Текст книги "Стинг. Сломанная музыка. Автобиография"

Однако у этой иссушающей душу работы оказалось одно преимущество – я понял, что мне надо собраться и найти способ развивать мои музыкальные амбиции за счет государственных субсидий. В 1970-е на студенческое пособие нельзя было шиковать, но этих денег вполне хватало на аренду квартиры, яичницу, и, может, оставалась еще пара фунтов на выпивку в недорогом пабе. А еще я смогу найти людей, с которымиеня объединяют общие интересы.

Проработав шесть месяцев в налоговой, я поступил в педагогический колледж северных графств, в котором осенью 1972 г. встречу бесцеремонного и откровенного уроженца Йоркшира, который со временем станет моим ментором, музыкальным учителем, партнером и соперником.

4

Джерри Ричардсон учился на курс старше меня. У нас с ним было много общего. Он, как и я, окончил среднюю классическую школу и мыкался на нескольких тупиковых работах. Джерри мечтал зарабатывать музыкой, но понимал, что ему надо на время прибиться к какому-либо учреждению, чтобы понять, как стать профессиональным музыкантом. Он родился и вырос в городе Лидс и еще в детстве научился играть на пианино. Оба его родителя были музыкантами. Как исполнитель Джерри гораздо круче меня. Нас объединяла страсть к музыке и отсутствие желания становиться учителем. Обучение в педагогическом колледже давало возможность (во всяком случае, в те годы) при минимальных затратах энергии и сил не умирать с голоду и использовать свободное время на занятия музыкой и выступления на публике.

Мы хотим выступать – и точка. Хотим зарабатывать на жизнь музыкой, и нам кажется, что если даже это не самое благодарное занятие на свете, то явно одно из самых завидных и благородных. Выступать на сцене каждый вечер – это верх романтики, или, по крайней мере, нам так казалось на тот момент. Джерри станет первооткрывателем, будет пробивать дорогу в волшебное царство клубов и кабаре, в которых можно выступать. Если ты умеешь играть в разных жанрах и стилях, то, возможно, войдешь в братство избранных, станешь музыкантом, аккомпанирующим певцам, жонглерам, стриптизершам, фокусникам и комикам. Наша с Джерри конечная цель была следующей – стать профессиональными, востребованными и гастролирующими музыкантами, достаточно натасканными, чтобы считаться универсалами. На мой взгляд, Джерри был очень талантливым и мог добиться поставленной цели. Я восхищался им.

Чтобы развиваться, в наши дни музыканту необходимо уметь читать ноты, каждый день репетировать, быть в курсе современной музыки, а также постигать ее тайны до самого последнего вздоха. Именно благодаря моему другу Джерри я понял роль музыканта, но, будучи очень скромным, он едва ли признает это.

За три года обучения в педагогическом колледже мы должны были стать музыкантами, а не учителями. Если этой мечте не суждено было осуществиться, то у нас была, по крайней мере, профессия, которая могла нас кормить. Главное, что мы имели шансы продолжить занятия музыкой. Рабочий день учителя не такой длинный, а каникулы – практически все лето, поэтому мы сможем продолжать играть до тех пор, пока нас не заметят. Мы превратимся из полупрофессионалов в настоящих асов и сможем зарабатывать в индустрии развлечений. Так мы тогда размышляли и планировали.

С Джерри мы познакомились в воскресенье зимой в фолк-клубе нашего колледжа. Репертуар клуба состоял из близких к оригиналу, но не вдохновляющих каверов на песни Ральфа Мактелла и Кэта Стивенса, а также слабых интерпретаций нескольких вещей Леонарда Коэна, лишенных огня и иронии оригинала.

В один прекрасный вечер я решаюсь выступить. Играю и пою песню Suicide Is Painless[16]16
  Чаще эта композиция называется I Wanna Be Like You. – Прим. пер.


[Закрыть] из телесериала «Чертова служба в госпитале Мэш», из диснеевского мультфильма «Книга джунглей», которую забавы ради слегка разбавляю несколькими ругательствами. Нелепый выбор песен и их исполнение привлекают внимание Ричардсона. Как настоящий уроженец Йоркшира, он не видит смысла себя сдерживать, особенно в ситуации, когда его продвинутый музыкальный вкус задевают какие-нибудь молодые олухи и записные самоучки, которые обычно и украшают сцену фолк-клуба. Следовательно, за Ричардсоном закрепляется репутация сурового критика, который за словом в карман не лезет.

Я закончил выступление, ко мне подходит Джерри. В одной руке у него бокал с пивом, в другой – сигарета. С бородой, как у настоящего учителя, и богемным прищуром, Джерри смотрит из-под сальной челки, как я укладываю свою драгоценную гитару в кофр.

«Ну, это было чуть более интригующе, чем обычное заунывное говно, которое здесь подают по вечерам в воскресенье», – заявляет он.

«Ага, спасибо». Я не очень понимаю, похвалил ли он меня или мне просто стоит радоваться, что он не разнес меня в пух и прах.

«Меня зовут Джерри, я – пианист. Подходи к стойке, я возьму тебе пинту».

«Спасибо».

С кофром в руке я следую за ним на некотором расстоянии.

«Ты нормально дал песню из M*A*S*H, – говорит он, повернувшись ко мне. – Давно играешь?»

«Да, уже некоторое время. На самом деле я басист».

Мы пробились сквозь толпу у стойки.

«Серьезно? А с кем играешь? Пожалуйста, две пинты особого, Кен».

«Да, в общем-то, ни с кем. С приятелями по школе».

«Сорок пенсов, джентльмены», – произносит бармен Кен.

«А ты знаешь каких-нибудь барабанщиков?» – спрашивает меня Джерри, хлопает себя по карманам в поисках денег и делает вид, что их не находит.

«Да, знаю», – отвечаю я и протягиваю руку за своим пивом.

Я не хочу напоминать Джерри, что он предложил заплатить за меня.

«Я играю с парнем, которого зовут Пол Эллиот. У него установка фирмы Slingerland».

Джерри кивает со знаем дела, и мы начинаем прихлебывать теплое пиво.

«У него есть свой микроавтобус», – добавляю я, стараясь звучать как настоящий профессионал. Джерри, который до этого вел себя как настоящий Мистер Сама Крутизна, фонтанирует пивом изо рта, словно распыляет его из баллончика.

«Да ладно?! Микроавтобус? А он не хочет начать играть в группе?»

«В какой еще группе?»

«У нас в колледже есть группа. Нам нужен барабанщик».

«Я думаю, что он бы очень хотел. Но ты же не знаешь, как он играет. Ты не хочешь его сперва послушать?»

«Но у него же есть микроавтобус, верно?»

«А, ну это да».

Тут я вижу, что парень явно себе на уме. Со своей стороны, Джерри понимает, что показал себя слишком корыстолюбивым и материалистичным, поэтому пытается сделать так, чтобы и у меня был какой-то интерес.

«Да, и мне нужен другой басист».

«А чем тебя не устраивает старый?»

«Да устраивает, только у него нет приятеля-барабанщика с микроавтобусом».

Мы начинаем громко ржать.

Потом мы долго говорим о музыке, что нравится, а что – нет. Говорим до тех пор, пока нас в районе полуночи не выгоняют из бара. Мы продолжаем разговор по пути в квартиру Джерри в Джесмонде на северо-востоке города – в богемном районе, где живет много студентов и есть масса странных пабов. Джерри снимает квартиру вместе со скрипачом по имени Брайан, братом известного в наших местах фолк-музыканта Джони Хэндла, который потом создаст группу Killingworth Sword Dancers. Брайан называет Джерри «джазистом» – по-доброму, но все-таки слегка пренебрежительно.

Их квартира находится в доме викторианской эпохи. В комнатах бардак: повсюду немытые тарелки, чашки из-под кофе, окурки, пустые пивные бутылки, грязное белье, зачитанные и растрепанные книги в мягких переплетах и пластинки. Это типичная студенческая квартира: масса недоеденной еды, недописанных эссе, брошенных на полпути газет. Что-то среднее между трущобой и военным лагерем, из которого неорганизованных солдат нежданно-негаданно увели в бой.

Из-под горы книг и газет Джерри достает старый проигрыватель Dansette, просматривает ряд стоящих на полке пластинок, берет альбом Майлза Дэвиса Bitches Brew и вынимает винил из конверта. В квартире полный бардак, но я узнаю ритуальную медлительность его движений и аккуратность, с которой он ставит иголку на край крутящейся пластинки и потом откидывается на подушки с таким видом, будто только что дал мне сильнейший наркотик. Я слышал ранние работы Майлза, на которых трубач выступал в роли верховного жреца кул-джаза. Лично мне больше всего нравится его интерпретация Гершвина «Порги и Бесс», но вот альбом Bitches Brew я еще не слышал. Эта пластинка положила начало музыке фьюжн, соединившей базовые элементы рока с импровизацией и виртуозностью джаза. Альбом действительно гениальный, и следующий час я провожу, словно под действием сильнейшего наркотика.

Спустя много лет я впервые встретился с Майлзом Дэвисом. Меня приглашают в студию в Нью-Йорке, в которой он записывается. Где-то незадолго до этого я ангажирую для своего проекта гитариста Дэррила Джонса, который раньше играл с Майлзом. Джонс становится членом моей группы Blue Turtles, и именно он приводит меня к Майлзу.

Великий музыкант окинул меня взглядом.

«Стинг, значит?»

«Да, сэр», – ответил я.

«Стинг, – повторил Майлз, словно набирая в рот слюну, чтобы смачно сплюнуть, – у тебя самая ох. енно большая голова в мире».

Эти слова он произнес зловещим шепотом.

Сказать, что я был потрясен, значит не сказать ничего.

«В смысле, ты о чем, Майлз?»

«Видел тебя, бл. дь, в кино, твоя голова, сука, на весь экран была».

Я не знал, какой именно фильм с моим участием он видел. Ответ Майлза вызвал смешки среди находившихся в студии людей. Смеялись все, кроме меня. Я чувствовал себя неудобно, более того, ощущал, что он на меня наезжает совершенно без повода.

«Так вот, Стинг, – Майлз снова, перекатывая слюну во рту, – по-французски говоришь?»

«Да», – с опаской отвечаю я.

Он передает мне листок, на котором написаны права лица, подозреваемого в совершении преступления, которыми оно обладает при задержании и которые ему должны быть разъяснены при аресте до начала допроса. «Все, что вы скажете, может быть использовано против вас…» – и так далее.

Я не настолько хорошо говорю по-французски, но великий Майлз Дэвис дал мне задание, и я не хочу облажаться.

«Сколько у меня есть времени?»

«Минут пять», – отвечает он.

«О’кей».

Я в панике. Бегу на стойку ресепшен студии звукозаписи и прошу разрешения воспользоваться телефоном. Набираю номер своей лондонской квартиры, моля бога о том, чтобы Труди оказалась дома. Она прекрасно говорит по-французски.

Отвечает моя экономка.

«Нет, она ушла в индийский ресторан Bullock Cart в Вестборн-Гроув».

«Блин». Время идет.

«Кэрол, а ты можешь дать мне телефонный номер ресторана? Мне надо срочно связаться с Труди».

Кэрол долго копается в поисках телефонного номера ресторана и потом диктует его.

«День добрый, я хотел бы поговорить с одной из ваших гостий. Она блондинка с зелеными глазами, скорее всего, в короткой юбке и на высоких каблуках, очень красивая».

Время идет. Ассистент Майлза высовывает голову из студии.

«Ты готов?»

«Еще секунду».

«Привет, Труди! Пожалуйста, не задавай мне никаких вопросов, а можешь просто перевести мне текст?» – я начинаю зачитывать.

«Вы арестованы. У вас есть право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас… Пожалуйста, никаких вопросов!»

Спустя несколько минут я снова в студии.

«Хорошо, иди за мной, – говорит Майлз и ведет меня в часть комнаты, в которой записывают голос. – После моего сигнала громко ори эту французскую хрень в микрофон, понял?»

«Понял».

Вместе с героем моей юности Майлзом Дэвисом я нахожусь в студии звукозаписи. Звучит прифанкованный трек, и я должен прокричать в микрофон текст, который полицейские зачитывают арестованному. А вот и сам текст: «VOUS ETES EN ETAT D’ARRESTATION, VOUS AVEZ LE DROIT DE GARDER LE SILENCE, TOUT CE QUE VOUS DlREZ POURRA ETRE RETENU CONTRE VOUS.’ ALORS TAIS-TOI!»

Показывая пальцем себе в причинное место, Майлз отвечает: «Да? TAJS-TOI? Вот это мазерфака!»

Спустя несколько минут я уже на улице. Такое чувство, будто меня только что ограбили, но при этом я горд и настроение отличное. Я только что сделал свой небольшой вклад в запись альбома Майлза You’re Under Arrest.

«Ну, что скажешь?» – спрашивает Джерри после того, как музыка заканчивается и я прихожу в себя из состояния транса. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы тогда я мог ему ответить: «Ты представляешь, я заглянул в будущее и увидел, что Майлз Дэвис на меня жестко наехал и заставил прокричать по-французски несколько фраз для записи фанковой композиции на одном из своих альбомов». Но что Джерри тогда бы ответил: «Ну ты размечтался!»

Вместе с Полом мы вступаем в организованную при колледже группу Джерри. Кроме нас в составе группы есть милый итальянец-тромбонист и Альдо, играющий на флюгельгорне, а также Стив, который играет на тенор-саксофоне, парень, у которого на все есть готовое мнение и с которым сложно спорить, но при этом, бесспорно, талантливый. Я играю на басу и пою бэк-вокал. Группа называется Earthrise. Это идея Альдо, которого вдохновила фотография Земли, сделанная астронавтами с Луны.

Вокалисткой значится девушка Джерри по имени Меган. Вскоре благодаря богемной беззаботности Джерри, а также моей увлеченности красивыми женщинами она станет моей девушкой. Джерри эта потеря совершенно не волнует. В то время я все еще встречаюсь с Деборой, которая даже приходит на пару репетиций в колледже. Потом она перестает приходить на репетиции из-за того, что на нее сильно наезжает Меган. Мои отношения с Деборой становятся холоднее, возникают невысказанные сомнения, происходят мелкие измены и обман, о которых никто не говорит. Вскоре мы расстанемся, и наше расставание не будет красивым.

У Меган хороший голос, потрясающие синие глаза, хрупкая точеная фигура и шикарные светлые волосы до плеч. Она любит секс. Точно так же, как и Джерри, она из города Лидс, поэтому не стесняясь говорит, что думает, что часто вгоняет наиболее целомудренных из нас в краску. Меган получила хорошее образование, но она не самый большой мастер ведения вежливого разговора, поэтому, не задумываясь, выдает всю правду в глаза.

«Джерри, тут надо петь в другой тональности. В си-бемоль мне приходится скрипеть, как чертовому попугаю».

«Но… любовь моя, я же уже написал аранжировку, – умоляющим тоном произносит Джерри. – И потом, для духовых такая тональность будет слишком высокой», – добавляет он в надежде, что ее убедит этот аргумент.

«Ну тогда пой сам, я отказываюсь. И не надо мне этого снисходительного говна типа «любовь моя», ладно?»

Джерри бросает на нее мрачный взгляд, но тем не менее начинает что-то переписывать в аранжировке, над которой работал все утро. Он бормочет про себя, что женщины – это причина всех неурядиц в музыкальных группах.

Я не без интереса отмечаю, что, хоть в смысле музыки Джерри – парень упертый, он не в состоянии противостоять женщине с характером. Я начинаю понимать, что внешняя резкость Меган – всего лишь броня, которой она закрывает свое чувствительное, неуверенное и нежное «я» от всего мира. Меган будет второй женщиной, в которую я влюблюсь и которая разобьет мое сердце.

Так как это группа Джерри, в ней не будет гитариста и играть мы будем околоджазовые вещи, построенные вокруг солирующего пианино, а не поп-музыку с красивой акустикой. Одним из первых разученных нами номеров стала композиция Грэхэма Бонда Springtime in the City. Бескомпромиссное контральто Меган отлично звучит в каверах Cry Me a River и The Letter, хотя аранжировка один в один слизана с альбома Джо Кокера Mad Dogs and Englishmen.

У нас практически нет своей звуковой аппаратуры, и выступления случаются нечасто. Несколько раз мы играем на разогреве у лондонских групп, выступавших по пятницам в студенческом клубе.

Мы играем вполне неплохо, но, за исключением пары выступлений вне колледжа, никак не можем добиться приглашений. Несмотря на внешнюю браваду, Меган часто боится выходить на сцену, маскируя свой страх раздражением от поведения Джерри. Постепенно (с одобрения Джерри) я начинаю все чаще брать на себя функции вокалиста в ситуациях, когда Меган не желает петь. Тем не менее я прекрасно вижу, что наша группа – совершенно ни о чем и успеха мы никогда не добьемся.

Так мы болтаемся целый год, прежде чем Джерри предлагают вступить в состав группы музыкантов – резидентов ночного клуба в Бристоле. Работать нужно шесть вечеров в неделю. Джерри решает бросить колледж и свою группу. Я был в расстроенных чувствах: ясно, что без Джерри группа загнется. Так и происходит. Пол начнет работать в бизнесе отца, Альдо и Стив станут учителями. У нас с Меган остается год до окончания колледжа, мы еще некоторое время остаемся вместе, но потом расходимся, после того как я наступаю на собственные грабли.

Дебора стала для меня суррогатом материнской любви. Она очень хорошо сошлась с моей мамой, к чему в глубине души я не был готов, словно меня подсознательно подталкивали в сторону материализации мифа о предательстве и мести. Сложно сказать, какая во всем этом была психологическая подоплека и разыгрывался ли в моей жизни сюжет мифа, который я на тот момент еще не читал, но в театрализованном сумбуре внутри моей собственной головы сложились все предпосылки для появления Меган. Я стал изменять Деборе. Измены в определенной степени играли роль грубого афродизиака, а психологически истощающая игра, в которой надо было врать и тщательно разграничивать двух любовниц, оказалась для меня совершенно новой. Нежная невинность первой любви была сметена почти всепоглощающей похотью, которая тогда казалась мне современной, несентиментальной и освежающе холодной. При этом моя страсть выходила за рамки банального сексуального влечения, потому что с Меган нас объединяли образование, а также принадлежность к определенному социальному классу. Поэтому наиболее холодной частью своей души я воспринимал Меган как путь бегства и оружие.

Я стал прогуливать лекции и проводить время в комнате Меган в общаге напротив кампуса. Строчка из песни Леонарда Коэна Hey That’s No Way to Say Goodbye, в которой он поет «ее волосы на подушке, как сонный золотой шторм», будут всегда напоминать о Меган в тот период моей жизни.

На книжных полках ее комнаты стоят тома Жене и Ионеско, романы Сартра и Камю. В ее библиотеке есть не только французские авторы, но экзотическое звучание этих фамилий привлечет мое внимание даже до того, как я услышу термин «экзистенциализм» или начну ассоциировать себя со сдержанным и приглушенным героизмом романов «Посторонний» и «Тошнота»[17]17
  L’Étranger – роман Камю, La Nausée – роман Сартра. – Прим. пер.


[Закрыть]. После нашего первого дня, проведенного в комнате Меган, она дает мне почитать «Смерть в душе» и добавляет, что, если мне понравится роман, то она даст мне две первые книги трилогии Сартра. Только сейчас мне кажется, что это была странная инициация, совершенная в обратном порядке. Однако все мои отношения с Меган во многом происходили как бы наоборот – от резкой и неожиданной интимной близости до душевной близости и постепенно пришедшего понимания.

Я продолжал двойную жизнь приблизительно полтора семестра, до тех пор пока она не стала совершенно невыносимой. Расставание с Деборой было болезненным. И потом, я должен представить Меган матери. Их встреча происходит, но это не дает мне радости, а скорее освежает, словно холод боевой стали.

Когда я в первый раз привожу Меган к себе домой, обе женщины ведут себя вежливо, но я ни в коем случае не назвал бы их отношения теплыми. Одри явно недовольна, шутит вроде бы безобидно, но слегка язвительно. Меган в душе негодует, но не подает вида. Они пьют чай и обмениваются формальными любезностями. Глядя на них, я начинаю понимать, что женщины умеют общаться на гораздо более тонком и зашифрованном уровне, чем мужчины. Когда эта непростая встреча заканчивается, я рад, что, по крайней мере, Меган познакомилась с моей матерью, а мать познакомилась с Меган.

В отличие от матери, отношения между отцом и моей девушкой складываются отлично. Красота и уверенность Меган дают ему право флиртовать с ней, и я наблюдаю ту часть характера и природы отца, которые, как казалось, уже давно умерли. Он мужчина, который довольно неплохо выглядит для своих лет, а она – умница, уверенно и элегантно играет роль кокетки. В характере Меган есть что-то переменчивое, она обладает актерским талантом быть разной для разных мужчин. Я чувствую, что влюбляюсь.

Меган и мой отец знакомятся при весьма странных и примечательных обстоятельствах.

Это происходит за несколько недель до встречи Меган с моей матерью… В пять часов утра я стою в красной телефонной будке на Фронт-стрит в Тайнмуте. Я звоню отцу, зная, что в это время он жарит пару яиц с беконом перед выходом на работу. Представляю себе озадаченное выражение на его лице, как он идет по темному коридору, чтобы снять трубку телефона. Я молю бога, пусть ответит именно он.

«Да?»

«Папа, это я».

«Где ты?»

«На Испанской Батарее», – отвечаю я.

«Как так?»

Испанская Батарея – это место в устье реки Тайн, где раньше стояли пушки. Отец знает, что информация о том, что молодой человек в пять утра оказался в этом месте, не предвещает ничего хорошего.

«И с кем ты там?»

«С другом», – отвечаю я, изо всех сил стараясь говорить спокойным и будничным тоном, чтобы увести разговор подальше от этой темы.

«Да? И с кем же?»

«Пап, слушай, у тебя в багажнике же есть трос?»

«И?»

«Ты можешь подъехать на Испанскую Батарею и привезти его?»

«Зачем?» – он сознательно ведет себя так, как будто ничего не понимает. Я стараюсь не обращать внимания, как он тупит, и говорить ровным и вежливым тоном.

«Я застрял. Меня нужно вытащить».

Вот что произошло: после ночи страстных, но, если честно, с моей стороны довольно неопытных любовных ласк я решил показать «другу» местную гордость и достопримечательность – потрясающий вид устья реки Тайн. Под скалой, на которой находится построенная в XI веке церковь, проходит узкая дорога, ведущая к небольшому пятачку, где в свое время стояла артиллеристская батарея, которая защищала вход в реку от вторжения немцев со времен Испанской армады, во время наполеоновских войн и в XX веке. Сейчас на этом месте нет пушек, а есть смотровая площадка с парковкой для автомобилей. Со смотровой площадки открывается прекрасный вид на устье реки с пристанями и двумя маяками, стоящими, как часовые, каждый на своем берегу реки. Испанская Батарея потеряла свое военное значение, однако приобрела новое. На местном жаргоне многие называют это место «трах-площадкой». Сюда съезжаются машины, в которых молодые люди трахаются под залитыми лунным светом развалинами древнего аббатства, поддерживая таким образом культ плодородия, существовавший в этих местах с тех давних пор, когда король Освальд[18]18
  Освальд, англ. Oswald, король Восточной Англии в 870-е годы. – Прим. пер.


[Закрыть] был мальчишкой. Вот какую псевдоисторическую ерунду я рассказывал Меган для того, чтобы заманить ее на эту смотровую площадку. Мы садимся в мой стандартный зеленый Mini 1964 года выпуска с пластиковым капотом. Практически все детали были в то или иное время сняты и заменены лично вашим покорным слугой.

Я веду автомобиль с недавно обретенным чувством полной уверенности в себе. Я гордый капитан собственной судьбы, готовый лететь навстречу опасности. По радио играет полуночный джаз, а рядом со мной моя новая девушка, такая умная и сексуальная. На поворотах я слишком лихачу, вписываюсь на слишком высокой скорости. Я надеюсь, она заметит, что я прирожденный хищник и безмерно крут. Подтекст всех моих глупостей таков: «Со мной, дорогая, ты в полной безопасности. Я, бл. дь, настоящий Джеймс Бонд, всегда к твоим услугам».

Серп луны светит над флотилией облаков и прячется за руины древнего аббатства. Ночью был сильный дождь, асфальт залит лунным светом, на небе уже почти нет облаков, и на востоке я вижу самую яркую утреннюю планету Венеру.

Мы съезжаем с горки и вдоль моря движемся по направлению к узкому перешейку, соединяющему смотровую площадку с, так сказать, большой землей. Впереди резкий подъем, за которым находится смотровая площадка. Но пока дорога идет вниз. Тут облако закрывает месяц и становится темно. Единственный источник света – автомобильные фары. С ужасом я вижу, что в свете фар появляется низкий участок дороги, залитый морской водой, но тормозить уже поздно. На скорости мы врезаемся в холодную толщу морской воды, которая заливает мотор и течет в салон. Мы оказываемся по колено в воде. Мотор заглох.

Я в ужасе смотрю на Меган, которая продолжает спокойно сидеть с каменным выражением на лице. Она медленно поворачивается ко мне и произносит: «Что ни говори, а ты умеешь прокатить девушку с ветерком».

Я краснею от стыда, цвет моих щек, наверное, еще более красный, чем свет маяка. Она улыбается, откидывает голову назад и начинает издевательски и хрипло смеяться. Ее смех, конечно, неуместен, но у меня упал камень с души, ведь мы живы, здоровы, разве что намочили ноги в ледяной воде. Когда я наконец вижу фары приближающегося автомобиля отца, Меган уже сидит на скамейке. Ее ноги (в кожаных сапогах) промокли, но выглядит она, как ни странно, элегантно и даже спокойно курит. Моя машина застряла в центре огромной лужи, похожей на озеро. Вода доходит почти до стекол.

Отец выбирается из машины и внимательным взглядом оценивает ситуацию. Не говоря ни слова, он открывает багажник, достает трос и передает его мне. Потом садится на скамейку рядом с Меган и закуривает. Он не собирается мне помогать.

Я начинаю привязывать трос к обеим машинам. Я долго мучаюсь, а они смотрят на меня и улыбаются, словно я показываю им фокусы или развлекаю. Они ведут себя как гости на вечеринке. Отец, подозреваю я, отпускает в мой адрес шутки, а Меган периодически громко смеется. Отец ведет себя вполне расслабленно. Я же унижен и оскорблен.

Возможно, эта история может служить примером конкуренции двух альфа-самцов, но, увидев реакцию отца на Меган и успокоившись, я понял, что влюбился в нее гораздо сильнее, чем когда-либо мог предположить.

Перед отъездом в Бристоль Джерри оставляет мне кое-какие из своих контактов. Он договорился на прослушивания в двух группах, с которыми выступал, когда Earthrise сидели без дела. Одна группа называется Phoenix Jazzmen, а вторая – Newcastle Big Band.

Мое участие в Newcastle Big Band будет увековечено фотографией на первой полосе местной газеты. Нас сняли в полном составе перед зданием университетского театра. Обычно мы выступаем здесь утром в воскресенье для большого количества посетителей бара, однако в день фотосъемки мы играли на парковке по причинам, которые я объясню чуть позже.

Мой усилитель подключен к батарее моей новой машины Citroen. Слева от меня на барабанной установке сидит Дон Эдди, а перед ним – гитарист Джон Хедли. За ними в три ряда стоят музыканты: пять трубачей, шесть саксофонистов, пять тромбонистов, два альтиста, три тенор-саксофониста и один баритон-саксофонист. Перед нами стоит и размахивает руками руководитель ансамбля Энди Хадсон. Энди – живое олицетворение желания одеваться по моде 1960-х годов. На нем пижонский шарф «Аскот», мешковатый свитер, хипстерские штаны в обтяжку на широком, пиратского вида ремне и замшевые туфли. На голове – дурацкая морская кепка, которые носят на гонки яхт и выставки морских судов. Все остальные члены ансамбля, включая меня самого, одеты более консервативно, правда, сложно утверждать, что лучше. Фотография интересна тем, что кроме членов ансамбля на ней изображена пара констеблей, которые нас арестовывают, и далеко не только за преступления против моды. Они изображены на переднем плане. Эти констебли пытаются остановить Энди и заставить его перестать размахивать руками в тщетной надежде на то, что это остановит нашу громкую музыку. Мы нарушили закон о сохранении тишины в публичных местах по субботам, который запрещает в шаббат играть в публичных местах светскую музыку. Этот закон был принят где-то в позапрошлом веке по инициативе записных фундаменталистов, и смысл его сводится к тому, чтобы люди не веселились. Вспоминаю, как за два года до фото играли внутри здания университетского театра. На выступления собиралось приблизительно двести человек, плативших по фунту за вход, чтобы послушать в нашем исполнении композиции Стэна Кентона, Нила Хефти, Каунта Бейси, Дюка Эллингтона и Джона Дэнкуорта. Мы даем композиции этих авторов без элегантности, свойственной оригиналу, но зато очень громко и с большим энтузиазмом. Наша аудитория меломанов Ньюкасла выпивает огромное количество лагера и темного пива, все веселятся.

Дело происходит в воскресенье, никто из нас не соблюдает, да и не стремится соблюдать, шаббат, и пожаловались на нас властям не представители какой-либо религиозной конфессии. За обращением к стражам правопорядка стоит руководство ансамбля-конкурента, играющего в субботу вечером в дорогом Park Hotel. Они завидуют тому, что послушать нас приходят толпы, а их выступления в отеле, как выразился Энди, привлекают «пару лесбиянок и Лабрадора».

Лабрадор – это фамилия руководителя ансамбля при отеле. Однажды я имел неосторожность с ним работать. Этот Лабрадор, видимо, знает кое-кого в мэрии, которая запрещает Энди играть, и бар в университетском театре закрывают. Именно по этой причине мы и стоим на парковке перед зданием театра. Мы негодуем из-за несправедливого решения властей и от этого играем, возможно, даже громче, чем обычно. Нас слушает публика, изгнанная, как и мы сами, из заведения.

Newcastle Big Band организовали студенты университета в конце 1960-х годов. Изучавший в то время химию Энди Хадсон познакомился со студентом Найджелом Стрэнджером. Найджел был изумительным саксофонистом и пианистом и вполне мог бы стать профессиональным музыкантом, если бы захотел. К тому моменту, когда я начал играть с ними, Найджел работал архитектором, а Энди стал предпринимателем. Найджел и Энди подружились с высоким, аристократического вида Джоном Пирсом, который был адвокатом, а также великолепным тромбонистом и аранжировщиком. Энди довольно посредственно играл на пианино, но он понимал свои сильные и слабые стороны и перенаправил свою энергию туда, где она приносила наибольший результат.

Энди Хадсон был прекрасным руководителем ансамбля, и я многому у него научился. Он – светлая голова, человек энергичный и открытый новому, умеет очаровать, и кроме этого в состоянии заметить и найти молодое дарование даже в самом неожиданном месте. В доказательство последнего тезиса я расскажу, каким было мое прослушивание для получения места в оркестре.

Big Band был тогда уже известным коллективом и играл в одном из залов Gosforth Hotel. Несколько недель оркестр выступал без басиста. Члены коллектива получали часть денег, которые собирали за вход на концерт, но зачастую музыканты переходили в другие группы, где им обещали гонорар повыше.