Текст книги "Девушка, которая застряла в паутине"

– Вы это серьезно?

– Да, и вам известно, что я чертовски упрям.

– У вас есть оружие?

– Что на вас нашло, Габриэлла? Я – и оружие! Самое опасное, что у меня имеется, это, пожалуй, новая сырорезка.

– Послушайте-ка… – задумчиво произнесла она.

– Да?

– Я организую за вами наблюдение, хотите вы того или нет. Беспокоиться по этому поводу не стоит. Думаю, вы даже ничего не заметите. Но раз уж вы так чертовски упрямы, я дам вам другой совет.

– Какой же?

– Go public[33]33
  Предайте огласке (англ.).


[Закрыть], это может оказаться своего рода страховкой жизни. Расскажите СМИ, что вам известно; тогда, при удачном раскладе, вас станет бессмысленно убирать с пути.

– Я подумаю.

Франс услышал по голосу, что Габриэллу внезапно что-то отвлекло.

– Да? – произнес он.

– Подождите минутку, – ответила она. – Мне звонят по другому телефону. Я должна…

Она исчезла, а Франса, которому, естественно, следовало бы подумать о другом, терзала в этот момент лишь одна мысль: «Утратит ли Август способность рисовать, если я научу его разговаривать?»

– Вы слушаете? – вскоре уточнила Габриэлла.

– Разумеется.

– Я, к сожалению, вынуждена закончить разговор. Но клянусь, что прослежу за тем, чтобы за вами в кратчайшие сроки организовали какое-нибудь наблюдение. Я вам позвоню. Берегите себя!

Положив трубку, Бальдер вздохнул. Вновь подумал о Ханне, Августе, об отражавшемся в платяном шкафу полу в шахматную клетку и о всякой всячине, не столь важной в данном контексте, и рассеянно пробормотал:

– Они за мной охотятся.

В глубине души Франс сознавал, что ничего невероятного в этом нет, отнюдь, хотя все время отказывался верить в то, что дело может дойти до насилия. Но что ему, собственно, известно? Ничего. Кроме того, сейчас у него не было сил браться за это. Он продолжил поиски информации о судьбе Надии и о том, что она может означать для его сына, хотя на самом деле это было безумием. Франс притворялся, будто ничего не случилось. Невзирая на угрозу, он просто ползал по Сети и вскоре наткнулся на профессора неврологии, ведущего специалиста по синдрому саванта, по имени Чарльз Эдельман, и вместо того, чтобы, как обычно, прочитать о нем побольше – Бальдер всегда предпочитал людям литературу, – позвонил на коммутатор Каролинского института[34]34
  Шведский государственный медицинский университет, один из крупнейших в Европе, находится в пригороде Стокгольма.


[Закрыть].

Потом он сообразил, что час уже довольно поздний. Эдельман едва ли еще на работе, а его личный номер держится в тайне. Но погодите-ка… Эдельман также заведует чем-то под названием «Эклиден» – учреждением для детей-аутистов с особыми талантами, – и Франс попробовал позвонить туда. После нескольких гудков ему ответила дама, представившаяся сестрой Линдрус.

– Извините, что беспокою в такой поздний час, – сказал Бальдер. – Я ищу профессора Эдельмана. Не задержался ли он случайно на работе?

– Да, он здесь. В такую непогоду никому домой не добраться. Как вас представить?

– Франс Бальдер, – ответил он и добавил в надежде, что это поможет: – Профессор Франс Бальдер.

– Подождите минутку, – попросила сестра Линдрус. – Я посмотрю, не занят ли он.

Франс устремил взгляд на Августа, который вновь взялся за фломастер и явно сомневался, что несколько разволновало Франса, словно это был недобрый знак.

– Криминальная группировка, – снова пробормотал он.

– Чарльз Эдельман слушает, – произнес голос в телефоне. – Я действительно говорю с профессором Бальдером?

– Именно с ним. У меня к вам маленький…

– Вы не представляете, какая это для меня честь, – продолжил Эдельман. – Я только что вернулся домой с конференции в Стэнфорде, и там мы как раз говорили о ваших исследованиях в области нейронных сетей, да… мы даже подняли вопрос о том, не можем ли мы, неврологи, через исследования искусственного интеллекта узнать кое-что о мозге окольным путем. Мы поинтересовались…

– Я очень польщен, – перебил его Франс. – Но дело в том, что у меня есть маленький вопрос.

– О, правда? Вам нужна какая-то помощь в ваших исследованиях?

– Нет-нет, но мой сын – аутист. Ему восемь лет, а он по-прежнему не говорит ни слова. Но на днях мы проходили мимо светофора на Хурнсгатан, и потом…

– Да?

– Он сел и нарисовал его с невероятной скоростью – и совершенно идеально. Просто поразительно!

– И теперь вы хотите, чтобы я приехал и посмотрел на его работу?

– Мне было бы очень приятно. Но я звоню не поэтому. Я волнуюсь. Я прочел, что рисунки, возможно, являются его языком общения с внешним миром и что если он научится говорить, то может утратить свой талант. Один способ выражать себя может замениться другим.

– Вы, конечно, прочли о Надии.

– Откуда вы знаете?

– О ней всегда говорят в таких случаях. Но успокойтесь… могу я называть вас Франсом?

– Разумеется.

– Отлично. Франс, я безумно рад, что вы позвонили, и могу сразу сказать, что вам не о чем волноваться, – напротив. Надия является лишь исключением, подтверждающим правило, только и всего. Все исследования показывают, что языковое развитие скорее углубляет талант саванта. Возьмите хотя бы Стивена Уилтшира – вы ведь наверняка о нем читали?

– Это тот, что нарисовал практически весь Лондон?

– Именно. Он развился во всех отношениях: и в творческом, и в интеллектуальном, и в языковом. Сегодня его считают большим художником. Так что чувствуйте себя спокойно, Франс. Случается, конечно, что дети утрачивают талант саванта, но это чаще всего связано с чем-то другим. Им надоедает, или с ними что-нибудь случается… Вы ведь читали, что Надия одновременно лишилась матери?

– Да.

– Возможно, это и явилось настоящей причиной. Ну, правда, наверняка ни я, ни кто-нибудь другой не знает. Но едва ли дело в том, что она научилась говорить. Других документально подтвержденных примеров аналогичного развития почти нет, и я говорю это не просто так – или потому, что как раз в этом заключается моя собственная научная гипотеза. Сегодня большинство ученых сходится на том, что саванты только выигрывают от развития своих интеллектуальных способностей во всех областях.

– Вы это серьезно?

– Абсолютно.

– Он еще хорошо разбирается в цифрах.

– Неужели? – удивился Чарльз Эдельман.

– Почему вы так говорите?

– Потому что у савантов художественная одаренность крайне редко сочетается с математическим талантом. Здесь речь идет о двух разных видах способностей, они вовсе не родственны и даже иногда, похоже, блокируют друг друга.

– Но это правда. В его рисунках присутствует некая геометрическая точность, как будто он сумел рассчитать пропорции.

– Крайне интересно… Когда я могу встретиться с ним?

– Даже не знаю… Я хочу, прежде всего, попросить совета.

– Тогда совет несомненен: вкладывайтесь в мальчика. Стимулируйте его. Пусть развивает свои таланты всеми способами.

– Я…

Франс почувствовал, что ему странным образом сдавило грудь и ему стало трудно произносить слова.

– Я хочу поблагодарить, – продолжил он. – Я вам действительно очень признателен. А теперь мне надо…

– Для меня такая честь говорить с вами, и я бы с удовольствием встретился с вашим сыном. Если позволите немного похвастаться, то я скажу, что разработал довольно сложный тест для савантов. Вместе мы смогли бы лучше узнать мальчика.

– Да, конечно, это было бы замечательно. Но сейчас мне надо… – пробормотал Франс, сам толком не зная, что хочет сказать. – До свидания и спасибо.

– Ну, что ж, разумеется. Надеюсь, вы скоро опять со мною свяжетесь.

Франс положил трубку и несколько секунд сидел неподвижно, скрестив руки на груди и глядя на Августа, который по-прежнему с сомнением держался за желтый фломастер и посматривал на горящую свечу. Потом плечи Франса вздрогнули, и у него внезапно потекли слезы, а о профессоре Бальдере можно было сказать многое, но понапрасну он никогда не плакал.

Франс не мог вспомнить, когда такое случалось с ним в последний раз. Когда умерла мать, он не плакал, и точно не плакал, когда видел или читал что-нибудь захватывающее – сам он считал себя каменным истуканом. А сейчас, перед сыном и его рядами фломастеров и мелков профессор плакал, как дитя, и даже не пытался остановить слезы… Конечно, все дело в словах Чарльза Эдельмана.

Теперь Август сможет научиться говорить и продолжать рисовать – это потрясающе. Но плакал Франс, естественно, не только поэтому. Сюда примешивались еще драма в «Солифоне», угроза убийства, тяготившие его тайны и тоска по Ханне или Фарах, или по кому угодно, способному заполнить пустоту у него в груди.

– Мой малыш! – произнес Бальдер.

Он был настолько растроган и вне себя, что не заметил, как у него включился ноутбук и начал показывать изображения с одной из камер наружного наблюдения у него на участке.

По саду, невзирая на бушующий ураган, шел долговязый мужчина в утепленной кожаной куртке и серой бейсболке, надвинутой так, что она тщательно скрывала его лицо. Кто бы он ни был, но мужчина знал, что его снимают, и хотя он казался худощавым и немощным, что-то в его раскачивающейся, слегка театральной походке напоминало боксера-тяжеловеса, направляющегося на ринг.

Габриэлла Гране по-прежнему сидела у себя в кабинете, занимаясь поисками в Интернете и регистре СЭПО. Ясности не прибавлялось; это было, конечно, связано с тем, что она толком не знала, что ищет. Но что-то новое и тревожное ее мучило, что-то смутное, неотчетливое…

Их разговор с Бальдером прервали. Ей снова позвонила Хелена Крафт, руководитель СЭПО, причем по тому же поводу, что в прошлый раз. С нею хотела поговорить Алона Касалес из АНБ, и теперь Алона звучала гораздо спокойнее и даже пыталась слегка флиртовать.

– Вам удалось разобраться со своими компьютерами? – спросила Габриэлла.

– Ха… да, кое-какой цирк тут был, но, думаю, ничего страшного. Прошу прощения, что в прошлый раз немного темнила. Вероятно, мне и сейчас надо отчасти продолжать в том же духе… Но я хочу сообщить тебе побольше – и снова подчеркнуть, что считаю угрозу профессору Бальдеру основательной и серьезной, хотя мы ничего не знаем наверняка. Вы успели взяться за это дело?

– Я с ним поговорила. Он отказывается покидать дом. Сказал, что чем-то очень занят. Я организую наблюдение.

– Отлично. Как ты, возможно, догадываешься, ты мне не просто приглянулась. Я под большим впечатлением, фрёкен Гране. Разве таким, как ты, не следует работать в «Голдман Сакс»[35]35
  «Голдман Сакс» (Goldman Sachs) – один из крупнейших в мире коммерческих банков.


[Закрыть] и получать миллионы?

– Не в моем вкусе.

– И не в моем тоже. От денег я не отказалась бы, но это плохо оплачиваемое вынюхивание подходит мне больше… Итак, душенька, дело обстоит следующим образом. По нашей части ничего особенно важного тут нет, что я, кстати, считаю ошибочным выводом. Не только потому, будто уверена, что эта группировка представляет угрозу национальным экономическим интересам. Я думаю, здесь имеются еще политические привязки. Русский компьютерщик, о котором я упоминала, по имени Анатолий Хабаров, имеет отношение к печально известному члену русской Думы Ивану Грибанову, крупному акционеру «Газпрома».

– Понятно.

– Но это пока в основном отдельные ниточки, и я потратила много времени, пытаясь раскрыть личность их лидера.

– Того, кого называют Танос?

– Или ту.

– Ту?

– Да, хотя я, вероятно, ошибаюсь. Криминальные группировки такого типа ведь обычно используют женщин, но не выдвигают на руководящие позиции, да и этот персонаж чаще всего упоминается как он.

– Что же тебя заставляет думать, что это все-таки может быть женщина?

– Можно сказать, какое-то почтение. Об этом человеке говорят так, как мужчины во все времена говорили о женщинах, которыми они восхищаются и которых желают.

– Значит, присутствует красота…

– Похоже на то. Но, возможно, я просто почуяла легкую гомосексуальную эротику, а уж кто бы порадовался больше меня, если бы русские гангстеры или вообще русские руководители уделяли этой дисциплине побольше внимания…

– Ха, точно!

– Но на самом деле я упоминаю об этом только для того, чтобы у тебя был шире обзор, если эта неразбериха попадет к тебе в руки. Понимаешь, там замешаны кое-какие адвокаты. Ведь они всегда присутствуют. С помощью хакеров можно воровать, а с помощью адвокатов – легализовать кражу… Как там сказал Бальдер?

– Мы равны перед законом, если одинаково расплачиваемся.

– Именно, сейчас тот, кто имеет средства на хорошую защиту, может присваивать все, что угодно. Тебе, конечно, известны юридические противники Бальдера, вашингтонское бюро «Дакстоун & Партнер».

– О, да.

– Тогда ты знаешь, что к ним обычно обращаются технологические фирмы, которые хотят засудить изобретателей и рационализаторов, надеющихся получить небольшое вознаграждение за свои творения.

– Конечно, знаю – еще с тех пор, как мы разбирались с процессами изобретателя Хокана Ланса.

– Тоже жуткая история. Но самое интересное, что бюро «Дакстоун & Партнер» встречается в тех немногих переговорах этой криминальной группировки, которые нам удалось отследить и прочесть; правда, оно там именуется Д.П. или даже просто Д.

– Значит, «Солифон» и эти негодяи используют тех же юристов?

– Похоже, что да. Мало того, сейчас «Дакстоун & Партнер» открывают офис в Стокгольме, и знаешь, как мы об этом узнали?

– Нет, – ответила Габриэлла, чувствуя нарастающий стресс.

Ей хотелось поскорее закончить разговор и заняться организацией полицейской охраны для Бальдера.

– В результате наблюдения за группировкой, – продолжала Алона. – Об этом случайно обмолвился Хабаров, что указывает на их тесную связь с бюро. Группировка знала об открытии офиса еще до официальной информации.

– Неужели?

– Да, и в Стокгольме «Дакстоун & Партнер» объединятся со шведским адвокатом по имени Кенни Брудин, который раньше специализировался на уголовных делах и известен тем, что слишком сближался со своими клиентами.

– Помимо всего прочего, существует классическая фотография, просочившаяся в вечернюю прессу, где Кенни Брудин развлекается со своими бандитами и лапает какую-то девочку по вызову, – сказала Габриэлла.

– Я ее видела, и думаю, что если вам тоже захочется познакомиться с этой историей, то лучше всего начать с мистера Брудина. Как знать, может, он является связующим звеном между финансовыми магнатами и этой группировкой…

– Я погляжу, – ответила Габриэлла. – Но сейчас мне надо заняться кое-чем другим. Мы наверняка еще созвонимся.

Потом она позвонила дежурному Отдела личной охраны. В этот вечер им оказался не кто иной, как Стиг Иттергрен, что не облегчало дело. Шестидесятилетний Иттергрен был человеком корпулентным, в меру пьющим и больше всего любил играть в карты и раскладывать пасьянс в Интернете. Его иногда называли «Господин Ничего Невозможно», поэтому Габриэлла объяснила ситуацию максимально солидным голосом и потребовала, чтобы профессору Франсу Бальдеру из Сальтшёбадена как можно скорее предоставили телохранителей. Стиг Иттергрен привычно ответил, что это будет очень трудно и, скорее всего, невозможно, а когда она парировала, сказав, что это приказ руководителя СЭПО, он пробормотал нечто вроде «злобная сучка».

– Этого я не слышала, – сказала она. – Но смотрите, чтобы никаких задержек.

Без задержек, разумеется, не получилось, и в ожидании Габриэлла, нервно постукивая пальцами по столу, искала информацию о «Дакстоун & Партнер» и обо всем, что рассказала ей Алона. Тут-то у нее и возникло ощущение чего-то тревожно знакомого.

Но ничего толком не прояснялось, и прежде чем она успела до чего-нибудь додуматься, ей действительно перезвонил Стиг Иттергрен, и, естественно, оказалось, что никто из Отдела личной охраны не доступен. Он сказал, что в этот вечер у них необычно много хлопот с королевской семьей – там какой-то цирк вместе с норвежским кронпринцем и его супругой, да еще председателю партии «Шведские демократы» запустили в волосы мягким мороженым, а охранники не успели вмешаться, и поэтому пришлось усилить охрану на его следующем выступлении в Сёдертелье[36]36
  Сёдертелье – пригород Стокгольма.


[Закрыть].

Вместо своих сотрудников Иттергрен откомандировал «двоих потрясающих парней из полиции», которых зовут Петер Блум и Дан Флинк, и Габриэлле пришлось удовольствоваться этим, хотя имена Блум и Флинк вызвали у нее ассоциацию с Клингом и Клангом из «Пеппи Длинныйчулок», и на мгновение ее охватили дурные предчувствия. Затем она разозлилась на себя. Как типично для ее снобистского воспитания судить людей по их именам! Ей скорее следовало бы больше волноваться, зови их Юллентофс или как-нибудь в этом роде. Тогда они наверняка оказались бы мягкотелыми выродками. «Все будет хорошо», – подумала Габриэлла, отбросив опасения.

Она продолжила работу. Ночь ей предстояла длинная.

Глава 9

Ночь на 21 ноября

Лисбет проснулась, лежа наискосок в большой двуспальной постели, и поняла, что ей сейчас снился отец. Ее, словно плащом, накрыло ощущение чего-то угрожающего. Но тут она вспомнила вечер накануне и сообразила, что с таким же успехом это может быть химическая реакция в организме. Чувствуя тяжелое похмелье, Саландер встала и на подкашивающихся ногах пошла в огромную ванную комнату, с джакузи, мрамором и прочим кретинским люксом, уверенная в том, что ее вырвет. Однако ничего такого не произошло, и она, тяжело дыша, опустилась на пол.

Через некоторое время Лисбет встала и посмотрела в зеркало – зрелище было не слишком вдохновляющим. Глаза налиты кровью. С другой стороны, шел только первый час ночи – значит, она проспала не более нескольких часов. Саландер достала из шкафчика в ванной стакан и наполнила его водой. Но в тот же миг на нее нахлынули воспоминания из сна, и она, стиснув стакан, раздавила его и поранила руку. Кровь закапала на пол, Лисбет выругалась и поняла, что едва ли сможет снова уснуть.

Не попробовать ли ей взломать скачанный накануне шифрованный файл? Нет, бесполезно, по крайней мере, сейчас. Вместо этого она, обмотав руку полотенцем, подошла к стеллажу, достала новое исследование физика из Принстонского университета, Джулии Таммет, описывающее коллапс крупной звезды и ее превращение в черную дыру, и улеглась с книгой на красном диване возле окна с видом на Шлюз и залив Риддарфьерден.

Начав читать, Лисбет почувствовала себя немного лучше. Правда, с обеих сторон полотенца капала кровь, а голова не переставала болеть. Однако молодая женщина все глубже погружалась в книгу, делая временами пометки на полях. Собственно говоря, ничего нового для нее тут не было. Она лучше большинства людей знала, что жизнь звезды поддерживают две противоборствующие силы: ядерные взрывы у нее внутри, позволяющие ей расширяться, и гравитация, сжимающая ее. Лисбет рассматривала это как эквилибристику, затяжную борьбу, долгое время равную, но в конце концов, когда ядерное топливо истощается и взрывы ослабевают, неизбежно обретающую победителя.

Когда сила притяжения берет верх, небесное тело сжимается, подобно выпустившему воздух шару, и становится все меньше и меньше. Карл Шварцшильд еще во время Первой мировой войны с невероятной элегантностью, сформулированной в формуле:

2GM

rsch = с⁹,

где G – гравитационная константа, описал стадию, когда звезда настолько сжимается, что ее не может покинуть даже луч света, а при таком положении обратного пути уже нет. В подобной ситуации небесное тело обречено на коллапс. Все его атомы тянутся внутрь, к сингулярной точке, где заканчиваются время и пространство, а возможно, происходят еще более странные вещи – вкрапления чистой иррациональности прямо посреди подчиняющейся законам Вселенной.

Эта сингулярность, которая, пожалуй, является скорее не точкой, а неким событием, конечной станцией для всех известных физических законов, окружается «горизонтом событий» и вместе с ним образует так называемую черную дыру. Черные дыры Лисбет нравились. Она чувствовала с ними родство.

Тем не менее ее, как и Джулию Таммет, в первую очередь интересовали не сами черные дыры, а создающий их процесс, и главным образом – тот факт, что коллапс звезд начинается в широченной части Вселенной, которую мы обычно объясняем с помощью теории относительности Эйнштейна, а завершается в исчезающем маленьком мире, подчиняющемся принципам квантовой механики.

Лисбет продолжала пребывать в убеждении, что если ей только удастся описать этот процесс, она сможет объединить два несовместимых языка Вселенной: квантовую физику и теорию относительности. Но это наверняка было ей не по силам, как и этот проклятый шифр, и под конец ее мысли вновь обратились к отцу.

Когда она была маленькой, этот гад раз за разом насиловал ее мать. Насилие продолжалось до тех пор, пока мать не получила непоправимые увечья, а сама Лисбет в двенадцать лет не дала ему сдачи со страшной силой. В то время она понятия не имела о том, что отец являлся крупным беглым шпионом из советского военного разведывательного управления, ГРУ, и уж тем более о том, что его любой ценой защищает особый отдел СЭПО, так называемая Секция. Впрочем, она уже тогда понимала, что вокруг отца существует загадка, некая темнота, к которой никто не имел права приближаться или даже указывать на ее существование. Это касалось даже такой простой вещи, как его имя.

На всех письмах и бумагах значилось: Карл Аксель Будин, и ожидалось, что все посторонние тоже будут звать его Карлом. Но семья на Лундагатан знала, что это фальсификация и что его настоящее имя – Зала, или, точнее, Александр Залаченко. Он был человеком, способным с легкостью запугивать людей до смерти и, главное, прикрытым мантией неуязвимости – по крайней мере, Лисбет воспринимала это так.

Еще не зная тогда его тайн, она все же понимала, что отцу все сходит с рук. Это являлось одной из причин того, что Залаченко всем своим поведением излучал мерзость и надменность. Он был личностью, до которой обычным путем не доберешься, и хорошо это сознавал. На других отцов можно было заявить в социальные службы и в полицию. А за спиной Залаченко стояли силы, занимавшие гораздо более высокое положение, и в сегодняшнем сне Лисбет вспомнился день, когда она нашла мать лежавшей на полу в бессознательном состоянии и решила обезвредить отца в одиночку.

Ее истинной черной дырой было это – и еще кое-что.

В 01.18 сработала сигнализация, и Бальдер резко проснулся. Неужели кто-то забрался в дом? Почувствовав необъяснимый страх, Франс вытянул в постели руку. Август лежал рядом с ним. Вероятно, мальчик, как обычно, потихоньку залез к нему и теперь беспокойно поскуливал, словно бы вой сирены проник в его сны. «Мой малыш», – подумал Франс. Затем он застыл. Неужели шаги?

Нет, ему наверняка просто почудилось. Кроме сигнализации, во всяком случае, ничего слышно не было, и он с беспокойством бросил взгляд на непогоду за окном. Ветер, похоже, разбушевался хуже, чем когда-либо. Волны в заливе бились в пристань и выплескивались на берег. Оконные стекла дрожали и прогибались от ураганного ветра. А не могли ли порывы ветра сами запустить сигнализацию? Может, все объясняется так просто?

Тем не менее, конечно, надо все проверить и при необходимости позвонить, чтобы вызвать подмогу, а также посмотреть, прибыли ли наконец организованные Габриэллой Гране охранники. Двое полицейских добирались к нему в течение нескольких часов… Просто смешно! Их все время задерживали непогода и ряд других приказаний: «Приезжайте и помогите то тут, то там!» Возникало то одно, то другое, и он был согласен с Габриэллой, что все это выглядело безнадежно непрофессионально.

Впрочем, с этим можно разобраться позднее. Сейчас необходимо позвонить. Проблема только в том, что Август проснулся или начал просыпаться, а значит, действовать надо быстро. Последнее, в чем Франс сейчас нуждался, это чтобы у Августа случилась истерика и тот бился всем телом об изголовье кровати. «Беруши, – вдруг осенило его. – Старые зеленые беруши, купленные в аэропорту Франкфурта…»

Франс взял беруши с ночного столика и осторожно вдавил их в уши сыну. Потом укутал его одеялом, поцеловал в щеку и провел рукой по копне вьющихся волос. Проверил правильность расположения воротничка пижамы и то, удобно ли голова лежит на подушке. Непостижимо! Франс боялся и, вероятно, спешил – или, по крайней мере, должен был бы торопиться. Тем не менее, ухаживая за сыном, он действовал неторопливыми движениями. Возможно, в критический момент в нем проявилась сентиментальность. Или ему просто хотелось оттянуть встречу с тем, что его ждало снаружи… На мгновение он даже пожалел о том, что у него нет оружия – правда, как им пользоваться, он все равно не знал.

Просто он, проклятый программист, на склоне лет обрел родительские чувства, только и всего. Ему не следовало ввязываться в эту кашу. Черт бы побрал «Солифон», и АНБ, и все криминальные группировки! Но теперь ему требовалось стиснуть зубы. Крадущимися, нетвердыми шагами Бальдер вышел в холл и первым делом, даже не бросив взгляда на дорогу на улице, отключил сигнализацию. Этот шум полностью вывел из равновесия его нервную систему, и во внезапно наступившей тишине он неподвижно стоял посреди холла, неспособный к каким-либо действиям. Тут у него зазвонил мобильный телефон, и хотя Франс подскочил от испуга, он был все же благодарен своей рассеянности.

– Да, – ответил он.

– Алло, это Юнас Андерберг, дежурный из «Милтон секьюрити». У вас всё в порядке?

– Что… да, думаю, в порядке. У меня сработала сигнализация.

– Я знаю. Согласно нашим инструкциям, вы должны в таких случаях спускаться в специальную комнату в подвале и запирать дверь. Вы в подвале?

– Да, – солгал Франс.

– Хорошо, очень хорошо. Вы знаете, что произошло?

– Отнюдь. Меня разбудила сигнализация. Я представления не имею, что заставило ее сработать. Не может ли это быть ураган?

– Едва ли… подождите минутку!

В голосе Юнаса Андерберга послышалась некоторая растерянность.

– В чем дело? – нервно спросил Франс.

– Похоже…

– Договаривайте, черт возьми! Мне страшно.

– Извините, успокойтесь, успокойтесь… я просматриваю записи с ваших камер, и, похоже, дело обстоит так…

– Как обстоит?

– Что к вам заходил визитер. Мужчина… да вы можете потом посмотреть сами – довольно высокий мужчина в темных очках и бейсболке обследовал ваши владения. Насколько я понимаю, он делал два захода, хотя, как я сказал… я обнаружил это только что. Чтобы сказать побольше, мне надо подробнее изучить записи.

– Что это за тип?

– Ну, послушайте, мне не так-то легко разобраться…

Юнас Андерберг, похоже, снова принялся изучать записи.

– Но возможно… не знаю… нет, мне не следует строить предположения на такой ранней стадии, – продолжил он.

– О, пожалуйста, скажите! Мне нужно что-то конкретное. Просто в качестве терапии.

– Ладно, тогда, по крайней мере, об одном обстоятельстве можно говорить с уверенностью.

– О каком?

– О его походке. Мужчина идет, как наркоман, как парень, только что принявший изрядную дозу наркоты. В том, как он двигается, присутствует нечто преувеличенно напыщенное и неестественное; это может указывать на то, что он обычный наркоман и мелкий воришка. С другой стороны…

– Да?

– Немного настораживает то, как хорошо он скрывает лицо. И потом…

Юнас опять умолк.

– Продолжайте!

– Подождите секунду.

– Вы понимаете, что я из-за вас нервничаю?

– Я не нарочно. Но погодите-ка…

Бальдер оцепенел. С подъездной дороги к его гаражу донесся звук мотора.

– …к вам гости.

– Что же мне делать?

– Оставайтесь там, где находитесь.

– О’кей, – сказал Франс и остался стоять, в более или менее парализованном состоянии, совсем не в том месте, где полагал Юнас Андерберг.

Когда в 01.58 зазвонил телефон, Микаэль Блумквист по-прежнему не спал. Но поскольку мобильный остался в лежащих на полу джинсах, ответить вовремя он все-таки не успел. К тому же номер не определился, поэтому Микаэль выругался, залез обратно в постель и закрыл глаза.

Нельзя допустить еще одну бессонную ночь. С тех пор, как Эрика около полуночи заснула, он лежал, вертелся и думал о своей жизни, в которой его почти все не удовлетворяло, даже отношения с Эрикой. Он любил ее на протяжении десятилетий, и она, судя по всему, испытывала к нему те же чувства. Однако теперь дело обстояло уже не так просто – возможно, Микаэль начал испытывать симпатию к Грегеру. Художника Грегера Бекмана, мужа Эрики, нельзя было назвать завистливым или мелочным. Напротив, заподозрив, что Эрике никогда не удастся забыть Микаэля или даже удерживаться от того, чтобы срывать с него одежду, Грегер не взвился до потолка или не пригрозил, что увезет жену жить в Китай. Он заключил с нею соглашение. «Ты можешь проводить с ним время при условии, что всегда будешь возвращаться ко мне». Так и повелось.

Они создали ménage а trois[37]37
  «Любовный треугольник» (фр.).


[Закрыть], нетрадиционное объединение, при котором Эрика в основном ночевала дома, в Сальтшёбадене, с Грегером, но иногда оставалась у Микаэля, на Бельмансгатан, и на протяжении многих лет Блумквист считал такое решение потрясающим – таким, к какому следовало бы прийти многим парам, живущим под гнетом единобрачия. Каждый раз, когда Эрика говорила: «Я больше люблю мужа, когда могу побыть и с тобою тоже» или когда Грегер на какой-нибудь коктейльной вечеринке по-братски обнимал его, Микаэль благодарил свою счастливую звезду за их договоренность.

Однако в последнее время он начал сомневаться. Возможно, потому, что у него вообще появилось больше времени для размышлений над собственной жизнью, и ему пришло в голову, что не все, называемое соглашениями, обязательно таковым является. Напротив, одна из сторон может своевольно добиться чего-то под видом общего решения, а в конечном счете оказывается, что кто-то страдает, несмотря на заверения в обратном. И, честно говоря, звонок Эрики Грегеру накануне поздно вечером был воспринят без бурных аплодисментов. Как знать, возможно, Грегер сейчас тоже лежит без сна…

Микаэль постарался заставить себя подумать о чем-нибудь другом. Даже попробовал немного помечтать. Помогало не слишком хорошо, и под конец он встал, полный решимости сделать что-нибудь путное: почему бы, например, не почитать о промышленном шпионаже или, что еще лучше, набросать альтернативный план финансирования «Миллениума»? Он оделся, уселся за компьютер и стал проверять почту.

Там в основном была, как обычно, разная чушь – правда, несколько писем придали ему немного сил. В них содержались слова поддержки в преддверии битвы с «Сернер» от Кристера, Малин, Андрея Зандера и Харриет Вангер, и он ответил на эти письма с большей жаждой борьбы, чем на самом деле испытывал. Затем Микаэль, без всякой надежды, проверил ящик Лисбет. И просиял: она ответила! Впервые за целую вечность подала признаки жизни:

Интеллект Бальдера вовсе не искусственный. А как в настоящее время обстоит дело с твоим собственным?

И что произойдет, Блумквист, если мы создадим машину, которая будет слегка шустрее нас самих?

Микаэль улыбнулся, вспоминая их последнюю встречу за чашкой кофе в кафе на Сант-Паульсгатан, и поэтому не сразу сообразил, что в ее привете содержится два вопроса, и в первом из них – маленькой научной подколке – присутствует, к сожалению, чуточка правды. В опубликованном им за последнее время в журнале действительно не хватало интеллекта и истинного фактора новизны. Как и многие другие журналисты, он просто работал, используя опробованные приемы и формулировки. Но тут уже ничего не поделаешь, поэтому ему больше захотелось поразмышлять над вторым вопросом Лисбет, над ее маленькой загадкой – и, прежде всего, не потому, что она его особенно заинтересовала, а поскольку ему захотелось написать в ответ что-нибудь остроумное.