Текст книги "Сила, которая защищает"

Так и крался он мимо окраинных домов, точно бесплотный дух, точно вурдалак, не способный даже никого напугать, пока наконец все дома не остались позади. Тогда он повернул обратно, к Небесной Ферме, точно гонимый ветром хрупкий, сухой лист, годный только на растопку.

В течение трех последующих дней его не раз охватывало желание покончить счеты с жизнью. Сжечь дотла свой дом, превратив его в погребальный костер, в котором сгорели бы все его нечистота и мерзость. Вскрыть вены и позволить страданию медленно завладеть собой, незаметно истощить последние силы. Однако, у него не хватило решимости осуществить эти замыслы. Разрываясь между ужасными ощущениями и мыслями, осаждавшими его, он, казалось, утратил всякую способность принимать решения. Тот крошечный остаток силы воли, который еще уцелел, он расходовал на то, чтобы не притрагиваться к еде и не давать себе покоя.

Он постился уже однажды, и голод помог ему тогда преодолеть самообман, осознать в полной мере, как ужасно он обошелся с Леной, матерью Елены. Сейчас он хотел добиться того же самого: отбросить все оправдания и отдать себе отчет в том, что он собой представляет, во всей темной, мрачной, неприглядной полноте. Раз он был способен пасть так низко – включая и то, что он ничего не сделал для спасения Елены, – может быть, все его требования честности и понимания не имели под собой никаких оснований? Может быть, начиная с самого рождения, все те подлости, на которые его душа оказалась способна, были предопределены, и он просто не догадывался, каков на самом деле?

Труднее всего было преодолеть ставшее почти невыносимым желание заснуть – он безумно боялся того, что тогда могло с ним произойти. Он знал, что корни его вины начинались именно там, где он оказывался во сне. Позволить себе спать мог невинный младенец или какой-нибудь простак, но только не он.

То, что давало ему силы выполнить задуманное, было выше него. Тошнота, постоянно сосущая под ложечкой, помогала воздерживаться от пищи. Невыполненные обязательства не давали ему уйти из жизни. Всякий раз, когда силы, казалось, полностью иссякали, точно какой-то неведомый ветер уносил его, и он мчался по холмам, покрывая милю за милей, вверх и вниз по лесистой местности вдоль реки Греческих Праведников, текущей рядом с городом. И каждый раз он приходил в себя дома, понимая, что просто бредил среди обломков мебели, которые впивались ему в бока, мешая заснуть непробудным сном.

В процессе этого сумасшедшего бега он нисколько не беспокоился о своей болезни. ВНК – Визуальный Надзор за Конечностями – и другие навыки самозащиты, от которых зависела его борьба с проказой, – всем этим он пренебрег, словно любые попытки приостановить распространение болезни утратили для него всякое значение. Лоб загноился. Холодное онемение медленно, но верно распространялось по рукам и ногам. Он, однако, игнорировал угрожающую опасность – он заслужил ее.

Настроение обреченности и безысходности усиливалось с наступлением вечера. Надвигающиеся сумерки несли с собой мрак и уныние, потребность в человеческом обществе становилась нестерпимой. Она гнала его вперед, он плевался и скрежетал зубами, но вновь и вновь уходил “во тьму внешнюю”, пробираясь к манящим огням города. И опять он пытался заставить себя подойти к какому-нибудь дому, и опять у него не хватало на это мужества. Люди, укрывшиеся за стенами своих домов, оказались для него недостижимы, точно они принадлежали другому миру. Ночь не приносила ему ничего, кроме обманутых надежд, он по-прежнему оставался лишен всякой помощи, предоставлен самому себе и своей боли, раздирающей череп.

Елена умерла, потому что он не сделал ничего, чтобы спасти ее. Она была его дочерью, он любил ее – и все же позволил ей умереть.

Она вообще никогда не существовала.

Все это было выше его понимания.

Позднее, в ночь на четверг, во время его одиноких скитаний что-то изменилось. Опустошенная душа, внезапно очнувшись, ощутила неподалеку движение.., темный, неясный шум.., легкий ветерок. Голоса, казавшиеся во мраке бесплотными, выводили скорбную мелодию, точно призывая к себе заблудшие души. Стихи и хоровое пение печалью отозвались в его душе. Елена тоже пела… Все в ее семье пели… Пробираясь между деревьями на окраине города, он пошел в том направлении, откуда доносилась грустная мелодия.

Она привела его к вытоптанной площадке, которая обычно служила местом для проведения городских торжеств. Несколько человек также спешили туда, как будто они опаздывали, и Кавенант посторонился на узкой тропинке, пропуская их. Добравшись до площадки, он увидел огромный тент, натянутый в центре. Края были подвернуты со всех сторон, и свет ярких фонарей освещал то, что происходило под брезентом.

Там на скамьях сидело множество людей. Несколько распорядителей подошли к опоздавшим и отвели на пустые места в задних рядах. Скамьи были обращены к широкой платформе, на которой сидели три человека. Рядом с ними возвышалась кафедра, а позади стоял временный алтарь, наскоро сколоченный из сосновых досок и украшенный витыми свечами и потускневшим золотым крестом.

Когда те, кто пришел позже, уселись, один из людей, находившихся на платформе, – невысокий плотный мужчина, одетый в унылый черный костюм и белую рубашку, – поднялся и подошел к кафедре. Звучным, берущим за душу голосом он произнес:

– Давайте помолимся.

Люди опустили головы. Кавенант почувствовал острое желание отвернуться от происходящего и уйти, но его остановила спокойная уверенность, зазвучавшая в голосе человека, когда тот положил руки на кафедру и начал молиться:

– Дорогой Иисус, Господь и Спаситель наш! Пожалуйста, загляни в души людей, собравшихся здесь. Загляни в их сердца. Господи – Ты увидишь в них боль, и обиду, и одиночество, и печаль, и, конечно, грех, но еще Ты увидишь в них страстное желание быть с Тобой. Ободри их. Господи, помоги им, исцели их. Научи их жить в мире с собой и чуду молитвы именем Твоим. Аминь.

И все люди вместе повторили:

– Аминь.

Голос человека притягивал. Кавенант услышал в нем отголосок искренности и сострадания. Конечно, он не был уверен в том, что ему это просто не показалось, – то немногое, что он знал об искренности, в его воспоминаниях было связано только со снами. Да и молиться он не умел. Вместо этого он осторожно стал продвигаться вперед и, подойдя совсем близко к тенту, прочел то, что было написано на большой вывеске, висящей рядом с платформой. Надпись гласила:

ПАСХАЛЬНЫЙ ПОХОД

Д-р Б. Сэм. Джонсон

Возрождение и исцеление

Только сегодня вечером

Другой человек из числа сидящих на платформе приблизился к кафедре. У него был высокий воротничок, какие обычно носят священники, на шее висел серебряный крест. Поправив пальцем тяжелые очки на носу, он с сияющей улыбкой взглянул на сидящих людей.

– Я счастлив, – заявил он, – что нас посетили доктор Джонсон и Матфей Логан. Их имена известны по всей стране в связи с плодотворным служением духовным потребностям простых людей – таких, как мы с вами. Нужно ли мне рассказывать вам о том, как много среди нас нуждающихся в возрождении и исцелении? Всем нам нужна спасительная вера, в особенности сейчас, во время светлого праздника Пасхи. Доктор Джонсон и мистер Логан делают все, чтобы помочь нам вновь обрести веру и вернуться к несравненной благодати Божьей.

Снова поднялся невысокий мужчина, одетый в черное, и произнес:

– Благодарю вас, сэр.

Священник, стоящий за кафедрой, на мгновение заколебался с таким выражением, точно его неожиданно прервали и он был удивлен этим, но потом все же уступил свое место Джонсону, который спокойно продолжал:

– Друзья мои, здесь с нами мой дорогой брат во Христе, Матфей Логан. Вы уже слышали его удивительное, прекрасное пение. Теперь он почитает вам пророческое Слово Божье. Прошу, брат Логан.

Когда Матфей Логан, мужчина могучего телосложения, подошел к кафедре, Джонсон, казалось, стал еще меньше ростом. Несмотря на почти полное отсутствие шеи, голова Логана, которая как будто сидела прямо на мощных плечах, возвышалась почти на полметра над головой его собрата. Он положил на кафедру черный томик Библии, нашел нужное место и начал читать без какого бы то ни было вступления:

– “Если же не послушаете Меня, и не будете исполнять всех заповедей сих, и если презрите Мои постановления.., то и Я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа, и будете сеять семена ваши напрасно, и враги ваши съедят их. Обращу лицо Мое на вас, и падете пред врагами вашими, и будут господствовать над вами неприятели ваши, и побежите, когда никто не гонится за вами… И небо ваше сделаю как железо, и землю вашу как медь. И напрасно будет истощаться сила ваша, и земля ваша не даст произрастений своих, и дерева земли не дадут плодов своих. Если же после сего пойдете против Меня и не захотите слушать Меня, то Я прибавлю вам ударов всемеро за грехи ваши. Пошлю на вас зверей полевых, которые лишат вас детей, истребят скот ваш, и вас уменьшат, так что опустеют дороги ваши. Если и после сего не исправитесь и пойдете против Меня, то и Я в ярости пойду против вас, и поражу вас всемеро за грехи ваши. И наведу на вас мстительный меч в отмщение за завет; если же вы укроетесь в города ваши, то пошлю на вас язву, и преданы будете в руки врага”.

Голос Матфея Логана звучал внушительно и сурово, и Кавенант невольно поддался силе удивительных слов. Обещание кары сжало его сердце – точно оно и прежде жило в его сумрачной душе и лишь сейчас внезапно заявило о себе. Судорожно втягивая воздух, он непроизвольно стал приближаться к тенту, притягивающему его к себе, точно проклятие, которого он был достоин.

"Если же и после сего не послушаете Меня и пойдете против Меня, то и Я в ярости пойду против вас, и накажу вас всемеро за грехи ваши. И будете есть плоть сынов ваших, и плоть дочерей ваших будете есть. И.., возгнушается душа Моя вами. Города ваши сделаю пустынею, опустошу землю вашу, так что изумятся о ней враги ваши, поселившиеся на ней. А вас рассею между народами, и обнажу вслед вас меч, и будет земля ваша пуста и города ваши разрушены. Тогда удовлетворит себя земля за субботы свои во все дни запустения своего-”.

Кавенант нырнул под край брезента и увидел рядом с собой одного из распорядителей. Тот подозрительно взглянул на него, но сесть не предложил. В это время Матфей Логан, сделав паузу, обвел взглядом склоненные головы слушателей, над которыми он возвышался, подобно грозному патриарху. Потом он снова полистал Библию и начал читать дальше, уже не таким суровым тоном:

– “Посему, кто будет есть хлеб сей и пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней. Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем. Оттого многие из вас немощны и больны и не мало умирает. Ибо если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы; будучи же судимы, наказываемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром”. Захлопнув Библию, Логан вернулся на свое место. Тут же поднялся доктор Джонсон. Казалось, его распирало от небывалого наплыва энергии – похоже, он еле дождался, когда можно будет начать говорить. Его толстые щеки возбужденно подрагивали, когда он обратился к своим слушателям.

– Друзья мои, как удивительно Слово Божье! Как легко и быстро проникает оно в сердце! Как успокаивает боль, тоску, слабость. И как легко заставляет даже самых непорочных корчиться, точно адский огонь уже охватил их. Послушайте, друзья мои! Послушайте Слово Апокалипсиса:

"Жаждущему дам даром от источника воды живой. Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном. Боязливых же и неверных, и скверных, и убийц, и любодеев, и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов – участь в озере, горящем огнем и серою; это – смерть вторая”.

Изумительное, потрясающее Слово Божье! Всего несколько строк, пара коротких отрывков, а сколько в них мудрости и глубины! Первый отрывок, который прочел вам брат Логан, относится к Ветхому Завету, к главе 26-й Левита. Вы внимательно вслушивались в то, что читал вам брат Логан, друзья мои? Вы слушали всем сердцем, всей душой? Это – голос Бога, всемогущего Бога. Он говорит прямо, без обиняков, друзья мои. Он не ходит вокруг да около. Он не прячет смысл за прекрасными словесами и причудливым языком. Нет! Он говорит: если вы грешите, если разрушаете Мой Закон, Я вселю в вас ужас и нашлю на вас болезнь. Я сделаю землю бесплодной и нашлю на вас мор и эпидемию. И если вы будете продолжать грешить, то я превращу вас в каннибалов и беспомощных калек. “Тогда удовлетворит себя земля за субботы свои во все дни запустения своего”.

А известно ли вам, друзья мои, что Закон Божий и в самом деле существует? Можно суммировать его, прибегнув к словам Апокалипсиса: “Не будьте боязливыми, и неверными, и скверными”. Никогда не замышляйте убийства, любодейства, чародейства, идолопоклонничества и лжи. Все мы здесь – ХОРОШИЕ люди. Мы ничего ПОДОБНОГО не делаем. Но разве мы не бываем боязливы – и весьма часто? Разве не бываем временами не так уж стойки в своей вере? Всегда ли чисты мы в своем сердце и помыслах? “Тогда удовлетворит себя земля за субботы свои во все дни запустения своего”. Апостол Павел называет вещи своими именами: “Оттого многие из вас немощны и больны и не мало умирает”. Но Иисус идет еще дальше: “Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный дьяволу и ангелам его”.

Я догадываюсь, что вы протестуете, не так ли? Я точно слышу, как некоторые из вас говорят про себя: “Никто не может быть настолько хорош. Я человек. Я не могу быть совершенным”. Вы правы! Конечно, вы правы. Но Закону Божьему нет дела до ваших оправданий. Если вы парализованы, если у вас артрит, если вы слепы или у вас шалит сердце, если вы покалечены, если у вас обширный склероз, или диабет, или любое другое из тех болезненных состояний, причудливые названия которых могут быть заменены одним словом – грех, можете не сомневаться в том, что на вас лежит проклятие Божье. Но даже если вы здоровы, не воображайте, что вы спасены и вам все позволено! Вам просто повезло, что Бог пока еще не решил “в ярости пойти против вас”. Вы не можете быть совершенны, друзья мои. И Закон не волнует, насколько тяжело вам пытаться стать такими. Вместо того чтобы хвалить себя за предпринятые героические попытки, лучше послушайте слова Библии. Ветхий Завет говорит нам ясно как день: “У прокаженного, на котором язва, должна быть разодрана одежда, и голова его должна быть не покрыта, и до уст он должен быть закрыт и кричать: Нечист! нечист!"”.

Теперь слушатели были полностью захвачены силой убежденности, звучавшей в его голосе, превратившись из отдельных личностей в сообщество грешных и слабых, чьи сердца бились в унисон с его словами. Даже Кавенант забыл о своих бедах, забыл о том, что он был незваным гостем в этой молельне под брезентовым тентом. Мысль о том, что он был проклят Богом, заворожила его.

– Ах, друзья мои, – вкрадчиво продолжал доктор Джонсон, – день, когда болезнь обрушивается на нас, – без сомнения, черный день. Когда боль, или несчастье, или тяжелая утрата причиняет нам страдание, и мы не можем больше притворяться, что чисты. Но мы еще не вспомнили с вами о Евангелии. Помните, как Христос говорит: “Потерявший душу свою ради Меня обретет ее”? Вы слышали, что сказал Павел: “Будучи же судимы, наказываемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром”. Вы слышали, что говорит автор Апокалипсиса: “Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном”. Есть и другая сторона, друзья мои. Закон – лишь половина той святой истины, которую Господь считает нужным сообщить нам. Другая половина – это очищение, прощение, исцеление, благодать, и все это прекрасно сочетается с праведностью Бога. Нужно ли напоминать вам о том, что Сын Божий дарует исцеление всем, кто искренне, глубоко, с верой просит Его?! Даже прокаженным?! Нужно ли напоминать вам о том, что Он был распят на кресте и терпел невыносимые страдания и позор – ради нас, ради того, чтобы оплатить наши грехи?! Нужно ли напоминать вам о том, что гвозди вонзились в Его руки и ноги, разрывая плоть и терзая ее?! Что копье проткнуло Его бок?! Что в течение трех дней, вплоть до Своего воскресения, Он был мертв и в это время спускался в ад, чтобы облегчить участь грешников?!

Друзья мои. Он сделал это, чтобы заплатить за нашу трусость, неверие, нечистые субботы. Он сделал это ради того, чтобы мы получили возможность исцелиться. И все, что теперь требуется от нас, – это принять Его дар, поверить в Него и всем сердцем любить Его за это. Все, что нужно сделать, – это повторить вслед за человеком, чье дитя было при смерти:

"Я верю; помоги моему неверию”. Пять коротких слов, друзья мои. Если они идут от сердца, их достаточно, чтобы войти в Царство праведности.

Как будто эти слова послужили ему указанием, Матфей Логан поднялся и запел мягким дискантом:

– Блаженная вера – Иисус со мной. На фоне его пения доктор Джонсон продолжал говорить, молитвенно сложив руки:

– Друзья мои, помолимся вместе.

Все головы тут же склонились – и голова Кавенанта тоже. Однако в этом положении боль во лбу вспыхнула с новой силой, и он поднял голову, когда доктор Джонсон снова заговорил:

– Закройте глаза, друзья мои, пусть ничто не отвлекает вас. Забудьте на время о своих детях, родителях, супругах и соседях. Забудьте обо всем, что огорчает вас. Пусть каждый заглянет в свою душу, друзья мои. Загляните глубоко внутрь себя, постарайтесь разглядеть свою болезнь. Прислушайтесь к голосу Бога и молитесь вместе со мной в своих сердцах.

Святой Иисус наш. Ты – наша единственная надежда. Только Твоя Божественная благодать способна исцелить болезнь, которая подтачивает наше мужество, истончает нить нашей веры и оскверняет нас в Твоих глазах. Только Ты можешь уничтожить болезнь и исцелить нас. Наши сердца распахнуты навстречу Тебе, Господи. Помоги нам найти в себе мужество, чтобы произнести эти пять трудных, очень трудных слов: “Я верю; помоги моему неверию”. Дорогой Господи, пожалуйста, дай нам мужество исцелиться.

Воздев руки над головами слушателей, он продолжал:

– Ощущаете ли вы присутствие Божественного Святого Духа, друзья мои? Ощущаете ли вы его в своих сердцах? Ощущаете ли, как перст Божественной праведности исследует то место в ваших душах и телах, которое нуждается в исцелении? Если да, то пусть тот, с кем это происходит, выйдет сейчас вперед, чтобы мы вместе могли помолиться за его здоровье.

Он в молчаливой просьбе опустил голову, ожидая, пока кто-либо из раскаявшихся откликнется на его призыв. Но Кавенант уже шел по проходу, направляясь к нему. Один из распорядителей сделал едва заметное движение, как будто намереваясь остановить его, но замер на месте, увидев, что некоторые из собравшихся подняли глаза. Кавенант, охваченный возбуждением, быстро пересек пространство под тентом, по грубым деревянным ступенькам поднялся на платформу и остановился перед доктором Джонсоном. Глаза его сверкали, но голос был едва слышен, когда он хрипло прошептал:

– Помогите мне.

Вблизи доктор Джонсон оказался еще ниже, чем это казалось из рядов слушателей. Черный костюм его лоснился, рубашка выглядела несвежей и мятой. Он, по-видимому, давно не брился. Жесткие седые бакенбарды топорщились, опрощая и огрубляя лицо. Во взгляде явственно читалось удивление, даже более того – почти смятение. Однако, как только Кавенант оказался перед ним, он тут же придал своему лицу выражение мягкости и добродушия. Лишь голос, который слегка звенел, выдавал его волнение.

– Помочь вам, сын мой? – произнес он. – Только Бог может помочь вам. Однако я буду счастлив присовокупить свои молитвы к молитвам любого кающегося сердца. – Он положил крепкую руку на плечо Кавенанта. – Преклони колени, сын мой. Давай вместе попросим Бога о помощи.

Кавенант хотел опуститься на колени, от всей души он хотел покориться чарующему воздействию руки и голоса доктора Джонсона. Но, может быть, от длительного изнурения ноги свело, а боль во лбу запульсировала с такой силой, что, казалось, мозг вот-вот разорвется на части. У него возникло ощущение, что, если ему все же удастся согнуть колени, он просто рухнет на платформу.

– Помогите мне, – прошептал он снова. – Я не могу встать на колени.

Доктор Джонсон воспринял эти слова как сопротивление, и его лицо обрело суровое выражение.

– Вы на самом деле раскаиваетесь, сын мой? – с оттенком некоторой угрозы спросил он. – Вы нашли то место в своей душе, где таится грех? Вы искренне, страстно стремитесь прибегнуть к помощи всемогущей Божественной благодати?

– Я болен, – ответил Кавенант. – Я совершил множество преступлений.

– Но вы раскаиваетесь? Можете ли вы произнести те самые пять трудных слов, искренне вложив в них всю боль вашего сердца?

Челюсти Кавенанта непроизвольно сжались. Он сказал – почти проскулил – сквозь стиснутые зубы:

– Помоги моему неверию.

– Сын мой, этого недостаточно. Вы знаете, что этого недостаточно. – Теперь голос доктора Джонсона звучал строго, точно он обращался к нерадивому ученику. – Не пытайтесь обмануть Бога – он может отвернуться от вас навсегда. Вы верите? Вы верите в то, что ваше здоровье полностью во власти Бога?

– Я… – Кавенанту очень трудно было разомкнуть челюсти, словно отчаяние сплавило их. – Я не верю.

Пение Матфея Логана неожиданно смолкло, наступила зловещая тишина. Чувствуя себя беспредельно несчастным и униженным, Кавенант тихо произнес:

– Я прокаженный.

Любопытные, выжидательные лица тех, кто сидел в первых рядах, говорили о том, что они не расслышали его слов. Ему показалось, что никто из них и не узнал его. Это его не очень удивило. Ему показалось, что фантазии – сны? галлюцинации? – изменили его до неузнаваемости. Кроме того, даже в те далекие дни, когда Кавенант был здоров, он никогда не поддерживал отношений с религиозными людьми.

Однако доктор Джонсон услышал. Его глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит, а голос звучал так тихо, что едва достиг ушей Кавенанта, когда он произнес:

– Не знаю, кто пустил вас сюда, но лучше бы вам убраться отсюда подобру-поздорову.

Помолчав, он заговорил снова, обращаясь, главным образом, к людям, сидящим под тентом:

– Бедняга, вы бредите. Эта рана на лбу… Она загноилась, и у вас, похоже, жар. – Теперь его привычный к публичным выступлениям голос источал сострадание. – Вы очень опечалили меня, сын мой. Потребуется молитва огромной силы, чтобы очистить вашу душу, – только тогда Господь сможет услышать ваш голос. Брат Логан, не могли бы вы отвести куда-нибудь в сторонку этого несчастного, тяжелобольного человека и помолиться вместе с ним? Если Бог благословит ваши усилия, Он снимет жар, а заодно и приведет вас к раскаянию.

Мощные пальцы Матфея Логана, точно тиски, сомкнулись на руках Кавенанта, сдавливая их с такой силой, точно намереваясь раздавить его кости. Подталкивая Кавенанта перед собой, он вытеснил его с платформы на ступеньки и затем к проходу. Позади них доктор Джонсон продолжал говорить:

– Друзья мои, не помолитесь ли вы вместе со мной за эту бедную, исстрадавшуюся душу?

Угрожающим шепотом Матфей Логан произнес над самым ухом Кавенанта:

– Нам ни к чему осложнения. Если вы выкинете что-нибудь, я сломаю вам руки.

– Не прикасайтесь ко мне! – резко ответил Кавенант. То, как этот большой, сильный человек обращался с ним, прорвало плотину, долгое время сдерживавшую ярость в его душе. Он попытался ослабить хватку Логана.

– Уберите от меня руки!

Как раз в этот момент они дошли до конца прохода и нырнули под брезент в ночную тьму. Без особых усилий брат Логан оттолкнул от себя Кавенанта, тот оступился и упал на вытоптанную, безжизненную землю площадки. Взглянув вверх, он увидел огромного человека, нависшего над ним, подобно черному колоссу, в свете, бьющем из-под тента.

Кавенант с трудом поднялся, ощущая боль в ногах; собрав последние крохи своего достоинства, повернулся спиной к брату Логану и пошел прочь. Поминутно оступаясь в кромешной тьме, он услышал, как люди под тентом запели. Вскоре, однако, снова наступила тишина, и душераздирающий не то юношеский, не то даже совсем детский голос воскликнул:

– Господи, я парализован! Пожалуйста, исцели меня!

Кавенант упал на колени, и его наконец вырвало – желудочным соком и желчью. Понадобилось некоторое время, чтобы он смог прийти в себя после мучительных спазмов и убежать на такое расстояние, где не было слышно пения, разрывающего душу.

Домой он открыто возвращался по главной дороге, рискуя с кем-нибудь встретиться и не заботясь о том, к чему это могло привести. Однако все уже было закрыто, и улицы опустели. Он двигался словно черная тень в свете мертвенно-желтых уличных фонарей – и так, не встретив ни души, добрел до окраины города и свернул к Небесной Ферме.

Две мили до Фермы растаяли за спиной, как обычно во время его странствий – быстрый, механический ритм его больших шагов был похож на тиканье заспешивших часов. Пружина, толкавшая его вперед, была взведена слишком туго, разворачивалась слишком быстро, словно торопила его навстречу гибели. Но изменить что-либо он не мог – казалось, помимо его воли, неведомая сила гнала и гнала его вперед.

Ненависть с новой силой ожила в его душе, в мозгу один за другим вспыхивали и гасли дикие планы мести.

Добравшись до дома, он увидел в холодном свете звезд мешок, прислоненный к почтовому ящику. Он знал, что в мешке находилась еда; ее доставляли дважды в неделю из местной бакалейной лавки, хозяин которой боялся, что Кавенант сам может явиться к нему за покупками; вчера, в среду, был как раз один из дней доставки. Однако, захваченный идеей своего непрекращающегося поста, он и думать забыл об этом.

Он подхватил мешок и понес к дому. Заглянув в него при ярком свете лампы у себя на кухне, он решил, что следует наконец поесть. Месть требовала сил; ради того чтобы нанести ответный удар тем, кто мучил его, ради того чтобы иметь право ходить с гордо поднятой головой, он сейчас был готов на все.

Он достал из мешка упаковку булочек с изюмом. Не заметив, что она аккуратно разрезана с одной стороны, он надорвал ее и вытряхнул содержимое. Со вчерашнего дня булочки успели зачерстветь. Он взял одну и подержал на ладони, пристально, с неприязнью разглядывая ее, точно это не булочка, а череп, который он выкопал из старой могилы. Вид ее вызывал тошноту. Какая-то часть его существа по-прежнему жаждала чистой смерти от голода, и он почувствовал, что желание отомстить ослабевает. Тем не менее, словно голодный зверь, он схватил булочку и надкусил.

Что-то оцарапало губу и десну. Зубы еще продолжали жевать, и он больно порезался. Кавенант ощутил острую вспышку боли и, задыхаясь, выплюнул откушенную часть булочки. Раскрошив ее, он обнаружил тусклое лезвие бритвы.

В первое мгновение он просто очень удивился. Ржавое лезвие, оказавшееся в булочке, – это было выше его понимания; ему даже не верилось, что кровь капала на пол и на руки из его рта. Булочка вывалилась из руки. Он поднялся и, наступая на разбросанные повсюду обломки, пошел в гостиную.

Его взгляд остановился на фотографии Джоан. Она лежала вверх изображением под обломками кофейного столика, стекло разбилось, и трещины, расходившиеся во все стороны, напоминали паутину. Отбросив щепки, он вытащил фотографию. Джоан улыбалась ему сквозь трещины, словно она запуталась в смертельной паутине и не понимала этого.

И тут его разобрал смех.

Вначале это был самый обыкновенный смех, но вскоре перешел в истерику. Из глаз брызнули слезы, но он трясся от хохота, как безумный, так что, казалось, мог рассыпаться на куски. Эта дикая вспышка привела к тому, что он забрызгал кровью изо рта руки, фотографию Джоан и обломки вещей в комнате.

Внезапно Кавенант отшвырнул фото подальше. Ему показалось, что Джоан наблюдает за его истерикой, а этого он хотел меньше всего. Продолжая хохотать, он выбежал из дома и бросился в лес. Даже в полубреду в глубине его сознания тлело желание, чтобы окончательный конец, который, по-видимому, был уже близок, наступил где угодно, только не на Небесной Ферме.

Добравшись до реки Греческих Праведников, он повернул и помчался с той скоростью, которую способны были развить онемевшие, неуклюже ступавшие ноги, вверх по течению, в холмы, подальше от людей, все время продолжая отчаянно хохотать.

Не раз в течение ночи он падал, споткнувшись, после чего, приходя в себя, садился, прислонясь к какому-нибудь дереву. Наконец усталость окончательно сморила его. Он заснул непробудным сном, без сновидений, и открыл глаза лишь утром, когда солнечный свет упал на его лицо.

Кавенант не сразу сообразил, кто он и где находится. Жаркий белый свет солнца опалил разум и ослепил глаза, так что он не был в состоянии разобрать, что его окружало. Услышав тонкий, жалобный плач, вскрик страха, он снова засмеялся, словно теперь ни на что другое не был способен.

Крик повторился. Он заставил себя сдержать рвавшийся наружу смех и приложить все усилия, чтобы подняться на ноги.

И снова услышал крик – без сомнения, детский. Держась за дерево, он оглянулся, моргая от солнечного света и всматриваясь в неясные очертания деревьев.

Постепенно глаза его вновь обрели способность видеть. Он находился в лесу на высоком холме. В большинстве своем ветки деревьев и кустов уже покрыла молодая весенняя листва. В нескольких метрах ниже него весело бежала среди скал река Греческих Праведников, игриво петляя между деревьями и напоминая брошенную в траву серебристую ленту. Большинство соседних холмов были почти полностью лишены растительности, что позволяло видеть довольно далеко.

Его внимание привлекло яркое светлое пятно у подножия холма. С усилием сфокусировав на нем взгляд, он понял, что это светло-голубое платье, в которое была облачена девочка лет четырех-пяти. Она стояла вполоборота к нему, прижавшись спиной к темному прямому стволу высокого дерева. Казалось, она изо всех сил пытается оттолкнуться от него и убежать, но дерево не отпускает ее.

Она кричала пронзительно и непрерывно, и этот крик болью отдавался в его голове. При этом она не отрывала глаз от чего-то, находящегося прямо перед ней, что, по-видимому, и привело ее в ужас. Вначале Кавенант не мог разглядеть, на что она смотрит, но потом взгляд его уловил зловещее движение гремучей змеи.

Свернувшись кольцом, змея извивалась совсем рядом с голыми ногами девочки. Голова змеи покачивалась, точно она выискивала наиболее подходящее место для удара.

Поняв, в чем дело, Кавенант оторвался от дерева и бросился вниз по склону холма, который казался бесконечно длинным, потому что ноги едва держали его. При каждом прыжке он почти падал и лишь ужас ребенка заставлял его удерживаться на ногах. Не обращая внимания на змею, он смотрел только на голые колени девочки, прикладывая все усилия к тому, чтобы достичь ее прежде, чем ядовитые зубы вонзятся в беззащитное тело. Все остальное, кроме этих голых, не очень чистых коленок, расплылось, точно ноги ребенка и угрожающая им опасность существовали вне всего остального, сами по себе.