Текст книги "Стинг. Сломанная музыка. Автобиография"
Автор книги: Стинг
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
В группе играют два человека, которые вскоре приобретут мировую известность как участники группы Cream: басист Джек Брюс и барабанщик Джинджер Бейкер. Кроме этого в ВИА есть и саксофонист Дик Хекстолл-Смит. Музыка жесткая и бескомпромиссная, не буду утверждать, что она мне очень нравится. Тем не менее складывается ощущение, что это тяжелая и серьезная музыка, которая позже станет предвестником хеви-метала, ее будут боготворить, а потом – над ней смеяться. Сам Грэхам Бонд вскоре увлечется оккультизмом и закончит жизнь под колесами поезда лондонского метро.
Кроме этого в клубе А Go-Go я видел Bluesbreakers Джона Мейолла. Не помню, кто из гитаристов, известных в будущем, играл в тот вечер. Точно не Клэптон, возможно, Питер Грин. Но самый запоминающийся концерт я увидел по ТВ.
Передачу Top of the Pops, выходившую в 19:30 каждый четверг, я просто обожал и смотрел почти с религиозным экстазом. Прошло уже практически сорок лет, а я как сейчас помню ведущего Джимми Сэвила возле списка двадцати самых популярных песен выпуска приблизительно 1966 года. Я по сей день могу спеть несколько строчек из каждой находившейся тогда в хит-параде песни. Но знание поп-музыки не подготовило меня к потрясению, которое я испытал, увидев выступление Джими Хендрикса.
Выступление Хендрикса на Top of the Pops в декабре 1966 г. изменило все. Своей элегантной и яростной игрой на гитаре он превратил старую фолк-песню Hey Joe в мощнейшую блюзовую композицию, его голос был сексуальным, слегка мрачноватым, а манера исполнения страстная и одновременно расслабленная. Группа в составе всего трех человек исполнила трехминутную композицию на одном дыхании. Мне кажется, что телезрители по всей стране просто обалдели.
Ни фига себе! Что это было?!
Спустя несколько дней после ТВ-выступления Хендрикс должен был играть в А Go-Go. В городе чувствовалось нечто особенное, молодежь не находила себе места в предвкушении шоу. Я еще слишком молод, чтобы меня пустили в клуб, но из-за высокого роста я выгляжу на все 18. Я взял в школу сменную одежду: джинсы Levi’s и белую рубашку Ben Sherman с пуговками на воротнике. Это самая красивая одежда, которая у меня есть, и в школьном пальто поверх нее я выгляжу вполне презентабельно. Я переодеваюсь в туалете на Центральном вокзале, стараясь не дышать. В кабинке стоит резкий запах мочи и безнадеги. Я переодеваюсь предельно медленно и аккуратно, чтобы не уронить одежду на грязный пол. На стене висит плакат министерства здравоохранения, предупреждающий об опасности венерических заболеваний. Я еще девственник. В нашей школе нет девочек, а во второй половине дня я долго еду домой на поезде и в автобусе, после чего надо делать уроки. Даже когда представляется редкая возможность пообщаться с девушками, я ужасно стесняюсь и не знаю, о чем с ними говорить. Кроме этого у меня уже есть страсть, отнимающая много времени, – музыка. Оставив рюкзак в камере хранения на вокзале, я быстрым шагом иду в сторону Перси-стрит, благодарно вдыхая прохладный воздух и предвкушая что-то исключительное.
Перед входом в клуб стоит длинная очередь. Я становлюсь в ее конец и жду. Скорее всего, я один из самых молодых в этой очереди, но из-за моего роста трудно об этом догадаться. В очереди в основном парни, некоторые из них денди в афганских кафтанах, полуботинках из замши и с висячими усами а-ля Запата. Все девушки в одном стиле: пробор посредине, волосы, спадающие на черные кожаные куртки или пальто. Все ведут себя очень сдержанно, словно собрались на высококультурное мероприятие. Хендрикс дает два выступления с небольшим перерывом между ними. Мне удается попасть на первое, и это большая удача, если бы я попал на второе, то не смог бы объяснить родителям свое позднее возвращение. Они понятия не имеют, где я, и у меня нет никакого желания им рассказывать. Важнейшим преимуществом моей отстраненности и закрытости является то, что мне вообще не надо ни в чем объясняться родителям, которые практически полностью оставили меня в покое. Помещение клуба очень небольшое, и я становлюсь где-то посредине между сценой и противоположной стеной. Сцену прекрасно видно. Концерт, как обычно, не начинается вовремя. Все терпеливо ждут.
Есть такая присказка: «Если ты помнишь шестидесятые, то тебя тогда не было».
В принципе, то же самое можно сказать и про это выступление. Jimi Hendrix Experience – это волна оглушающего звука, которая бьет по голове и не поддается никакому анализу. Помню какие-то отрывки песен Hey Joe и Foxy Lady, но в целом концерт запомнился виртуозностью исполнения, убийственной громкостью, прической афро, дикими одеждами и нагромождением колонок Marshall. Я впервые в жизни увидел черного. Помню, что Хендрикс пробил грифом гитары дырку в штукатурке на потолке и на этом концерт был окончен.
В ту ночь я лежу в кровати, в ушах гудит, а в голове устойчивое ощущение, что мое мировоззрение сильно изменилось.
Я выполнял домашние задания, но не перенапрягался. Единственное, чем мне хотелось заниматься в жизни, – это играть на гитаре и слушать пластинки. Я бесконечно слушал Дилана и запомнил массу текстов его песен, от The Lonesome Death of Hattie Carroll до Gates of Eden. Мне понравился джаз.
В школе я подружился с несколькими парнями постарше, которым импонировало мое серьезное увлечение музыкой. Один из них дал мне послушать два альбома Thelonious Monk – Monk Live at Olympia in Paris и Monk Solo. Сперва меня очень смутила завернутая сложность мелодий и насыщенность вплетенных в нее гармоний, но я подозревал, что в музыку надо внимательно вслушаться, особенно если в ней «зарыто» что-то серьезное. Я слушал и слушал. Я поступал точно так же, как с книгами, которые мне давала бабушка, или как учился играть на гитаре, – самостоятельно и решительно. Мой подход не был интеллектуальным, я брал чистым упорством. Я приходил домой из школы, ставил на вертушку пластинку Monk’а, начинал делать уроки и вслушивался в музыку, решая какую-нибудь сложную геометрическую задачу. Когда я услышал композиции Майлза Дейвиса и Джона Колтрейна, то понял, что эти музыканты исследовали глубины человеческого понимания точно так же, как физики в звуковой лаборатории.
Я не уверен в том, что мог бы даже минимально понять такую музыку, если бы не вложил в ее прослушивание время и энергию. Я отнюдь не джазовый музыкант, но инвестировал достаточно сил для того, чтобы понимать такую музыку и найти общий язык с теми, кто ее играет.
К 1967 году мои родители скопили достаточно денег для переезда в почти отдельно стоящий дом поблизости от побережья в местечке Тайнмут, всего в нескольких километрах вниз по реке от Уолсенда. Вот уже много лет они каким-то чудом умудряются оставаться вместе, то есть живут под одной крышей. О разводе для таких людей, как мы, ни в социальном, ни в финансовом смысле не может быть и речи. В принципе, хорошо, что нам не пришлось переживать тектонические разломы развода, но, с другой стороны, я настолько устал от постоянного напряжения в доме, что иногда хочется, чтобы это все раз и навсегда закончилось.
Я слишком неуклюжий и стеснительный, чтобы хорошо играть в футбол, но я умею быстро бегать. Ни в одной из школ, в которых я учился, никто не пробегал 100 метров быстрее, чем я. У меня крепкие кости и сильные мускулы от работы с отцом и, конечно, от бесплатного молока.
Летом 1967 года меня отправляют в Ашингтон на чемпионат графства Нортамберленд. Мне шестнадцать лет. Это самое ответственное соревнование за всю мою жизнь. Помню, как я волновался в ожидании выстрела стартового пистолета. Какими ужасными были секунды между командами. «На старт…» Я уперся шиповками в землю, проверяю расстояние между левым коленом и кончиками пальцев. «Приготовились…» Проходит вечность, и я поднимаю голову и смотрю в длинный туннель, заканчивающийся финишной прямой. Выстрел!
В тот вечер я возвращаюсь домой раскрасневшийся и гордый своей победой. Я выиграл забег и сообщаю об этом отцу, который встает с дивана после дневного сна. «Очень хорошо, сын», – бормочет он и уходит на кухню за чашкой чая. Сначала я пытаюсь прийти в себя, потом начинаю на него злиться. Он слишком погружен в свое собственное несчастье, чтобы разделить радость моего успеха или гордиться тем, что он сам помог создать. Его гордость мной будет продолжать безмолвно затвердевать костями его грусти. Я понял это только сейчас.
Моя карьера бегуна заканчивается тем же летом, когда я проигрываю в начальных раундах национального турнира. Я разочаровался в этом виде спорта и утешаю себя тем, что в спринте нет ни стратегии, ни тактики. Ты или родился с правильными «беговыми» мускулами, или нет. Добиться успеха непросто, но так же непросто побороть страх провала.
Я начинаю себя накручивать, что уже больше не буду ждать от отца внимания, и тем не менее огромная часть моей жизни была безрезультатной попыткой добиться его одобрения и признания. Могу сказать так. Мой желудок может быть бесконечно полон, но вот что интересно: неужели я всегда буду чувствовать себя голодным?
Мне не по душе новый дом с его намеком на виллу среднего класса. Вокруг есть сад, который очень нравится отцу. Правда, теперь, чтобы доехать до Уолсенда, ему надо вставать раньше… Отец строит в саду, как он утверждает, «оранжерею», хотя на самом деле это банальный сарай с окнами. В этом сарае он проводит большую часть свободного времени вместе с пауками и понурыми кактусами.
Мать по-прежнему уезжает в неизвестном направлении по четвергам, предположительно к Нэнси, и никто ничего не говорит по этому поводу. Стены нашего дома слишком тонкие, чтобы устраивать скандалы. Мы словно семья, вступившая в орден католических монахов и замуровавшая себя в собственном молчании. Не думаю, что я – хороший старший брат. Уверен, что мои брат и сестра также мало что понимают в сложившейся ситуации, но когда я нахожусь дома, то чувствую себя эмоционально пустым. Я их очень люблю, и они, как мне кажется, любят меня, но я не проявляю никакого интереса к их жизни и не рискую демонстрировать какие-либо чувства. Они наверняка считают, что я – сухарь или холодный и бесчувственный, как рыба. Я понятия не имею, что они знают и как много готовы терпеть. Мы с братом делим спальню, из которой видно море. Однако, чтобы его увидеть, нужно забраться на шкаф и посмотреть за крыши соседних домов, и где-то вдалеке будет виднеться серая полоска Северного моря. Я стараюсь как можно меньше бывать дома, целыми днями бродя по пляжам от Тайнмута до Уитли-Бей и погружаясь в свои мысли.
Все чаще вечера я начинаю проводить в Молодежной христианской организации (прим. пер.: YMCA, англ. Young Men’s Christian Association – Юношеская христианская ассоциация) Уитли-Бей и знакомлюсь с двумя братьями, Кеном и Питом Бригхам. Кен, как и я, учится в средней классической школе в Ньюкасле. Он хороший музыкант и играет на пианино и гитаре. Пит на несколько лет старше нас, учится на повара и играет на басу. Он сам сделал свой бас. Это функциональный и пригодный к делу инструмент, при этом не страшный на вид. Пит объясняет мне электронные тайны ординарной намотки звукоснимателя, математику длины звукоряда и расстояний между ладами на грифе. Это – мое первое знакомство с басом. До этого я не особо интересовался этим инструментом, считая, что хочу играть на соло-гитаре, потому что в состоянии неплохо имитировать игру Хендрикса. Эту способность я регулярно демонстрирую молодым музыкантам, собирающимся почти каждый вечер в музыкальной комнате Молодежной христианской организации. Да, я тот самый чувак, который умеет играть Purple Haze и показывает это при каждом удобном случае. Вот так постепенно начинает складываться моя репутация. Как играть рифф из этой песни Хендрикса, я показываю не меньше чем половине ребят, которые появляются в МХО.
Один из них – Кит Галлахер, который позже будет свидетелем на моей свадьбе, а затем я – на его. Кит станет моим другом на всю жизнь, а также одним из тех, кто поддержит мои музыкальные начинания на самой ранней стадии. Именно благодаря его энтузиазму я постепенно начну верить в то, что могу стать хорошим музыкантом, и в то, что моя мечта может стать реальностью.
Кит – человек практического склада характера. Он проходил практику в инженерной компании в Ньюкасле и теперь учится в вечерней школе. У него хватит сил и терпения получить хорошее образование, диплом и в конце концов стать ведущим инженером-консультантом. Мой путь к успеху будет более сложным, чем у него, но уже на ранней стадии знакомства мы понимаем, что у нас много общего. Как минимум желание убежать из наглухо закрытого мира наших родителей. Мы гуляем вдоль моря, разговариваем и мечтаем иногда до самого раннего утра. Кит был первым человеком, которому я сыграл свои первые песни. Возможно, первые написанные мной песни оказались не самого лучшего качества, но он поддерживает меня и говорит, чтобы я продолжал. (Не так давно он напомнил мне, что одна из моих самых первых песен была написана про цветок в пустыне. Я уже совершенно позабыл об этой композиции и спустя тридцать пять лет записал песню Desert Rose, которая разошлась тиражом более миллиона экземпляров. Даже сейчас мне кажется удивительным, что такая личная вещь, как песня, может стать общественным достоянием, но, быть может, единственное, что для этого нужно, – это поддержка другого человека, который советует тебе не сдаваться, а продолжать писать.)
Если Кит стал моим Свенгали [персонаж романа Джорджа Дюморье «Трильби»], то младший из братьев Бригхам, Кен, – моим учителем. Вместе мы разучиваем разные песни, например The Stumble и Hide Away Фредди Кинга, и играем их бесконечное количество раз, до посинения. Пит играет на басу, мы с Кеном – на соло-гитарах. Нам нравится блюз. Мы смотрим выступления Питера Грина (Fleetwood Mac), Стэна Уэбба (Chicken Shack) и Джона Мейолла (Bluesbreakers). Мы мечтаем, что рано или поздно станем блюзовыми музыкантами. Если мы не репетируем в МХО, то играем в спальне Кена, живущего на чердаке старого викторианского здания на берегу моря. Однажды вечером у Пита было запланировано свидание и он не мог играть с нами. Тогда я вызвался сыграть на басу вместо него, а Кен взял в руки соло-гитару.
Вначале мне было дико непривычно. Басовая гитара чувствуется в руках как-то странно, потому что я привык к обычной, которая меньше размером, у нее куда короче гриф. Бас – инструмент массивный и лежит в руке как ружье. Во всем его внешнем виде проглядывает тихая красота. Бас – основа гармонии, базис, на котором строится композиция. Когда мы играли вместе с Кеном, я понял, что все сыгранное им в плане гармонии определялось нотами на басу. Если нам требовалось сыграть верхние части тона «до», то у него получался аккорд «до» только тогда, когда я играл его на басу. Постепенно у меня в голове начал зарождаться план. Весьма туманный, но тем не менее план. Я стал прозревать, что бас, пусть и не самый привлекающий к себе инструмент, может подойти мне по складу характера, весьма сдержанного и закрытого. И подойти едва ли не больше, чем гитара. Я буду стремиться к тихому героизму, буду таким же стоиком и приземленным человеком, как мой отец. У меня будут самые незатейливые и скрытые, но вполне реальные амбиции, и для достижения своих целей я буду настойчиво трудиться с нуля. Я подавлю желание блистать, я буду действовать постепенно, но настойчиво, так как подозреваю, что мне предстоит долгое путешествие.
Думал ли я о том, что стану известным музыкантом? Тогда я даже не был членом музыкальной группы. Я заканчивал среднюю классическую школу, и мне предстояли выпускные экзамены. В последний и самый важный год обучения я не вкладывался в учебу, а достаточно бездумно и беззаботно проводил время. Будущее в науке казалось мне такой же фантазией, как и будущее в музыке. Я играл на гитаре, слушал музыку, по вечерам болтался в аркадах развлекательно-игровых автоматов Spanish City в Уитли-Бей. Я был не единственным учеником выпускного класса, который несерьезно относился к выпускным экзаменам. Точно так же несерьезно отнеслись к ним два моих приятеля Пол Эллиотт и Хью Макбрайд.
Пол был очень хорошим барабанщиком и, помимо Кита, одним из тех, кто верил в меня или, по крайней мере, в меня как музыканта. Пол полон заразительного энтузиазма, но у него есть одна проблема – он не в состоянии выйти из тени своего успешного и богатого отца. Говорят, что ему все дается на блюдечке с голубой каемочкой, но я знаю, что он пытается построить что-то свое вопреки своему достаточно привилегированному положению. Видимо, даже у детей из богатых семей может не быть счастливого детства, и Пол регулярно напивается, как только представляется такая возможность. Я тоже часто «подлечиваюсь» алкоголем, но делаю это не так последовательно и основательно, как Пол. Я уже блюю дальше, чем вижу, стоя на улице у паба, а он все еще сидит в заведении и радостно делает очередной заказ.
Хью – старший сын в многодетной ирландской семье. Он невообразимо красив, у него синие глаза и точеные черты лица, словно у кинозвезды. Хью очаровательно близорук, но при этом отлично играет в футбол и возглавляет ученический совет школы. Хью, как и Пол, может много пить, и при этом его дружелюбный характер нисколько не меняется.
На следующий день после экзаменов мы голосуем на Вест-роуд по направлению из Ньюкасла, стоя на расстоянии сотни метров друг от друга. За спиной каждого рюкзак со спальником и сменной одеждой. Мы договорились встретиться в городе Странрар, откуда на пароме поплывем в Северную Ирландию.
Спустя три недели, в полночь, мы стоим на поле для гольфа, расположенном в графстве Даун на северо-востоке Ирландии. Мы будем спать в спальниках под открытым небом. Американцы вот-вот высадят астронавтов на Луну, а мы едва стоим на ногах. Мы жутко напились. Вместе с Хью мы вынесли Пола из паба и донесли до поля для гольфа, уронив его всего один раз.
Мы путешествовали автостопом, спали на скамейках в парках, в полях, с большим дискомфортом пару ночей провели на пирсе в порту Дун-Лэаре. За год до этого мы втроем автостопом добрались до небольшого курортного городка Полперро в графстве Корнуолл и провели там все лето в здании без крыши на вершине горы. Мы планировали послушать Дилана на фестивале на острове Уайт, но так туда и не добрались, хотя все равно прекрасно провели время.
Мы ловили машины каждый по отдельности, как профессионалы (никто никогда не возьмет на борт сразу трех парней), заранее договорившись, что встретимся вечером в следующем крупном городе. Передвигались на запад в сторону Лимерика и Керри. Однажды около города Трали меня берет на борт фермер. Он был в стельку пьян, и на заднем сиденье его машины в корзине лежало несколько поросят. Он говорит мне, что единственное, что дали ирландцам англичане, это сифилис. Я отвечаю, что для танго обязательно два человека, точно так же, как и для любой сделки. Фермер говорит, что я тот еще шутник.
Вместе с Полом и Хью мы добираемся до городка Дингл на юго-западе Ирландии. Каждый вечер мы напиваемся пивом с Bushmills и спим где придется. Это просто чудо, что за три недели нас ни разу не арестовали. Пьяные в дым, мы забираемся на гору Морн, потом едем на север и в Ларне садимся на паром в Англию.
Мы стоим на поле для гольфа в свете полной луны. Клянусь, я вижу, как космонавты ходят по Луне. Маленький шаг для них, гигантский шаг для нас.
После возвращения из Ирландии я получаю по почте коричневый конверт с результатами моих выпускных экзаменов. Я не вскрываю конверт в течение пары дней, но потом все-таки решаюсь. На небольшом листе бумаги написано, что у меня есть три попытки пересдать английский, географию и экономику. Что ж, по английскому у меня не худшая оценка, но вот остальные точно не откроют мне двери высших учебных заведений. В вуз я смогу попасть как минимум после двух пересдач. Я отказываюсь от этой затеи и становлюсь совершенно свободным, то есть начинаю плыть по течению.
В последующие шесть месяцев я меняю пять или больше мест работы. Сперва я устраиваюсь кондуктором автобуса. Увольняюсь, подаю на пособие. Потом нанимаюсь на стройку. Близится зима, и мы устанавливаем фундамент для ТРЦ в Байкере. В мой первый рабочий день мама неожиданно подложила мне свинью. Накануне вечером она предложила мне взять с собой сэндвичи, чтобы я мог перекусить во время обеденного перерыва. Утром я забираю подготовленный ею пластиковый контейнер Tupperware. Работа в первой половине дня прошла спокойно. Я умею пользоваться лопатой и киркой, но хочу водить самосвал. У водителя самосвала самая лучшая работа на свете – он, грея руки от работающего мотора, ждет, пока машину загрузят, потом, как король, отъезжает в облаке дизельного дыма, пытаясь привлечь внимание девчонок в офисах на другой стороне улицы. Я хочу такую работу.
Настало время обеда, и двадцать рабочих набиваются в бытовку на краю стройки. Строители, здоровенные мужики, достают свои бутерброды размером с кирпич, чтобы после еды закурить и начать читать Mirror, The Sun или Sporting Life, попивая чай из термосов и отпуская грубые шутки. В бытовке дым коромыслом из побитой железной урны, использующейся как пепельница. Я новенький, поэтому тихо сижу в углу. Хочется есть, и замерзшими пальцами я снимаю крышку с контейнера Tupperware и тут же в ужасе закрываю. Моя любимая мама наделала мне маленьких бутербродов с огурцом, которые наверняка пришлись бы к месту в доме викария, пригласившего на чай нескольких прихожан, но не в этом дантовском инферно. Такие бутерброды – все равно что появиться в бытовке с розовой татуировкой и жемчужными серьгами.
«Чё такое?» – спрашивает меня один из строителей.
«Чё-то не голоден», – отвечаю я весьма неубедительным тоном.
С тех пор я сам собираю себе обед.
Проходит несколько недель. Вместе с парнем приблизительно моего возраста я рою канаву в беспросветной глине. Холодно, мерзко, спина болит, и кожа на ладонях пошла волдырями. Когда прораб куда-то отошел, мы начинаем говорить об образовании. Он ушел из обычной школы в возрасте пятнадцати лет. Когда юноша не работает на стройке, то сидит на пособии.
«Моя жизнь – гребаный спектакль, – говорит он и плюет на ладони. – А твоя?»
У меня нет желания рассказывать ему всю историю своей жизни, но он был откровенен, и я должен ответить той же монетой.
«Я семь лет учился в средней классической школе…» Своим тоном я хочу показать, что это была тоска зеленая, что, в общем-то, недалеко от истины. Впрочем, у него другое мнение.
«Так какого хера ты здесь делаешь?» – спрашивает он.
«В смысле? – переспрашиваю я. – Я что, свою норму не тяну?»
«Я не об этом, – отвечает он. – Ты нормально пашешь, просто тебе совершенно не обязательно быть здесь. Ты можешь найти работу поинтереснее».
Я не спорю и продолжаю копать канаву в бесплодной глиняной земле. Спустя несколько дней меня переводят на самосвал, но погода портится, и многих из нас, включая меня, увольняют за два дня до Рождества. Ну и пусть.
По субботам я обычно хожу на танцы в огромный, выкрашенный белой краской клуб Plaza, расположенный у побережья. Именно здесь за двадцать лет до этого повстречались мои родители. Читатель может подумать, что я должен обходить стороной это место, но все совсем не так. Я прихожу сюда не для того, чтобы знакомиться с девушками, а ради выступлений музыкальных групп. За вечер обычно выступает три местных группы, которые играют абсолютно отбитый винегрет из психоделики, соул-классики Motown и длиннющие 12-тактовые блюзы с самыми бездарными из возможных барабанными соло… За вечер я приглашаю пару девушек на танец, просто для разнообразия. Но чаще всего общение с ними – это просто потеря времени. Я приглашаю, они односложно соглашаются и чаще всего игнорируют меня на протяжении всей песни. Смотря в потолок, сердито косятся на старающихся подавить смех подружек, проверяют, лежат ли на месте их сумки. В общем, смотрят куда угодно, но только не на меня. Меня это расстраивает, я им совершенно безразличен.
Когда все мои попытки идут прахом, в качестве запасного варианта всегда есть простенькие девушки. Их обычно игнорируют, выбирая более красивых, и они часто очень рады приглашению на танец. С ними гораздо веселее, потому что, в отличие от своих красавиц-подруг, этих занятых собой девственниц, танцующих вокруг своей лежащей на полу сумки, у простеньких девушек есть характер.
Той зимой я часто общаюсь с красивой девушкой по имени Мэйвис. У нее хорошее чувство юмора и любопытный взгляд на мир, который никак не связан с ее косметичкой и зеркальцем. Мэйвис умеет открывать бутылку пива зубами. Понятное дело, я влюбился. Мы проводим вместе несколько блаженных недель, потом она уезжает к сестре в Лондон, мы несколько месяцев переписываемся, потом наша связь прерывается.
Моей первой настоящей девушкой была Дебора Андерсон. Мы познакомились с ней на дабл-дейте – двойном свидании двух пар, на которое я пришел с приятелем по Молодым христианам Джоном Мэджином. Я положил глаз на ее подружку, которая весь вечер сморкалась в мокрый платок. Джону в тот вечер удача тоже не улыбнулась. Спустя неделю мы снова встретились в пабе, и получилось так, что в моих объятиях оказалась Дебора, а Джон поплелся домой в одиночестве.
Дебора – настоящая красавица, высокая и застенчивая. Она немного сутулится, потому что стесняется своего роста. У нее длинные худые ноги, темные волосы и голливудская улыбка. Несмотря на странное начало наших отношений, мы без ума друг от друга с первой минуты. Всем, кто видит нас вместе, становится очевидно, что мы влюблены. Мы исследуем тела друг друга и, как дети, в темноте обещаем, что всегда будем вместе, подкрепляя эти слова безмолвными движениями губ и рук в попытке поймать и удержать будущее. Мы заключили молчаливый контракт о том, что идем на сексуальный риск, а после лелеяли нашу страсть, купаясь в ощущении опасности, новизны и желания. Наша невинность была как воспоминание о рае, потеря невинности произошла у меня достаточно поздно, отчего все это ощущалось более остро. Моя мама, неисправимый романтик, видит в нас с Деборой ту идеализированную картину любви, о которой мечтала, но которой не получила. Она обнимает ее, как дочь, надеясь, что нас с ней ждет счастливое будущее. Возвращение к себе из дома Деборы вдохновит меня много лет спустя на написание песни со словами о том, что любовь – это ощущение потери чувства земного притяжения.
Дебора работает секретарем в адвокатской конторе в Ньюкасле. Кажется, у нее нет никаких амбиций, кроме как выйти замуж и жить семейной жизнью. Мы никогда этого не обсуждали, но так или иначе мысли о браке являются подтекстом всех отношений людей разных полов моего поколения и принадлежащих моему классу. Я буду поддерживать такое положение дел, но в душе считаю его пережитком прошлого. Мы переживем ложную беременность, а потом я сойдусь с дочерью директора школы, и спустя четыре года Дебора умрет. Мысли о ее смерти будут сопровождать меня всю оставшуюся жизнь…
Поработав кондуктором автобуса и строителем, я решаю устроиться на офисную работу. В помещении, каким бы оно ни было, не холодно, и такой карьерный рост будет приятен моей матери, а я могу делать вид, что в офисе я по полной использую свою «гениальную голову». В газете Evening Chronicle нахожу объявление: «Используйте свое образование, начните карьеру госслужащего». Красивым почерком пишу заявление и подаю его в Управление налоговых сборов. Обнаруживаю в гардеробе свой старый галстук, костюм «в елочку» и более или менее приличные ботинки. Причесываюсь и еду на поезде в Манчестер на двадцатиминутное собеседование, во время которого предстаю перед комиссией в составе нескольких мужчин средних лет, которые задают мне вопросы наподобие «А есть ли у вас хобби?».
Меня подмывает соврать и ответить, что я обожаю ловить рыбу на мух, но понимаю, что могу поставить себя в дурацкое положение, если спросят о том, сам ли я изготавливал свои блесны или в какой реке графства Нортамберленд лучше всего ловится форель. Я мог бы, конечно, ответить, что люблю музыку, но это скорее страсть, я бы не стал называть музыку своим хобби. Я отвечаю, что мое хобби – это ходьба.
«А куда и где вы ходите?»
«Ну… практически всегда и везде», – расплывчато отвечаю я.
«Полагаем, что на этой работе вам не придется много ходить, мистер Самнер».
«Думаю, да».
«А какие газеты вы читаете?»
Я вспоминаю, что нахожусь в Манчестере, поэтому говорю: «Guardian?» Несколько человек удивленно приподнимают брови, я решаю, что выбрал слишком левое издание и добавляю: «И еще…Telegraph».
«Очень сбалансированный выбор, мистер Самнер». Я чувствую, что они поняли, что я вру.
Если честно, мне кажется, что для получения этой работы было бы достаточно поднести зеркальце к моему рту, чтобы оно запотело и все поняли, что я жив. Другими словами, собеседование не было сложным.
«Так вот она, значит, какая, эта госслужба», – думаю я.
Я начинаю работать в налоговой. Для меня это всего лишь очередная работа, к которой не лежит душа. Я не обладаю необходимым багажом знаний, и мне даже близко неинтересно. Несмотря на то что госслужащего практически невозможно уволить, я делаю все возможное, чтобы создать такой прецедент. В моем лотке для входящей корреспонденции скапливается гора потрепанных и необработанных файлов, а вдоль стен офиса безмолвным криком отчаяния стоят шкафы с грустными налоговыми историями сотен тысяч людей. Меня не утешает даже то, что у всех тех, чьи налоговые дела я должен рассматривать, работа такая же бестолковая и беспросветно тоскливая, как и у меня. Я начинаю почти на час опаздывать на работу, мои ланчи становятся все дольше и дольше, и я всегда первым выбегаю из офиса в пять часов, после чего начинается моя настоящая жизнь – я хожу с Деборой на танцплощадки и в клубы слушать самые разные музыкальные группы. Мы идем на Рода Стюарта и The Faces в Mayfair, а в А Go-Go – на Fleetwood Mac, Джули Дрисколл и Брайана Огера. Сидя в автобусе, Дебора терпеливо выслушивает мои мечты, что я смогу стать профессиональным музыкантом, и бесконечные разглагольствования о сильных и слабых сторонах той или иной группы. На следующий день я снова окунаюсь в тоскливую реальность работы в налоговой.
Мой коллега, некий мистер Уилсон, проработавший тут более двадцати лет, рассказывает про Алана Прайса, который сидел ровно на моем месте незадолго до того, как обрел популярность в качестве клавишника Animals. Мистер Уилсон являлся хранителем традиций и истории отдела. Он любит подсматривать, как девушки достают из высоких шкафов коричневые и розовые папки с файлами, чтобы потом раздать их сидящим в большом зале сотрудникам. Под предлогом необходимости заточить карандаш он неизменно поворачивал стул так, чтобы ему были хорошо видны девушки, и как бы устремлял задумчивый взгляд на офисные просторы, когда милые, одетые в мини-юбки барышни привставали, чтобы дотянуться до верхних полок с файлами. Поскольку в рабочее время у меня в душе всегда царила тоска, я начал имитировать тщательно продуманную хореографию мистера Уилсона, состоявшую в повороте крутящегося стула, затачивании карандаша и задумчивом взгляде в пространство. Наверное, со стороны мы с ним были похожи на двух синхронных пловцов, бороздящих воды томительного вожделения. Девушки не укоряли нас за такой вуайеризм, потому что чувствовали себя так же тоскливо, как и мы. Парочка из числа этих офисных сирен были очень даже ничего, но я решил не поддаваться их чарам, чтобы не застрять в этом офисе на всю жизнь. Я не хотел превратиться во второго мистера Уилсона, намертво прикованного к своему рабочему столу, словно грустный Приап, навечно пойманный в храме чувственности.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?