лучше, но мало кто делает для этого хоть что-нибудь. При этом сами знают это и смертельно обижаются, если им на это указывают.

– Милейший человек. Умный, общительный, обаятельный.

– Как это проявляется?

– Умеет слушать.

– А говорить?

– Черт его знает. Честно говоря, я его голоса и не слышал никогда.

Нас мало волнуют чужие мысли и уж совсем не волнует чужое мнение. Нам важно высказать свое. Даже если оно чужое, даже если у нас его нет вовсе.

Говорить о собственной персоне можно бесконечно, как и об окружающих нас негодяях. Особенно это любят делать сами негодяи.

Вечер застрял в окне, завис в кронах деревьев и телевизионных антеннах.

Мораль и закон – это общественная защита от жадных дураков.

Общество боится не нарушения законов (во все времена законы нарушались), а беспредела в этих нарушениях.

Что движет человеком? Страсть, жадность, глупость, страх, лень, жажда обладания чем-либо. Но совсем не любовь и уважение. А ум и мудрость вообще не способны к движению.

Усложняя все до предела, общество движется к простоте.

Добро не может окончательно победить, как, впрочем, и зло. Мудрость – в правильном их распределении в каждый данный, конкретный момент времени.

Дьявол и бог – а не одно ли это? Божественное всепрощение происходит от полного безразличия бога к человеческому деянию. Богу может быть интересно, если ему вообще интересно что-либо в человеческой жизни, не конкретное деяние, а направление, вектор. Вектор движения жизни. А вектор чувства, мысли – это игра с мыльными пузырями. Литература и почти все искусство – это как раз и есть такие мыльные пузыри.

Всякая религия – прежде всего способ управления толпой. Религия требует от человека веры. Верить же может кто угодно, для этого не требуется ни усилий, ни таланта, ни способностей, ни воли. Остальное тебе объяснят. Кто объяснит? Что объяснят?

В брахманизме страх греха доведен до совершенства. Брахманизм сковал человека по рукам, ногам и мозгам, создавая немыслимое давление на индивида, да так мощно, что это давление создало Будду. Не было бы полной безнадежности в брахманизме, не случилось бы появления Будды.

Желание появления приводит к появлению. Но это должно быть острое желание, упорное желание.

Творчество – это результат работы мозгов уродов. В голове что-то не так – от этого и фантазии. Любой творец психически ненормален. По-другому просто не может быть.

Он был безнадежно нормален.

Чувство прекрасного рождается от соприкосновения с уродством (физическим или психическим). Чем сильнее диагноз, тем сильнее и неожиданнее проявление творчества.

Абсолютно здоровому человеку бессмысленно заниматься творчеством. Из этого никогда ничего путного не выйдет, как ни бейся. Вот поэтому Ван Гог и отрезал себе ухо (может ли нормальный человек ни с того ни с сего оттяпать себе ухо?). Физическое уродство – уже безусловный стимул для творчества и фактор его появления.

Пушкин нормален? Кто это сказал? Кто это знает? Маленький некрасивый метис – этого что, недостаточно, чтобы всем и каждому начать что-то доказывать?

Гоголь – даже не обсуждается. Достаточно посмотреть, как он жил и вел себя с родственниками.

Лермонтов – а кто же его знает? Жаль, нет под рукой ничего, ни книг, ни интернета. Но уверен на сто процентов: что-то ненормальное было и в нем. Максимум, что может абсолютно нормальный человек, – это потреблять чужое творчество. Или быть ремесленником, но творцом нового – исключено. Нормальность не предполагает художественного развития, увы. Ты не будешь писать стихи жене, если она рядом и тебя любит. А вот если тебе снарядом оторвало яйца, или ногу, или тебя упрятали в тюрьму, или отправили на фронт, тогда да!

Моряк не восхищается морем – он с ним работает. А человек, никогда не видевший моря и страдающий морелюбием или страдающий морской болезнью, – вот это да! Вот тут может начаться творческий процесс.

Детективы обычно пишет тот, кто в душе законченный негодяй, но при этом неисправимый трус или в чем-то сильно ущемлен.

Люди, прилюдно смакующие свои любовные победы, имеют явные сексуальные изъяны. Дон Жуан – это сексуальная патология: проблема с размерами детородного органа или с самим процессом, травма например.