Текст книги "Только хорошие индейцы"

Среда

Что будит его на следующее утро… баскетбол? Дриблинг?[14]14
  Дриблинг – маневр с мячом, смысл которого состоит в продвижении игрока мимо защитника, регламентированного правилами, при сохранении мяча у себя.


[Закрыть]

Льюис скатывается с кровати, натягивает треники, лежащие ближе других, ему приходится придерживать их левой рукой во время спуска по лестнице – сушильная машина съела продетый в них шнурок, еще когда они были совершенно новыми.

Кто-то определенно ведет баскетбольный мяч по подъездной дорожке.

Льюис выходит из кухни в гараж, спрашивает у Харли:

– Кто это, малыш?

Харли один раз ударяет хвостом по спальному мешку с картинками из «Звездных войн», на большее у него нет сил.

Может быть, соседский мальчишка? Может, прежние обитатели дома разрешали всем ребятам с этой улицы приходить в любое время и побросать мяч в кольцо?

Если так, то это здорово. Льюису нужно играть с кем-то, равным ему по уровню мастерства. Играть с Питой – как и соревноваться с ней в любом легкоатлетическом спорте – значит, чаще всего, опозориться. Даже если он хватает ее за пояс, когда она проносится мимо, или толкает в спину, когда она делает бросок из-под корзины, он никогда не может забросить двадцать один мяч раньше, чем она. Он даже не добирается до десяти, а она уже выигрывает.

Льюис бьет кулаком по кнопке двери гаража, заранее делая суровое лицо, потому что так и надо поступать, когда на твою территорию вторгаются посторонние: это может быть прежний арендатор, который спьяну забрел в бывший дом, дорогу в который он помнит.

Медленно – дверь старая, тяжелая – в поле его зрения появляются кеды, потом ноги, затем женская фигура, и наконец… Шейни?

Она резко оборачивается, уходя от воображаемого защитника, потом возвращается назад, взлетает в прыжке, изобразив ногами ножницы в воздухе. Мяч отскакивает от щита, потом ложится в кольцо, плавно, как по маслу. Она подбирает его под щитом, зажимает обеими ладонями и бросает через площадку, прямо в цель.

Льюис ловит мяч, иначе он бы врезался ему прямо в живот.

– Я тебя разбудила, ранняя пташка? – с вызовом спрашивает она.

– У меня выходной, – отвечает Льюис.

– Чтобы посидеть с ним? – Шейни идет прямо к Харли, раз уж дверь теперь открыта.

Она обхватывает ладонью его широкую голову, подносит его нос к своему, закрывает глаза и замирает в таком положении.

– Ты чувствуешь этот запах? – спрашивает Льюис.

– Он умирает, – говорит она, поглаживая его надорванные уши.

Шейни садится на одеяла так и не построенной потельни и говорит, имея в виду Харли и все его шрамы:

– Он старый боец, правда?

– Ты пришла только повидать его? – спрашивает Льюис, стараясь, чтобы в голосе не прозвучал вызов.

– Твоей жене не хотелось бы видеть меня здесь? Белые подружки краснокожих парней всегда больше всего ревнуют к таким, как я.

– Как ты? – переспрашивает Льюис, хотя он уже почти знает ответ.

– К индейским женщинам, одиноким, и тому подобное, – продолжает Шейни. – Я знаю, Джерри говорит, что от меня одни неприятности.

Заголовок времен резервации: «БЕЙСБОЛ, БЕЙСБОЛ, БЕЙСБОЛ».

– Что значит ее имя? – интересуется Шейни. – «Девушка – белая лепешка», или еще что?

– Пита через букву «и»,[15]15
  В оригинале имя Питы – Peta, а ее отца – Pete, в то время как пита (плоский пресный хлеб) – Pita.


[Закрыть] – объясняет Льюис, повторяя объяснение самой Питы. – Она должны была родиться мальчиком, имя ее отца – Пит, поэтому он приставил букву «а» к собственному имени и передал его дальше.

Шейни кивает, показывая, что, конечно, она понимает, и когда она убирает со лба челку, Льюис замечает ее налитый кровью глаз, и что – разве он никогда раньше не видел ее лба? – кожа над бровью с той стороны туго натянута и бугристая, будто от внезапного контакта с панелью управления, или будто банка аэрозоли взорвалась в горящей куче мусора.

И все же ее глаз… Неудачное свидание вчера вечером? Или это, или плохой бойфренд. Он не задает вопросов, старается не слишком заметно глазеть. А это означает, что она видит его интерес.

– Во всяком случае, я пришла за книгой, мистер Библиотека, – говорит она, стряхивая волосы снова на лоб и на глаз. – А не посягать на ее собственность. Позвони ей и скажи об этом. Я подожду. У меня тоже сегодня выходной.

Льюис пристально и с сомнением смотрит на нее, потому что обычно после такого вступления следуют насмешки. Чтение книг о волшебниках и друидах в торговых центрах, или оборотнях и вампирах, работающих детективами, не поднимает престиж тридцатишестилетнего мужчины. А если бы кто-то узнал, что иногда они еще и о кентаврах и русалках? Или о демонах и ангелах? О драконах?

Просто надо прятать обложки подобных книг в глубине полок.

Только вот эта девушка просит его их показать.

Даже Пита не совсем понимает их увлекательность, очарование, притягательность. Не понимает, зачем во время вылазок на природу он всегда сует в рюкзак одну-две книги в мягком переплете, упаковав каждую в отдельный пакет на молнии. Тем не менее она превосходная спортсменка. Она всегда бежит слишком быстро, или прыгает слишком высоко, поэтому ей некогда увлекаться чтением книг. Ее это ничуть не портит.

Повторяй это почаще, говорит себе Льюис.

Повторяй почаще и выходи с мячом из тени гаража под яркое, открытое небо. Сегодня такой хороший ноябрьский день.

– Что-нибудь конкретное? – спрашивает Льюис у Шейни, не оглядываясь на нее, полностью сосредоточившись на ободке кольца, готовясь встать на цыпочки и бросить мяч. Он собирался пройти к краю, покрасоваться и сделать бросок не хуже, чем только что сделала она с такой кажущейся легкостью, но в последний момент ему приходится отказаться от этой мысли, чтобы удержать на месте треники. Под ними ничего нет.

– Ничего такого, чего бы я не видела раньше, – говорит Шейни. – И я имею в виду высокого индейца, задыхающегося на площадке.

Мяч прыгает по разбросанному позади столба с корзиной мусору. Босой Льюис осторожно пробирается за ним среди хлама, потом выбирает еще более худшую дорогу обратно к бетонной площадке.

– Не знаю, что-нибудь захватывающее, – говорит Шейни, возвращаясь к теме книги, за которой она приехала. – Думаю, первую в серии. Хорошей длинной серии. Такую, чтобы у меня было занятие на всю ночь.

Она способна говорить о чем-то одном?

– Ты это серьезно? – спрашивает Льюис и посылает ей мяч грудью так медленно, что она ловит его в воздухе, будто бы даже с презрением к такому слабому пассу. Однако ее развевающаяся на ветру рубашка цепляется за мяч, когда она прижимает его к животу, поэтому она с раздражением подбрасывает мяч высоко вверх и заводит руки за спину, чтобы завязать ее концы, избавиться от лишней ткани, а потом снова его ловит. Пита в такой ситуации обычно заправляет передние полы под свой спортивный бюстгальтер, но Шейни такой вариант даже не рассматривает.

– Ох, – произносит она, проследив за случайным взглядом Льюиса на свой живот.

Там тянется длинный, рваный шрам сверху вниз, не из стороны в сторону и не внизу, как шрам после кесарева сечения. Он выглядит так, словно ей провели операцию на открытом сердце, однако этот уродливый, неровный рубец расположен чуть ниже.

Неужели все свои травмы она получила зараз? Одна очень плохая ночь вместо многих довольно неприятных ночей?

Льюису хочется спросить о возможной автомобильной аварии, или задать вопрос, не младенец ли стал причиной этого шрама, или это сделал какой-то парень… но что, если она единственная выжила после аварии? Что, если младенец погиб? Что, если тот парень, сам без шрамов, до сих пор где-то ошивается?

– Выкладывай уже, – говорит Шейни, имея в виду шрам. – Давай, я уже все вопросы слышала. Где я побывала, в отделении «Скорой помощи» или у мясника?

Она держит мяч двумя указательными пальцами и вращает его большими пальцами, между Льюисом и своим животом… Несмотря на ее спокойствие, Льюис понимает, что ей не очень-то хочется, чтобы он на нее глазел.

– Да он едва заметный, – выдает он стопроцентную ложь. – А все было…

Она быстро переводит взгляд на корзину, и ее молчание говорит само за себя, больше ему ничего не нужно: ее история, склеенная из всех других известных ему историй, сама складывается у него в голове. Она была молода, а доктора «Скорой помощи» лишили лицензии, поэтому она старалась убежать от той крошечной могилки как можно дальше, и это закончилось примерно на расстоянии одного бака бензина от ее резервации.

– Мне очень жаль, – говорит Льюис. Ему жаль не то, что он увидел ее шрам, а то, что с ней случилось.

– Мы оттуда, откуда мы родом, – отвечает она. – Шрамы ведь входят в сделку.

Льюис выходит на баскетбольную площадку, с трудом включаясь в эту игру.

– Значит, ты и правда хочешь книгу? – спрашивает он, все еще уверенный, что это какая-то сложная шутка.

– Да, я умею читать. – Она оскорбленно пожимает плечом, приближается к нему, стуча мячом, потом поворачивает обратно, будто приглашает. Все парни-баскетболисты могут поучиться у девушек-игроков хотя бы этому приему: повернуться к защитнику задницей, чтобы иметь возможность защитить мяч, обойти с той или с другой стороны. Проблема в том, что самолюбивые парни всегда считают, что более удачный прием зайти спереди, смотреть в глаза, а потом обойти финтом сбоку. И может, так и есть. Но именно у парней чаще воруют из карманов.

Шейни наступает прямо на Льюиса, она ведет мяч далеко от своего тела, так что он не может до него дотянуться из-за ее спины.

Он понимает, что ему несдобровать, если Пита сейчас вернется. С тем же успехом он мог бы в баре прижиматься сзади к полураздетой девушке, которая делает вид, что не умеет играть на бильярде. Но Пита не придет. Она будет работать еще несколько часов, и даже потом ей придется прошагать пешком еще минут десять со стихийной парковки с рабочей сумкой через плечо и с защитными наушниками на шее. Вероятно, мир кажется ей таким тихим после целого дня в окружении самолетов с работающими на полную мощность двигателями. Они ревут вокруг весь день.

Пита.

Льюис дает себе клятву держать в голове ее имя в следующие несколько минут.

Шейни наклоняется вправо, будто собирается воспользоваться левой и бросить мяч вперед, потом пуститься в длинный дриблинг, который приведет ее на участок под корзиной, если она сумеет проскользнуть и бросит мяч снизу. Но потом она поворачивает влево, и Льюис, как обычно, как с Питой, покупается на эту уловку. Она ужом проскальзывает мимо, тренер хорошо обучил ее работать ногами, и вот сетка уже выплевывает мяч вниз.

– Мне приходилось удерживать свои треники, – кричит ей Льюис.

– Ничего подобного, – отвечает Шейни и посылает мяч в гараж, подальше от обоих Харли – умирающего пса и стоящего в гараже мотоцикла «Роуд Кинг».

– А теперь, полицейский, доставай свою книгу и заводи на меня дело.

Прошла секунда, пока до Льюиса дошло. И он хорошо понимает, что она только что внедрила образ «наручников» в его мозг. Тем не менее он ведет ее в дом, одной рукой крепко придерживая свои треники, но, когда он оглядывается на повороте лестницы, Шейни все еще стоит у кухонного стола.

– Черноногие? – спрашивает она.

Она почти касается свертка из шкуры вапити, лежащей на столе, и она только что то ли назвала племя Льюиса, то ли спрашивает, не из их ли резервации эта шкура.

– Что? – отзывается Льюис, останавливаясь и хватаясь свободной от треников рукой за стойку перил на повороте лестницы.

– Я не знала, – говорит она, словно узнав его с другой стороны. – Ты… ты – хранитель священного узелка[16]16
  У равнинных алгонкинов была традиция иметь священный, или магический, узел. Хранителем его был, как правило, верховный шаман. Но и простые воины брали с собой в поход священные узелки, они выполняли роль амулетов или оберегов. В них могли быть перья, кости животных, глиняная трубка и т. п.


[Закрыть]? Тебе позволили увезти его так далеко?

Увидев выражение его лица, она объясняет:

– Все равно что хранитель священной трубки. Только это узелок.

– О, это просто… – начинает Льюис, но не договаривает. – Меня воспитывали не в самых строгих традициях племени.

– Думаю, традиции все равно тебя нашли, – возражает она, явно под впечатлением, и почти касается коричневых шерстинок, потом отдергивает руку, будто боится того, что может произойти, что может перейти из этого узелка черноногих в нее, женщину из племени кроу.

«Это просто шкура вапити», – не говорит вслух Льюис. В основном потому, что теперь она подошла к дивану, видит позорное изображение вапити из клейкой ленты на ковре гостиной. Она переводит взгляд на него, потом обратно и, не говоря ни слова, подходит, берет липкую ленту, отрывает несколько длинных полосок и приклеивает их к боку дивана. Они похожи на длинные, аккуратные полоски деревянной стружки, загибающиеся на концах.

Льюис ничего не говорит, просто идет к ней как зачарованный, сотня возможных объяснений теснится у него в голове, но всем им суждено оказаться неверными.

Шейни неторопливо прикрепляет длинные полоски к ковру, она не добавляет их к контурам оленихи, а лишь частично снабжает ее внутренностями. Вот входящая внутрь трубка, прямая, как стрела, такую Льюис всегда видел на хижинах и на балках, она проходит от рта к животу – а почему, он никогда не мог догадаться. Почему пищевод и желудок важнее, чем сердце или печень?

– Теперь правильно, – говорит Шейни.

Действительно. Раньше это было похоже на раздавленную овцу. Теперь… все еще не так похоже на молодую самку вапити, это скорее некое улучшенное изображение молодой самки, даже лучше реальной вапити.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает Льюис.

– Ты меня спрашиваешь, потому что я девушка?

– Это была просто клякса с ногами, – говорит ей Льюис.

Теперь она смотрит в сторону лестницы, на потолок, на котором ничего не происходит.

– Мои книги… – делает попытку Льюис, осознавая, что это уже не посещение библиотеки.

– Почему ты делаешь это здесь, возле дивана? – почему-то спрашивает она, снова подходит к нему и смотрит в упор своими жадными глазами. Растопыривает пальцы, показывает на контур вапити из липкой ленты и оставляет их растопыренными.

– Ты бы задала тот же вопрос, выбери я любое другое место, – отвечает Льюис, уходя от ответа.

– Но ты сделал это именно здесь, а не в другом месте, – возражает Шейни, на этот раз она не давит, а допытывается.

– Это глупо, – говорит он и садится на третью ступеньку лестницы. – Просто мне показалось, что я недавно что-то увидел.

Она откидывается на спинку дивана, не отрывая от него глаз, и спрашивает:

– Что именно?

– Это не так, как в книжках, – отвечает Льюис. – Когда ты… когда вроде видишь то, чего быть не должно.

– Например, вервольфа, роющегося в твоем мусоре? – договаривает она за него, берет с кофейного столика книжку, которую он сейчас читает, и показывает ему обложку, на которой… вервольф роется в мусорном баке, а вся дорожка усеяна отбросами.

Льюис кивает, его загнали в ловушку. Он прижал ладони ко рту, обдав их горячим дыханием.

Неужели он действительно вот-вот ей расскажет? Узнает ли эта крутая девчонка с работы то, чего не знает его жена?

Но она сумела закончить изображение оленихи на полу. Это что-то да означает. И… Льюис ненавидит себя за свои слова, за то, что так думает, но факт остается фактом: она из индейского племени.

Что еще важнее, она сама задает вопросы.

– Это произошло зимой, до того, как я женился, – говорит он. – За шесть… нет, за пять дней до Дня благодарения. В субботу перед Днем благодарения. Мы охотились.

– Мы? – уточняет Шейни.

– Парни, с которыми я вырос, – пожимает плечами Льюис, давая понять, что дело не в них. – Гейб, Рикки, Кассиди… Касс.

Шейни кивает, мол, пока все понятно, и опять бросает взгляд на фигуру из липкой ленты, которую они оба считают вапити, и Льюис продолжает рассказывать… исповедоваться, впервые высказывает все вслух, что должно означать: все это действительно произошло.

Та суббота

Небо плевалось твердыми маленькими снежками, которые все время застревали в девчоночьих ресницах Льюиса, которые он всегда считал нормальными.

– Ты накрасила ресницы, принцесса? – все равно сразу же спросил Гейб. – Стоит только глазом моргнуть, и все парни сбегутся к твоей двери?

– Кто бы говорил, – парировал Льюис, выпятив подбородок в сторону таких же заиндевевших ресниц Гейба.

За границей резервации люди всегда ошибочно принимали их с Льюисом за братьев. Гейб был всегда чуточку выше ростом, но во всем остальном – как две капли воды. Во времена Джона Уэйна[17]17
  Ссылка на актера вестернов Джона Уэйна и сцену расстрела индейцев в одном из фильмов о борьбе с индейцами команчи.


[Закрыть] их с Гейбом согнали бы вместе с другими индейцами и расстреляли из пулемета, они стали бы номерами 16 и 17 из сорока. Но Касс скорее принадлежал к типу индейца, сидящего перед хижиной, типу, скроенному для двадцатого века, может быть, он бы уже носил одну из первых моделей темных очков Джона Леннона. Рикки был вылитый Блуто[18]18
  Один из самых узнаваемых злодеев из мультфильмов и комиксов.


[Закрыть] из «Морячка Попая», только более смуглый; если поставить его перед камерой, то он мог надеяться сыграть только бессловесного индейца-головореза, никто не поверил бы, что он способен запомнить хоть половину реплики. Тем не менее в компании Льюиса, Гейба и Касса он был единственным, кому удавалось отрастить хотя бы половину бороды, если он выдерживал зуд первых дней и если у него в то время не было подружки.

– Какая-никакая, зато борода, – вот что он всегда говорил, поглаживая свои четырнадцать редких волосков на щеках, будто он Гризли Адамс[19]19
  Адамс, Джон (Гризли). Калифорнийский охотник и дрессировщик медведей гризли. Носил густую бороду.


[Закрыть].

Гейб наклонился к Льюису, вытянул губы, как для поцелуя, и сказал:

– Немного заигрывания может сработать лучше, чем… – Но тут впереди возле грузовика Касс поднял левую руку, призывая их замолчать.

– Что тут у вас? – спросил Рикки, возвращаясь.

Он всегда уходил куда-то в сторону, уверенный, что они пропустили все стадо, что все вапити идут мимо цепочкой, вне поля их зрения, пригнув головы, чтобы их рога не выделялись на фоне снега.

– Ш-ш-ш, – прошипел Касс, опускаясь на колено, чтобы прочитать следы как настоящий индеец.

Следы.

Вапити рылись носами в полотне дороги, наверное они понимали, что некоторые грузовики возят сено, а груз сена никогда не доезжает до места целиком, и не без помощи высоких вапити, которые своими длинными шеями дотягиваются через борт грузовика и даже забираются под ящик с инструментами, чтобы подобрать все соломинки.

– Тяжелые ребята, – сказал Гейб, присел и сунул указательный палец в глубокий отпечаток копыта. У него был какой-то сложный метод определения веса самца: если палец погружается до второго сустава, то он весит столько-то, если еще на полсустава – столько-то, но Льюис в это никогда не верил.

– Говорил вам, что они здесь, наверху, – сказал Рикки, оглядываясь по сторонам, словно вапити могли обнаружиться у опушки, как глупые белохвостые олени, махать хвостами и наблюдать за ними.

«Здесь, наверху» означало не «высоко-высоко», где передвигаются на снегоходах или на конях, а на полпути туда, чуть ниже Бабба, по направлению к Утиному озеру. Так как надвигалась непогода, вапити должны были уже спускаться из леса, чтобы переждать большой снегопад. Замысел заключался в том, чтобы встретить их на полпути.

– Вот дерьмо, – произнес Касс, как обычно, и Рикки отозвался непременным уточнением:

– Бычье дерьмо, – тыча носком сапога в свежую черную кучу какашек, заостренных с одного конца, а не с обоих.

В девяти случаях из девяти это указывало на самца, не на самку.

– Они с нами играют, – заметил Гейб, поправляя ремень ружья на плече.

– Поймай меня, если сможешь, – сказал Льюис, а затем они выстроились в цепочку вдоль уходящих прочь следов и прошли по ним вниз по склону, еще ниже, до…

– Дерьмо, – произнес Касс, повернулся назад и пнул ногой снег.

– Они знают, – хихикнул пораженный Рикки.

– Вот ведь озорники… – сказал Льюис, чересчур громко причмокивая, и Касс искоса взглянул на него, не уверенный, что правильно расслышал, но не желая переспросить.

Гейб ничего не сказал, просто продолжал смотреть туда, куда ушли крупные самцы, и туда, где они были до этого.

– Кто-нибудь прихватил с собой седые косы? – произнес он наконец со своей фирменной ухмылкой, той самой, которая обычно заканчивалась для него хорошей трепкой в конце вечера или тюремной камерой. Иногда и тем и другим. Сто лет назад он был бы тем парнем, который всегда пытается сколотить банду налетчиков, вместе с ними пересечь границу, повеселиться от души и утром примчаться обратно домой сломя голову, преследуемый по пятам половиной населения Америки.

– Нет, приятель, – возразил Рикки, глаза его горели, так что он, наверное, говорил серьезно, хотел настоять на своем. – Если нас там поймают, это…

– Так не дадим себя поймать. Что скажете? – спросил Гейб, переводя взгляд с одного лица на другое, будто спрашивал мнение присяжных.

– Нельзя, – ответил Льюис Гейбу, имея в виду участок старейшин. – Рикки прав, если Дэнни снова нас поймает, он…

– Только это несправедливо, – заскулил Касс, кончиком пальца стряхивая какую-то пылинку и следя за ее полетом. – Этот участок отвели старейшинам, но никто из них на нем даже не охотится.

– Старые люди просыпаются рано, – вставил Гейб, будто только что нашел этот веский аргумент. – Если бы они собирались охотиться сегодня на своем участке, они бы уже побывали здесь и ушли. Мы просто подберем тех, которых они не собирались убивать. Не крупных. Кассиди прав.

– Касс, – поправил Касс.

– Как себя ни называй, но ты прав, – поправил сам себя Гейб, расставляя пошире ноги, чтобы устоять после толчка локтя Касса.

И дело было не в том, что весь участок старейшин находился на запретной территории, но только старейшины – плюс один, и только один человек, – могли приехать сюда и уехать отсюда на грузовиках. Всем остальным приходилось топать пешком, а местность состояла из подъемов и спусков, пока не доберешься до его дальней стороны, а это, по крайней мере, два часа ходьбы, и уже прошло полтора часа после ланча, и солнце заходит сразу после четырех часов, а вместе с солнцем клонится книзу и столбик термометра.

– Не только у старейшин в морозильниках пусто, – заметил Касс, пожимая плечами.

– В любом случае это мой грузовик. Вас троих выпустят под залог, я все возьму на себя.

Рикки ничего не ответил, а Льюис просто отвел глаза и снова посмотрел вниз, на участок старейшин.

Территория вокруг Утиного озера была что надо, сомневаться не приходится. И Гейб знал все дороги лесозаготовителей, все двухколейные дороги, все старые звериные тропы, которые благодаря полноприводным автомобилям и бензопилам значительно расширились. И ему было очень досадно, что он – единственный индеец, не добывший вапити.

– Последний день сезона… – Гейб умоляюще смотрел на них всех.

Формально этот день не был последним, но это был последний день, когда они могли выбраться на весь день вместе. У них еще будут совместные перерывы на ланч, когда можно поесть и прокатиться в лес, и кто-то мог бы увидеть вапити, идущего вдоль дороги. Еще можно было бы опоздать на работу, заметив цепочку глубоких следов, уходящих от одной придорожной канавы до другой. Но Льюис слышал, что говорит Гейб, о чем он спорит: последний день сезона, другие правила. Сгодится все, что угодно. Все, что наполнит морозильник. Ты провел достаточно дней на холоде и в снегу и почти считаешь, что вапити перед тобой в долгу.

И в их число входит любой лось или олень-мул, на которых можно наткнуться по дороге.

– Черт, – произнес Льюис, потому что почувствовал, что начинает прогибаться.

– Это там, в глубине, где ты нашел Младшего? – спросил Касс у Рикки, но Рикки снова наблюдал за деревьями, среди которых он всегда видел шевелящееся ухо там, где не было никаких ушей.

Касс говорил о том случае, когда Рикки нашел Большое Перо-младшего, плавающего лицом вниз в Утином озере, и в те выходные прославился на всю резервацию.

– Заткнись, – бросил Рикки, он уже надел на лицо выражение охотника, которое было, в сущности, просто маской индейца из магазина сигар. Но Касс не стал продолжать.

Гейб воспользовался молчанием и внимательно оглядел все лица, все глаза, все их тщедушные спины.

– Ну, вапити сами себя не перестреляют, джентльмены, – произнес он наконец, очевидно удовлетворенный увиденным. Он повертел в руках ружье, чтобы очистить патронник. Касс ввел правило это делать после того, как в полу его грузовика появилась новая дыра. Гейб настаивал, что Касс будет благодарить его за нее летом. Именно на этом месте Льюису хотелось бы заставить тот день замереть, просто полностью остановить, повесить этот кадр на стенку и назвать «Охота», или «Снег», или «За пять дней до индейки и футбола», да без разницы.

Но он не мог. Остальная часть дня уже шла своим чередом, уже довольно много произошло именно в тот момент, когда Гейб смотрел вниз со склона туда, где, по его словам, находились вапити.

– Он был прав? – задает вопрос Шейни, она сидит, подобрав под себя согнутые в коленях ноги, в традиционной позе.

Льюис спрашивает с тоскливым смешком:

– Насчет того, что олени сами себя не перестреляют?

Шейни кивает, и Льюис отводит взгляд, говорит, что Рикки тоже был прав.

– Насчет чего? – спрашивает Шейни.

– Что нас поймают.

⁂

Поскольку в квадратной кабине Касса не было домкрата, всякий раз, когда он не мог разглядеть дорогу и проваливался в рыхлый снег, всем приходилось вылезать и по очереди работать вытянутой рычажной лебедкой, а другие двое при этом выкапывали из-под колес снег досками, пытаясь сотворить чудо этими подручными средствами. При этом один сидел за рулем, осторожно жал на акселератор или на рычаг коробки передач, раскачивая грузовик взад и вперед.

По крайней мере четыре раза им грозила смерть, но или неустойчивый подъем заканчивался падением в пушистый снег, а не на твердый лед, или крюк лебедки соскакивал и попадал в кабину грузовика, а не кому-то в лицо.

Это было так смешно, что даже Льюис смеялся.

Никто не предчувствовал, что что-то может пойти не так.

Да, конечно, ему нужен был вапити, очень нужен, но все равно именно в этом и заключается прелесть охоты: ты с приятелями пробираешься по глубокому снегу, дыхание превращается в морозный пар, перчатка с правой руки вечно теряется, сапоги внутри промокли, а гора Чиф смутным пятном маячит на северо-западном горизонте, будто наблюдает за этими идиотами черноногими.

По крайней мере, так было до тех пор, пока они не добрались туда, где все произошло.

Это была крутая гора, примерно на расстоянии полумили от озера. Уже начинался большой снегопад, который гнал впереди себя ветер. Только этим Льюис мог объяснить то, что вапити не слышали, как «шеви» Касса пробирается сквозь снег. Об этом трещали белки, несколько еще оставшихся птиц раздраженно отлетали все дальше, но вапити, возможно из-за дующего им в морды ветра, просто пытались схрупать что можно до того, как все занесет снегом.

Вспоминая тот день, Льюис говорит Шейни, что оленей могли бы спасти дикие лошади, которые всегда появлялись в самых неожиданных местах резервации, с широко открытыми, безумными глазами, с лохматыми, спутанными гривами и хвостами. Если бы четыре-пять лошадей проскакали мимо по своим важным лошадиным делам, они могли бы спугнуть вапити или по крайней мере, заставили бы их прислушаться и принюхаться повнимательнее, насторожиться.

Но в тот день лошадей там не оказалось. Только вапити. Произошло то же, что происходило на последней половине мили: Касс опять потерял дорогу, несмотря на то что Гейб гарантировал – она поворачивает здесь, именно здесь. Но вместо того чтобы попытаться вернуться обратно и снова найти дорогу, Касс поехал в неверном направлении, вжимая педаль в пол, хотя колеса уже буксовали в снегу и грузовик двигался только по инерции, увязая все глубже.

– Идем на рекорд, идем на рекорд… – сказал Гейб, приподнимая зад над сиденьем, как будто это его вес мешал им ехать, а сидящий сзади Рикки подался вперед на сиденье, пытаясь помочь грузовику продвинуться вперед. Сидящий рядом с ним Льюис думал о том, какой положен штраф за одно только пребывание на участке старейшин. Но он понимал: никакой, пока тебя не поймали с ружьем. А если поймают с добычей? Дэнни посадит под замок и выбросит ключ.

– Прорвемся, прорвемся! – твердил Касс, держа одну руку на баранке, а вторую на переключателе коробки передач, чтобы включить большую скорость, если им повезет и она им понадобится. Но он совсем ненамеренно направлял машину с одной части зигзага дороги на другую, снег летел со всех сторон, вращающиеся шины выбрасывали вверх огромные петушиные хвосты снега, часть его, вероятно, даже не падала на землю, а улетала по ветру и выпадала над Кат Банк или Шелби[20]20
  Города в штате Монтана.


[Закрыть] – где-то так далеко от этого места, что сейчас эти города казались почти легендой.

– Черт, черт, – произнес Льюис, продевая вторую руку под страховочный ремень и упираясь прямыми ногами в пол кабины, хотя и знал, что это неправильный способ противостоять толчкам. Но он просто повиновался инстинкту. Уже три раза они едва не врезались в покрытый лишайником валун, оставленный каким-то ледником двадцать тысяч лет назад. Рано или поздно они непременно налетят решеткой радиатора на один такой валун.

Вместо этого гранитного знака «Стоп» они наткнулись на пустоту и чуть было не рухнули вниз с обрыва.

Кассу даже не пришлось ударять по тормозам, он просто прекратил гнать вперед.

– Что за черт? – спросил Рикки, который ничего не видел с заднего сиденья. Льюис тоже.

Грузовик фыркнул, и они погрузились в мертвую тишину.

– Хороший черт, – произнес Касс с отвращением, пытаясь протереть лобовое стекло со своей стороны, потом вместо этого опустил стекло, и Льюис возблагодарил всех богов, которые вмешались в этот момент: они бы превратились в дымящиеся обломки, свалившись с этой скалы.

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш, – велел всем Гейб и нагнулся над приборной доской, глядя вниз.

А потом…

– Что? – спрашивает Шейни.

Потом Гейб потянулся за своим ружьем.

⁂

Его пальцы легли на приклад пистолетного типа один за другим, очень осторожно, будто одновременно все четыре пальца создали бы слишком много шума.

Яснее всего из следующих шестидесяти секунд, а может, из двух невероятных минут, Льюис запомнил то, как сердце сжалось в груди, как в его горло хлынул… ужас? Не в него ли превращаются слишком большая радость и изумление, когда они полностью тебя охватывают? Его мгновенно прошиб пот, голова заполнилась звуками, глаза ослепил слишком яркий свет, и голова не могла это усвоить. Это было похоже… он действительно не мог найти слов.

– Этот стремительный прилив «бей или беги», – объясняет он Шейни, только бегство полностью исключалось. Так он всегда представлял себе войну: слишком много происходит всего сразу, руки действуют почти помимо его воли, потому что они так долго ожидали этого момента и не собирались позволить ему упустить его.

И Гейбу тоже.

Он дернул ручку своей дверцы и очень плавно скатился в снег, таща за собой ружье.

Вслед за ним, не говоря ни слова, вылезли все остальные. Рикки выскочил из своей двери, Касс пытался поставить грузовик на тормоз, чтобы он не свалился с края скалы, на котором балансировал.

Дверь со стороны Льюиса открылась тихо, подобно шепоту, подобно судьбе, и когда он опустил ногу на сыпучую поверхность, которая оказалась глубиной в два фута, он просто продолжил падать, и его подбородок погрузился на ширину ладони в пудру, взбитую передними колесами. Однако он не остановился. Он пополз дальше, как солдат, подтягиваясь на локтях и держа ружье перед собой, чтобы ствол остался чистым.