Текст книги "Последний гвоздь"

16

– Да, это так, – ответил Хеск на прямой вопрос о том, может ли он подтвердить, что именно начальника оперативного управления полицейской разведки Могенса Клинге обнаружили мертвым в машине у полуострова Рефсхалеен. – Однако мы все еще работаем над идентификацией находившейся вместе с ним в машине женщины.

Он окинул взглядом многоголовую толпу слушателей – представителей всех крупных газет, новостных каналов и радиостанций – и поймал себя на том, что совершенно спокоен. В то время как обычно, когда Слейзнер приглашал его выступить публично, он сидел, потел и теребил галстук. Вдобавок он был очень доволен тем, что пришло так много людей, хотя они получили приглашение всего за час до мероприятия.

Причина, в первую очередь, заключалась в тех двух мужчинах, которые вчера его выслеживали и искали мобильный. Многое указывало на то, что у них есть связи в полиции, поскольку они, очевидно, знали о месте и времени проведения вскрытия Могенса Клинге.

– Это правда, что он выстрелил себе в рот? – спросил кто-то из задних рядов.

– Он действительно был застрелен на момент обнаружения. Пуля вошла в рот и дальше через затылок. Больше мы сейчас сказать не можем.

– Означает ли это, что вы можете подтвердить самоубийство Могенса Клинге?

– Нет, единственное, что мы сейчас можем подтвердить, это то, что он был застрелен, когда мы его обнаружили, – он отвел глаза от журналиста и обратился ко всем присутствующим. – В целом мы еще на слишком ранней стадии расследования, чтобы подводить какие-то итоги и делать далеко идущие выводы.

– Что вы можете рассказать о женщине? – спросил кто-то другой.

– К сожалению, не так много, как хотелось бы.

– Она занималась проституцией?

– Вполне вероятно, но мы пока не можем делать никаких выводов, поскольку ее личность все еще не установлена.

– Она датчанка?

– Если вы под датчанкой понимаете гражданку Дании, то очень вероятно, она ей была. Однако она не выглядит как этническая датчанка. Но тут мы уже имеем дело с более или менее обоснованными догадками. Но мы надеемся, что на большую часть вопросов найдутся ответы, как только мы установим ее личность. Поэтому мы приняли решение выйти на публику и попросить общественность о помощи.

С помощью пульта он вывел на экран у себя над головой все сделанные Хеммером снимки лица молодой женщины, после чего сразу услышал, как скопление фотокамер разразилось очередью снимков.

– Можете не беспокоиться. Они будут доступны для скачивания в высоком разрешении на нашем сайте, – сказал он и вывел на экран снимок шрама женщины. – И вот этот тоже.

– Что это такое? – спросил кто-то из первых рядов.

– Шрам в форме креста на внутренней стороне ее правого бедра, и я хочу призвать всех, кто, возможно, узнал ее или этот шрам, связаться с полицией, так чтобы мы смогли… – Он запнулся, услышав волну щелчков, прокатившуюся по фотокамерам. Но в этот раз они были направлены не на него, а на боковую часть помещения.

В чем дело, он понял сразу, как только увидел, как на сцену идет Ким Слейзнер и подходит к подиуму с бутылкой минеральной воды, двумя стаканами и, прежде всего, с широкой улыбкой, обращенной к собравшимся.

– Здравствуйте, здравствуйте, уважаемые. Не буду вам мешать.

Слейзнер слукавил. Хеск не знал, смеяться ему или плакать, но не придумал ничего лучше, чем выдавить из себя улыбку, когда Слейзнер поставил бутылку с водой и два стакана на трибуну, наклонился к нему, выставив одну руку перед микрофонами.

– Интересно, – шепнул он ему на ухо. – Я тебе даю палец, а ты сразу же у меня за спиной начинаешь пожирать всю чертову руку с хрящами, пигментными пятнами и прочей хренью.

– Ким, я готов все объяснить. Как только тут все закончится, могу рассказать подробно.

– Не переживай. – Слейзнер похлопал его по плечу. – Я, пожалуй, подержу тебя за руку и удостоверюсь, что все идет хорошо. Никому не пойдет на пользу сидеть здесь в одиночку под огнем.

– Спасибо, – прошептал он в ответ. – Но все-таки я считаю, что лучше будет, если я целиком возьму это…

– Ким! – крикнула женщина-репортер далеко с краю. – Что вы думаете по поводу смерти Могенса Клинге?

– Привет, Метте! – Слейзнер поднял руку, приветствуя ее. – Спасибо за вопрос, но отвечу вам то же, что и отвечаю всем. Если вы думаете, что я здесь, чтобы рулить этой пресс-конференцией, то вы ошибаетесь, – затем он уселся на стул справа от Хеска, открыл бутылку и налил воду в оба стакана. – Я здесь только ради того, чтобы подчеркнуть и дать понять, что полностью доверяю Яну Хеску в руководстве этим невероятно важным расследованием. На самом деле, я бы даже хотел заявить, что не знаю никого, кто бы лучше подходил на эту роль.

– Но насколько вы сами включены в расследование?

– Как я только что сказал, за него полностью отвечает Ян. Но принимая во внимание значимость дела, он, конечно, держит меня в курсе. Другие действия рассматривались бы как неповиновение, – Слейзнер с улыбкой повернулся к Хеску и глотнул воды.

– Все-таки у вас наверняка есть какие-то соображения.

– Конечно, есть. У меня их полно. Но ради вас и всех остальных в этом зале я стараюсь большую часть из них держать при себе.

Многие собравшиеся рассмеялись, а Слейзнер улыбался в свете софитов, прекрасно себя чувствуя.

Состояние Хеска оставляло желать лучшего. Пульс поднялся уже слишком сильно, а на коже начал проступать пот, ладони стали такими влажными, что ситуация вот-вот могла выскользнуть у него из рук, если он в скором времени не отреагирует и что-нибудь не предпримет.

– Но что вы думаете о Могенсе Клинге? – крикнул кто-то.

– Я? – Слейзнер указал на себя. – Что я думаю о Клинге?

– Да. Он покончил с собой?

– Могу сказать, что нет никаких сомнений в том, что он…

– Ким, извини, – перебил Хеск, хотя вот чего он точно не хотел, так это конфликта со Слейзнером на публике. – Думаю, лучше я возьму это на себя. – Он сделал несколько больших глотков прохладной минеральной воды и наклонился к микрофонам. – Этот вопрос мы уже обсуждали сегодня. И как я уже говорил, мы пока не можем ничего подтвердить.

– Меня не интересует, что вы можете подтвердить. Я просто хочу узнать ваше мнение, а в данном конкретном случае, мнение Кима Слейзнера, и что он считает наиболее вероятным.

– Однако речь идет о полицейском расследовании, а не об игре-угадайке. Так что во что бы ни верили имеющие отношение к полиции люди – этому не место на пресс-конференции.

– Ян хочет сказать, – заговорил Слейзнер, – что мы сейчас параллельно разрабатываем разные теории и не можем сосредоточиться на одном конкретном сценарии. Принимая все это во внимание, мы не можем игнорировать то, что по многим признакам Клинге стрелял сам.

– А какова другая теория? – спросил один из репортеров. – Если это все-таки не самоубийство?

– Что замешаны еще один или несколько человек, – ответил Хеск.

– Правда, что еще это может быть? – всплеснул руками Слейзнер и рассмеялся. – Дело в том, что пока мало что говорит о таком сценарии. Осмелюсь сказать, что вообще ничего. Но как уже было сказано, все двери для нас пока только немного приоткрыты.

На этот раз новых вопросов не последовало, и, не считая шелеста блокнотов, куда репортеры бросились все записывать, воцарилась тишина. Сложно сказать, сколько это продолжалось. Но достаточно долго, чтобы Слейзнер успел наклониться к Хеску.

– Как насчет закруглиться и закончить конференцию? – прошептал он. – Сейчас ведь мало что еще можно рассказать.

Хеск повернулся к публике, которая под ослепляющими софитами выглядела как большая темная масса из неотделимых друг от друга голов. Несмотря на это, он как никогда четко видел перед собой это.

Развилку.

Промолчать и кивнуть в знак согласия завершить конференцию на самом деле означало бы, что он смирился с тем, что Слейзнер неформально возглавил расследование и тем самым увел его со следа, указывающего на причастность других людей. Со следа, который постепенно бы поблек, а затем был бы совершенно забыт.

Тогда бы расследование быстро завершилось, что, вероятно, привело бы к тому, что двое преследовавших его мужчин устали бы и оставили его в покое, так что он спокойно смог бы поехать с семьей в Леголенд с очередным липовым достижением в копилке.

Но сможет ли он с этим жить?

С самим собой.

И где-то там и крылся ответ. Раз у него вообще возникли сомнения.

– Увы, это не так, – услышал он собственный голос, в тот момент, как со лба упала первая капля.

– Что? – Слейзнер повернулся к нему. – Что ты сказал?

– Я сказал, что, к сожалению, это не так, – громко повторил он, вытирая лоб рукавом. – Наоборот, многое указывает на то, что один или несколько человек были в той или иной степени замешаны. – Пот упорно выступал из пор.

– Например, что? – выкрикнул один из репортеров.

– Разные вещи: в первую очередь, под ногтями женщины мы обнаружили кровь и кусочки кожи, не принадлежащие ни ей, ни Могенсу Клинге. – Спина у него уже промокла насквозь, и он допил остатки воды.

– У вас есть подозреваемые? – крикнул кто-то.

– Об этом мы тоже сейчас не можем… – он запнулся и понял, что забыл, о чем говорил. – Простите, какой был вопрос?

– Вы кого-нибудь подозреваете? Предполагаете какие-то политические мотивы?

– Нет, единственное, что я могу сказать, – мы разрабатываем сценарий, в котором есть… – он снова запнулся. Может, ему все-таки стоило договорить. Хотя бы чтобы уйти отсюда. От горячих софитов. От вопросов.

Он видел, как Слейзнер наклонился к микрофонам и обратился к публике, но не мог разобрать ничего кроме приглушенного бормотания.

Ему нужно больше воды. Гораздо больше. Но и стакан, и бутылка на трибуне были пусты. Он попытался сглотнуть, но горло резало, будто наждачной бумагой. Он не мог там оставаться, он встал, немного поспешно, так что стул за ним опрокинулся.

Потом все почернело.

17

Фабиан не успел договорить, как по охраннику в форме заметил, что решение уже принято. Ничего не менял тот факт, что мужчина кивал и пытался улыбаться. Глаза говорили более чем красноречиво. Зрачки сузились, и удивленное выражение глаз моментально сменилось жестким и враждебным.

Он прекрасно понимал почему. Конечно, его запрос на посещение камеры Теодора противоречил правилам тюрьмы и, конечно, они не могли просто пропускать кого угодно, когда угодно. Особенно после сцены, которую он устроил в морге накануне.

Тут он увидел то, что и ожидал, – обязательное качание головой.

– Нет, к сожалению, это невозможно, – охранник гладил усы, продолжая качать головой. – Сожалею, но ничем не могу помочь.

Реакция была совершенно такой, какую он и ожидал, поскольку не было ни иска, ни официального расследования, на которые можно опереться. Для стороннего наблюдателя ничего противозаконного не случилось.

Коса посоветовал ему подать заявление в полицию, чтобы попытаться инициировать расследование. Но это в лучшем случае займет месяцы, и за это время следы успеют исчезнуть. Кроме того, ему никогда не позволят самому участвовать в следственной группе. По этой причине он решил оставить свой полицейский статус дома и приехать сюда в роли того, кем он был на самом деле. В роли отца, потерявшего сына.

– Так что прошу вас покинуть изолятор, – добавил охранник.

В какой-то степени в такой роли ему было легче отказать. Если бы он не обладал тем, что сильнее оружия, регламента и подписанных документов. Своим горем. Если бы он только смог установить с ним контакт, они бы не смогли отказать ему в посещении.

Правда, он не знал, как это сделать. Как будто потерял ключ и утратил доступ именно к этой части себя. Как ни старался, он чувствовал не горе, а злость, которая сейчас никак не могла ему помочь.

– Пожалуйста, – сказал он и зажмурился, пытаясь выдавить из глаз хоть немного влаги. – Я прошу только о том, чтобы посетить место, где мой сын провел последние минуты жизни. Разве я многого прошу? Десять минут, больше мне не нужно.

– Сожалею, – постарался ответить охранник на шведском. – Так не получится. Должен попросить вас уйти.

– Позвольте у вас кое-что спросить? – он посмотрел охраннику в глаза. – У вас есть дети?

– Не понимаю, какое это имеет отношение к делу…

– Пожалуйста, просто ответьте на мой вопрос. У вас есть дети? Мм? Есть?

– Да, есть, – в конце концов ответил охранник, поглаживая усы. – Двое пацанов.

– Значит, вы меня понимаете. Правда? – Он продолжал смотреть охраннику в глаза. – Представьте, что там умер один из ваших детей и вас туда не пропустили. Представьте, что…

– Привет, Деннис, что происходит? – Из комнаты персонала за стойкой выглянул другой охранник.

– Тут этот шведский полицейский Фабиан Риск, который хотел бы увидеть камеру.

– Нет, нет, нет. Это не так, – сказал Фабиан. – Я здесь совсем не как полицейский. Важно, чтобы вы это понимали. Мой визит исключительно частный, и я преследую только личные цели.

– И что конкретно вы хотите? – Второй охранник подошел к стойке.

– Просто немного посидеть там. На койке в камере, где завершился его жизненный путь. Больше ничего. Просто посидеть там в одиночестве десять минут и попрощаться.

Второй охранник повернулся к первому.

– Десять минуть, пятнадцать, особо нет разницы.

– Но по регламенту нам нельзя…

– Да-да, и что теперь? У человека горе, и я это хорошо понимаю, – второй охранник повернулся к Фабиану. – Знаете что? На самом деле у меня перерыв, но черт с ним, идите за мной.

– Но, Петер, нам ведь нельзя…

– Деннис, расслабься. Я займусь этим.

Через пару минут его проводили в пустую камеру.

– Так что когда будете готовы, просто нажмите вон там на кнопку, и я вас заберу.

Фабиан кивнул, зашел внутрь и сел на койку.

В этой камере он был впервые. В его прошлые визиты они с Теодором всегда встречались в одной из комнат для свиданий.

Это помещение было значительно меньше. Привинченная к стене койка, шкаф и маленький письменный стол, стул и туалет с раковиной. Больше ничего – нигде не просматривалось следов того, что именно здесь Теодор провел последние недели жизни.

Может, поэтому он ничего не чувствовал? Потому что камера была уже настолько вычищена от малейших следов его сына, что в голову приходил только дешевый отель, где, чтобы избавиться от насекомых, используют слишком сильные чистящие средства.

Но сейчас он здесь не для того чтобы чувствовать разные вещи. Не поэтому он сидел здесь, пытаясь увидеть перед собой, как в ночь на прошлый вторник Теодор лежал вот на этой койке, один на один с тревогой, смотрел в потолок, прежде чем в конце концов принял решение.

Причина была совершенно в другом.

Из внутреннего кармана пиджака он достал прозрачный пакетик для улик с темно-зеленым кусочком краски, выпавшим из волос Теодора. У него даже не было необходимости доставать его и прикладывать к светло-голубой стене, чтобы констатировать, что кусочек краски не имеет к ней отношения. То же относилось и к побеленному потолку.

Он встал и огляделся, но нигде не увидел темно-зеленого цвета. Значило ли это что-либо, было, однако, не ясно. Краска могла застрять у него в волосах в каком-нибудь другом помещении – столовой, тренажерном зале или вообще где угодно. Другое объяснение заключалось в том, что на самом деле он был не здесь, когда…

Он прервал ход собственных мыслей и отбросил их как совершенно неправдоподобные. Конечно, самоубийство он совершил здесь. Но мысли, словно упрямая мышь, нашли другой ход и в конце концов заставили его поднять глаза к потолку.

Там располагалась осветительная арматура, но провод был не виден. Вероятно, его спрятали за потолком, как раз чтобы его нельзя было вытянуть достаточно, сунуть туда голову и повиснуть. Но если верить Косе, Теодор использовал именно провод или готовую веревку с более-менее гладкой поверхностью.

Он подошел к местному телефону, которым должен был воспользоваться, когда закончит визит, и в каком-то смысле он его закончил. Больше в камере рассматривать ему было нечего.

Все же на пункт охраны он не позвонил.

Коридор снаружи был широким и длинным, точно не меньше пятнадцати метров, а по обеим сторонам располагались двери в камеры. Двери не запирались, и заключенные могли свободно перемещаться. В разных местах стояли надзиратели и разговаривали друг с другом или с заключенными. Там царил покой, и, кажется, никто не обращал на него внимания.

Не имея конкретного плана или понимания, куда идти, он пошел налево вдоль вереницы камер, которые хоть в основе своей были одинаковы, выглядели как отдельные мирки, в зависимости от того, кто там жил.

Коридор, расширяясь, перетекал в общее помещение с мягкой мебелью, где играли в карты, пили кофе и читали газеты. Он вспомнил о молодежи из так называемой группы «Смайл», которые все еще ожидали суда. Узнал бы он их, если бы они там сидели и играли? И как бы повел себя в такой ситуации?

В отдалении открылась дверь, и оттуда вышел мужчина в белой рабочей одежде с пятнами краски и с висящим на шее респиратором. Он поставил два ведерка с краской между черными мусорными мешками, стоявшими вдоль стены вместе с завернутым в полиэтилен матрасом и парой поддонов с темно-зеленой краской.

Возможно, это ничего не значит, возможно, просто совпадение. А может, и нет. Так или иначе он поспешил к двери, откуда вышел маляр, посмотрел через плечо и открыл ее.

Внутри, там, что в темноте напоминало кладовку с пустыми приделанными к одной стене полками, сильно пахло свежей краской. Закрыв дверь, он провел по стене рукой, пока не нашел выключатель и не смог включить свет.

Зрелище заставило его схватиться за живот, как будто он получил сильный удар. Тот завернутый в полиэтилен матрас, прислоненный к стене в коридоре. Толстый провод, идущий по потолку к слишком яркой лампе, и приделанные к стене полки, доходящие до потолка. А еще краска. Темно-зеленая краска, на стенах и на потолке, местами свежая, от резкого жгучего запаха которой становилось все труднее дышать.

Он перетерпел испарения и замер, пытаясь осознать тот факт, что Теодора содержали не в камере, а в холодном помещении без окон с голыми темно-зелеными стенами, где компанию ему составлял один грязный матрас на полу. У него, похоже, даже не было постельного белья. Ничего.

Осознание давалось ему тяжело – часть внутри него сопротивлялась и судорожно выискивала альтернативные объяснения, в то время как другая часть уже осознала, что их не существует. Все необходимые доказательства есть тут.

Именно здесь, в этом помещении Теодор подвергался тому, что фактически можно назвать пытками, час за часом, день за днем, пока все не слилось в одну темно-зеленую массу без начала, середины и конца.

Но за что? Что сделал его сын, чтобы заслужить такое? Как это вообще возможно? В то время как насилию подвергся он, а не наоборот. Жертвой был он. Он приехал, чтобы рассказать правду. Поступить по правде.

Он не знал, от резких ли испарений или чего-то другого, но его качнуло, и он чуть не потерял равновесие. Так же он не знал, давно ли здесь стоит с раскалывающейся головой и разбредающимися повсюду, без конкретного направления мыслями.

Взгляд зацепился за участок посреди стены прямо перед ним. Участок на высоте пояса, где оттенок зеленой краски чуть отличался от остальной стены. Он подошел, потрогал рукой и констатировал, что краска еще влажная. После скинул с себя пиджак и с его помощью стер со стены столько, сколько смог, краски.

Из-под нее проступило множество пятен шпатлевки разного размера. Для полной картины ему этого хватило. Он увидел, что стену отремонтировали и выровняли, перед тем как нанести свежий слой краски, что в свою очередь означало, что стена имела повреждения в тех местах, где отвалилась старая краска.

Кусок за куском.

Удар за ударом.

Синяк за синяком.

Ему хотелось заорать, и на этот раз он так и поступил. Он больше не мог сдерживаться и просто выпустил все из себя, пока подходил к полкам на стене и начинал по ним карабкаться. Он не обратил внимания на то, что ладонью наткнулся на лежавшую на предпоследней полке кнопку.

Вот так, вероятно, все и происходило. Он теперь так четко видел это перед собой. Как действовал Теодор. Других объяснений нет. Как он сидел здесь взаперти. В кладовке. Почему – неизвестно, но все встало на свои места. Насилие, изоляция и затягивание судебного процесса. Все, чтобы его сломать. Заставить в конце концов пасть под тяжестью собственных демонов.

Все вдруг встало на свои места – ответы один за одним сыпались на него, пока он, все сильнее потея и задыхаясь, лез к потолку, где к осветительной арматуре в центре комнаты тянулся провод.

Все его внимание было направлено на участок, где провод тоже покрасили свежей, еще не успевшей высохнуть, темно-зеленой краской, и как наверняка было и у Теодора, провод легко поддался, когда Фабиан за него потянул. Вскоре петля уже была достаточно большой, чтобы он без проблем мог просунуть туда голову и отпустить полки.

– Эй, какого хрена здесь происходит?

Фабиан посмотрел вниз и увидел, как быстрым шагом к нему идут те двое охранников в компании Флемминга Фрииса.

– Вот у меня точно такой же вопрос. – Он спрыгнул на пол и подошел к ним. – Что здесь, черт возьми, происходит? А? Отвечайте? – Он ткнул пальцем в грудь Фрииса. – Что здесь делал мой сын?

– Давайте обсудим все тихо и спокойно, – Фриис шагнул назад и поправил очки.

– Тихо и спокойно? Да пошло оно все! Я требую ответов, прямо сейчас! – Фабиан пошел на него. – Расскажите мне, что такого сделал Теодор, что заслужил сидеть взаперти в этой кладовке, хотя сам был жертвой насилия!

– Послушайте, – попытался перейти на шведский Фриис. – Не знаю, с чего вы это взяли, но ваш сын, он здесь никогда не находился, – он всплеснул руками. – Никогда!

Фабиан закрыл глаза и глубоко вздохнул, качая головой.

– Вот что я сейчас больше не вынесу, так это очередную ложь. Поэтому окажите мне, а в первую очередь себе, услугу и ответьте, почему он содержался здесь.

– Ваш сын никогда…

– Да твою мать! – Фабиан достал прозрачный пакетик с кусочком темно-зеленой краски. – Видите? – Он поднес его к лицу Фрииса. – Знаете, где я его нашел? А? Знаете?

– Нет, откуда я могу…

– В волосах у Теодора. Хотите знать, почему он там застрял? Я сказал, хотите знать?

Фриис посмотрел на охранников и кивком дал им сигнал действовать.

– Вот, потому что кто-то так сильно избил его именно в этом помещении, что вам пришлось ремонтировать стену, – Фабиан показал на пятна шпатлевки. – Так что теперь я требую информации о том, кто это сделал, и как так вышло, что никто… Его речь прервалась из-за того, что охранники схватили его под руки и оттащили назад.

– Фабиан, я прекрасно понимаю, что вы расстроены, – Фриис снова поправил очки. – Поверьте мне. Но ваш сын…

– Прекрасно понимаете?

– Я хочу сказать, что…

– Знаете, что я думаю? – перебил он, пока охранники продолжали его удерживать. – Я думаю, что вы вообще ничего не понимаете. Что все это ваша ответственность. Все, что произошло, и все, что происходит прямо сейчас. Вы ответите за каждую ложь.

Он вырвался из рук охраны, развернулся к двери и покинул помещение.