Текст книги "Год нашей войны"

– К бою, – приказала она.

– Не будь такой чертовски глупой.

Она была в ярости, оттого что я не считал нужным с ней сразиться. Когда я отвернулся, она сделала выпад и проткнула кожу штанов на внутренней поверхности моего бедра. Сучка! Я отбил ее меч, и он скользнул вверх по моему клинку. Следующий ее удар я парировал легко, а потом мы схватились всерьез. Я был быстрее, чем она. И руки у меня были длиннее. Я сделал выпад, но она отбила его за счет более тяжелого клинка. Затем уже она попыталась добраться мечом до моего горла, но я, угадав ее намерение, легко отскочил. Трижды я пытался достать ее ноги, и все три раза она, содрогаясь всем телом от напряжения, отбивала удары. Свэллоу сделала ложный выпад слева, потом снова слева, а затем я окончательно потерял ее меч из виду. Где она? Справа? Да здесь, снизу. Я резко опустил свой меч, словно косу.

Но мой клинок не встретил сопротивления, и я, как и полагается в таких случаях, потерял равновесие. Отчаянно взмахнув руками, я тяжело рухнул боком в грязь. Воздух с шумом вышел из легких, когда Свэллоу дополнительно наградила меня пинком в почки.

Острие ее меча уперлось мне в спину.

– Здесь? – спросила она.

– Нет. Ниже, – прозвучал голос Молнии.

– Здесь?

– Ой! – Кончик меча проткнул мой кожаный жилет.

– Янт, сейчас я могу чуть-чуть шевельнуть клинком, кончик которого, как ты, наверное, чувствуешь, касается твоего хребта в том месте, где соединяются два позвонка. Это не причинит тебе особого вреда – просто ты больше никогда не сможешь бегать.

– Эй!

– И как ты на это смотришь?

– Нет! Пожалуйста, не надо!

– Отпусти его, – попросил Молния.

Свэллоу взъерошила перья на моих плечах и убрала меч, после чего я резко вскочил на ноги.

– Неплохо, – похвалил Молния, когда она отдала ему оружие. – Со временем ты научишься совсем не смотреть на клинок. Это к тебе еще придет. Следи за реакцией противника.

– Он давал мне уроки, – объяснила Свэллоу, пока я вычищал из своих волос комья грязи.

Я уставился на Молнию.

– Почему ты не научил меня этому приему?

– У меня было чувство, что однажды даме нужно будет перехитрить тебя.

– Свэллоу, прости меня.

– Рада это слышать. Теперь ты с нами?

– Если нужно.

Этой ночью в центре лагеря был разведен большой костер, на котором солдаты жарили оленя и разогревали хлеб, принесенный из окрестных деревень. Свэллоу попросила оленьего жира и самозабвенно поедала его, отрезая куски своим кинжалом. Я оценил ее аппетит, размышляя над тем, так ли она жадна в постели.

После долгого полета я был ужасно голоден, но еще больше я сейчас злился из-за того, что недооценил Свэллоу. Многие женщины – прекрасные воины и могут одолеть меня. Я уважаю их способности. Однако солдаты-заскаи видели, как Свэллоу победила, и я знал, что эта история распространится быстро и широко.

Пока Гончий разносил чашки с вином, я отошел, чтобы спрятать свой запас наркоты. Естественно, я не удержался и вкатил себе дозу. Это позволило мне расслабиться и слегка утихомирило уязвленное самолюбие. Дорожка порошка на бумаге, гипнотизирующее пламя свечи, шипение жидкости, приятное сопротивление вещества, выдавливаемого из шприца. Я научился разбираться в травах, еще будучи хасилитским мальчишкой, и на это свое знание мог положиться всегда. В ботанике я – дока, и это дарует мне ощущение безопасности, но как бы я хотел иметь силы остановиться.

Мое недовольство собой еще усилилось, когда я начал копаться в глубинах времени, минувшего с момента основания Замка. Я думал обо всех бессмертных Вестниках, которые предшествовали мне, ибо титул продолжает существовать и без своих прежних владельцев. Лучник, Фехтовальщик, Вестник – важен только титул, личность не имеет значения. Я бессмертен, а остальные бессмертные, бывшие Вестниками до меня, умерли, поэтому я не должен чувствовать себя хуже них, однако мне иногда кажется, что своими поступками я подвожу этих достойных людей, подвожу первого Комету, который присоединился к Замку, когда создавался Круг, и по крайней мере еще двадцать его преемников. Последней Вестницей до меня была дружелюбная моренцианская блондинка, которую я одолел в гонке на выносливость восемнадцать на восемнадцать. Лучником же всегда был только Молния, и он помнит всех эсзаев, когда-либо входивших в Круг. Я позволил себе поразмышлять над тем, кем они были и как умерли – может, были смещены более талантливыми мастерами, а может – повреждены Насекомыми и не подлежали восстановлению. Только я успел извлечь иголку из вены и уставился на кровавую точку, как, откинув полог, в шатер вошла Свэл-лоу. Я удостоверился, что все спрятано, и понадеялся, что она не заметит моих полуопустившихся век и бледных губ.

– Янт, я должна извиниться перед тобой за то, что произошло сегодня.

– Почему? Ты все сделала правильно.

– Я выставила тебя в неприглядном свете. Это было жестоко. Ведь я знала, что ты устал.

Соболезнования от заская укололи меня еще больнее, чем само поражение.

– Ты никогда не станешь эсзаем, если будешь беспокоиться о подобных вещах, – сказал я мягко.

– Если бы бессмертные не были честны, то мир перестал бы их любить, – ответила она.

Я отмахнулся от нее – никто не любит сидеть и выслушивать трюизмы.

– Знаешь, сестра, что такое Круг? Это просто способ изолировать могущественных людей от общества и объединить их под контролем императора, чтобы они не могли причинить миру вред. А затем отправить их на борьбу с Насекомыми, дабы мир оставался неизменным… Свэллоу, будь мудрее. Оставайся в Ондине и правь им – только так Сан не сможет подрезать тебе крылья, а затем начать распоряжаться твоим потенциалом. Нам еще понадобится твоя свобода и беззаботность в ближайшие лет двадцать.

– У меня нет такой свободы, которую я могла бы потерять в Круге.

– М-м-м. – Я откинулся назад на медвежьей шкуре и, сфокусировав взгляд, посмотрел на нее. – На самом деле ты упорно пытаешься навсегда заковать себя в цепи. Смертные свободны от ответственности за… это… – Я махнул рукой в сторону сложенных колчанов со стрелами, принадлежавших Молнии, его луков и доспехов. – Во многих смыслах я был счастливее, когда был безработным юнцом, лазавшим по скалам Дарклинга.

– Я не хочу быть сорокалетней.

– Ну, здесь я уже не знаю, что ответить.

Она передала мне гитару, украшенную превосходным жемчугом. Я бережно взял в руки прекрасный инструмент с колками из слоновой кости, синим с золотом ремнем и эмблемой Ондина на задней части деки. Свэллоу улыбнулась, когда увидела, с какой любовью я держу гитару, не подозревая о том, что просветление, дарованное наркотиком, может заставить инструмент ожить в моих руках.

– Пожалуйста, пригляди за ней для меня.

– Но почему?

– Я больше не сыграю ни одной ноты, пока не убью хотя бы одного Насекомого.

– Ох, Свэллоу, зачем ты это делаешь?

– Империя вынуждает меня. Я сделаю все, что нужно, чтобы стать эсзаем.

– Так выйди замуж за Молнию!

– Ты знаешь, что он утомит меня. Я – не река, не бабочка и не звезда, как он называет меня в своих письмах. Я не так чиста и идеальна, как они, однако все же более интересна и непредсказуема, чем все они, вместе взятые.

– Да, это правда.

Я постучал ногтями по деке, лег, положив гитару на живот, и сыграл рифф. Свэллоу взвизгнула.

– Она никогда раньше не издавала таких звуков!

– О, прости.

– Нет, продолжай.

Она заставила меня сыграть мелодию полностью. Свэллоу стремилась учиться у всех. Я почувствовал легкое раздражение, но все равно поиграл немного, пока смущение не остановило меня. Она ухмылялась.

– Таким образом я зарабатывал в Хасилите деньги, – объяснил я.

– В концертном зале?

– Что ты! Так, на улице. Меня научил один из членов Колеса. Его звали Бабитт.

– Пойдем, поиграй мне у костра.

– Нет. Оставь меня одного.

Употребление сколопендиума – это очень интимная процедура, и я не любил появляться на людях по крайней мере в течение часа после укола. Но Свэллоу была убедительной – она объяснила мое состояние сильнейшей усталостью и сказала, что мне необходим свежий воздух. Она вытащила меня наружу, к огромному костру, где солдаты пили, резали жареное мясо, оживленно разговаривали и смеялись, пока Свэллоу песней поднимала их боевой дух. Я играл мелодии народных танцев и неистовый чардаш, а она танцевала, искрясь и блистая, у огня. Молния наблюдал за всем этим.

Двести лет назад в Хасилите воздух был ужасным. Помнится, я так страшно кашлял, что выронил гитару и скорчился, пытаясь избавиться от мокроты. Бабитт-гном оперся на черные стальные перила. Я помню запах чаечьего масла, которым он мазал волосы.

– Я могу играть, – захрипел я. – Правда, еще было бы неплохо продышаться.

– Фелисития говорит, что ты больше зарабатываешь на торговле и поэтому тебе лучше на ней и сосредоточиться.Он говорит, что не может прокормить нас. Он говорит, что у нашей банды больше не осталось денег.

Бабитт почесал волосатую задницу, которую едва скрывали его залатанные штаны. Я поднял гитару и начал снова настраивать ее.

Бабитт был пухлым, волосатым, низкорослым и самодовольным, а я – длинным и, как правило, очень стеснительным. Я был уверен, что мы прекрасно дополняли друг друга и вместе выглядели неплохо. Я ненавидел его, а он – меня, но слово Фелиситии было законом. Как-то однажды ночью Бабитт ограбил зоомагазин, а потом позвал меня и сказал:

– Слушай, у меня есть две тысячи золотых рыбок. Ты можешь их куда-нибудь пристроить?

– А денег вы, что ли, не взяли?

– Они у Фелиситии, – терпеливо ответил Бабитт. – У меня – золотые рыбки.

Но не в этом дело. Я объяснил ему, что покончил с торгашеством, поскольку у Петергласса заключен контракт на меня, к тому же я устал от клиентуры, бродящей за мной по пятам, подобно нежити. Бабитт прекратил чесать задницу и принялся теребить свою бородку.

– Фелисития будет тобой недоволен.

– В таком случае он, возможно, себя переоценивает, так ведь?

Я присел и начал собирать монеты, пока до них не добрались волосатые лапы Бабитта.

– Может, ты этого не знаешь, но Фелисития в момент разорится, если я покончу с торговлей, – добавил я.

Бабитт ухмыльнулся, и это было не самое приятное зрелище.

– Шира, я знаю. Ты никогда не прекратишь торговать наркотой в Хасилите. Ты одержим жаждой власти, а это еще хуже, чем быть нежитью.

– Это все, что ты знаешь. Целый мир будет лизать мне пятки.

Я засунул руки глубоко в карманы и поплелся по направлению к улице Жженой. Бабитт последовал за мной, и его глаза были на одном уровне с отверстием в деке гитары, висевшей у меня на спине. Возле входа в бар «Кент-ледж» нас остановил запах пива, и мы, взглянув друг на друга, поддались соблазну. Я придержал дверь, дабы Бабитт без затруднений ввалился внутрь, а потом выгреб из кармана горсть мелких монет, которые мы насобирали за утро. Я вяло протянул их Бабитту, чтобы тот пересчитал.

– А маленькие, с дырочками – что это?

– Пуговицы.

ГЛАВА 8

Хасилит, 1818. Как умер Фелисития

Утренняя гроза часто кажется не к месту – бури должны случаться исключительно по ночам. Пять утра, с моря набежали иссиня-черные тучи и собрались над Хасили-том, заслонив собой рассвет. Я не спал всю ночь – следил за человеком, который следил за моим домом.

Не думаю, что она видела меня, но уверен, что у нее был арбалет, поскольку она практиковалась на всех окрестных кошках. Я вышел из аптеки через заднюю дверь и добрался до угла улицы под прикрытием старой кирпичной стены. Присев среди мусора и битого стекла, я взглянул назад – туда, где стояла девчонка. Она развернулась и посмотрела прямо на меня. Я побежал…

…Я бежал по тротуару, заплеванному жевательной резинкой, через узкий стальной мост, мимо Кандальных ангаров. Девчонка выпустила первую стрелу, но она прошла далеко от меня – я уклонился. Стрела воткнулась в высокий зеленый забор. Я перебрался через него и немного отдышался на другой стороне. Забор был весь покрыт граффити. Лучшим рисунком был мой.

Я бежал по грязным лужам и голубиному дерьму. Она сильно отстала на углу квартала. Я поскользнулся и выругался. Она услышала это и прибавила ходу. Густой воздух Хасилита застревал у меня в горле, а раннее солнце отражалось в зловонной реке. Ты не сможешь настичь риданнца, подумал я, когда вторая стрела просвистела в миллиметре от уха. Кто же ты, ко всем чертям, такая? Сучка из банды Лучников.

Я стремглав мчался к огромной свалке хлама. Пути, лежавшие через горы мусора, были мне прекрасно знакомы, а вот для девочки эти места были чужими – она была с другой стороны реки. Это делало ее осторожной. Полкилометра от ее территории, и она могла бы попасть на Равнинные земли.

Я добрался до склада у доков. Здесь всюду торчали кольца и стальные швартовочные тумбы, вделанные в бетон, которые использовались, когда под разгрузку приходили узкие лодки. Сами доки были заброшены и полны ила; в воздухе висел запах соли и разложения. Стены склада, размером превышающего три городских дома, были сколочены из досок, теперь уже сгнивших, и их поддерживали мешки с песком. Я быстро как никогда постучал особым образом в дверь, встроенную в большие раздвижные ворота, и тут вновь появилась девчонка, но теперь ее золотистые волосы были здорово испачканы грязью.

Я скользнул в помещение, захлопнул дверь и, задыхаясь, прислонился к ней. Наконечник арбалетной стрелы в щепки раскрошил древесину над моим плечом. Я рывком открыл дверь и в пяти метрах от себя увидел девчонку. Она замешкалась, заряжая свое оружие, а я расстегнул пуговицы на рубашке и распахнул ее, на мгновение позволив дурехе насладиться видом прекрасной обнаженной груди. Затем я снова захлопнул дверь и задвинул нижний и верхний засовы.

Где-то в глубине помещения раздался тонкий смешок. Мое прибытие пробудило что-то к жизни.

– Ты опоздал, козлина, – прохрипел слабый голос.

В Дарклинге все было однозначно. Жизнь в горах отличалась простотой – я рано ложился спать и все время был голоден. Каждый день был таким же, как и предыдущий, просто иногда у нас выдавалось больше бурь и сокращалось количество еды. А вот город Хасилит обернут тканью сложностей, будто плащом. Во мне теперь, подобно въевшейся грязи, была какая-то частица этого города. Хасилит поддерживал жизнедеятельность людей, которые ни за что не выжили бы в Дарклинге, – таких, к примеру, как Фелисития.

– Мне пришлось ждать до рассвета, – вздохнул я, осторожно двигаясь в сторону источника слабого света. Сильный дождь стучал по дырявой крыше.

– Стал плохо видеть в темноте?

– Нет.

Фелисития Авер-Фальконе лежал на полуразвалившемся диване у низкого стола. Притулившиеся у дальней стены гигантского помещения с просевшим земляным полом, эти два предмета составляли всю его меблировку. Авер-Фальконе читал при свете свечи, прилепленной к столу собственным воском.

Авер-Фальконе заправлял нашей бандой. Мы с благоговением слушали его рассказы о шикарных вечеринках и модном обществе, хвастливом и высокомерном. Все-таки он был правнуком Нейла Эске, жившего в Замке, а для нас его родство с эсзаем приравнивало его к Богу. Сначала Авер-Фальконе обижал меня, поэтому я ненавидел его. Колесо, которое он вырезал у меня на плече, осталось со мной на всю жизнь, подобно клейму.

Фелисития пожирал глазами мое тело. Белки его глаз приобрели желтоватый оттенок, а зрачки находились слишком высоко, как будто хотели скрыться под веками.

– Наркота есть? – нервно спросил он.

– Да.

– Подойди и подари мне любовь, мой нежный мальчик.

– Нет!

– Это Колесо у тебя на плече говорит о том, что ты принадлежишь мне.

Фелисития предпринял попытку сесть, но этот подвиг был не для него. Он когда-то ошивался в небольшой забегаловке, торговавшей алкоголем, потом обитал в казино с Лэнсом Картежником, а закончил на нашей базе в доках, всаживая себе огромные дозы каждые несколько часов, а в перерывах читая мелодрамы. Когда он заканчивал свое жадное чтение, я забирал книги себе, поскольку у меня было странное чувство, будто эти знания смогут когда-нибудь помочь мне, если я попаду в Замок.

– Ты – везунчик, мой милый мальчик, – прокаркал Фелисития.

Я продолжал оценивающе глядеть на него – единственной его одеждой была юбка из потемневшей от времени кожи, едва прикрывавшая тщательно выбритые бедра, и цепочка с медальоном в форме колеса у лодыжки. Я знал наверняка, что это чистое золото, и во мне уже не в первый раз вскипела жадность.

– Почему это?

– Эта девушка – стрелок, не уступающий в мастерстве эсзаям, мой обсидиановоглазый мальчуган.

– Ты знаешь, что я могу летать, – не без гордости напомнил я. – И к тому же в беге я тоже могу поспорить с эсзаем. Лэйс сказала мне это.

Уверенность в том, что в своей способности бегать, летать или сражаться я могу сравниться с эсзаями, не давала мне покоя. Я хотел присоединиться к ним.

Фелисития утвердительно прожужжал что-то.

– Но чтобы поймать хоть одного из этих козлов, тебе нужно будет бежать очень быстро, – произнес он вслух.

– Мне нужно быстро бежать, чтобы положить конец этому безумию до того, как проснется мой хозяин. Тебе уже лучше? – спросил я, испытывая легкий профессиональный интерес.

Фелисития был просто кучей костей, скелетом в одеянии из собственной кожи, покрытой синяками от бесконечных уколов. Его бледность еще больше подчеркивала размазанная ярко-красная помада и видневшиеся в темно-русых волосах окрашенные перекисью локоны. Огонь, догоревший в очаге, оставил лишь едва дымившиеся головешки. Становилось холодно, однако Фелисития не дрожал. Он давно миновал стадию дрожи; его кожа была ледяной, как вода возле пристани.

– Уже? Что значит «уже»?

– Не начинай сначала. Либо тебе лучше, либо нет. А если нет, то я не хочу этого знать.

– Ничто, кроме дури, не имеет значения, мой сладкий полукровка. Ничто, даже твоя неописуемая красота.

– Ты знаешь, что умрешь, – негромко проговорил я.

– Это тоже не важно, мой прекрасный странник, – заверил меня Авер-Фальконе. – Я буду жить в Перевоплощении. Я был там много дней…

И ты будешь мне рассказывать!

– Вернее, месяцев, – поправил я.

– Я влюбился в Перевоплощение, – просто сказал он. Понизив голос почти до шепота, он сообщил мне свою сладостную тайну: – Там ты можешь быть кем угодно. Даже женщиной.

Мне стало, противно.

– Черт возьми, для чего тебе нужно быть женщиной?

– Чтобы трахаться, – ответил Фелисития.

Я был поражен силой, толкавшей его идти против правил, о существовании которых я и не подозревал. Не обычных правил, которые были установлены Замком или губернатором, – ихия нарушал каждый день. Фелисития нарушал законы самой природы.

– Там есть торговая площадь со всякими развлечениями: шпагоглотателями, пожирателями огня и укротителями ящеров…

Я захихикал.

– Это такие чешуйчатые звери.

– Нет, ты говоришь о настоящих пустяках, мой мальчик.

Его мысль порхала, как бабочка, редко принимая четкие очертания, – планы, которые он разрабатывал, приводили нас в остолбенение.

– Лэйс любит тебя, – вздохнул я и закусил губу.

– Хех. Ты можешь забрать ее себе, мой энергичный юноша.

Если бы я только мог. Она общалась со мной только потому, что Фелисития зависел от меня. Я оставался с ним, потому что знал: ему нужно нечто большее, чем просто ощущения, – ему нужно спасение, так уж он был устроен. Я понимал его, поскольку был уроженцем гор, поглощенным городом, и необходимость приспосабливаться приводила меня в отчаяние. А Фелисития был женщиной в мужском теле и принимал сколопендиум в качестве лекарства от депрессии. Я знал, что ему не стоило отправляться на Восточный берег, принимая во внимание его привычку ширяться каждый день. Мне бы никогда не удалось вернуть его.

– Я принес тебе дурь, но вначале мне нужны деньги.

– Попался на крючок этой штуки, да? – проворчал Фелисития.

– Какой?

– Наличных.

О да. Безусловно. Он дал мне ключ, и я быстро вынул из несгораемого шкафа под столом его недельные карманные деньги. Я пересчитал банкноты три или четыре раза, пока Фелисития облизывал свои накрашенные губы, словно дешевая уличная потаскуха.

– Здесь сотня фунтов, – отрезал он. – На что ты их потратишь, бесполый?

– Ничего, если я потрачу их на книги?

Я учился читать на авианском, зная, что это язык Замка. Доттерель позволил мне раз в неделю брать книги из его собрания, которое он бережно хранил в своей квартире над аптекой. Фелисития фыркнул, поскольку был уверен, что тратить деньги на книги – ужаснейшее из преступлений.

Я прикоснулся к маленькому бумажному кулачку, лежавшему в кармане моих кожаных штанов с бахромой.

– А что, если я сейчас убегу с деньгами? – полушутя спросил я.

Фелисития разгладил свою юбку.

– Моя ангелоподобная лучница ожидает тебя снаружи. По первому моему слову она тебя прикончит.

Я не понимал.

– Это же девчонка Петергласса, она из Лучников… – пробормотал я.

Я был уверен, что он посылает убийц, поскольку он – торговец, а я отбиваю у него клиентуру.

– Да, но никто из них до сих пор ни разу даже не задел тебя, – ухмыльнулся Фелисития. Я со злостью шагнул вперед, и он наградил меня умоляющим взглядом. Он бы очень хотел, чтобы я прикоснулся к нему, и потому я не стал этого делать. – Я платил лучникам Петергласса, чтобы они внимательно следили за неточностью своих выстрелов. Петергласс и не подозревает об их предательстве и все еще хочет убить тебя.

Я не мог поверить в это.

– Но зачем ты защищаешь меня?

– Очевидно, потому что ты делаешь лучшую дурь, мой юный возлюбленный.

Это совсем не то, чем я хотел бы быть! Фелисития и я не считали друг друга жильцами на этом свете – мы были наполовину мертвецами. Я стал его личным дилером. Я хотел бы работать у Доттереля, бегать марафоны и читать книги. Я, дикий мальчуган с гор, хотел Лэйс, денег, свободы и думал, что смогу достичь всего этого посредством смирения. В моей голове собиралась холодная буря – имелся более быстрый путь.

Я поклонился и поблагодарил его. Пора заканчивать с моим лизоблюдством, я принял решение. Я сунул руку в другой карман, в котором находился пакетик, выглядевший точно так же, как и первый. Это зелье я использовал, когда хотел избавиться от кредиторов и тех, кто пытался поживиться за мой счет. Со всеми полагавшимися церемониями я передал его Авер-Фальконе.

– А не приготовишь для меня дурь?

– Этого не было в договоре! – Я не хотел прикасаться к этой дряни чаще, чем того требовала необходимость. – Тебе хватит на неделю, – сладким голосом добавил я.

– На неделю. Одну неделю! Во мне сейчас столько, что хватит на месяц.

Мне очень нравилась аптека, и каждое утро, открывая ставни, я неизменно глядел на золотисто-зеленые буквы над окнами – «Доттерель Томас». Я надеялся, что однажды там будет начертано мое имя, и эта моя почти несбыточная мечта благополучно уживалась с желанием присоединиться к Замковому Кругу, исполнение которого было и вовсе из области сказок. Возможно, я бы сохранил на вывеске и имя моего хозяина, выглядело бы неплохо: «Доттерель и Шира».

Множество стеклянных бутылочек, стоявших на узких полках, которые занимали все стены, были наполнены разноцветными жидкостями. В каждой из них заключался свой оттенок солнечного света. Стоял медицинский запах спирта и пыльной бумаги. Несколько ярлыков на связках растений, которые сохли, свисая с потолка, были написаны моей рукой. Впервые я почувствовал причастность ко всему этому.

Одновременно с любовью к моему своеобразному убежищу я испытывал страх перед совершенно новыми для меня понятиями, такими как полномочия и обязанности. Я уважал моего хозяина. Я считал его гением и – поскольку он мог говорить на скри – спасителем. Условия и правила моей работы подмастерьем, которая будет завершена через год, были вырезаны в черном дереве и помещены под стекло в галерее моего сознания. И пока Фелисития, лежа на боку, чтобы удобнее было дотягиваться до стола, вспрыскивал в вену ужасное количество яда, который он только что сам у меня купил, я мысленно пробегал по строчкам этих правил. Фелисития криво взглянул на меня; он не понимал, что слова, написанные на бумаге, были священными.

Дословно мое соглашение с Доттерелем гласило, что я буду постигать мистическое искусство своего мастера в течение семи лет. Ничего не покупать, не продавать без разрешения вышеупомянутого хозяина. Таверны, гостиницы и пивные для меня закрыты. Я не должен играть в карты, рулетку и другие запрещенные губернатором игры; мне нельзя отлучаться с места службы ни днем, ни ночью, зато мне полагалось полностью подчиняться вышеуказанному хозяину и выполнять все его указания.

Прошло уже шесть лет двойной жизни, лорд Авер-Фальконе. Думаю, мне не нужно объяснять вам всю напряженность ситуации, в которой я находился. Я нарушил все и каждое из правил моего договора, хотя он был закреплен на бумаге. Если бы у Доттереля возникло хотя бы крохотное подозрение касательно того, чем я сейчас занимаюсь, то я тут же снова стал бы бездомным, и все – риданнец не протянул бы и недели, оказавшись на улице.

– Надеюсь, это хорошая штука, – промурлыкал Фелисития, и в его голосе звучали сладкие нотки предвкушения. Я почувствовал себя неловко и немного наклонил голову, что он принял за знак уважения. – В последний раз меня сбросило в Перевоплощение на полтора дня, – хихикнул он.

Фелисития проткнул все еще горячей от огня свечи иглой нанесенную на кожу татуировку в виде Колеса. Я вздрогнул и отвернулся.

Он понял, что что-то не так, и начал ругаться. Боль превратила его ругательства в крики. Его вмиг скрутило и парализовало, на шее вздулись вены, ослепшие глаза вылезли из орбит.

Это эффект сколопендиума, смешанного со стрихнином. Я в ужасе наблюдал за мучениями Фелиситии. Конечно, я мог сделать его смерть более быстрой, однако я специально подобрал дозу, чтобы замедлить действие яда и в это время успеть скрыться. Но теперь я застыл, глядя на его корчи и слушая последние хрипы его агонии. В конце концов он сполз с дивана. Я уставился на пустой диван и ждал, когда же его накрашенные ногти перестанут скрести по полу. Взглянув на Фелиситию, я тут же с омерзением отвернулся – его лицо стало черным.

– Фелисития? – промурлыкал я. – Любовь моя?

Если бы он мог восстать из мертвых, чтобы услышать это, он бы так и сделал. Ну что ж, значит, теперь я нахожусь в безопасности, хотя риданнские суеверия твердили мне: его труп оживет и схватит меня за локоть.

Я долго пытался опустить ему веки. В конце концов мне это удалось, но я испачкал в туши пальцы. Правда, как оказалось, закрыть глаза мертвого парня – это легко. Куда сложнее закрыть ему рот. Я снял с него украшения. Все вещи со стола я бросил в огонь, и мне стало немного лучше, поскольку тот разгорелся и стало теплее. Книгу и ножной браслет я спрятал в карман.

Янт, ты убил члена своей собственной банды. Хотя вряд ли его существование можно было назвать жизнью. Впрочем, это же утверждение относится и к тебе, Янт. Теперь ты – добыча Петергласса. Черт. Мне нужно убираться отсюда.

Ветер, сотрясавший стены, напомнил мне о мире, который был снаружи. Нужно идти; здесь нет ничего, кроме обломков. Оставив скрюченный труп Фелиситии, я добежал до двери и рискнул выглянуть наружу. Лучницы не было. Осмотревшись еще раз, я метнулся обратно – все, как учила меня Лэйс. То, что могло гореть, я бросил в огонь. У двери стояла жестяная банка с парафином, и я принялся размазывать его по стенам пустого здания достаточно толстым слоем, который смог бы противостоять дождю. Жадные языки желтого пламени уже плясали вовсю; через несколько минут запылало все здание.

Выбравшись наружу через сгущавшееся облако черного дыма, я захлопнул дверь и дотронулся до символа Колеса, изображенного на ней. После этого я отбежал на безопасное расстояние и с детским ликованием наблюдал за тем, как горит наш штаб. Моя жизнь в Хасилите подходила к концу. То же самое я чувствовал, когда покидал долину. Я был на лезвии ножа в тысячи раз более острого, чем покрытые льдом горные пики. Это, слава богу, дети, пусть и очень опасные. Однако как я объясню свой уход хозяину? Или взять да и убраться без объяснений? А как, Дарклинг меня раздери, я растолкую все это своей банде?

Наблюдая за пожаром, я решил, что было бы неплохо оседлать поднимающийся над ним теплый поток и отправиться обратно в Галт по воздуху, нежели рисковать и бежать по Восточному берегу. Я снял с себя рубашку и расправил мощные крылья. Четвертый и пятый пальцы были соединены друг с другом, несгибаемый большой палец – чуть отставлен в сторону. Мои кости представляли собой аэродинамические кривые, принявшие идеальную форму за годы полетов. Отлично, оседлаем погребальный костер Фелиситии, чтобы вернуться домой.

– Сделай это – и умрешь, дорогуша, – раздался голос позади меня.

Я застыл и оглянулся. Ангелоподобная лучница уселась на бочку и наставила свой небольшой арбалет прямо мне в лицо.

– Как грустно, – заметила она.

Мне пришлось согласиться, и я сложил крылья, чтобы показать, что я никуда не собираюсь, а также чтобы защитить их от возможных повреждений.

– Фелисития? – спросила она.

У лучницы был высокий, резкий голос, который вместе с ее тонкими ногами и руками, похожими на палки от швабры, производил впечатление того, что вы разговариваете с юным дарованием из музыкальной школы. Она была вполовину ниже меня ростом.

– Я не вооружен.

– Похоже, что тебе и не нужно оружие, чтобы оставлять после себя чертовы разрушения. Ты пойдешь со мной. – Она говорила на повышенных тонах, стараясь перекрыть рев огромного костра и шипение капавшего с крыши склада расплавленного свинца. Желтое пламя отражалось в зеленых, застоявшихся водах доков.

– Миледи, – обратился я к ней, в то время как мечты о богатстве и славе рассыпались, словно карточный домик. Вместо них в мозгу возникали картины того, как, во-первых, Доттерель кричит, чтобы я принес ему кофе, а во-вторых, как меня прибивают гвоздями к водяному колесу, и я уже больше не способен приготовить этот дурацкий кофе, не говоря о наркоте. – Вы позволите мне предложить вам сотню фунтов. Они у меня вот здесь. – Я с надеждой полез в один из карманов, и она захихикала.

– Тебе это не поможет, но деньги я возьму. – Она подошла ко мне, продолжая держать меня под прицелом своего арбалета, и быстро выхватила из рук наследство Фелиситии. – Что ты с ним сделал? – осведомилась она.

– Наркотики, – хмуро ответил я.

Когда она снова заговорила, в ее голосе явственно прозвучало торжество:

– Меня ждет еще сотня у Петергласса, когда я приведу тебя к нему в штаб. Так что двигай вперед.

Я поклонился, демонстративно не обращая внимания на приглашающий жест ее арбалета. Оружие было совсем небольшим, и она легко могла удерживать его в одной руке, но при этом, несмотря на острый наконечник стрелы, пробивной силой оно явно не отличалось.