Текст книги "Охотники за костями. Том 1"

– Да, – прошептал он, – ты угодил в самую суть. Что принимает тот, кто вбирает в себя такую кровь, впитывает её собственной душой? Ждёт ли его самого, в свою очередь, насильственная смерть? Существует ли некий верховный закон, который вечно стремится восстановить равновесие? Если кровь питает нас, что же, в свою очередь, питает её, и скован ли этот источник нерушимыми законами или столь же капризен, как и мы сами? Только ли мы, создания этой земли, вольны так обходиться с тем, чем владеем?

– К'чейн че'малли не виновны в смерти Соррит, – проговорил Икарий. – Они об этом ничего не знали.

– Однако это создание было заморожено, а значит, подверглось воздействию яггутского ритуала Омтоз Феллака. Как могли к'чейн че'малли этого не знать? Должны были ведать, даже если не сами погубили Соррит.

– Нет, они невиновны, Маппо. Я в этом уверен.

– Но… как же?

– Крест. Он из чёрного дерева. Из мира тисте эдуров, из владений Тени, Маппо. В том мире, как ты знаешь, предмет может одновременно находиться в двух местах или начинаться в одном, а затем внезапно проявляться в другом. Ибо Тень странствует и не признаёт границ.

– Значит… это тело… заморозили здесь, призвав из Тени…

– Уловили ледяными тенетами яггутской магии. Однако пролитая кровь и, вероятно, сам отатарал оказались слишком сильны для Омтоз Феллака и разрушили яггутское заклятие.

– Соррит убили во владениях Тени. Да. Теперь всё сходится, Икарий, и становится куда яснее.

Ягг впился в трелля взглядом горящих, лихорадочных глаз:

– Правда? Ты бы обвинил тисте эдуров?

– Но кто ещё имеет подобную власть над Тенью? Явно не самозванец, который сидит сейчас на престоле!

Икарий промолчал. Он прошёлся вдоль края растекающейся лужи крови, словно искал какие-то знаки на неровном полу.

– Я знаю, кто этот яггут. Узнаю её работу. Небрежность в обращении с Омтоз Феллаком. Она была… отчаянной. Нетерпеливой, яростной. Она бесконечно устала от бесконечных попыток к'чейн че'маллей организовать вторжение, основать колонии на всех континентах. Ей было плевать на гражданскую войну, которая разгорелась среди к'чейн че'маллей. Эти Короткохвостые бежали от своих сородичей, искали убежища. Не думаю, что она сподобилась это выяснить.

– Думаешь, она знает о том, что здесь произошло? – спросил Маппо.

– Нет, иначе она бы вернулась. Хотя, возможно, она мертва. Столь многие умерли…

Ох, Икарий, хотел бы я, чтобы это знание оставалось сокрытым от тебя.

Ягг начал поворачиваться и вдруг замер:

– Я проклят. Этот секрет ты всегда стремишься от меня скрыть, верно? Я нащупал… воспоминания. Обрывки. – Икарий поднял руку, чтобы провести ладонью по лбу, но затем безвольно уронил её. – Я чувству… ужасные вещи…

– Да. Но они не принадлежат тебе, Икарий. Не тому другу, что стоит ныне передо мной.

Икарий помрачнел ещё больше, и от этого у Маппо разрывалось сердце, но трелль не отвёл взгляда, не оставил друга в момент душевных терзаний.

– Ты – мой защитник, – проговорил Икарий, – но защита не в том, в чём кажется. Ты рядом со мной, Маппо, чтобы защищать мир. От меня.

– Всё не так просто.

– Правда?

– Да. Я здесь, чтобы защитить друга, которого вижу сейчас, от… от другого Икария…

– Это должно прекратиться, Маппо.

– Нет.

Икарий снова взглянул на дракона.

– Лёд, – пробормотал он. – Омтоз Феллак. – Икарий повернулся к Маппо: – Сейчас мы уйдём отсюда. Отправимся в Ягг-одан. Я должен найти своих сородичей по крови. Яггутов.

И просить их заключить тебя в ледовую, вечную темницу, что отрежет тебя от всего живого. Но они в это не поверят. Нет, они попытаются тебя убить. Чтобы Худ с тобой разбирался. И на этот раз они не ошибутся. Ибо сердца их не страшатся выносить приговор, а кровь их… кровь их холодна, как лёд.

Шестнадцать курганов насыпали в полулиге к югу от И'гхатана. Каждый – в сотню шагов длиной, тридцать шириной, и высотой в три человеческих роста. Грубо отёсанные известняковые глыбы и внутренние колонны должны были поддерживать сводчатую кровлю шестнадцати тёмных обителей, в которых упокоились кости малазанцев. Теперь к ним протянулись свежевырытые канавы, по которым густым потоком текли из города окутанные тучами мух нечистоты.

«Да уж, – мрачно подумал Кулак Кенеб, – яснее не скажешь».

Пытаясь не обращать внимания на зловоние, Кенеб направил коня к центральному кургану, который венчал когда-то каменный памятник в честь павших солдат Империи. Статую повалили, остался только широкий пьедестал. Сейчас на нём стояли двое мужчин и две собаки. Смотрели на неровные, выбеленные стены И'гхатана.

Курган Дассема Ультора и его «Первого меча», в котором не было ни тела Дассема, ни останков его воинов, погибших под этим городом столько лет назад. Большинство солдат знали об этом. Смертоносные, легендарные бойцы Первого меча были похоронены в безымянных могилах, чтобы уберечь их от осквернения, а погребение Дассема, по слухам, находилось где-то на окраинах Унты, в Квон-Тали.

И оно тоже, вероятно, пустует.

Виканский пёс Кривой повернул массивную голову, когда Кенеб заставил коня взбираться по крутому склону. Глаза с алыми веками, глубоко утопленные в плотном узоре шрамов, взгляд, от которого сердце малазанца похолодело. Кенеб понял, что лишь воображал, будто сдружился с этим зверем. Он должен был пасть вместе с Колтейном. Пёс выглядел так, будто его сшили на глазок из разрозненных, неопознаваемых кусков, так чтобы результат по форме примерно походил на собаку. Бугристые, асимметричные плечевые мышцы, шея толщиной с бедро взрослого мужчины, неровные, увитые мускулами задние лапы, грудь широкая, как у пустынного льва. Под пустыми глазами зверя – мощная пасть, слишком широкая, нос свёрнут набок, три могучих клыка видны, даже когда пасть закрыта, ибо большая часть кожи, которая их прикрывала, пропала при Падении Колтейна, а новая не наросла. Одно ухо обрезано, другое сломано и срослось так, что лежит плоско и под неестественным углом.

Обрубок хвоста Кривого не шевельнулся, когда Кенеб спешился. Если бы этот пёс начал вилять хвостом, Кенеб бы, наверное, на месте умер от потрясения.

Грязный, похожий на крысу хэнский пёс по кличке Таракан подбежал, чтобы обнюхать сапог Кенеба, а потом по-дамски присел и полил кожу струёй мочи. Выругавшись, малазанец отскочил и уже занёс ногу для пинка, но замер, услышав низкое рычание Кривого.

Вождь хундрилов Голл раскатисто захохотал:

– Таракан просто метит эту груду камней, Кулак. Видит Худ, внизу нет никого, так что и обижаться некому.

– Жаль, что нельзя сказать того же о других курганах, – проговорил Кенеб, снимая перчатки для верховой езды.

– Да, но это оскорбление лежит у ног жителей И'гхатана.

– Тогда Таракану стоило бы проявить чуть больше терпения, вождь.

– Худ нас побери, да это же просто треклятая собака! Думаешь, моча у неё скоро закончится?

Будь моя воля, не только моча бы закончилась.

– Это вряд ли, согласен. В этой крысе больше мерзкой жидкости, чем в бешеном бхедерине.

– Питание нездоровое.

Кенеб обратился ко второму мужчине:

– Кулак Темул, адъюнкт желает знать, объехали ли город твои разведчики-виканцы.

Молодой воин уже не был ребёнком. Со времени выхода из Арэна он вырос на две ладони. Худой, похожий на хищную птицу, в чёрных глазах – память о слишком многих утратах. Старые воины Вороньего клана, которые прежде отказывались ему повиноваться, теперь молчали. Темул не сводил глаз с И'гхатана и никак не дал понять, что вообще услышал слова Кенеба.

Голл говорит, он всё больше и больше походит на Колтейна. Кенеб уже знал о виканцах довольно, чтобы подождать ответа.

Голл откашлялся:

– На западной дороге следы массового исхода, всего за день-два до нашего прибытия. Полдюжины старых конников из Вороньего клана потребовали, чтобы им разрешили им гнать и трепать беженцев.

– И где они сейчас? – поинтересовался Кенеб.

– Ха! Охраняют вещевой обоз!

Темул заговорил:

– Сообщи адъюнкт, что все ворота закрыты. У подножия теля вырыли ров, который рассекает все насыпные дороги. Глубиной около человеческого роста. Однако шириной он лишь в два шага – врагу явно не хватило времени.

«Не хватило времени». Кенеба это удивило. Если подгонять работников, Леоман мог бы за один лишь день вырыть куда более внушительную преграду.

– Хорошо. Разведчики сообщали о боевых машинах на стенах или угловых башнях?

– Баллисты малазанского образца, ровно дюжина, – ответил Темул, – расставлены через равные промежутки. Никакого сосредоточения.

– Что ж, – протянул Кенеб, – глупо было рассчитывать, что Леоман так просто выдаст свои слабые места. А люди на стенах?

– Да, толпы. Все выкрикивали оскорбления моим воинам.

– И голые задницы показывали, – добавил Голл, отворачиваясь, чтобы сплюнуть.

Таракан подбежал, обнюхал блестящую слизь, а затем принялся её лизать.

Кенеба чуть не стошнило, и он поглядел в другую сторону, ослабляя ремешок шлема под подбородком.

– Кулак Темул, ты принял решение о том, как нам лучше всего подступить к городу?

Темул бросил на него холодный взгляд:

– Да.

– И?

– И что, Кулак? Адъюнкт не интересует наше мнение.

– Возможно, но я бы хотел услышать твои соображения.

– Забыть о воротах. Использовать морантскую взрывчатку, чтобы пробить стену ровно посередине между воротами и башней. С любой стороны. С двух сторон – даже лучше.

– А как сапёры выживут, если им придётся работать под самой стеной?

– Пойдём на штурм ночью.

– Это рискованно.

Темул нахмурился, но промолчал.

Голл повернулся и смерил Кенеба недоверчивым взглядом:

– Мы город собираемся штурмовать, а не выплясывать Худом проклятые танцы.

– Знаю. Но у Леомана есть маги, и ночь не скроет от них наших сапёров.

– Чародеям можно ответить, – возразил Голл. – Для этого у нас есть маги. Но мы зря сотрясаем воздух. Адъюнкт всё равно поступит так, как сочтёт нужным.

Кенеб повернулся вправо и посмотрел на огромный лагерь Четырнадцатой армии, разбитый так, чтобы отразить вылазку из города, если Леоман решится на такую глупость. Развёртывание – размеренное, осторожное – займёт два или даже три дня. Дальность малазанских баллист хорошо известна, так что тут неожиданностей ждать не стоит. Но всё равно окружение слишком растянет их ряды. Потребуются передовые редуты, чтобы следить за воротами, а Темуловы виканцы вместе с сэтийцами и Голловыми хундрилами должны будут разделиться на отряды и стоять наготове, чтобы вовремя отреагировать, если Леоман приготовил для них какой-нибудь сюрприз.

Кулак покачал головой:

– Одного я не понимаю. Флот адмирала Нока уже идёт к Лоталу с пятью тысячами морпехов на борту, и как только силы Дуджека заставят капитулировать последний город, он быстрым маршем двинется на соединение с нами. Леоман должен понимать, что его положение безнадёжно. Он не победит, даже если изрядно потреплет нас. Мы всё равно сумеем затянуть петлю вокруг И'гхатана и дождаться подкреплений. Ему конец. Почему же он продолжает сопротивляться?

– Да, – сказал Голл. – Ему бы и дальше скакать на запад, в одан. Там бы мы его никогда не поймали. Там он смог бы начать сначала, привлечь новых воинов в свои ряды.

Кенеб оглянулся:

– Значит, вождь, тебе так же неуютно, как и мне.

– Он хочет нам кровь пустить, Кенеб. Прежде, чем он падёт, хочет пустить нам кровь, – бросил хундрил и резко взмахнул рукой. – Чтобы новые курганы насыпали вокруг этого проклятого города. А он погибнет в бою и станет ещё одним мучеником.

– Выходит, убивать малазанцев – достаточная причина для того, чтобы драться. Что же мы сделали, чтоб заслужить такую ненависть?

– Уязвлённая гордыня, – заявил Темул. – Одно дело потерпеть поражение на поле брани, и совсем другое, если враг раздавил тебя, и ему даже меч обнажить не пришлось.

– Унижение в Рараку, – кивая, согласился Голл. – Как опухоль растёт в их душах. И её не вырежешь. Малазанцы должны познать боль и муку.

– Но это же смешно! – сказал Кенеб. – Неужели этим ублюдкам не хватило «Собачьей цепи»?

– Первой жертвой побеждённых становится память об их собственных преступлениях, Кулак, – сказал Темул.

Кенеб внимательно посмотрел на молодого воина. Найдёныш Свищ часто сопровождал Темула и среди прочих несвязных замечаний поминал славу, – быть может, дурную, – которая в будущем ждёт Темула. Конечно, будущее это может наступить и завтра. Да и сам Свищ вполне может оказаться лишь полусумасшедшим сиротой… ладно, даже я сам в это не верю – слишком много он знает. Если бы только можно было понять хотя бы половину того, что он говорит… Ладно, в любом случае, Темул продолжал удивлять Кенеба суждениями, которых можно было бы ожидать от какого-нибудь старого опытного воина.

– Хорошо, Кулак Темул. Что бы ты сделал на месте Леомана?

Молчание, затем быстрый взгляд на Кенеба, лёгкое удивление на соколином лице виканца. В следующий миг на нём застыла прежняя бесчувственная маска, и Темул пожал плечами.

– Колтейн идёт в твоей тени, Темул, – сказал Голл и провёл пальцами по лицу, словно повторяя движение вытатуированных слёз. – Я его вижу – снова и снова…

– Нет, Голл. Я уже говорил тебе. Ты видишь только обычаи виканцев. Всё остальное – лишь твоё воображение. Колтейн отослал меня; не во мне он вернётся.

А он по-прежнему преследует тебя, Темул. Колтейн отослал тебя с Дукером, чтобы сохранить тебе жизнь, а не наказать или пристыдить. Почему же ты не можешь этого принять?

– Я видел много виканцев, – прорычал Голл.

Похоже было, что этот спор они затеяли давно и не скоро закончат. Вздохнув, Кенеб подошёл к своему коню.

– Что-то ещё передать адъюнкту? От кого-то из вас? Нет?

Ладно.

Он вскочил в седло и собрал поводья. Виканский пёс Кривой смотрел на него мёртвыми глазами цвета песка. Рядом с ним развалился, расставив лапы, Таракан и с бездумной сосредоточенностью, свойственной лишь собакам, грыз найденную где-то кость.

Уже спустившись на половину склона, Кенеб понял, откуда, скорее всего она взялась. Нужно было пнуть. Да так сильно, чтоб эта крыса в самые Худовы Врата пролетела!

Капрал Смрад, Горлорез и Непоседа сидели за игрой в «корытца». Чёрные камешки отскочили от руля и покатились в ямки, когда подошёл Флакон.

– Где ваш сержант? – спросил маг.

Смрад поднял глаза, затем вновь вперился в игровое поле:

– Краску смешивает.

– Краску? Какую ещё краску?

– Это далхонский обычай, – пояснил Непоседа. – Маска смерти.

– Перед осадой?

Горлорез зашипел – видимо, он так смеялся – и сказал:

– Слыхали? «Перед осадой». Отлично, Флакон, просто отлично.

– Это маска смерти, идиот, – добавил Непоседа. – Он её всегда наносит, когда думает, что умрёт.

– Прекрасный боевой дух, как для сержанта, – саркастически бросил Флакон, оглядываясь по сторонам.

Остальные солдаты девятого взвода – Гальт и Лоуб – ссорились по поводу того, что именно швырнуть в кипящую воду. Оба держали пригоршни приправ, но стоило одному протянуть руку с травой к котелку, другой его отталкивал и пытался подсыпать своего. Снова, и снова, и снова, над кипящей водой. Оба молчали.

– Ладно, где Бальзам смешивает эту свою краску?

– К северу от дороги вроде было местное кладбище, – сообщил Смрад. – Думаю, он там.

– На случай, если я его не найду: капитан хочет посмотреть на всех сержантов своей роты, – заявил Флакон. – На закате.

– Где?

– В овечьем загоне за фермой к югу от дороги – в том, у которого крыша провалилась.

Вода из котелка над огнём напрочь выкипела, и Гальт с Лоубом теперь дрались за вёдра.

Флакон направился к следующей стоянке. Сержант Моук растянулся на груде одеял. Рыжий бородатый фаларец ковырялся в крупных зубах рыбной костью. Его солдат нигде не было видно.

– Сержант, капитан Фарадан Сорт собирает подчинённых…

– Слышал. Не глухой.

– Где ваш взвод?

– В нужнике застряли.

– Все?!

– Я куховарил вчера. А у них желудки нежные – ну и вот.

Сержант срыгнул, и вскоре до Флакона донёсся запах, похожий на вонь подгнившей требухи.

– Худ бы меня побрал! Да где же вы умудрились порыбачить по дороге?

– Мы и не рыбачили. С собой взял. Подзалежалась рыба малость, не спорю, но ничего такого, чтобы настоящий солдат не переварил. В котелке ещё чуток осталось – будешь?

– Нет.

– Неудивительно, что у адъюнкта проблемы. Сборище трусливых нытиков, а не армия.

Флакон направился прочь.

– Эй! – окликнул его Моук. – Передай Скрипу, что пари в силе, пока я дышу.

– Какое пари?

– Между ним и мной, это всё, что тебе нужно знать.

– Ладно.

Сержант Мозель и его солдаты разбирали сломанную повозку в канаве. Доски сложили в кучу, и Смекалка с Подёнкой вытаскивали гвозди и заклёпки, а Таффо и Ура Хэла возились с осью под бдительным присмотром сержанта. Мозель поднял глаза:

– Флакон, да? Четвёртый взвод, Скрипов, верно? Если ищешь Неффария Бредда, то он ушёл уже. Великан просто. Наверное, феннских кровей.

– Нет, я не за ним, сержант. А вы видели Бредда?

– Ну, не сам лично, я только вернулся, но вот Смекалка…

Услышав своё имя, мускулистая женщина оторвалась от работы:

– Ага. Слыхала, мол, он тутай только что был. Эй, Подёнка, кто бишь сказал, мол, он тутай был?

– Кто?

– Да Неффарий же ж Бредд, корова толстая, об ком тут ещё толковать?

– Не знаю, кто такое сказал. Я и не слушала толком. Вроде как Улыбка. Улыбка же? Наверное. Но я всё равно хочу этого мужика под одеялко затащить…

– Улыбка – не мужик…

– Не её. Бредда.

Флакон уточнил:

– Ты хочешь переспать с Бреддом?

Мозель шагнул к Флакону и угрожающе прищурился:

– Ты что, над моими солдатами смеёшься?

– Что вы, сержант! Я просто пришёл сообщить, что капитан собирает…

– Ну да, мне говорили.

– Кто?

Худощавый солдат пожал плечами:

– Не помню. Какая разница?

– Большая, если выходит, что я трачу время даром.

– А у тебя времени нету, чтобы даром потратить? С чего б это? Ты какой-то особенный?

– Ось-то, вроде, не сломана, – заметил Флакон.

– А кто сказал, что сломана?

– Так зачем вы тогда повозку разобрали?

– Мы за ней шли и пыль глотали так долго, что теперь вот решили отомстить.

– А где тогда возчик? И грузчики?

Смекалка злорадно хохотнула.

Мозель снова пожал плечами, затем указал на канаву. Там, в пожелтевшей траве, неподвижно лежали четыре связанные фигуры с заткнутыми ртами.

Взводы сержантов Тагга и Собелонны собрались поглазеть на драку между – как увидел Флакон, когда протолкался поближе – Курносом и Лизунцом. Солдаты швыряли монеты в пыль, а два тяжёлых пехотинца пыхтели и качались, сжав друг друга в захватах. Сверху было видно лицо Лизунца – круглое, красное, потное и вымазанное пылью. Впрочем, происходящее не изменило его обычного выражения воловьего равнодушия. Он медленно моргал и, судя по всему, пытался что-то жевать.

Флакон толкнул локтем Тольса, солдата, оказавшегося от него по правую руку.

– Чего это они сцепились?

Тольс повернулся к Флакону, его узкое, бледное лицо подёргивалось.

– Всё чрезвычайно просто. Два взвода идут на марше – один за другим, затем меняются местами, и первые шагают позади, доказывая, что мифическое чувство товарищества и братства – не что иное как эпический повод для сложения дурных стихов и пошлых песен, предназначенных для услаждения низколобой публики, а проще говоря, – выдумка. Которая, наконец, воплотилась в этом позорном торжестве животных инстинктов…

– Лизунец Курносу ухо откусил, – вклинился капрал Рим, который стоял слева от Флакона.

– Ого. Его он и жуёт?

– Точно. И не особо торопится.

– А Тагг и Собелонна знают про капитанский сбор?

– Ага.

– Выходит, Курнос, которому сперва кончик носа отхватили, теперь ещё и одноухий?

– Ага. Стало быть, Лизунец остался с носом, а Курнос – без носа.

– А это не он женился на прошлой неделе?

– Он самый, на Ханне. Вон она стоит, против него ставит. Но, как по мне, она его не за личико-то полюбила, если ты понимаешь, о чём я.

Флакон приметил невысокий холм к северу от дороги, там росло около двух десятков скрюченных, сгорбленных гульдиндх.

– Это там старое кладбище?

– Вроде да, а что?

Не отвечая, Флакон протолкался через толпу и направился к холму. Сержант Бальзам нашёлся в разрытой грабителями могиле. Он вымазал лицо пеплом, а теперь издавал странный, монотонный стон и танцевал, ходя по крошечному кругу.

– Сержант, капитан собирает всех…

– Заткнись. Я занят.

– На закате, в овечьем загоне…

– Прервёшь далхонское погребальное пенье, и познаешь тысячу тысяч веков проклятий, что навсегда поразят весь твой род. Волосатые старухи выкрадут детей твоих детей и порубят на куски, а затем сварят с овощами и клубнеплодами и добавят несколько бесценных щепоток шафрана…

– Уже всё, сержант. Приказ передал. До свидания.

– …а далхонские колдуны, увешанные гирляндами из живых змей, возлягут с твоей женщиной, и она породит ядовитых червей, увитых курчавыми чёрными волосами…

– Продолжай в том же духе, сержант, и я сделаю твою куколку…

Бальзам одним махом выпрыгнул из могилы и выкатил глаза:

– Злой, злой человек! Оставь меня в покое! Я же тебе ничего не сделал!

Далхонец развернулся и помчался прочь так быстро, что шкура газели хлопала, будто на ветру.

Флакон развернулся и неторопливо пошёл обратно к своему лагерю.

Когда он вернулся, Смычок собирал свой арбалет, а Спрут наблюдал за сержантом с нескрываемым интересом. Рядом с сапёрами стоял ящик морантской взрывчатки – открытый, гранаты лежали в выстеленных мягкой тканью гнёздах, точно черепашьи яйца. Остальные солдаты сидели на некотором расстоянии от них и явно нервничали. Сержант поднял глаза:

– Ну что, Флакон, всех отыскал?

– Да.

– Хорошо. И как держатся остальные взводы?

– Нормально, – ответил Флакон и покосился на остальных, сжавшихся в кучку по другую сторону кострища. – А какой в этом смысл? Если ящик взорвётся, волной сами стены И'гхатана снесёт, а от вас и половины этой армии только розовый туман останется.

На лицах солдат разом возникло чуть смущённое выражение. Корик хмыкнул и наигранно лениво поднялся.

– Я с самого начала тут сидел, – заявил он. – Это потом уже Битум и Улыбка решили укрыться в моей обширной тени.

– Врёт он, – буркнула Улыбка. – Кстати, Флакон, а ты-то почему вызвался разнести приказ капитана?

– Потому что я не дурак.

– Да ну? – вклинился Битум. – Но ты же вернулся, правда?

– Я думал, они уже закончат за это время, – ответил Флакон и отмахнулся от мухи, которая вилась у него перед носом, а затем сел с подветренной стороны от костра. – Сержант, как ты думаешь, что хочет сказать капитан?

– Сапёры и щиты, – проворчал Спрут.

– Щиты?

– Ага. Мы пригибаемся и бежим, а остальные нас прикрывают, как щит, от стрел и камней, пока мы не заложим взрывчатку, а потом, кто уцелеет, бежит обратно так быстро, как только сможет, да только всё одно не успеет.

– Выходит, дорожка в один конец.

Спрут ухмыльнулся.

– Всё будет немного сложнее, – бросил Смычок. – Надеюсь.

– Она рванёт прямо внутрь, это её стиль.

– Может, и так, Спрут. А может, и нет. Ей нужно, чтобы, когда пыль уляжется, бóльшая часть армии осталась в живых осталась.

– Ну, спишет пару сотен сапёров.

– Нас и так уже немного, – заметил Смычок. – Не захочет она нас попусту терять.

– Вот уж новость будет тогда для всей Малазанской империи.

Сержант покосился на Спрута:

– Скажи, почему бы мне тебя не убить прямо здесь, да и дело с концом?

– Даже и не думай. Я хочу забрать с собой всех вас, знойных землекопов.

Неподалёку возникли сержант Геслер и его солдаты и принялись разбивать лагерь. Флакон заметил, что капрала Урагана среди них не было. Геслер подошёл к костру.

– Скрип.

– Калам и Бен вернулись?

– Нет, ушли. С Ураганом.

– Ушли? Куда?

Геслер присел напротив Смычка:

– Давай просто скажем, что я сильно рад видеть твою уродливую рожу, Скрип. Может, они сумеют вернуться, может, нет. Потом всё расскажу. Целое утро проторчал у адъюнкта. Она меня засыпала вопросами.

– О чём?

– О том, что я тебе потом расскажу. У нас, значит, новый капитан.

– Фарадан Сорт.

– Корелрийка?

Смычок кивнул:

– На Стене служила, как нам кажется.

– Значит, не свалится, если ей врезать.

– Ага. А потом врежет в ответ.

– Ну, это просто отлично.

– Она всех сержантов собирает сегодня на закате.

– Я, наверное, пойду лучше и отвечу ещё на пару вопросов адъюнкта.

– Не выйдет от неё вечно бегать, Геслер.

– Да ну? Сам увидишь. А куда перевели капитана Добряка?

Смычок пожал плечами:

– В какую-нибудь роту, которую надо в порядок привести, наверное.

– А нас не надо?

– Нас трудней напугать, чем большинство солдат в этой армии, Геслер. Да и сдаётся мне, он на нас уже крест поставил. И я по старому ублюдку тосковать не буду. Сегодня на сборе скорее всего речь пойдёт о том, что мы будем делать во время осады. Либо так, либо она просто хочет потратить время зря и произнести какую-нибудь пафосную тираду.

– Во славу Империи, – скривился Геслер.

– Во имя отмщенья, – добавил Корик, который привязывал к перевязи новые фетиши.

– Отмщенье славно, только пока это мы его несём, солдат.

– Неправда, – возразил Смычок. – Это всё мерзко, с какой стороны ни посмотри.

– Расслабься, Скрип. Я не очень серьёзно. Ты так напрягся, будто нас осада ждёт. Кстати, почему тут нет пятерни-другой Когтей, чтобы сделать всю грязную работу? Ну, знаешь, пробраться в город, во дворец, зарезать Леомана да и дело с концом. Зачем нам вообще возиться с настоящими боями? Что у нас теперь за империя?

Некоторое время все молчали. Флакон смотрел на сержанта. Смычок проверял натяжение арбалета, но чародей видел, что он размышляет. Спрут сказал:

– Ласиин их всех отозвала. Держит под рукой.

Геслер бросил на сапёра тяжёлый, оценивающий взгляд:

– Такое говорят, Спрут?

– И такое тоже. Откуда нам знать? Может, она унюхала что-то этакое в воздухе.

– Ты-то уж точно унюхал, – пробормотал Смычок, осматривая колчан.

– Узнал только, что несколько опытных рот, которые ещё остались в Квон-Тали, получили приказ выдвигаться в Унту и город Малаз.

Смычок наконец поднял глаза:

– В Малаз? Это ещё зачем?

– Таких подробностей не рассказывали, сержант. Только куда, но не зачем. В общем, что-то затевается.

– Где ты такого наслушался? – спросил Геслер.

– Есть у нас новый сержант – Хеллиан. Она из Картула.

– Пьяненькая?

– Она самая.

– Странно, что она вообще хоть что-то заметила, – бросил Смычок. – С чего её вообще оттуда выставили?

– Об этом она молчит. Оказалась в неудачное время в неудачном месте, думаю – поэтому у неё так рожу сводит, как только об этом речь заходит. В общем, сперва её отправили в город Малаз, а потом перевели на корабль в Напе – ну и в Унту. И она никогда так не напивается, чтоб ослепнуть.

– Ты ей ляжки пощупать собрался, Спрут?

– На мой вкус она слишком молоденькая, Скрип, но бывает и похуже.

– Мутноглазая баба, – фыркнула Улыбка. – На большее тебя, наверное, не хватит, Спрут.

– Когда я ещё пацаном был, – проговорил сапёр, вынимая из ящика гранату – «шрапнель», как с ужасом понял Флакон, когда Спрут начал подбрасывать и ловить её одной рукой, – всякий раз, когда я что-то неуважительное говорил о старших, папаша уводил меня на задний двор и бил до полусмерти. Сдаётся мне, Улыбка, твой отец слишком уж баловал свою любимую дочурку.

– Только попробуй, Спрут, и я тебе нож в глаз всажу.

– Кабы я был твоим отцом, Улыбка, я бы уже давно с собой покончил.

При этих словах она смертельно побледнела, но этого никто не заметил, поскольку все неотрывно следили за взлетавшей и падавшей гранатой.

– Положи на место, – приказал Смычок.

Спрут иронично приподнял бровь, затем улыбнулся и опустил «шрапнель» в ящик.

– Всё одно выходит, что Хеллиан себе подобрала толкового капрала, а это нам подсказывает: она не совсем мозги растрясла, хоть и хлещет бренди, как воду.

Флакон встал:

– Кстати, вот о ней я забыл. Где они стоят, Спрут?

– Возле повозки с ромом. Но она уже знает про сбор.

Флакон покосился на ящик со взрывчаткой:

– Да? Ну, тогда я по пустыне прогуляюсь.

– Далеко не отходи, – сказал сержант, – может, там Леомановы воины бродят.

– Верно.

Вскоре он уже увидел место вечернего сбора. Сразу за обвалившимся хлевом маг приметил поросшую жёлтой травой груду мусора размером с небольшой курган. Поблизости никого не было. Флакон подобрался к горке, и шум лагеря у него за спиной стих. Солнце уже клонилось к закату, но ветер оставался жарким, как дыхание кузни.

Обтёсанный камень и обломки старого фундамента, разбитые идолы, растрескавшиеся доски, кости животных и битая утварь. Флакон вскарабкался по ближнему склону, приметил самые недавние пополнения – малазанская керамика, покрытая чёрной глазурью, приземистая, самые распространённые мотивы: гибель Дассема Ультора под стенами И'гхатана, Императрица на троне, Первые герои и квонский пантеон. Местная посуда, которую Флакон видел в деревнях, что армия миновала в дороге, была куда более изысканной, удлиненная, покрытая белой или кремовой глазурью на горлышке или по краю, буро-красная в основной части, украшенная полноцветными реалистичными изображениями. Флакон остановился, приметив один такой осколок, на котором художник запечатлел «Собачью цепь». Маг поднял его, стёр пыль с изображения. Осколок сохранил часть Колтейна на деревянном кресте, над ним – марево чёрных ворон. Ниже – мёртвые виканцы и малазанцы, и пастуший пёс, пронзённый копьём. По спине чародея пробежал холодок, и он выронил осколок.

На вершине холма Флакон немного постоял, разглядывая раскинувшийся вдоль дороги малазанский военный лагерь. Тут и там мелькали верховые гонцы; в небе парили, точно облако мух, – стервятники, накидочники и ризаны.

Флакон терпеть не мог знамения такого сорта.

Сняв шлем, маг вытер пот со лба и повернулся к одану на юге. Некогда эта земля, возможно, была плодородной, но ныне превратилась в пустыню. Стоит ли за неё драться? Нет, но в мире вообще мало вещей, достойных того, чтобы за них драться. Друзья-солдаты, может быть, – ему об этом столько раз говорили старые ветераны, у которых уже ничего не осталось в жизни, кроме этого сомнительного товарищества. Такие нерушимые связи могли родиться лишь из отчаяния, когда душа сжималась до крошечного пятачка, в котором располагались любимые вещи и люди. Всему остальному ответом служило глухое безразличие, превращавшееся иногда в жестокость.

О, боги, что я здесь делаю?

Не стоило даже думать о том, как жить. Если не считать Спрута и сержанта, его взвод состоял из людей, которые в этом смысле ничем не отличались от Флакона. Юные души, которые страстно желали найти себе место в мире, где они бы не чувствовали себя такими одинокими, или души, преисполненные бравады, призванной замаскировать хрупкое и уязвимое сердце. Но всё это неудивительно. Молодёжь шла напролом даже тогда, когда всё вокруг казалось навеки застывшим, нерушимым и вечным. Юность любит, когда эмоции бьют через край, доходят до предела, она пересыпает их пламенно-острыми специями так, что можно горло обжечь и воспламенить сердце. Юность не мчится в будущее осознанно – ты просто вдруг оказываешься там, усталый, измотанный, и гадаешь, как же здесь очутился. Что ж, это понятно. Не нужно даже эхо бесконечных бабушкиных советов, которое неустанно шелестит в его мыслях.