Текст книги "21/1"

Глава третья. Первая потеря…

Придя с работы, я увидела, что бабушка лежала в кровати. Она не была причёсана, как всегда. Когда я была ещё маленькая и часто жила летом у бабушки в Матурино, она всегда перед сном разбирала свой пучок из волос. Волосы у неё были длинные и все седые. Бабушка их долго расчёсывала, потом заплетала косу и делала такой узелок из них же на конце косички. А сегодня я пришла около шести вечера и не ожидала застать её в кровати. Я испугалась и начала расспрашивать её. Она сказала, что-то в грудине жмёт. В комнате пахло корвалолом. От скорой она отказывалась. Говорит: час, наверное, прошёл после приёма лекарства, а боль всё не отходит. Я как услышала про это, давай маме на работу звонить. Та меня отругала, что ещё до сих пор не вызвала скорую. Бабушка всячески отговаривала меня, но видя её синие губы, я всё-таки вызвала неотложку.

Скорая приехала быстро. Меня выгнали из комнаты, я снова маме звонить… сказали, что её нет, уехала домой. Врачи чего-то там копошились возле бабушки, меня не пускали. Потом вышли и сказали не давать ей вставать. Я бросилась к бабушке и разревелась. Не помню, что говорила она, но только гладила меня по головушке и что-то нашёптывала. На столике была куча шприцов и ампул. Я всё прибрала, налила водички. От еды она отказалась. Вскоре пришла мама, и мы настояли, чтобы бабушка покушала. Она съела ложки две и сказала, что хочет спать. Врачи мне говорили про это. Бабушка уснула, а я не выходила из нашей комнаты, читала книгу и всё смотрела за её дыханием. Она стонала во сне и часто вздрагивала. Потом она проснулась и попросила попить.

Я у неё давай узнавать, где болит и чем помочь. На что она пыталась отшутиться и говорила: «Чем тут уж поможешь». Я сидела около неё и гладила её такие родные, добрые руки. Такое состояние у неё было уже несколько раз. Но тогда она не так отвечала, а говорила: «Ничего… отлежусь». И тогда и сейчас я была с ней рядом. Заканчивалось всё скорой, которую я каждый раз вызывала, и больницей, куда я приходила к ней каждый день.

На Набережной была больница Водников, для тех, кто работал в порту. Там лечили всех, от капитанов до билетёрш. Дедушка был капитаном, а бабушка и помощником капитана, и матросом, и коком, и женой. Больница была двухэтажная, деревянная. И там было много печек. И очень сильно пахло лекарствами. И нянечки были, которые ухаживали за больными. Такие косыночки у них были с красным вышитым крестом. Когда бабушке не разрешали вставать, я приходила к ней в палату. Там было много коек, и каждый раз я боялась, что перепутаю кровать и подойду не к своей бабушке. На что она мне говорила, чтобы я не боялась и смело шла.

А как-то раз я подошла к бабушкиной кровати, мне тогда было лет десять, а там другая тётя. Я так испугалась, как пуля вылетела из палаты вся в слезах. Санитарка меня поймала на лестнице и сказала, что бабушке стало лучше, и её перевели в другую палату. Я тогда от радости даже поцеловала тётю-санитарочку в щёку. Бабушка ещё слаба была, и нам разрешили около палаты на лавочке встречаться. Потом уже мы начали выходить с ней во двор и сидели под черёмухой и долго обо всём говорили. Я очень любила бабушку. Ведь она у меня была одна. У некоторых было по две, и даже дедушки были. А у меня она была одна. Её муж, дедушка мой, умер за два года до моего рождения. А папиных я видела всего один раз, да и то мне было года два. Мама говорит, что я не могу этого помнить, но я ей рассказывала, как их помню, и она говорила, что так и было. В общем, некого мне было любить из бабушек, кроме моей бабушки Оли. Просто в школе девчонки рассказывали, что одну бабушку любят больше, чем другую. А мне и сравнивать было не с кем.

В тот вечер, ближе к ночи, бабушке опять стало плохо. У неё стали губы фиолетовые и руки очень холодные. Мама снова вызвала скорую. Врач сказал, что у бабушки инфаркт и её срочно надо в больницу. Бабушка не хотела уезжать, и у неё всё время текли слёзы. Мы вместе все поехали. В больнице бабушку сразу увезли на каталке. Мама ушла с ней, а я осталась сидеть одна в приёмном покое. Сколько её не было по времени, я не знаю. Мне казалось, целую вечность. Наконец-то она вышла вся заплаканная, и мы пешком пошли домой. Ночью общественный транспорт не ходил у нас в городе. Где-то на полпути нас подвёз какой-то добрый дядя на грузовой машине.

Дома всё было печально без бабушки. Я даже в комнате, которая была одна на двоих, не могла находиться. Мы ждали восьми часов утра, чтобы позвонить доктору. Мама что-то долго выспрашивала у него, потом ему объясняла. Потом сказала, что сегодня к ней нельзя, только передать самое необходимое из одежды и небольшую передачу. А завтра она сходит с утра к бабушке, а я после работы забегу к ней. Я стала думать, что собрать бабушке вкусненького, потому что мама собирала сорочки, полотенца, ложки, кружки. Набрался целый пакет, там и чай её любимый со слоном. Бабушка его так интересно называла: «Осьмушка». Я только спустя много лет задумалась над этим и пришла к такому выводу: осьмушка, по-нашему восьмушка, то есть восьмая часть от килограмма, что составляет сто двадцать пять грамм. В СССР чай был в квадратных пачках. Маленькие, «осьмушки», были бумажные, а большие уже из тонкого белого картона со слоном на этикетке. Ещё положила её любимые конфетки «Дунькина радость», это подушечки, печенье к чаю, яблоки помыла. Мы не знали, чего разрешит врач, поэтому всё, что бабушка любила, я и собрала. А вдруг вечером разрешат уже к бабушке.

Мне надо было сегодня от работы идти в какую-то контору к девяти часам, чтобы там выписали пропуск на завод. Там была такая очередь, что получили мы их только к обеду. Потом повели нас в заводскую столовку, чтобы выдать талоны на питание. Потом в душевые, чтобы выдать ключи от шкафчиков для переодевания. Потом два часа инструктаж по технике безопасности, и рабочий день на сегодня, как сказала Светкина мама, закончился. Времени было часов около двух. В больницу пускают после 4-х. «Ещё времени вагон, поеду домой, а потом лучше с бабушкой подольше посижу. Возьму ей передачу, и мы снова будем с ней о чём-нибудь разговаривать, вспоминая, как мы жили с ней в Матурино», – размышляла я. Эти мысли придали мне сил и бодрости, и я без лифта взлетела на седьмой этаж.

Захожу домой и не узнаю квартиру. Как-то темно и голоса какие-то в большой комнате, хотя мама должна быть на работе. Первая мысль была – воры. Прислушалась ещё… Так это мамин голос и ещё какого-то дядьки, такого знакомого… Ну, думаю, не воры и хорошо. И ставлю пакет на столик в прихожей, а над ним у нас зеркало висело. И, естественно, по привычке смотрюсь в него, ожидая увидеть своё отражение. А там нет моего отражения… простынь висит белая. У меня мысль сразу: Мама задумала потолки побелить, пока бабушка в больнице. Она так завешивала стёкла в дверях, когда клеила обои, но только газетами. «Ну, наверно, кончились…» – подумала я и разуваюсь… И вдруг так тихо, почти на цыпочках мама выходит из большой комнаты. Наша с бабушкой комната закрыта, значит, бабушку отпустили из больницы и она спит, раз мама на цыпочках идёт, чтобы бабушку не разбудить. Вот, думаю, хорошо, что сразу не поехала к ней больницу, а то бы только время на поездку потеряла, а бабушка уже дома.

Я даже не обратила внимания сразу, что мама вся в чёрной одежде. А сзади мамы шёл мой любимый дядя Гена, к которому мы с бабушкой ездили в Пикалёво. И я так ему ещё в шутку говорю: «Приехали помогать ремонт делать?». И шасть мимо них в нашу с бабушкой комнату. Но бабушки там не было. Я на кухню. Значит, ей лучше, и она там ждёт меня с работы, чтобы чай пить. Но и там её не было. Мама поймала меня снова около зеркала. Я ей говорю: «Тебе это блузка не идёт, какая-то ты в ней мрачная». И лезу с дядей Геной обниматься. И чувствую, чего-то не то. Они молчат, а дядя Гена не так меня обнял, как всегда, и без улыбки на лице. И как-то холодно сделалось у нас в квартире… Хотя была середина августа. Я снова пробираюсь через них, уже в большую комнату. Значит, бабушка там с ними за столом сидит. Мама всегда большой стол накрывала, когда дядя Гена приезжал. И мама, распознав мои метания по квартире, говорит мне: «Не ищи. Бабушки нет». И заплакала, уткнувшись дяде Гене в плечо. «Как нет? Почему нет? Хватит меня разыгрывать! Где бабушка? Не отпустили её домой из больницы?» – проговорила я. А мама говорит: «Бабушки больше нет. Она умерла». Я оцепенела. Стала отступать назад, как бы пытаясь уйти от этих слов, перемотать плёнку назад и не слышать их. Я всё пятилась и пятилась назад. Во мне как будто что-то оборвалось, ноги подкосились, и я стала сползать по стенке.

Когда очнулась, мама брызгала мне в лицо водой. Я подскочила и побежала в нашу с бабушкой комнату… Её там не было. Мама встала на пороге и сказала мне ещё раз эту страшную фразу. «Ну как же так? Врач ведь разрешил уже её сегодня вечером проведать!» – неслись мысли в голове. А мама по телефону мне сказала, что бабушка самостоятельно позавтракала в больнице. Я и думала, что её отпустили домой. Во мне бушевало нехотение верить в это. И чувство какой-то несправедливости обрушилось на меня. «Почему её не спасли врачи? Не могла бабушка меня не дождаться!» – выкрикнула я, бросилась на её кровать и зарыдала навзрыд. Мама пыталась меня успокоить, что-то объясняла, но я не хотела ничего слушать. Все мысли были о бабушке…

Не знаю, сколько времени я проплакала на бабушкиной кровати… Нет, я не смирилась с такой несправедливостью, я просто поняла, если мне так плохо, то что же чувствует мама? Я вышла из комнаты и подошла к маме. Они с дядей Геной сидели на диване и просматривали фотографии. Я крепко обняла её, как бы хотела защитить и пожалеть её, что ли. Она меня целовала в носик, щёчки, глазки и сквозь слёзы пыталась узнать, как я себя чувствую. А я даже и не поняла, что упала в обморок. Немного успокоившись, мама рассказала, как всё было. Она в девять часов утра ещё раз позвонила врачу. И тот её обрадовал, сказав, что Ольга Ивановна чувствует себя лучше. И мама с хорошим настроением поехала на работу, тем более мы с ней договорились, что я проведаю сегодня бабушку после работы. А мама пойдёт к ней завтра с утра.

Мама всегда приходила на работу раньше начала смены. Ведь надо было расставить всё на витринах, принять товар, то есть ящики с вином и водкой. Они, заразы, были такие тяжёлые, не такие как сейчас пластиковые, а деревянные ящики на двадцать поллитровых, а то и семьсотграммовых бутылок. А ещё надо было сбегать через весь ресторан на кухню за выпечкой и бутербродами. А если выпечка не была принесена, то и через дорогу в кулинарию. И кофе намолоть для кофемашины. Вот сколько всего надо было успеть. Я знаю это потому, что часто приходила к ней и помогала. Даже работала на полставки мойщицей посуды. И сегодня мама пришла раньше на работу. Но как обычно ей не удалось начать рабочий день. Подошла директор ресторана и сказала, что звонили из больницы. И что сменщика уже вызвали и мама может не приходить три дня. И только потом сказали, по какой причине. Как так быстро приехал дядя Гена, для меня до сих пор загадка. Может на машине…

Потом пришли тётя Света, мамина родная сестра, и её муж, тоже, кстати, дядя Гена. У меня было два дяди Гены, и самое интересное, оба Васильевича. И у бабушки с её мужем были одинаковые отчества, Ивановичи. Вот такие интересные факты преподносит нам жизнь.

Но тогда начались хлопоты по поводу похорон. Не буду вдаваться в подробности этого тяжелого мероприятия. Вспомню вот что. Как-то мне бабушка сказала, что нельзя, чтобы родственники хороняли. Слово «хороняли» добуквенно её. Бабушка неграмотная была и говорила слова по-своему. Ну, чтобы родственники, например, несли гроб, копали могилу. Можно только венки и портрет. И друзьям нельзя, если парень и девушка встречаются, ну, в общем, как у меня с Сашкой было. Причём так интересно дружили, прям обхохочешься. Только летом… Да-да, не смейтесь. Мы познакомились после восьмого класса. Я перешла в девятый, а он пошёл в фазу, ну, в ПТУ.

И вот как-то я возвращалась около девяти вечера от подружки. Я была девочка правильная, слушалась маму, и чтобы бабушка не расстраивалась, всегда приходила в оговоренное время. И ко мне начали приставать местные парни из нашего дома. Мы недавно переехали в этот дом. Приставали с вопросами, типа: «Чё это ты не хочешь с нами дружить и в теннис играть?» Мол, вся такая из себя, даже не здоровается. Они освистывали меня и обсмеивали, говоря всяческие гадости мне в след. Но я их не слушала. Однажды, когда они стояли возле самого подъезда, и в очередной раз начали задирать меня словами, я сказала, мол, много чести здороваться с такими невежами. Они чего-то обиделись и подбежали ко мне. Начали орать: «Чё ты там сказала? Как ты нас назвала?» Я посоветовала им читать книги и юркнула в подъезд.

Стала дверь держать изнутри подъезда. Да не тут-то было. Ну, куда мне против парней. Отпустила ручку, и бежать к лифту. Они за мной. Я перепугалась и давай кричать: «Помогите!» И тут из толпы вылезает парень и встаёт ко мне спиной. Те, мол, отойди, мы ей сейчас покажем, как обзываться. Он каким-то чудом их успокоил, и они свалили. Меня всю трясло. Он спросил, на каком этаже живу и вызвал лифт, но сам не поехал. Через несколько дней, увидев, что я выхожу из подъезда, подошёл ко мне и спросил, как меня зовут, а я в свою очередь спросила, как его зовут. Он вернулся к парням, и послышался громкий смех, будто осмеивали меня. Мне стало обидно. Возвращаться было из магазина как-то неприятно, вдруг опять засмеют. Но, слава богу, возле теннисного стола, что напротив моего подъезда стоял, никого не было.

Такие встречи стали всё чаще происходить. Он караулил меня или около подъезда, или на остановке. Одной с ним мне было оставаться страшно, вдруг полезет целоваться. И я пригласила его домой. Он тоже, наверно, боялся и долго не соглашался, но везде ходил со мной, и в магазин и в аптеку. И как-то раз пришёл встречать меня к остановке с нарциссами. Блин, вот это да… Мне ещё никто не дарил цветов из парней. Счастья были полные штаны, и по такому поводу я снова позвала его в гости, и самое удивительное, он не отказался. Дома, естественно, была бабушка, но я слукавила, не сказав ему об этом. Мы пили чай, и бабушка всё у него расспрашивала: где учится, кто родители, есть ли братья и сёстры.

После десятого класса и после получения аттестата мы стали встречаться каждый вечер после работы. Он тоже работал, только на заводе. И он пришёл в тот день, когда я узнала про бабушку. Прямо с работы ко мне зашёл, словно почувствовал. Долго меня успокаивал. Предложил помощь. Я ничего не понимала в этом и пошла к маме, чтобы узнать. Тут они разговорились с дядей Сашей и дядей Геной. Чего-то там решали, и он убежал, сказав только, что скоро вернётся. Он привёл ещё двоих своих друзей, и они с дядей Сашей куда-то уехали на машине. Как потом оказалось, дядя Саша им место на кладбище показывал, ну, куда хоронить бабушку будут. Могилу они копали.

На следующий день все куда-то разъехались, пришли какие-то мамины подруги с работы и начали готовить. Меня посылали в магазин, то за этим, то за тем. Алёнка, моя двоюродная сестра, тоже со мной ходила. Мне тогда было семнадцать, а ей пятнадцать лет. И мы, чтобы мам ещё больше не расстраивать, плакали в подъезде, когда выходили из квартиры. Вечером привезли бабушку. Мы все ревели как полубелые. Приходили бабушкины приятельницы. Все тихонечко сидели и плакали. Нас с Алёнкой отправили в другую комнату поспать. Конечно, мы не спали, о чём-то молчали, обнявшись. Мне бабушка была всех ближе и роднее, тем более последние четыре года мы прожили с ней в одной комнате, и она знала все мои девчоночьи секреты.

Мама сделала обмен, когда у бабушки был первый инфаркт. Потому что нельзя было её оставлять без присмотра. Какое-то время она жила у тёти Светы, второй её дочери. Но, когда пришла домой, в свою однокомнатную квартиру, то сказала, больше к ней не пойдёт. Мне ничего не рассказывала. Долго не хотела и с нами съезжаться. Мы с мамой ходили в бюро обмена квартир. И не могли долго найти нужный вариант. Никто не хотел ехать к заводу в нашу с мамой комнатку. Потом всё-таки пришла тётя и осмотрела бабушкину однокомнатную квартиру. Ей всё понравилось, но надо было ждать какого-то суда. Теперь-то я понимаю, что она после развода с мужем, выселяла его через суд.

Да, о чём это я? Бабушка умерла 13 августа 1986 года. Наступил день похорон. Приехала какая-то огромная грузовая машина. Тогда не было такого количества ритуальных агентств. И, видимо, кто-то из знакомых согласился помочь. Сашка прибежал с утра и сказал, что поехал на кладбище парням помогать, мол, не успевают. Много корней попадается, и что мы встретимся там. Мы ехали на бортовом грузовике вместе с гробом бабушки. Было очень холодно, а когда ехали по мосту в Матурино, вообще снег пошёл. И это в середине августа! Что было потом, я плохо помню. Когда увидела Сашку на кладбище, бросилась ему на шею и начала выспрашивать, чего он делал. Он сказал, что один его друг не пришёл, и ему пришлось помогать во всём. Я испугалась и сказала, что ему ведь нельзя, раз мы встречаемся. Так бабушка говорила. Он успокоил меня и сказал, что не верит во все эти приметы, и мы всё равно поженимся. Потом мы на рейсовом автобусе поехали к нам домой, поминать. Он даже водки выпил, правда, всего одну стопочку. Потом мы, обнявшись, долго стояли с ним в подъезде. Он приходил ко мне каждый день, успокаивал, смешил, но никто не мог возместить мне эту потерю. Потерю моего любимого и самого дорогого и близкого мне человека – моей бабушки. Я очень долго переживала и не могла смириться с мыслью, что никогда, никогда не увижу мою бабушку… я носила траур сорок дней. И в училище первого сентября пошла тоже в чёрном.

Глава четвертая. 1986 год. Училище

Вот и наступило первое сентября… Совсем не как в школе… Все были одеты кто во что горазд. Даже девочки, ну или девушки, были почти все в брюках. Никакой торжественности случая, никаких нарядных форм с белыми передниками, ни почти ставших родными учителей. Сплошная серая масса горланивших, и даже куривших перед главным входом. Я тоже покуривала, но только на каникулах и вне дома. Мама узнала, что я курю, только в мои тридцать пять лет, когда по телефону в день моего тридцатипятилетия утром мне позвонила моя двоюродная сестра и сообщила, что дядя Гена умер сегодня утром. Это её отец, маминой сестры муж. И я тогда от переживания просто взяла сигарету и закурила, совсем забыв, что мама сидела за столом напротив меня. Куда-то не туда мысли поехали.

Так вот, мне всё ужасно не нравилось. Да и со Светкой, моей подругой со школы, вместе мы в группу не попали. Да не то, что не попали, они вообще были разные. Мама отговорила, вернее даже не отговорила, а чётко сказала: «Ни на какой завод ты не пойдёшь! Ещё чего не хватало, чтобы ты крановщицей работала. С мужиками в ночные смены!» Я из-за упрямства ответила, что Светка-то идёт, и я пойду с ней. Мы так договорились. Она привела в пример третью нашу подружку, Лильку, мол, папа ей сказал в институт поступать. И она пошла. Я даже успела пожалеть, что сказала про Лильку. Долго мама меня переубеждала, говорила, что вон, как я шью хорошо. «И никаких смен и грязи. Ниточки убрала и в чистоте опять», – сделала заключение мама.

В этом я с ней была согласна. Да и нравилось мне шить, вязать, вышивать. Вышивать я научилась в детстве, когда мне было шесть лет. Я очень сильно заболела и жила у бабушки в Матурино. Мама приезжала и привозила такие красивые ниточки и назывались они, как цветы. Ирис. Мама рисовала на ткани гномиков, и мне надо было их вышить, а ещё травку зелёную крестиком. Потом эти тряпочки оказались носовыми платочками. Мама их кружевом ещё обшила. Такие красивые получились. Тогда я почти ничего не слышала из-за сильной боли в ушах. Книжки бабушка мне не читала, потому что неграмотная была, да и я всё равно ничего бы не услышала. Вот и было одно развлечение, вышивание. Опять в сторону воспоминаний уехала.

Ну, и вот. Мама сказала, что у тёти Клавы, её приятельницы, у сына жена преподавателем работает и обучает шитью. Я могу пойти к ней и всё узнать. Вот и отправила мама меня в гости к ней, тем более она мне шила платье на выпускной в школе. Мама была очень рада, что я пошла к этой преподавательнице. Да и бабушка тоже, всё говорила, вот научишься шить и мне юбку сошьёшь. Но я так и не успела… к сожалению. Прошло уже много лет, как бабушки нет, почти тридцать три года, а у меня всё ещё какая-то тяжесть на душе, что не успела я выполнить её желание. Бабушки не стало в августе 1986 года…

Так вот, прошла линейка в училище. Познакомились с мастером, ну это как в школе классный руководитель. И это оказалась совсем не та, к которой я ходила в гости. Вот и первый казус взрослой жизни. Нам сказали приходить первого сентября, тепло одетыми, и поедем мы на месяц в колхоз, помогать труженикам села убирать урожай. «Как так? На месяц? С незнакомыми людьми?» – вдруг испугалась я. В школе мы ездили в колхоз, но только на один день. Утром в поле, вечером обратно. Я была домашним ребёнком, и кроме поездок в детский летний лагерь и с бабушкой в Пикалёво, нигде и не была так надолго одна. Целый месяц неизвестно где и с кем?! Меня эта новость несколько напрягла. Я никого не знала, кроме этой знакомой маминой приятельницы. Но и она, как потом выяснилось, со мной в колхоз не едет. Тут я совсем взгрустнула. Ну и ладно. Самостоятельная жизнь начинается… и никуда от неё не деться. Некоторые девчонки были между собой знакомы. Я же там никого не знала.

И тут меня подзывает наша мастер и начинает выспрашивать, чем я в школе занималась. Это про председателя учкомитета. Ну я, как честная комсомолка, по всем правилам доложила свои обязанности перед старшей. Она вся обрадовалась и говорит: «Всё, назначаю тебя старостой. Будешь моей правой рукой!» У меня чуть не вырвался вопль: «Нет! Опять?» Она так грозно на меня посмотрела, что я поняла: «Сопротивление бесполезно!»

Нам сказали приходить на линейку уже с вещами, и сразу будет автобус, который повезёт нас в неведомый колхоз. Ну, я, как послушный «студент», всё привезла с собой: и постельное бельё, и сменное рабочее, и тапочки с ночнушкой. В общем, при полном параде сидим, ждём нашего автобуса. Кто-то знакомится, а я как дура, думаю, с чего начать должность старосты. Взяла листок и пошла спрашивать имена и фамилии будущих сокурсниц. Отвечали не все, меня это взбесило. «Что это за неподчинение старосте?» – возмущалась внутри меня новоиспечённая староста группы. Я нашла мастерицу и всё ей рассказала. Тётя была шустрая и быстро всё смекнула. Оказывается, она не сказала ещё, что я староста… вот зараза! А я тут хожу, понимаете ли, записываю. Огласила она мою должность, ну, и вроде опрос пошёл живее. Некоторые из девчонок сами стали подходить.

Так прошло какое-то время. Вдруг сзади на меня набрасывается какой-то бегемот и начинает орать мне в ухо: «Привет! Я тебя нашла!» О господи! Это Светка, моя одноклассница, с которой мы подавали заявление на крановщиц. Она прыгает, обнимает меня, а я, как дура, и дар речи потеряла от неожиданности. Когда прошёл первый шок, я тоже стала её обнимать. Хоть одна знакомая личность. Она давай выспрашивать, куда нас отправляют, на что, ну там, на картошку или на что ещё. Я вообще без понятия была. Но ответить ей так и не успела. Она как внезапно появилась, так внезапно и убежала, крикнув: «Пока, наш автобус». Вот уже бы и я поехала на широкие просторы нашей Родины, если бы пошла в группу крановщиц со Светкой. Но получилось, как получилось. Ничего изменить было уже нельзя.

Две группы благополучно уехали на место колхозной дислокации. А наша всё ждала автобуса. Потом вышел директор и сказал, что наш автобус сломался и до завтра мы свободны. «Как свободны? Я маме ключи от квартиры отдала, чтобы не украли в колхозе, да и денег у меня не было, только одну поездку на автобусе», – нервно соображала я. А сами они с дядей Сашей уехали к друзьям на дачу, помогать картошку копать. Я даже не знала точно, куда они поехали… вот попандос! Но поехала домой в надежде, что они ещё не уехали. Прежде зашла к Светке. Вдруг тоже не уехала? Попытка остаться у неё тоже не увенчалась успехом. Мама её сказала, что она уехала с группой в колхоз.

Я долго звонила в свою квартиру, но бесполезно. Ещё такой дождь и ветер на улице был. Я перебрала всех знакомых. Идти было некуда, а у новых девчонок из группы я записала только фамилии, естественно без адреса и телефона. Ведь это обязанность мастера, а не моя. Подружиться за три часа трудно, да и смотрели они на меня как-то искоса. Потом они мне сказали, что я им показалась из какой-то глухой деревни, неразговорчивая, вся в чёрном. Это я в трауре по бабушке была, ведь прошло ещё всего две недели после её похорон.

Я стояла в подъезде и ждала нашу машину, в надежде, что мама с дядей Сашей не останутся где-то там с ночёвкой. Стало смеркаться. Тут пришла соседка с работы. Я попросила оставить вещи у неё и пошла к Сашке. Это мой парень. Может, хоть он не уехал в колхоз. Дождь не переставал. Я дошла до его дома, но и там меня ждало разочарование. Его сестра сказала, что он уехал сегодня. Я поплелась обратно, в свой подъезд. Простояла я там до восьми вечера. Уже совсем стемнело, и я позвонила соседке в дверь, потому что от трёхчасового стояния ноги гудели. Да и кушать хотелось. Она позвала на кухню и спросила, чего я не иду домой. Я рассказала весь казус, и она предложила остаться. Я так была ей благодарна, что не в подъезде и не стоя придётся провести ближайшие двенадцать часов.

Квартира была у неё трёхкомнатная. Жила она с мужем, сыном и матерью. Мать её была ещё в деревне, и она постелила мне на её кровати. Я была если не в ужасе, то в лёгком шоке. Кровать была односпальная, на сетке, провисшей почти до пола, и напоминала гамак. Бельё было серое и рваное, вместо пододеяльника простынь, подушка как кирпич. В комнате стоял ещё шкаф прошлого века и стул. Правда, она позвала пить чай. В стакане было что-то налито бледно-желтого цвета. Хоть печенье своё было, и то хорошо. Шастая под дождём в поисках пристанища, я вся промокла и озябла. Напившись чаю, я забралась под одеяло и заплакала… Мне сразу вспомнилась бабушка… как мы с ней пили такой вкусный чай и подолгу разговаривали. И маму представила, как она бы удивилась и обрадовалась, что я не уехала сегодня. Она всегда так искренне радовалась встрече со мной, когда я приходила к ней на работу. Хоть и виделись с утра каждый день. У неё такие добрые и радостные, нет, наверно, лучше сказать, счастливые делались глаза. И у меня такое чувство возникало, как будто распирало изнутри и хотелось сделать чего-то очень доброе и хорошее для неё одновременно. Быть рядом с мамой всегда, помогать ей, слушаться её.

А сейчас я лежала в какой-то чужой кровати, в чужой квартире, чужие люди, и я им чужая… Странное и страшное ощущение всеобщей ненужности никому. Примерно такое же чувство у меня было после окончания школы. Вот оно, начало взрослой жизни… Слёзы заливали подушку, я пыталась уснуть, но горю моему не было предела… вот уже час ночи, выключили фонари около дома. В это время их всегда выключали. А я всё лежала в чужой кровати в чужой квартире, плакала и вспоминала. Потом я решила, что завтра будет другой день, и в эту ситуацию я больше не попаду. Она всего на одну ночь. А завтра уеду в колхоз, и начнётся новая жизнь. С этими мыслями я уснула.

Разбудила меня хозяйка квартиры рано, в шесть утра. И велела одеваться, так как они через полчаса уходят из дома. Я быстро собралась и ушла без её бледно-желтого чая. Да, я ещё в долг попросила пять копеек на автобус. Денег в колхоз я не взяла, даже мелочи. В училище я приехала в начале восьмого. Дверь, естественно, была закрыта. Я села на ограждение возле газона и начала ждать. Первым появился директор. Подошёл, поздоровался, спросил, из какой группы. Получилось так, что номер училища и номер группы совпали. Двадцать седьмое училище и группа двадцать семь, только с буквой «Ф», филиал значит. Мы портные, и приходить нам надо один раз в неделю в головное училище, а так учились недалеко от моего дома, в Заречье. Там у нас был класс с машинами, класс кройки и моделирования одежды. А такие предметы, как информатика, проходили в головном училище.

К директору, откуда ни возьмись, подбежал сторож и открыл дверь. Директор махнул в мою сторону и сказал: «Иди, заходи, погрейся». Я так обрадовалась, аж вперёд его проскочила. Уселась на подоконник и давай грустить и думать о маме. Если бы она не осталась где-то там с ночёвкой… Долго предаваться моим размышлениям мне не дали, потому как снова в фойе появился директор и позвал меня к себе в кабинет. Я чего-то даже струхнула. А он давай расспрашивать, почему так рано, из неблагополучной семьи, что ли? А я и понятия тогда не имела, что это такое. И наивно у него спросила: «А что это за семьи?» Он давай дальше выспрашивать: где и кем мать и отец работает, какие условия проживания.

И тут я сообразила. Он просто пытается понять, почему я так рано пришла в училище. Может, из-за этой самой неблагополучной семьи. Ну и рассказала ему всё, как было. Он мне посочувствовал и заверил, что сегодня точно будет автобус. Потом сказал, что где-то видел мою фамилию уже. И я поведала всю мою историю с заявлением в группу крановщиц: как мама была против той профессии, и как я в итоге пошла на портного. Дядька подобрел и повеселел. Достал список нашей группы и был слегка шокирован, что напротив моей фамилии уже стояла «староста группы». И такой мне: «Когда успели назначить?» А я ему: «Вчера ещё». Ну, говорит, мы почти коллеги, раз нам доверили работать с людьми. И как начал выспрашивать, а почему, да как меня назначили так быстро. Ну и пришлось всё выложить, начиная с председателя учкомитета. Вдруг раздался звонок… Не-е, не в дверь, на урок, то есть на лекцию. Он подскочил, схватил папку, и убегая сказал: «Ваш автобус в девять. Если что, я в десятом кабинете».

Я пошла в фойе. А оттуда уже доносились голоса. Ну, хоть знакомые вчерашние лица увижу. Нашла мастера нашей группы и говорю ей: «Надо бы перекличку по списку сделать». Она глаза вытаращила, мол, зачем. «Так мы узнаем», – объясняю ей, – «кто пришёл, кто нет». Ведь все ещё незнакомые, в лицо всех не знаем. Всё сделала, оказалось, не пришло три человека.