Текст книги "Третий секрет"

Тибор ответил не сразу:

– Я ничего не хочу сказать. Святая Дева много раз сходила на землю. Можно было уже понять, что Она хочет поведать нам.

– Поведать нам? В последние месяцы я перекопал все, что связано с явлениями Девы Марии на протяжении двух тысяч лет. Между ними нет ничего общего.

– Значит, вы невнимательно читали, – сказал Тибор.

Он пытался оставаться невозмутимым.

– Я тоже несколько лет изучал эти явления. Каждый раз она передавала людям волю Господа. Она божественная посланница. Она несет мудрость и указывает путь, а мы, глупцы, не слушаем Ее. В наше время люди впервые совершили эту ошибку в Ля-Саллет.

Мишнер знал все подробности о явлении Девы Марии у горной деревушки Ля-Саллет во французских Альпах. В 1846 году двум пастушкам, мальчику Максиму и девочке Мелани, было видение. Событие напоминало явление в Фатиме – отдаленная сельская местность, свет, засиявший с небес, и образ женщины, говорящей с ними.

– Насколько я помню, – сказал Мишнер, – тогда детям были поведаны откровения, которые потом были записаны на бумаге и переданы Пию Девятому. Впоследствии дети опубликовали свои воспоминания. Затем их обвинили в приукрашивании событий. Разгорелся скандал, бросивший тень на всю историю.

– Вы считаете, что между Ля-Саллет и Фатимой есть связь? – спросила Катерина.

Тибор с трудом сдержал раздражение:

– Я ничего не считаю. У отца Мишнера есть доступ в архивы. Он смог обнаружить какую-то связь?

– Я изучал события в Ля-Саллет, – дружелюбно ответил Мишнер. – Прочитав те откровения, Пий Девятый ничего не сказал, но и обнародовать их не велел. И хотя те записи были зарегистрированы в числе прочих бумаг Пия Девятого, сейчас в архивах их нет.

– В тысяча девятьсот шестидесятом году я тоже пытался найти текст откровений из Ля-Саллет, но не смог. Правда, есть подсказки, по которым можно догадаться об их содержании.

Мишнер знал, о чем говорит Тибор.

– Я читал свидетельства людей, видевших, как Мелани записывает откровения. Если не ошибаюсь, она спрашивала, как пишутся слова «непогрешимо», «оскверненный» и «Антихрист».

Тибор кивнул:

– Даже сам Пий Девятый оставил подсказки. Прочитав записи Максима, он сказал: «Вот детская искренность и простота». Но когда прочел, что написала Мелани, закричал: «Меня не столько пугает открытое неповиновение, сколько безразличие. Церковь не случайно называют воинствующей, и перед тобой ее полководец!»

– У вас хорошая память, – заметил Тибор.

– Мелани разозлилась, узнав о реакции Папы. «Откровение должно было ему понравиться, – сказала она. – Папа ведь должен уметь с радостью переносить страдания».

Мишнер припомнил изданное тогда же церковное постановление, предписывающее всем верующим воздержаться от любого обсуждения событий в Ля-Саллет под страхом наказания.

– Отец Тибор, к явлению в Ля-Саллет никогда не было такого доверия, как в Фатиме.

– Потому что не сохранились подлинные записи детей, видевших Деву! – воскликнул Тибор. – Остались только пересказы. Об этом не говорили, поскольку это запретила церковь. Сразу после видения Максим сказал, что известия, сообщенные им Девой Марией, будут для одних радостными, а для других печальными. Спустя семьдесят лет в Фатиме Люсия повторила эти же слова.

«Для некоторых хорошая. Для других – плохая».

Священник допил пиво. Похоже, он любит выпить. И Максим, и Люсия были правы. Для кого-то хорошая, а для кого-то плохая. Пора уже прислушаться к словам Мадонны.

– О чем это вы? – спросил недоумевающий Мишнер.

– В Фатиме воля Всевышнего была изложена совершенно понятно. Я не читал откровения Ля-Саллет, но могу себе представить, что в них говорилось.

Мишнеру уже надоели недоговоренности, но он решил не перебивать старика.

– Я знаю, что говорилось во втором Фатимском откровении об обращении России и о том, что ждет мир, если этого не произойдет. Действительно, это достаточно прямое указание… И ни один Папа до Иоанна Павла Второго, – говорил Тибор, – не делал ничего с Россией. До тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года ни один епископ в мире даже не пытался совершить ее обращение. А посмотрите, что там творилось с тысяча девятьсот семнадцатого до тысяча девятьсот восемьдесят четвертого! Господствовал коммунизм. Гибли миллионы людей. Над страной просто надругались, ее разграбили нелюди. Как сказала Дева?

«Добродетель будет преследоваться, Святому Отцу придется много страдать, и целые народы будут уничтожены».

И все это потому, что папы предпочли действовать по-своему, а не исполнять волю небес.

Тибор потер лоб. Бокал его давно был пуст.

– Рим ни разу официально не признал явление Девы Марии. Самое большее, на что они идут, – это объявляют их достойными доверия. Церковь отказывается признать, что видевшие Деву могут сообщить нечто важное.

– По-моему, это благоразумно, – заметил Мишнер.

– С какой стати? Церковь признает, что людям явилась Дева, внушает всем верующим, что это подлинное сошествие, и тут же отметает все, о чем рассказывают видевшие Ее. Вы не видите здесь противоречия?

Мишнер не ответил.

– Подумайте, – настойчиво сказал Тибор, – с Первого Ватиканского собора в тысяча восемьсот семидесятом году суждения Папы о догматах веры считаются непогрешимыми. Что бы стало с этим постулатом, если бы оказалось, что слова простого деревенского ребенка важнее, чем суждение Папы?

Мишнер никогда не задумывался об этом.

– Авторитет церкви был бы подорван, – продолжал Тибор, – верующие стали бы искать других лидеров. Рим утратил бы свое значение. А такого допустить нельзя. Курия должна сохранить свое влияние во что бы то ни стало. И так было всегда.

– Но, отец Тибор, – сказала Катерина, – в Фатимских откровениях приводятся точные места и даты. Там говорится о России и называются имена пап. Предсказывается покушение на Папу. Может, церковь просто проявляет осмотрительность? Эти так называемые откровения настолько непохожи на Священное Писание, что вполне могут казаться подозрительными.

– Верно. Нам, людям, свойственно не замечать того, с чем мы не согласны. Но Всевышний мог решить, что людям нужны более конкретные указания. Те самые подробности, о которых вы говорите.

Тибор разнервничался и взволнованно сжимал в жилистых руках пустой пивной бокал. На минуту повисла напряженная тишина, затем старик, подавшись вперед, указал на лежащий на столе конверт.

– Скажите Святому Отцу, чтобы поступил, как велела Мадонна. Пусть не возражает и не игнорирует Ее слова, пусть просто сделает, как Она велела.

Голос Тибора звучал ровно и бесстрастно.

– Если он откажется, напомните ему, что и он, и я скоро предстанем перед Создателем, но вся вина ляжет на него.

Глава XX

Румыния, Бухарест

10 ноября, пятница

22.00

Мишнер и Катерина вышли из метро в морозную ночь. Перед ними возвышался бывший дворец румынских королей, фасад которого со следами артиллерийских обстрелов заливал желтый свет натриевых фонарей. Над площадью Революции со всех сторон носился пронизывающий ветер, по мокрому булыжнику изредка плелись люди, закутанные в теплые шерстяные пальто. По прилегающим улицам проезжали машины. Морозный воздух вызывал у Мишнера привкус угля в горле.

Он смотрел на Катерину, пока та оглядывала площадь. Она не могла оторвать взгляд от балкона бывшего коммунистического административного здания грандиозной сталинской постройки.

– Здесь в тот день выступал Чаушеску.

Она указала на север, глаза ее блестели.

– А я стояла вон там. Это было незабываемо. Этот напыщенный осел стоял в свете прожекторов и расписывал, как его любит народ.

Сейчас силуэт здания лишь смутно угадывался в темноте, видимо, теперь, когда оно утратило былую значимость, его можно было не освещать.

– Телевидение транслировало его речь на всю страну. Он прямо пыжился от гордости, пока мы не начали скандировать «Тимишоара, Тимишоара».

Мишнер знал о событиях в Тимишоаре, городке на западе Румынии, где один священник отважился наконец открыто выступить против Чаушеску. Когда реформированная Православная церковь, полностью подконтрольная властям, лишила его сана, по всей стране начались волнения. Спустя шесть дней на площади, где сейчас стоял Мишнер, вспыхнули беспорядки.

– Надо было видеть лицо Чаушеску. На секунду он растерялся, не знал, как поступить, и мы поняли, что пора действовать. Мы прорвали оцепление – и… пути назад уже не было.

Она понизила голос:

– Потом появились танки, водометы – и началась стрельба. В тот вечер убили многих моих друзей.

Стоя на холоде, Мишнер держал руки в карманах куртки, выдыхая изо рта пар. Он не мешал ей вспоминать, зная, что она гордится своим участием в этих событиях. Он был тоже горд за нее.

– Хорошо, что ты снова со мной, – сказал он.

Она повернулась к нему. Кроме них, по площади гуляли под руку и другие пары.

– Я скучала по тебе, Колин.

Он где-то читал, что у каждого человека в жизни бывает встреча с самым близким и бесценным человеком, о которой ты вспоминаешь потом, в трудные минуты, и тебе становится легче. Для него это была Катерина. Почему-то ни церковь, ни Бог не смогли занять ее место в его сердце.

Она придвинулась ближе:

– Тибор сказал поступать, как велела Мадонна. Что это значит?

– Понятия не имею.

– Но ты можешь узнать.

Мишнер понял ее и вытащил из кармана конверт с ответом отца Тибора.

– Я не могу его открыть. Ты же знаешь.

– Почему? Мы купим другой конверт. Климент ничего не узнает.

Сегодня он и так не смог устоять перед искушением, прочитав письмо Климента.

– Зато я буду знать.

Он понимал, что отказ звучит неубедительно, однако спрятал конверт обратно в карман.

– Климент сделал из тебя верного слугу, – съязвила Катерина.

– Он Папа, и я уважаю его.

Ее лицо приняло хорошо знакомое ему выражение.

– Неужели ты живешь только для того, чтобы угождать папам? Ты, Колин Мишнер?

В последние годы он сам часто задавал себе этот же вопрос. Для чего он живет? Разве шапочка кардинала – предел его стремлений? Чтобы всю жизнь бесцельно носить алую мантию и принимать оказываемые ему почести? Вот такие, как отец Тибор, действительно занимаются тем, чем и должны заниматься священники. Мишнер снова вспомнил руки приютских детей и ощутил отвратительный запах их отчаяния. В нем шевельнулось чувство вины.

– Знай, Колин. Я никому не скажу ни слова.

– Даже Тому Кили?

Он тут же пожалел, что не сдержался.

– Ты ревнуешь?

– А стоит?

– Похоже, у меня слабость к священникам.

– Ты поосторожнее с ним. По-моему, он из тех, кто убежал бы с площади, услышав выстрелы.

Катерина поджала губы.

– Не то что ты.

Теперь она улыбнулась:

– Я шла на танки вместе с другими.

– Ну и зря. А если бы с тобой что-нибудь случилось?

Она лукаво взглянула на него и промолчала…

* * *

Оставив Мишнера в номере, Катерина спустилась по скрипучим ступеням. Они договорились встретиться за завтраком перед его возвращением в Рим. Он нисколько не удивился, узнав, что она остановилась этажом ниже, а она не стала говорить, что тоже улетает в Рим следующим рейсом. Сказала только, что полетит куда глаза глядят.

Она начинала жалеть, что поддалась на уговоры кардинала Валендреа. Вместо ожидаемого карьерного роста она вынуждена обманывать все еще любимого ею человека. Ей тяжело лгать Мишнеру, очень тяжело. Если бы ее отец знал, чем она занимается, ему было бы стыдно за нее! Если бы отец знал. И сознание этого тоже тяготило ее, поскольку она и без того уже принесла немало огорчений своим родителям.

Открыв дверь, она вошла в свой номер.

И сразу увидела улыбающегося Паоло Амбрози. Катерина вздрогнула от неожиданности, но быстро взяла себя в руки, понимая, что нельзя выдавать свой испуг. На самом деле она была готова к подобной встрече, ведь Валендреа предупредил, что Амбрози найдет ее. Она медленно закрыла дверь, сняла пальто и подошла к стоящему у кровати торшеру.

– Зачем включать свет? – сказал Амбрози.

На нем были черные брюки и темный свитер со стоячим воротником. Темное пальто расстегнуто. Обычная, не церковная одежда. Пожав плечами, она бросила свое пальто на кровать.

– Что же вы выяснили?

После небольшой паузы она вкратце пересказала ему о поездке в приют и о том, что Мишнер говорил о Клименте, но умолчала о некоторых важных деталях. Потом снова заговорила об отце Тиборе, о его предупреждении относительно исполнения воли Мадонны.

– Узнайте, что ответил Папе Тибор, – сказал Амбрози.

– Колин отказался открывать письмо.

– Придумайте, как это сделать.

– Как, например? – сощурила она глаза.

– Идите к нему. Соблазните его. Прочтите письмо, пока он будет спать.

– А может, сами попробуете? Ведь вас вроде бы интересуют священники.

Амбрози стремительно рванулся к ней, обхватил за шею своими длинными тонкими пальцами и повалил на кровать. Его руки были холодными и как будто восковыми. Он наступил коленом ей на грудь и крепко прижал ее к матрасу. Амбрози оказался гораздо сильнее, чем она ожидала.

– В отличие от кардинала Валендреа я не собираюсь терпеть ваши колкости. Не забудьте, что мы не в Риме, а в Румынии, и здесь люди исчезают часто. Я должен знать, что написал отец Тибор. Выясните это, иначе в следующий раз я могу и не сдержаться.

Он сильнее надавил коленом на ее грудь:

– Я не люблю повторять дважды. Завтра я снова найду вас.

Она хотела плюнуть ему в лицо, но, ощущая стальную хватку вокруг шеи, решила не рисковать.

Амбрози отпустил ее, выпрямился и направился к выходу. Схватившись за горло, Катерина сделала несколько глотков воздуха и спрыгнула с кровати.

Амбрози обернулся, направив на нее пистолет. Она замерла:

– Ты… грязный… подонок.

Он передернул плечами:

– История учит, что грань между добром и злом почти неосязаема. Спокойной ночи.

Открыв дверь, он вышел.

Глава XXI

Ватикан

10 ноября, пятница

23.40

Услышав стук в дверь своей спальни, Валендреа потушил сигарету. Уже почти час он был поглощен чтением романа. Ему нравились американские приключенческие триллеры. Они давали возможность отдохнуть от окружающей действительности, состоящей из недомолвок, взвешенных слов и строгого протокола. Каждый вечер он с нетерпением ждал возвращения в мир загадок и интриг. Амбрози всегда вовремя обеспечивал Валендреа приключенческими романами.

– Войдите, – крикнул он.

Вошел его камергер.

– Мне только что звонили, ваше преосвященство. Святой Отец опять в хранилище. Вы просили вам сообщить.

Валендреа снял очки и закрыл книгу.

– Хорошо.

Камергер удалился.

Кардинал быстро надел легкий шерстяной свитер, брюки, кроссовки и легкой походкой направился к отдельному лифту. Спустившись на первый этаж, миновал пустые коридоры Апостольского дворца. Тишину здесь нарушало лишь жужжание видеокамер слежения, поворачивающихся в своих установленных под потолком гнездах, и скрип его резиновых подошв по тераццо.<sup>[11]11
  Мозаичный пол. (Прим. пер.)


[Закрыть]</sup> Можно не опасаться, что его увидят, – дворец уже закрыт на ночь.

Он оказался в помещении архива и, не обращая внимания на дежурного префекта, прошел через лабиринт стеллажей прямо к железной решетке у входа в хранилище. Климент XV в белой льняной сутане стоял к нему спиной под светом лампы.

Двери старинного сейфа были открыты. Валендреа не прятался. Пора было играть в открытую.

– Входите, Альберто, – произнес Папа, не оборачиваясь.

– Как вы узнали, что это я?

Климент обернулся:

– А кто еще это может быть?

Он вошел в освещенную комнату и впервые с 1978 года оказался в хранилище. Тогда каморку без окон освещали только несколько тусклых лампочек. Теперь помещение заливали ровным жемчужным светом флуоресцентные светильники. Открытый деревянный футляр лежал в том же ящике. По полу были разбросаны обломки восковой печати.

– Я слышал, что вы приходили сюда при Павле, – сказал Климент, указав на футляр, – и видели, как Павел открывал его. Скажите, Альберто, что он испытал? Представляю, как этот старый глупец кривил лицо, когда читал слова Девы.

Валендреа не стал давать Клименту повод почувствовать свою правоту:

– Вам далеко до Павла.

– Он был упрямым и узколобым. Он мог сделать многое, но не сумел подавить в себе гордыню и высокомерие.

Климент взял в руки лист бумаги, лежавший рядом с футляром.

– Он прочел это, но все равно поставил себя превыше Господа.

– Он умер через три месяца. Что он мог успеть?

– Он мог сделать все, о чем просила Дева.

– Что сделать, Якоб? Что все это значит? В третьем Фатимском откровении не говорится ничего, кроме обычных призывов к вере и покаянию. Что должен был сделать Павел?

Климент в упор посмотрел на него:

– Вы умеете лгать.

Валендреа с трудом подавил в себе ярость:

– Вы с ума сошли?

Папа шагнул ему навстречу, старческие глаза продолжали изучать тосканца.

– Я знаю, что вы еще раз приходили сюда.

Валендреа промолчал.

– Архивариусы ведут подробные записи. Веками они записывают всех входящих сюда. Вечером девятнадцатого мая тысяча девятьсот семьдесят восьмого года вы заходили сюда вместе с Павлом. Через час вы вышли. Один.

– Я исполнял поручение Святого Отца. Потом он приказал мне уйти.

– Неудивительно, учитывая, что было в футляре.

– Мне поручили запечатать футляр и ящик.

– Но сначала вы прочли содержимое. – Голос Папы еле заметно дрогнул. – И как можно обвинять вас? Вы были молодым священником, приближенным к Папе. А Папа, перед которым вы так преклонялись, прочел свидетельства о явлении Марии. И они сильно огорчили его.

– Вы не можете этого знать.

– Если нет, значит, он был еще глупее, чем я думал.

Глаза Климента сверкнули, он продолжил:

– Прочитав текст, вы уничтожили часть его. Раньше в футляре было четыре страницы. Две из них написала сестра Люсия, когда записывала третье откровение в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Еще две написал отец Тибор в тысяча девятьсот шестидесятом, когда переводил ее записи. Но после того как Павел открыл футляр, а вы его снова запечатали, никто больше не видел его содержимого до тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Пока Иоанн Павел Второй не прочел третье откровение в присутствии нескольких кардиналов. Они свидетельствовали, что печать Павла была в целости. И все кардиналы также утверждают, что в футляре было всего две страницы: одна запись, сделанная сестрой Люсией, и ее перевод, составленный отцом Тибором. Спустя девятнадцать лет, в двухтысячном году, когда Иоанн Павел наконец обнародовал текст третьего откровения, в сейфе оставалось только два листа бумаги. Как вы можете это объяснить, Альберто? Где еще две страницы, пропавшие отсюда в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году?

– Вы все равно ничего не знаете.

– К сожалению для нас обоих, знаю. Это вам не все известно. Переводчик Иоанна Двадцать третьего – отец Андрей Тибор – переписал весь текст третьего откровения к себе в блокнот и потом перевел его. Оригинал он отдал Папе, но уже потом заметил, что написанное отпечаталось на следующей странице блокнота. Он, как и я, имел скверную привычку слишком сильно нажимать на перо. Тибор обвел слова карандашом и переписал их еще раз. На одну страницу первоначальный текст сестры Люсии. На другую – свой перевод.

Климент поднял лист бумаги, который держал в руке, вверх.

– Вот это факсимиле он недавно прислал мне.

На лице Валендреа не дрогнул ни один мускул.

– Можно посмотреть?

Климент улыбнулся:

– Пожалуйста.

Тот взял листок. И тут же его охватила тревога. Те же десять строк по-португальски, которые он видел тогда на исписанных женским почерком страницах и которые он по-прежнему не мог прочесть.

– Португальский был ее родным языком, – сказал Климент, – я сравнил стиль и начертание букв на факсимиле отца Тибора с первой частью откровения, которую вы так любезно оставили в футляре. Они совершенно идентичны.

– А есть перевод? – спросил Валендреа, стараясь казаться спокойным.

– Да, достопочтенный отец прислал и его.

Климент кивнул в сторону сейфа:

– Он там, где ему и надлежит быть.

– Фотокопии записей сестры Люсии были опубликованы в двухтысячном году. Отец Тибор мог просто подделать ее почерк.

Валендреа показал на бумагу:

– Вдруг это подлог?

– Я знал, что вы так скажете. Но это не так, и вам это доподлинно известно.

– Так вы поэтому все время ходили сюда? – уже не сдерживаясь, спросил Валендреа.

– А что бы вы делали на моем месте?

– Не стал бы придавать письму значения.

Климент покачал головой:

– Я не мог. В письме Тибор задал мне один простой вопрос: почему церковь лжет? Вы знаете ответ. Никто не лгал. Просто когда Иоанн Павел Второй сообщил миру третье Фатимское откровение, никто, кроме отца Тибора и вас, не знал, что это неполный текст.

Валендреа отступил назад и, засунув руку в карман, быстро вытащил зажигалку, которую захватил, спускаясь в архив. Язычок пламени вылетел молниеносно. Он поджег письмо и бросил горящий лист бумаги на пол.

Климент не пытался его остановить.

Валендреа растоптал ногами черный пепел с такой яростью, как будто только что выдержал сражение с самим дьяволом. Посмотрел Клименту в глаза:

– Отдайте мне перевод этого безумца.

– Нет, Альберто. Он останется в сейфе.

Его первым побуждением было оттолкнуть старика и сделать то, что требовалось. Валендреа прошиб пот. Но тут в дверях хранилища появился дежурный префект.

– Заприте сейф, – приказал Климент, и архивист бросился исполнять приказание.

Папа взял Валендреа под руку и вывел из хранилища. Тот мог вырваться, но присутствие архивариуса вынуждало его демонстрировать уважение к Папе. Только вне комнаты, среди стеллажей, где префект уже не видел их, он наконец сумел высвободиться от хватки Климента. Валендреа стоял, тяжело дыша, и гневно смотрел на Папу.

Папа сказал:

– Я хотел показать вам, что вас ожидает.

Но Валендреа не мог понять одного:

– Почему вы дали мне сжечь бумагу?

– Вы ловко все проделали. Выкрасть из архива две страницы! И никто бы ничего не узнал. Павлу оставалось недолго, и вскоре он оказался в могиле. Сестре Люсии запретили общаться с миром, и она умерла тоже. Никто не знал, что было в футляре, никто – кроме никому не известного переводчика-болгарина. Но к тысяча девятьсот семьдесят восьмому году прошло уже столько лет, что о переводчике вы совсем забыли. Кроме вас, ни одна душа бы не узнала о существовании этих двух страниц. А даже если бы кто-то что-то заподозрил, мало ли бумаг пропадает в наших архивах? Если бы даже нашелся тот переводчик, но без самого текста, как бы он смог что-то доказать? Пустая болтовня, слухи.

Валендреа не собирался отвечать. Он повторил свой вопрос:

– Почему вы дали мне сжечь бумагу?

После паузы Папа произнес:

– Скоро узнаете.

И когда префект захлопнул дверь хранилища, Климент медленной шаркающей походкой двинулся прочь.