Текст книги "Слушая трио Ганелина. Русский триптих"

Хотя в «Каталоге» импровизации отводится высокое место, как и во всех прочих работах трио Ганелина, но там чувствуется намерение «играть по плану». Это импровизация, вытекающая из заранее разработанных структур, или сюит по терминологии Ганелина. Однако сюиты/структуры придуманы не для того, чтобы им жестко следовать: результат всегда будет не похожим на предыдущий.

В течение первых нескольких минут концерта в апреле 1979 года структура принимает форму, которую я ранее назвал «Blue Note Record groove». В 1960-х американская фирма «Blue Note» стала известна как прибежище хард-бопа (Арт Блейки, Хорас Силвер, Ли Морган). Она также выпустила классический новый джаз таких музыкантов, как Эндрю Хилл, Эрик Долфи и Орнетт Коулмен. Одно из многих чудес трио Ганелина состоит в их коллективной способности не терять связи с джазом, в то же время исследуя комбинацию формы со спонтанной импровизацией, не зависящей от источника. Трио – волшебники звука, но не традиции. После стремительных выступлений группы на Западе многие писали, что она не имеет ничего общего с американским джазом. Нет сомнения в том, что трио привнесло в музыку сложную новизну, но Ганелин, Тарасов и Чекасин никогда не стремились отказаться от джазового ярлыка; традиция существует не для того, чтобы ей следовать, но она должна быть достаточно сильно выражена, чтобы выдержать вес поисков будущего. Начало «Каталога» – потрясающий пример знания музыки Джона Колтрейна, Орнетта Коулмена и Сесила Тейлора, которой не дали возможности остаться таковой. Эти влияния вкраплены в музыку ГТЧ, и они чувствуются в берлинском воздухе. Трио Ганелина не видело никакой необходимости подражать, но это не значит, что они отрицали мощнейшее влияние джазовой классики. Сила «Каталога» в том, что музыка здесь возникает из ничего, демонстрируя собственный набор технических приемов и эмоций. Слушайте эту музыку, и по мере того как исполнители выстраивают коллективный звук, вы проникнете во внутреннюю гармонию трио. Никакие стены не способны сдержать великую музыку, где бы их ни строили.

(I) Poco 1

«Росо 1» – это начало извержения. Первая нота звучит на рояле, но саксофоны Чекасина обеспечивают продвижение вперед, смешивая ноты и эмоции. Все действо замешано на полиритмическом драйве ударных в очень короткий промежуток времени, как лавина, как непрерывная дробь. Ни один роковый барабанщик так не сумеет. Владимир Тарасов играет здесь на ударных и тарелках подобно тому как великий Элвин Джонс импровизировал коду с Джоном Колтрейном. Джонс всегда нависал над установкой и стучал от локтей. Он любил заканчивать ударом по тарелке, которая заставляла помещение резонировать, как металлическую сферу. Темп ударов по тарелке был очень быстрым. То же можно услышать и здесь. Как и Джонс, Владимир Тарасов сравнительно высокого роста. Он сидит за ударными очень низко, слегка отодвинувшись, а палочки держит так, будто занимается тай-чи. Он внимательно слушает партнеров и предвосхищает происходящее. На «Росо 1» можно заметить миллисекундную паузу, на которую Тарасов опережает рояль Ганелина и альт-саксофон Чекасина. Мы присутствуем на демонстрации мастер-класса для перкуссионных. Тарасов задает тон. Кто же кого ведет на протяжении всего выступления? На «Росо 1» первая нота, первое движение начинается от Ганелина; центральный голос принадлежит Чекасину, а сжатая дробь полностью определяет головокружительную концовку. Все три музыканта заканчивают точно как часы, но… именно тарелка Тарасова продолжает вибрировать. И он не останавливает эту вибрацию. Идеально рассчитано.

«Росо-А-Росо» была записана на два года раньше того феноменального унисонного финала трио в «Ancora Da Capo» в Западном Берлине. Такие чудеса не происходят сами по себе, и это только начало.

Глава 2
«Ancora Da Capo»

Давайте начнем эту главу в некотором отдалении от «Ancora Da Capo» – я по-прежнему нахожусь в поисках контекста. В 1961 году трио Ганелина еще не существовало, но это не значит, что 1961 год не стал важным годом в их судьбе. Это был очень важный год и для России. В июне Рудольф Нуреев, двадцатитрехлетний солист Кировского балета, перебежал на Запад во время своих первых гастролей в Париже. Немного раньше, 12 апреля того же года, русский космонавт Юрий Гагарин стал первым человеком, вышедшим на космическую орбиту. Он оставался там чуть менее двух часов – совсем недолго по сегодняшним стандартам, но достаточно, чтобы облететь земной шар. Эти два события борются друг с другом за место в истории. Балет и космос – между ними нет ничего общего. Нуреева, вне всякого сомнения, можно назвать одним из величайших танцоров ХХ века. Благодаря изумительному таланту и яркой личности он был в 1960-х у всех на виду. Его имя не сходило с первых страниц газет. Это явно раздражало КГБ, который к тому же не сумел предотвратить его бегство на Запад и, что не менее важно, держать его подальше от средств массовой информации.

Трио Ганелина возникло ровно через десять лет после побега Нуреева на Запад и полета Гагарина в космос. Оба эти события имели последствия и для музыкантов. Побег Нуреева означал, что Кремль предпримет все возможное, чтобы предотвратить подобные инциденты (хотя в 1974 году гэбэшники «проморгали» побег еще одного солиста балета – Михаила Барышникова). Для справки, первое выступление трио Ганелина за пределами России состоялось в 1976 году на варшавском фестивале «Jazz Jamboree», но в то время в Польше тоже был своего рода железный занавес. Факт в том, что, когда Ганелин, Тарасов и Чекасин выступали в Западном Берлине со своим первым историческим концертом на Берлинских джазовых днях 29 октября 1980 года, их сопровождали сотрудники КГБ, которые должны были проследить, чтобы кратковременное пребывание трио на Западе не стало постоянным. Как в случае с Юрием Гагариным. Космонавт улетел от России дальше всех, но определенно должен вернуться к родине-матери. Как и Нуреев, Гагарин привлек внимание мировой печати – о нем узнал весь мир. И как только трио Ганелина выступило на Берлинских джазовых днях, они тоже обрели известность за пределами железного занавеса.

«Ancora Da Capo» является такой важной записью потому, что музыка, захватывающая и необъятная, ставит трех музыкантов в особое положение: их искусство сметает все границы. В «Путеводителе по джазу» Кука и Мортона, вышедшем в издательстве «Пингвин», «Ancora Da Capo» без обиняков называют шедевром. Это очевидно уже после первого прослушивания, но здесь важно особенно подчеркнуть: Ричард Кук и Брайан Мортон назвали альбом, потому что джаз – это не Новый Орлеан, не Чикаго и даже не тускло освещенный Сохо. Джаз – это не набор ярлыков «диксиленд», «мейнстрим», «бибоп», «фри-джаз» и так далее. Джаз – это континуум; он откуда-то пришел и куда-то идет, и в данном случае он пришел из России.

Значение «Ancora Da Capo» простирается далеко за пределы «джазовых» похвал. Его структура – два трека, часть 1 и часть 2; первая записана в Ленинграде в ноябре 1980 года, вторая в Западном Берлине несколькими неделями ранее, – имеет решающее значение. Шедевр получился благодаря изменчивым обстоятельствам. Десятью годами ранее в заголовки новостей попали Нуреев и Гагарин, теперь – трио Ганелина, а еще через девять лет там окажется Берлинская стена, которую снесет время перемен.

Презентация двух выступлений трио на одном диске предвосхищает падение Стены, ведь даже в 1980 году ее иногда удавалось преодолеть. Конечно, можно проводить разные исторические параллели, но главное доказательство заключается в музыкальной интриге. Искусство импровизации и композиции, с какой бы стороны от границ оно ни практиковалось, готовит для нас ловушку.

Когда я пишу эти слова, я слышу голоса людей, которые могут возразить, что абсурдно связывать выступление трио Ганелина на Западе с такими монументальными событиями, как полет в космос или падение Берлинской стены. Но эти люди не слышат того, что слышу я. Более того, они не слышат того, что услышал Лео Фейгин и любители джаза в Западном Берлине в тот судьбоносный вечер в октябре 1980 года. Там поистине исследовалось пространство, хотя никто не покидал планету. Уже не требовались средства массовой информации, а трещины, благодаря которым падет Стена, были заложены в самой музыке. Звук и пространство, исследуемые в произведении «Ancora Da Capo», находились по обе стороны от границы Ленинград, Петроград, Санкт-Петербург; места, как и люди, носят разные имена, и по разным причинам. 15 ноября 1980 года, когда на ленту записывался альбом «Ancora Da Capo», город все еще назывался Ленинградом. Одиннадцать лет спустя ему вернули первоначальное имя – Санкт-Петербург. Долгое время запись концерта в Западном Берлине было невозможно достать. Поэтому сначала на виниловой пластинке выпустили живое выступление в Ленинграде. Я очень рад, что у меня есть оба издания. «Ancora Da Capo» в Ленинграде – потрясающий концерт.[1]1
  Когда фирма «Leo Records» впервые выпустила «Ancora Da Capo» на виниле, он вышел как две отдельные пластинки: части 1 и 2. Они были записаны на фестивале «Осенние ритмы» в течение двух вечеров. Когда позднее издали компакт-диск, то вместо ленинградской части 2 там была западноберлинская часть 2 – во-первых, потому что к тому времени ее удалось достать; во-вторых, потому что качество записи оказалось лучше, и в-третьих, потому что выступление в Западном Берлине было историческим: это было первое выступление трио Ганелина на Западе. Я не хочу вносить путаницу, но я действительно очень высоко ставлю ленинградскую часть 2 и рекомендую слушать запись на виниле, хотя ее уже давно нет в продаже. Однако чтобы не создавать неразбериху, я сосредоточу свое внимание на ленинградской части 1 и западноберлинской части 2, как они изданы на CD.


[Закрыть]

Обе части «Ancora Da Capo» начинаются звуками трещотки и заканчиваются продолжительным крещендо, настолько интенсивным, что может заложить уши. «Ancora Da Capo»/Берлин имеет такую же структуру, но абсолютно другое наполнение и конец, который обходит финальное крещендо и завершается танцем. Этот танец, быть может, замышлялся формально, но я так не думаю. Я уверен, что в последних минутах каждой версии содержатся ключи к пониманию взаимоотношений музыкантов. Но об этом позже.

Ленинградский концерт, хоть и записанный после берлинского, – первый трек на CD. И трещотки, которыми начинается концерт, могли быть африканским посланием, исходящим из сердца России. С таким посланием мог бы выступить Дон Черри, исполнявший африканскую музыку в Копенгагене в конце 1960-х годов после его дезертирства из Америки, когда он играл на карманном корнете с Орнеттом Коулменом и изменил композицию «The Shape of Jazz To Come». Но это не Дон Черри. Это трио Ганелина образца 1980 года в Ленинграде. Они приехали не для того, чтобы изменить название города, а для того, чтобы изменить музыку, которую будут слушать их почитатели. Это новая Россия.

Трещотка – как шорох ползущей в траве змеи. У Владимира Чекасина два саксофона, на которых он играет одновременно, деревянная флейта и бас-кларнет. В этом триптихе он шут; «Da Capo» блещет юмором изнутри. Что делать с человеком, который раздувает меха, извергающие огонь? 15 ноября 1980 года трио Ганелина не идет на поводу у зрителей. Змея в траве продолжает шуршать, но они не дают ей сбежать. Вячеслав Ганелин умудряется украсть на рояле кусочек фразы у Телониуса Монка из его «Raise Four», но не продолжает тему. Вместо этого он играет на перкуссии, как бы сопровождая мелодию, которая звучит в его голове. Все это время Тарасов царствует на ударных. Он не просто держит ритм, он становится ядерным реактором. Звук трещотки продолжается до тех пор, пока у Че-касина не остается другого выхода, кроме как начать играть. Он выдавливает воздух через саксофон так, будто ищет частички кислорода.

Даже на этой ранней стадии выступления медленное развертывание части 1 «Ancora Da Capo» продумано архитектурно; нарастает ожидание, когда каждый из участников заиграет полным звуком. Теперь трио совершенно открыто; начать выступление с перкуссии – все равно что выйти перед публикой голым. Техника не имеет ничего общего с репетицией или тренировкой. Все зависит от личных мотиваций. Когда перкуссионный эпизод постепенно переходит в слияние трех отдельных инструментов, создается впечатление, что Ганелин, Тарасов и Чекасин достигли высшей точки. Теперь они просто вынуждены идти вперед, как поступают все остальные. В Ленинграде они платят дань джазу, в то время как за месяц до этого в Западном Берлине это оказалось ненужным.

Слушая вступление в «Ancora Da Capo» в течение нескольких десятилетий, я пришел к выводу, что архитектура, сооружение этого варианта части 1 звучит именно так, потому что сюита была озвучена после части 2. Всегда считалось, что часть 2 является более законченным произведением. Конечно, все зависит от того, что почувствует слушатель, но для меня критически важно, что часть 1 выросла из части 2, а не наоборот. Первые шесть минут части 1 достигают наивысшей драмы и играются с полным осознанием того, чего трио Ганелина как Триптих уже достигло в Западном Берлине месяцем ранее. Нет ни желания, ни необходимости повторять берлинский успех. Часть 1 – это всего лишь эпизод части 2, который, по сути дела, затем связывает обе половины, укорачивается и возвращается в единое целое в «разминированном» виде. Мы, вероятно, слушаем абстракцию, которую можно сравнивать с тем, что они сыграли на Западе. Я не утверждаю, что решение принималось заранее. Я даже сомневаюсь в этом, однако в 1980 году Вячеслав Ганелин, Владимир Тарасов и Владимир Чекасин искали великих приключений. Их нельзя находить постоянно, сочиняя все новые и новые абстракции. Им пришлось импровизировать, а этого нельзя добиться, сидя за письменным столом. Успехов добиваются активным выступлением на сцене. ГТЧ должно было выйти на сцену и предстать перед зрителями.

Секрет монументального успеха группы в том, что музыканты встретились в такой период жизни, когда каждый из них знал, что может играть новую музыку в определенных рамках (бутылках, структурах – называйте как хотите). Часть 1 и часть 2 «Ancora Da Capo» – не варианты одного произведения. Но музыка, которую мы слушаем, выросла из этой структуры. Обе части совершенно разные не только потому, что они сымпровизированы, но также потому, что в Ленинграде и в Западном Берлине музыканты хотели сказать разные вещи. Может быть, у них были и совершенно разные цели. То, что говоришь своим соотечественникам, это совсем не то, что скажешь незнакомцам, особенно тем, которые потенциально могут стать друзьями.

Конец части 1 начинается задолго до финальной ноты. Я не могу назвать ни одного развернутого джазового произведения, в котором окончание задумано в его сердцевине. Я не хочу сказать, что трио Ганелина приготовилось закончить раньше времени, ни в коем случае, но заключительные моменты неизбежно присутствуют уже в середине, поскольку то, что исходит от этих трех отчаянных музыкантов, – крайне экстремальная музыка. Уже совершенно ясно, что она не может продолжаться. В чем-то в Ленинграде приходится уступить.

На 12-й минуте слышны шарканье и шум. Как будто аккорд берут кулаками. Звенят тарелки, шипит листовой металл, металлом режут металл, свистят пули; сигналы, звуки гнутся в реальном времени. На 17-й минуте Чекасин обрушивается на каллиграфически отработанные звуки перкуссии. Он переключается на кларнет и снова возвращается к саксофонам. В этот момент трио стабильно, широко открыто, но все-таки компактно благодаря взаимопониманию. Триптих играет в своем ключе. Это синтез нового джаза в новом мире, признание того, что играли в Америке, Европе и, в случае трио Ганелина, в самом сердце Сибири. В течение двух минут Владимир Чекасин переходит на бас-кларнет, Слава Ганелин играет смычком на гитаре и подключает электронику. Перкуссии похожи на серебристую рябь.

На 26-й минуте Ганелин исполняет классическое соло на рояле, искристое, соблазнительное. Мог бы получиться приятный вечер. Но это только кажется. Трио Ганелина приехало издалека совсем не для того, чтобы ублажать соотечественников. Музыканты не презирают традицию, просто сегодня ее нет в меню. На 29-й минуте Чекасин врезается тенор-саксофоном. Это длится недолго, поначалу кажется, что он удалился. Но он возвращается и снова уходит. Слава Ганелин продолжает играть; слышны аккорды, мелодия, и вдруг Чекасин взрывается саксофоном, искажая звуки. Ему не остановиться. Как будто джинна поместили вовнутрь циркулирующего звука, который кружит, кружит и кружит. Кружащийся шум, нот не разобрать. И вдруг они проявляются, вращающиеся и кувыркающиеся в рычащей лавине грома. Музыканты не могут выбраться из этого круговорота. Взлет и падение, взлет и падение, чудо музыки, когда она переходит всякие границы и впадает в искусство неистовства. Финал неизбежен, всего 37 минут и шокирующее забвение. Конец приключения. Это Ленинград, и мы снова за железным занавесом. В Западном Берлине было по-другому. Здесь все игралось для удовольствия публики.

Начало, самое начало второй части такое же, как в первой. Трещотки, шелест, сотрясение воздуха; клавишные нащупывают ритм. По крайней мере тот момент, вхождение, они совершают вместе. Но он быстро заканчивается, потому что Владимир Чекасин не может ждать. Он уже играет партию, которую приготовил для Берлина. Это его собственный словарь, но музыканту нужно опробовать его в новой обстановке. Короткие всплески на рояле, разбрасывание нот. Чекасин сеет семена Бёрда. Так звучит Чарли Паркер – здесь, на Западе. Но Чекасин не собирается играть бибоп. Короткими всплесками он выстраивает линию на фоне бита, который слышит у Тарасова. Трио здесь для того, чтобы облагородить слух; в течение нескольких минут Ганелин переходит на бассет – короткий электрический двухоктавный клавишный инструмент, который звучит как контрабас. На этот раз Славе не нужно обеспечивать глубину звука, его бассет шипит, искрится, потрескивает – и ныряет в самые басы. На короткое время Чекасин переключается на скрипку в стиле Орнетта Коулмена. Кладет на стул свой хорошо разыгранный саксофон и тянется за скрипкой. Он играет смычком длинные, глубокие и энергичные фразы, извлекает из скрипки то, что ему было нужно, и снова кладет ее на стул. Едва ли он будет использовать скрипку снова, но он взял ее неспроста. Она нужна, чтобы придать краску и поддержать поток звуков; чувства заполняют неисследованное пространство и проверяют температуру. Скрипка дает встряску, обеспечивает дополнительный звуковой трамплин.

А Владимир Тарасов держит дребезжащий четырехтактный ритм. Удар, встряска и шипение. Весь акцент на малый и большой барабаны. Как удар по натянутой бумаге. Щелк. Затем внезапно Ганелин начинает играть соло одной рукой. Если звуком можно нарисовать картину, то это был бы пейзаж. Некоторое время трио удерживает «квадрат». То, что началось как предварительное знакомство с новой аудиторией, быстро превратилось в концепцию и нашло знакомые очертания. Но чтобы добиться этого, трио выполняет работу за шестерых. Вячеслав Ганелин, Владимир Тарасов и Владимир Чекасин требовательны к аудитории, зато взамен заряжают энергией друг друга. Сравните в этот момент обе части. Через несколько недель в Ленинграде трио Ганелина снова продемонстрирует искусство «перемешивания карт». А здесь, в Западном Берлине, они полны решимости представить более широкую картину, они не могут себе позволить размышления. К девятой минуте Чека-син должен совершить прорыв. Это эгоистический акт. Да, будь что будет. Его саксофон визжит, дрожит, но затем быстро обретает контроль. Это было бы почти дерзко, если бы не подходило к настоящему моменту.

Последующий фрагмент демонстрирует духовное единство Чекасина и Тарасова. Они кружат и парят в унисоне импровизации и параллельном развитии фраз. Ганелин закачивает рояль и электронику между ними, в то время как его коллеги сближаются теснее и теснее друг с другом. Это не дуэль. Никто не сражается, они играют в унисон. Никто не пытается сбить друг друга, но в то же время это стремительный альянс; саксофон и перкуссии несутся к точке, которая не помечена ни в каких нотах. Если и был момент, когда западногерманская аудитория признала трио Ганелина исключительной группой, то он наступил именно тогда. Зрители стали свидетелями чуда. Они уже услышали то, чего не могли услышать нигде. Чека-син и Тарасов уже раскатали красный ковер и с громом несутся по нему. Слава Ганелин ждет; есть еще немного времени. Но не рассчитывайте, что этот гениальный человек, Ганелин, собирается просто играть аккордами.

Западный Берлин – это не Бродвей, но и октябрь 1980-го – это не «Cabaret». И дальше Тарасов бросает палочки и берет щетки – переход такой же естественный и логичный, как у Джорджа Гершвина. Ганелин играет соло, пронизанное таким утонченным блюзом, что его можно принять за Арта Тэйтума. Русский триптих будто говорит Западу: всего за пять минут мы вернем вам то, что, по-вашему, принадлежит вам, но на самом деле является общественной собственностью. Свинг. Это не пастиш. Трио играет свое прошлое, как и чье-то еще, но самое главное в том, что оно аутентично. Все, кто находится рядом с их музыкой, – русские, европейцы, многочисленные этнические группы, населяющие Америку, – не могут не заметить модуляций блюза в ганелинских импровизациях. В Западном Берлине, конечно, заметили. Но шаг за шагом Ганелин, Тарасов и Чекасин деконструируют момент. Фокус в том, чтобы взять из него самое лучшее, что Чекасин и делает. Мне нравится эта интерлюдия. Иногда саксофонист использует теорию большого взрыва, чтобы сменить направление, но здесь он идет другим путем. Все дело в нюансах и тонких намеках – сырой скрежет, а затем изящная мелодия, которая выкарабкивается из свинга. Снова переключение. Электронное одеяло окутывает всех трех музыкантов, и Ганелин представляет новое настроение, которое ближе к пионерам немецкого рока вроде Can или, может быть, английскому Henry Cow.

Я упоминаю разные группы, потому что иногда это помогает. С другой стороны, то, что происходит на сцене Западного Берлина в октябре 1980-го, находится в ином мире по сравнению с любыми группами. С этого момента трио Ганелина играет уникальную музыку, на которой строится вся часть 2. Остаются финальные 10 минут, река разливается и с грохотом несется через пороги, стремясь к морю. Все это время Владимир Тарасов изобретает новые и новые ритмы. Трио наэлектризовано, оно на пороге финального прорыва их первого живого выступления в западном мире. Это потрясающе: три музыканта на краю пропасти, ударные разбрызгивают многоступенчатые ритмы, под ними рояль, постоянно изменяющий ход музыки. Саксофон / голос / дыхание стонут, хрипят, кричат. Но все компоненты подходят друг другу, переливаются каскадами и достигают крещендо. Контроль исполнителей невероятен. Когда они вдруг разражаются танцевальной мелодией, пикируют и замирают на несколько тактов, напряжение достигает предела. И Тарасов снова делает брейк, буквально пробивая себе путь к затяжному финалу. Западный Берлин разражается аплодисментами; первый концерт трио Ганелина на Западе окончен.

Лео Фейгин рассказывал мне о том вечере много раз. При воспоминании о нем глаза Лео зажигались, и мне становилось ясно, что его последующая жизнь в какой-то мере основывалась на том опыте. Конечно, это был исторический концерт. Музыканты знали, чего хотят добиться, и их план с блеском реализовался.

Но есть еще более ранняя запись «Ancora Da Capo». За две недели до выступления в Западном Берлине участники трио были в студии «Mozarteum» в Праге. В середине 1980-х чешская фирма «Supra-phon» выпустила долгоиграющую пластинку пражской сессии. Качество записи великолепное. Первая сторона называется «Часть 1», вторая – «Часть 2», что привело к большой неразберихе. Как кажется, на этом альбоме содержится целое выступление, а не две разные части. На первой стороне – похожий, но не идентичный звуковой ландшафт с первой частью в Ленинграде, выпущенной «Leo Records». Вступление трещоткой, Ганелин цитирует риф из композиции Монка «Raised Four», – но после этого трио идет другим путем. Пражская «Ancora Da Capo» не стремится к кульминации, подобно концертам в Ленинграде или Западном Берлине, но вместо этого идет окружным путем и заканчивает точно так же, как начинала. В Праге трио Ганелина завершает запись шепотом.

Финал имеет огромное значение. В Ленинграде и (снова) в Восточном Берлине последние минуты «Ancora Da Capo» представляют мощную встряску. Где-то между 13 октября в Праге и 29 октября в Западном Берлине трио Ганелина переиграло структуру сюиты, чтобы она финишировала крещендо. Эта структура сохраняется в Ленинграде. «Ancora Da Capo» – это путешествие от трещотки до рева. Вячеслав Ганелин, Владимир Тарасов и Владимир Чекасин подошли к моменту, когда им уже не нужно было исследовать. Им нужно было разбудить собственных призраков. Другими словами – снова и снова быть услышанными.

Мне кажется, называть «Ancora Da Capo» двухчастной сюитой не совсем верно. Два исключительных выступления, задокументированных фирмой «Leo Records» в Ленинграде и Западном Берлине, не являются, по сути дела, двумя частями единого целого, а остаются разными импровизированными вариантами структуры «Ancora Da Capo». Откуда я знаю? Мне говорят об этом мои уши. Точнее не скажу – просто я так слышу. Выступления в Ленинграде на фестивале «Осенние ритмы» можно назвать подарком судьбы. Трио Ганелина было единственной русской группой, которую регулярно приглашали каждый год на этот престижный фестиваль. И они приезжали, но не для того, чтобы повторяться, а чтобы играть каждый раз по-новому. Именно это они и сделали, когда отправились в Западный Берлин.