Текст книги "Дань псам. Том 2"

– Необычные для тебя философствования, Престол Тени, – отозвался тот, кого назвали Котильоном. – Вот только удачен ли твой выбор аудитории? Даже здесь воняет чем-то вроде медвежьего жира.

– Это от Локка, – возразил Престол Тени. – Он в чем-то таком недавно вывалялся.

Карса наклонился вперед в непривычном седле – Самар Дэв подыскала его для Погрома в Летерасе.

– Будь я клерком, одно пророчество обязательно осуществилось бы.

– И какое же именно? – поинтересовался Котильон, которого, казалось, забавляло, что Карса вообще способен на членораздельную речь.

– Тирания счетоводов зальет мир кровью.

Престол Тени визгливо рассмеялся, но, когда никто не последовал его примеру, закашлялся и произнес:

– Хм-м.

Котильон сощурился.

– В Даруджистане, тоблакай, тебя дожидается храм. А в нем – корона и трон.

– Хватит уже с меня подобного дерьма, – нахмурил лоб Карса. – Я сказал Увечному, что меня оно не интересует. С тех пор ничего не изменилось. Моя судьба принадлежит мне и больше никому.

– О, – сказал Престол Тени, снова помахав в воздухе посохом, будто обезглавленной змеей, – мы вовсе не приглашаем тебя этот трон занять. Напротив. Это было бы в высшей степени… некстати. Но он будет манить тебя, тоблакай, подобно охотникам, заманивающим льва-людоеда. Прямиком в яму с кольями.

– Сообразительный лев знает, когда остановиться и развернуться, – ответил Карса. – Увидите, как тогда кинутся врассыпную охотники.

– Мы не спустили на тебя Гончих, тоблакай, поскольку мы тебя понимаем. Ты несешь собственную судьбу, словно знамя – кровавое, да, но его единственное отличие от прочих в том, что ты этого не скрываешь. Известно ли тебе, что и мы отринули цивилизацию? Понимаешь, писцы обложили нас со всех сторон. Клерки с розовыми языками и бегающими глазками, плоскостопые, сутулые, и эти их мертвые перечни! Сейчас мы все измерим! Определим приемлемый уровень нищеты и страданий! – Взмах посоха, резкий глухой удар о землю. – Приемлемый! Кому, мать их, вообще взбрело в башку, что существует приемлемый уровень? Каким рассудком нужно для этого обладать?

– Само собой, цивилизованным, – усмехнулся Карса.

– Вот именно! – Престол Тени обернулся к Котильону. – А ты еще в нем сомневался.

Котильон скорчил гримасу.

– Признаю ошибку, Престол Тени. И если Увечный еще не выучил урока от встречи с этим воином, то впереди его ждут новые уроки. Вот и предоставим его этому занятию. И тоблакая тоже не будем беспокоить.

– За исключением одного, – проскрежетал Престол Тени. – Тоблакай, слушай меня внимательно, если избранная тобой судьба тебе небезразлична. Не пытайся встать на дороге у Путника. Никогда!

Карса усмехнулся еще шире.

– Мы с ним уже договорились.

– Да? О чем же?

– Я не встаю на дороге у него. Он – у меня.

Престол Тени и Котильон замолчали и погрузились в раздумья.

Карса, вновь откинувшись назад в седле, нашарил повод. Погром вскинул голову, раздул ноздри.

– Я убил двоих Дераготов, – сказал Карса.

– Нам это известно, – ответил Котильон.

– Их мягким подбрюшьем оказалась собственная наглость. До него было несложно дотянуться. Несложно ударить туда кулаком. Я их убил, потому что они меня недооценили.

На лице Котильона появилось насмешливое выражение.

– Раз уж речь зашла о наглости…

– Речь у нас шла об уроках, – перебил его Карса, разворачивая Погрома. Потом обернулся. – Вы смеетесь сейчас по поводу уроков, поджидающих Увечного бога. Быть, может, однажды я посмеюсь насчет тех, что поджидают вас самих.

Котильон и Престол Тени, к которым начали подтягиваться Гончие, смотрели вслед Карсе и его яггутскому коню.

Посох ударил о землю.

– Почувствовал ли ты тех, у него в мече?

Котильон кивнул.

– Они были… – кажется, Престол Тени никак не мог подобрать подходящее слово, – гордыми.

Котильону вновь оставалось лишь кивнуть.

Престол Тени вдруг хихикнул, обе новые Гончие при этом звуке дернулись – но тот, кажется, ничего не заметил.

– Бедные вы мои клерки, – протянул он негромко.

– Что это там, на горизонте, – облако?

Услышав вопрос, Маппо поднял голову и тоже взглянул в ту сторону, куда сощурился Рекканто Илк. После чего вскочил на ноги.

– Это не просто облако!

Сидевшая неподалеку Сладкая Маета что-то проворчала и одышливо приподнялась, отряхнув песок с обширной задницы.

– Мастер Кве-е-елл! – пропела она.

На глазах у Маппо вся команда засуетилась, принялась проверять кожаные ремни, крепежные кольца и застежки, свисающие с фургона. Зашевелились и забеспокоились лошади, начали вращать глазами, поджали уши. К треллю подошел Остряк.

– Буря та еще, – сказал он, – и, похоже, движется прямо на нас.

– Не перестаю им удивляться, – признал Маппо. – Нас того и гляди сметет, а они, похоже… рады.

– Они, Маппо, все до единого сумасшедшие. – Остряк задержал взгляд на трелле и добавил: – Ты, похоже, был совсем в отчаянном положении, раз решил нанять эту банду.

– Как вообще возможно, – спросил его Маппо, – что Мастер Квелл выпустил в мир мертвого дракона и совсем на этот счет не переживает?

– Что значит – не переживает? Он же сказал «ой». Мне, во всяком случае, так послышалось, хотя, может статься, просто показалось. Эта Тригалльская Гильдия со своими фургонами… сдается мне, они чего только не таскают за собой между Путями. Вон, хоть на тот ходячий труп взгляни.

Что они и сделали – молча уставились на иссушенную фигуру, что стояла сейчас рядом с фургоном, сжимая в руках охапку отброшенных за ненадобностью ремней и веревок и задумчиво глядя на спицы колеса.

Ветер вдруг усилился – прохладный, словно наэлектризованный.

Одна из лошадей, взвизгнув, принялась бить копытом по песку. Мгновение спустя остальных охватила та же лихорадка. Фургон закачался, стронулся с места. Мастеру Квеллу, который помогал сейчас Наперсточку забраться внутрь, пришлось ускорить процесс, хорошенько подтолкнув ее пониже спины. Потом он принялся нервно оглядываться, пока не заметил Маппо.

– Скорее внутрь, сударь! Мы отправляемся.

– Самое время, – заметил Остряк.

Маппо, уже шагнувший к фургону, остановился и обернулся на него.

– Пожалуйста, будь осторожен.

– Буду – как только разберусь, что вообще происходит. Квелл! В какой из Путей мы собрались? И не пора ли открывать портал?

Квелл вытаращил на него глаза.

– На фургон, чтоб тебя!

– Ладно, только сперва…

– Идиот! – прокричала Фейнт с крыши фургона. – Не видишь, что ли? – Она ткнула пальцем в кипящую черную тучу, нависшую уже почти прямо над ними. – Вот на чем мы поедем!

– Но… обожди… но как…

– Залезай уже, болван, пока не утонул!

– Залезай, – взвизгнула и Сладкая Маета, – а там, глядишь, все равно утонешь.

Остряк заметил, что покойник успел привязать себя к колесу.

Нижние боги, во что я влип?

Со стороны рифа вдруг донесся громоподобный рев, и Остряк, обернувшись, обнаружил, что буря уже здесь – бешеная стена пенящейся воды катилась вперед, вздымаясь все выше и готовая поглотить весь остров.

Он бросился к фургону. Едва успел забраться вверх по стенке и стал нашаривать ремни, когда Рекканто Илк, щуря глаза, поинтересовался:

– Что, уже началось?

Лошади дико заржали.

И близорукий придурок тут же получил ответ на свой вопрос.

Глава пятнадцатая

 
И ты смеешь назвать нас слабыми?
Страх говорит уголком твоего рта.
Все, что ты перечисляешь, – выпады,
Что обернутся против тебя самого.
Обнажив сияющий ужас,
Не оставляющий места изумлению.
 
 
Ты бормочешь свои утверждения,
Словно все совершенно очевидно.
И это истина, но не та, что ты думаешь.
Твоя мелкая мудрость, что прикидывается
Обычной речью с высот башни разума,
Способна вызвать лишь жалость,
 
 
Как будто сила лишь в мускулах,
Как будто рост есть мерило воли,
Как будто потомки лишат розу ее шипов,
Как будто костер не способен пожрать лес,
Как будто храбрость истекает месячными,
Мертвой, ненужной кровью.
 
 
Кто посмеет усомниться в подобном?
Жрец фальшивого расколотого культа.
Я был там в день, когда толпа пробудилась,
Кинулась на храм, полулюди попятились,
А ты стоял у них за спинами, раскрыв рот,
И видел, как твое учение опроверглось.
 
 
Отшатнись в ужасе от истинного гнева.
Беги, если сможешь, от всевозрастающей силы.
Выучка моих бойцов даст форму ярости,
Ниспровергающей заученные оправдания.
Они уверены в себе, и цель у них одна:
Насадить твою голову на пику
 

«Последний день секты Человека» Севелената из Генабариса (приводится по «Исследованию философий опровергнутых культов» Генорту Стулка)

Многие дети с младых ногтей обретают любовь к местам, где никогда еще не бывали. Зачастую они в конце концов утрачивают сей чудесный дар, ковыляя грязными тропами туманной, бестолковой юности, пока не выберутся наконец на плоскую, потрескавшуюся почву зрелости, где даже самые безжизненные пейзажи укрыты далеко за горизонтом. Впрочем, иной раз дары любопытства, радости, страсти к приключениям все же способны пережить сей однообразный путь – жертвы подобного несчастья становятся художниками, учеными, изобретателями и тому подобными отщепенцами, склонными беспокоить установленные порядки и будоражить покой мирной жизни. Но не стоит о них сейчас говорить – ведь, несмотря на свою возмутительную извращенность, они не способны ничего изменить, если только изменения не послужат еще большему удобству всех остальных.

В скрытых от всех глубинах души Бэйниск все еще оставался ребенком. Да, он сделался неуклюжим, как и любой подросток, не поспевающий за непрерывно растущим телом, но от любви к неведомому отречься не успел. Поэтому нет ничего странного в том, что между ним и юным Драсти зажглась искорка радости и удивления, зажглась и крепко сплела их между собой, столь крепко, что случайным недоразумениям связь эту было не разорвать.

В неделю, что последовала за судьбоносным случаем, чуть было не разрушившим их взаимное доверие, Драсти почти уже решил, что опять совершенно одинок. Раны запеклись, корка вскоре отвалилась, оставив едва заметные и почти совсем уже исчезнувшие шрамы, мальчик продолжал работать, спускаться в расщелины, протискиваться сквозь вонючие шершавые трещины глубоко в скале. Он задыхался от ядовитого воздуха, его жалили слепые многоножки, кусали бесцветные пауки. Весь в синяках от шатких камней, он изо всех сил вглядывался в темноту, тщась разглядеть в тесных наклонных стенах рудный блеск.

Но в конце недели, когда он выполз из расщелины и присел на теплый каменный пол штрека, Бэйниск снова оказался рядом. Бэйниск передал ему кувшин грязноватой озерной воды, и в этот краткий миг, что они оказались вместе, рана начала исцеляться, нить снова сплелась в единое целое. Они же избегали смотреть друг другу в глаза, не готовые увидеть, что снова сидят бок о бок – два сердца глубоко под землей, бьющиеся в унисон между собой и больше ни с кем. Так вот мальчишки и мирятся – без слов, лишь отдельными жестами, которым придает необходимое значение сама их редкость.

Напившись, Драсти вернул кувшин.

– Веназ теперь от меня не отстает, – сказал Бэйниск. – Я к тому, что мы снова вроде как попытались сойтись. Но ничего не вышло. Наверное, мы оба уже переросли то, что было раньше. От того, что он говорит, меня лишь скука берет.

– Все, что ему нравится, – это мучить других.

Бэйниск кивнул.

– По-моему, он хочет занять мое место. Что я ни скажу ему сделать, он всякий раз пререкается.

– Такие, как он, всегда хотят занять чье-то место, – сказал Драсти. – И чаще всего, когда люди это замечают, они просто уступают, вот и все. Только я никак не могу понять, Бэйниск, почему. И это меня пугает.

Мальчишки редко признаются друг другу в подобном. В том, что им бывает страшно. Но мир их был не самым обычным, и делать вид, что бояться в нем нечего, они позволить себе не могли. В этом мире никто не искал особой причины, чтобы сделать другому больно. В этом мире вообще обходились без причин.

– Крот, расскажи мне еще про город.

– Там есть башня с привидениями. Меня дядя однажды водил на нее посмотреть. У него большие руки, такие большие, что когда он берет твою ладонь в свою, она просто исчезает – и кажется, что никакой силе вас уже не разорвать. Ну, в общем, в этой башне живет призрак. По имени Хинтер.

Бэйниск вытаращил глаза.

– И ты его видел? Этого призрака?

– Нет, это днем было. Днем их трудно разглядеть.

– Здесь довольно темно, – сказал Бэйниск, оглядываясь вокруг. – Но призраков я ни разу не видел.

Драсти уже собрался ему все рассказать. Собственно, он с этой целью и завел разговор о призраках, но обнаружил, что признаться не может. И сам не знает почему. Быть может, оттого, что скелет все же был не совсем призраком.

– Иногда, – сказал он, – мертвые не уходят. Ну, то есть, иногда человек умирает, но душа, она, это, не покидает тело. И остается внутри – там, где всегда и была.

– Хинтер тоже такой?

– Нет, он настоящий призрак. Без тела.

– А почему от одних призраки остаются, а от других нет?

Драсти пожал плечами.

– Не знаю, Бэйниск. Может, если у души есть причина остаться, то и получается призрак. Может, Властелин Смерти не хочет их принять или разрешает им остаться, чтобы довершить начатое. Может, они даже не понимают, что уже умерли. – Драсти снова пожал плечами. – Так сказал мне дядя. Но он тоже не знал ответа и оттого очень сердился – я это чувствовал по тому, как он мне руку сжал.

– Он на призрака сердился?

– Не знаю. Но я так думаю, что да. Я же ничего такого тогда не сказал, чтобы он на меня рассердился, – выходит, на призрака. Потому что дядя сам не знал, что призраку нужно, или что-то такое.

Драсти тот случай хорошо помнил. Он тоже задавал тогда множество вопросов, как сейчас Бэйниск, – его поразило, что призраки, оказывается, существуют, что, может, один сейчас прячется совсем рядом, смотрит на них, думает свои призрачные мысли. Остряк пытался ему отвечать, хотя было ясно, что у него не слишком получается. А когда Драсти спросил, может ли так быть, что его отец – тоже мертвый – сейчас сделался призраком где-то очень далеко отсюда, дядя ничего не ответил. Потом он спросил – а что, если призрак его отца все еще рядом и ищет сына, и Остряк сжал его ладошку своей большой рукой на несколько ударов сердца, сильно, а потом еще сильней, так что Драсти чуть не сделалось больно. А потом пожатие снова стало ласковым, и Остряк повел его покупать сладости.

Наверное, он все-таки видел тогда Хинтера, как тот выглядывает из темного, мутного окошка башни. Наверное, он хотел тогда крикнуть Хинтеру – уходи и никогда не возвращайся! Туда, куда уходят плохие отцы. Потому что, может статься, отец Драсти вовсе не умер, однажды он слышал, как его мама, настоящая, что-то говорила про «выбросить ублюдка из головы», и хотя Драсти точно не знал, что означает слово «ублюдок», слышал он его достаточно часто, чтобы почувствовать – его используют для людей, с которыми не желают знаться.

Но при мыслях об Остряке Драсти сделалось грустно, поэтому он ничего больше не сказал, только снова протянул руку за кувшином и принялся глотать воду.

Бэйниск смотрел, как он пьет, потом поднялся.

– Там сейчас расчищают новый ствол. Я думал, может, ты туда слазишь, если уже отдохнул?

– Конечно, Бэйниск. Я готов.

Они молча зашагали к выходу из штрека, но в молчании их больше не было неловкости. Когда Драсти это понял, то ощутил такой прилив облегчения, что его глаза на миг наполнились слезами. Глупо, правда ведь, да и опасно? Выждав, пока Бэйниск не отвернется в другую сторону, он торопливо вытер грязные щеки, а потом – руки о рубаху.

Но Бэйниск, скорее всего, ничего не заметил бы, даже гляди он прямо на Драсти. В мыслях он сейчас неслышно ступал по истертым камням дорожки, ведущей к Хинтеровой башне. Как здорово было бы самому взглянуть на призрака! Собственными глазами увидеть такое, чего никогда еще не видел!

Там, в удивительном городе так далеко отсюда. Где разнообразные чудеса проталкиваются прямо сквозь толпу на ярко освещенных улицах. Где призраки спорят с владельцами зданий насчет квартирной платы. Где у людей столько еды, что они толстеют, пока их не придется носить на носилках. И где никто никого не мучает без достаточной причины, а такие, как Веназ, всегда получают по заслугам.

О да, как он любил этот город – в котором никогда не был!

Не будьте абсурдны! В меру упитанный человечек в красном кафтане еще не опустился до того, чтобы вылавливать в своем описании текущего момента поводы пустить слезу, да и в красноречии своем тоже пока что не запутался. Лучше положитесь на Круппа, вы, столь скорые на то, чтобы кидать подобные намеки, будто удочку в кишащий рыбой пруд. (Думаете, что-то поймали? Нет, друг мой, не торопитесь кичиться мастерством, просто вон тому карпу как раз приспичило выбраться наружу.)

Поверхность воды вовсе не гладкая; совсем, совсем нет.

Город Бэйниска кажется вам странным? Быть может, даже приятным и милым, несмотря на то, что у видения чуть трагичный привкус? Это абсолютно несущественно!

Некоторые из нас, понимаете ли (это если понимаете), до сих пор мечтают о подобном городе. Где ни разу в жизни не были.

А вот это, дорогие мои, существенно.

Предугадывать чужие шаги – занятие убийственное. Или самоубийственное, тут кому как повезет. Дымка успела хорошенько об этом поразмыслить, истекая кровью на полу «К'рулловой корчмы». Она еле выкарабкалась, а поскольку Молотка больше рядом не было, ей теперь предстояло обойтись без перспективы должным образом залечить раны. Колл, советник, прислал местного лекаря, немного сведущего в обычном Дэнуле, и тот сумел кое-как слепить рассеченную плоть и ослабить кровотечение, после чего зашил раны жилами с помощью обычной иглы. В результате Дымка валялась сейчас на койке, едва в силах пошевелиться.

Корчма оставалась закрытой. Бывший храм превратился в склеп. Если верить Хватке, в погребах не осталось ни единого участка земляного пола, который не подавался бы слегка под ногами. Старший бог на подобные жертвы не мог и надеяться.

Перл и Молоток мертвы. Осознание это оставило внутри ее дыры, которые распахивались перед любой мыслью, любым чувством, стоило им ускользнуть из-под ее сурового контроля. Сукины дети пережили не одно десятилетие войн, битву за битвой, и все лишь ради того, чтобы уже в отставке пасть жертвами банды убийц.

Шок не оставлял ее, он жил теперь в пустоте отдающихся эхом комнат, в непривычной тишине там, где ее никогда раньше не было, в сердитых перебранках между Хваткой и Мурашом, сталкивающихся в конторе или в коридорах. Если Дукер еще оставался здесь – а не бежал куда глаза глядят, – то он хранил молчание, фиксируя, как и положено историку, чужие мнения до состояния полной неподвижности. В этом случае его, получается, совершенно не интересовало, жива она – а то и любой из них – или же мертва.

Пробивающийся сквозь ставни свет означал, что сейчас день, скорее всего, уже клонящийся к вечеру, она чувствовала голод, а остальные, вероятно, пусть даже и не слишком вероятно, о ней позабыли. Она слышала доносящиеся время от времени снизу глухие звуки, негромкие разговоры и уже подумывала о том, чтобы до чего-нибудь дотянуться и постучать в пол, когда в коридоре послышались шаги. Мгновение спустя дверь отворилась, и внутрь ступила Скиллара с подносом.

В животе у Дымки шевельнулось что-то сладкое и жадное, задергалось, а одно аппетитное предвкушение тем временем сменяло другое.

– Боги, что за зрелище! Я уже чувствовала, что проваливаюсь прямиком Худу в морщинистые лапы, но теперь…

– Теперь у тебя появилась причина жить и дальше, ага. Это тапу. Надеюсь, ты не возражаешь – я умею готовить только как принято в Семи Городах, да и то не сказать чтобы очень искусно.

– Ты теперь за повариху?

– В качестве оплаты за стол и комнату. Во всяком случае, – добавила она, опуская поднос Дымке на колени, – счет за постой мне пока что не предъявляли.

Дымка опустила взгляд на вертела с нанизанными на них мясом, овощами и фруктами. От острого аромата зеленых специй у нее заслезились глаза.

– Насрать нам на деньги, – пробормотала она.

Скиллара вытаращила глаза. Дымка лишь пожала плечами и взяла первый вертел.

– Разбогатеть, милая моя, мы никогда не планировали. Нам нужно было просто… занятие да и жилье заодно. И потом, мы в любом случае не собираемся вымогать денег с тебя, Баратола и Чаура. Нижние боги, если б ты не вытащила Дукера на свиданку, старый болван был бы сейчас мертв. А Баратол с Чауром и вовсе подоспели на помощь, подобно бронированному кулаку – причем, как мне рассказали, чрезвычайно вовремя. Мы здесь, Скиллара, может, и идиоты, но дружбы не забываем.

– Подозреваю, – сказала Скиллара, присаживаясь на стул рядом с койкой, – Гильдия убийц за идиотов вас сейчас не держит. Скорее за осиное гнездо, которое они, как ни печально, потревожили. Хотя печально ли? – Она хмыкнула. – Это еще очень мягко сказано. Если ты считаешь, что вам здорово досталось, подумай, каково сейчас магистру Гильдии.

– Он сумеет оправиться, – сказала Дымка. – А мы? Не уверена. Не в этот раз.

Глаза Скиллары под тяжелыми веками надолго задержались на лице Дымки, потом она сказала:

– Для Хватки это было тяжким ударом. Было и осталось. Я то и дело вижу, как у нее кровь от лица отливает и колени подгибаются, так что ей приходится за что-нибудь рукой хвататься. Ночами она не спит, бродит по коридорам – такое чувство, что за спиной у нее сам Худ сейчас стоит…

– Так и я о том же! Несколько лет назад Хватка уже цепляла бы на себя броню и стрелы для арбалета собирала, а нам бы привязывать ее пришлось, чтобы она в бой не бросилась…

– Дымка, ты что, не понимаешь?

– Чего?

– Несколько, как ты говоришь, лет назад она была солдатом – как и ты сама. А солдату в его жизни приходится учитывать определенные возможности. Не забывать о том, что может случиться в любой момент. Но сейчас вы в отставке. Это такое время, когда нужно позабыть о прежних инстинктах. Расслабиться.

– И ладно. Инстинкты мы восстановим, пусть и не сразу…

– Дымка, послушай, Хватка ведь так себя чувствует оттого, что чуть тебя не потеряла.

За этим последовало молчание – у Дымки голова пошла кругом.

– Но, значит…

– У нее сил нет сюда зайти и увидеть тебя в таком виде. Бледную. Слабую.

– И это мешает ей начать охоту на убийц? Что за чушь! Передай-ка ей, Скиллара, от моего имени, что все эти дерьмовые нежности меня, в общем, мало возбуждают. Передай, что если она не готова говорить о возмездии, про меня ей лучше забыть. Мы никогда еще ни от кого не пускались в бегство, и как только я снова встану на ноги, я устрою здесь такую облаву на крыс, каких Гильдия еще никогда не видела!

– Передам.

– Так они насчет этого и спорят? С Мурашом?

Кивок.

– Послушай, сможешь найти мне целителя, знакомого с Высшим Дэнулом? За ценой я не постою.

– Хорошо. Поешь уже.

От трупа все еще пахло мочеными персиками. Можно было подумать, что вытянувшийся на длинном столе в одной из задних комнат сегулех просто прилег вздремнуть, и Хватке чудилось – мирно закрытые глаза жуткого воина готовы открыться в любое мгновение. От этой мысли ее пробрала дрожь, и она снова перевела взгляд на Дукера.

– Итак, историк, ты обо всем поразмыслил, почесал языки с бардом и со своим приятелем-алхимиком. Готов нам поведать, что, во имя Худа, все эти маринованные сегулехи делают в погребе?

Дукер нахмурился и потер затылок, избегая жесткого взгляда Хватки.

– Баруку новости не понравились. Похоже, он… обеспокоился. Сколько бочек вы проверили?

– Мы нашли двенадцать ублюдков, если считать вместе с этим. Трое – женщины.

Дукер кивнул.

– У женщин есть выбор. Становиться воинами или нет. Если нет, то и вызывать их на бой нельзя. Кажется, это связано с детской смертностью.

Хватка нахмурилась.

– Что связано?

– Дэнул и детовспоможение. Если большинство детей выживают, матерям не нужно рожать по восемь или десять младенцев в расчете, что хотя бы один или двое достигнут зрелости…

– Это везде так.

– Разумеется, – продолжал Дукер, словно даже не слышал ее утверждения, – в некоторых культурах главенствует потребность обеспечить рост населения. На женщин она ложится тяжким грузом. У сегулехов очень высокая естественная убыль. В основанном на дуэлях обществе смертность с достижением совершеннолетия по определению резко возрастает. Умирают молодые воины в самом расцвете сил – как если бы шла война, только эта война никогда не кончается. И, однако, должны быть такие периоды – вероятно, повторяющиеся с определенной цикличностью, – когда молодые женщины вольны самостоятельно выбирать свой путь.

Пока Дукер говорил, Хватка вновь уставилась на лежащий на столе труп. И попыталась вообразить себе общество, где женщины, словно самки бхедеринов, лишь стоят и мычат, а как только очередной теленок с блеянием вывалится на землю, им тут же снова задирают хвост. Ей это показалось безумным. И несправедливым.

– Хорошо, что у сегулехов даже женщины маски носят, – пробормотала она.

– Извини, почему это хорошо?

Она угрюмо уставилась на историка поверх стола.

– Потому что гнев помогает скрывать.

– Честно говоря, даже не знаю, носят ли маски женщины, которые не сражаются, – как-то в голову не приходило поинтересоваться. Но я понял, что ты хочешь сказать.

– Но разве одного этого достаточно? – спросила она. – Неужели в схватках между собой гибнет столько воинов, что им приходится требовать от женщин такого?

Дукер кинул на нее взгляд и тут же отвел глаза.

Сукин сын что-то подозревает, но не говорит.

– Не знаю, Хватка. Все может быть. Их дикие нравы пользуются печальной известностью.

– А эти, по-твоему, давно здесь? Я имею в виду – в погребе, в бочках.

– На бочках храмовые печати. Барук полагает, что в остаточной форме культ существовал еще долго после того, как все решили, что он пресекся.

– Долго – это десятки лет? Сотни?

Он пожал плечами.

– В любом случае, в Даруджистан-то они как попали? Эти треклятые острова, они же на самом юге континента. Оттуда до города чуть ли не тысяча лиг.

– Не знаю.

Ага, поверила. Она вздохнула и отвернулась.

– Мураша не видел?

– Он в баре.

– Как обычно. Опустошает запасы.

– Из-за твоей нерешительности он тоже сам не свой.

– Да пошел ты, Дукер, – отрезала она и покинула комнату, оставив того наедине с треклятым покойником. Это еще, к слову, вопрос, кто из двоих симпатичней, а играть с историком в кошки-мышки ей успело поднадоесть. И тем не менее состоявшаяся беседа каким-то образом зародила в ней подозрение, что полученный на них Гильдией контракт связан с древним храмом и его неаппетитными секретами. Отыщи эту связь, тогда, быть может, отыщется и тот кусок дерьма, что нас заказал. Отыщи его, и я забью ему – или ей – «ругань» прямо в глотку.

Облокотившийся на стойку бара Мураш злобно взирал куда-то в пространство, пока ему не представилась более конкретная мишень в лице вошедшей Хватки.

– Поберегись, женщина, – прорычал он, – я не в настроении.

– Не в настроении для чего?

– Ни для чего!

– За одним исключением.

– Я про то, что у тебя может быть на уме. Что же касается того исключения, я уже решил, надо будет – один пойду.

– И чего тогда ждешь? – спросила она, пристраиваясь рядом у стойки.

– Дымку. Вот только она встанет на ноги, у нее тоже кулаки будут чесаться, чтобы этим вломить. – Он потянул себя за ус, нахмурился. – А вот тебя, Хватка, я что-то перестал понимать.

– Мураш, – вздохнула Хватка, – как бы мне ни хотелось перерезать всех убийц в этом городе до единого с треклятым магистром во главе, источник наших бед не в них. Гильдию кто-то нанял, а мы не знаем, кто и почему. Мы все это уже раньше обсуждали. И снова оказались в той же ситуации, только теперь нас на двое меньше. – Она поняла, что дрожит и не способна встретиться глазами с Мурашом. – Знаешь, хотела бы я, чтобы с нами был Ганос Паран – если кто во всем и способен разобраться, так это капитан.

– Ну да, Господин Колоды, – хмыкнул Мураш. Он прикончил свою выпивку и выпрямился. – Хорошо, пойдем тогда в Дом Финнэста – может статься, он там, может статься, нет. В любом случае хоть что-то сделаем.

– А Дымку одну оставим?

– Она не одна. Здесь Дукер и Скиллара. Это я еще барда не считаю. Никто не явится сюда нас добивать, во всяком случае при свете дня. А мы с тобой, Хватка, вернемся еще до заката.

Она все равно колебалась. Мураш шагнул поближе.

– Слушай, я не такой уж тупой и понимаю, что у тебя в башке творится. Но раз мы сидим здесь, получается, что следующий ход за ними. А ты, капрал, должна бы помнить морпеховскую доктрину. Наше дело – не реагировать, наше дело – ударить первыми, и пускай реагирует противник. Они ударили уже дважды, еще один раз – и нам конец.

Несмотря на то что сержанта окутывало облако алкогольных паров, голубые глаза его смотрели ясно и твердо. Хватка видела, что он прав, и все-таки… ей было страшно. А еще она видела, что и Мураш это понимает, и изо всех сил – хотя и без особого успеха – пытается справиться со своим пониманием, поскольку ожидал он от нее совсем другого. Уж точно не страха. Боги, ты ж, Хватка, в старуху превращаешься. Слабую и трусливую.

Они ж, так их перетак, друзей твоих поубивали. И любимую твою чуть не убили.

– Не думаю, что мы его там найдем, – сказала она наконец. – Иначе он уже был бы с нами. Он отправился куда-то еще, Мураш. И неизвестно, вернется ли – да и зачем? Где бы Паран сейчас ни был, он наверняка сильно занят – такой уж это человек. Всегда в самой гуще каких-нибудь да событий.

– Тоже верно, – согласился Мураш. – Ну, тогда, может, хоть весточку какую получится ему передать?

Брови Хватки поползли вверх.

– А ведь это идея, Мураш. По крайней мере хоть кто-то из нас еще соображает.

– Угу. Значит, что, идем?

Чтобы уйти, они воспользовались боковым выходом. Оба закутались в плащи, чтобы скрыть доспехи и мечи, слегка выдвинутые из ножен. Мураш также прихватил две «шрапнели», каждая в своем холщовом мешочке, одну он закрепил на перевязи меча, другую подвесил на пояс. Так он мог мгновенно выдернуть гранату и запустить ее вместе с мешочком, словно из пращи. Способ этот Мураш изобрел сам и долго практиковался, используя камешки, пока не достиг приемлемого мастерства. Худ не даст соврать – пусть он и не сапер, но учиться никогда не поздно.

Ничто в жизни не бесило его так, как проигранное сражение. Это верно, они остались живы, а большинство убийц полегло, так что фактически результат схватки нельзя было назвать поражением, но вот чувство было именно такое. С тех пор как они вышли в отставку, связывающее малазанцев товарищество стало чем-то напоминать семейные узы. Не такие, что объединяют солдат во взводе, – взвод существует, чтобы сражаться, убивать, вести войну, поэтому у солдатского единства странноватый привкус. Оно запятнано жестокостью и теми чрезвычайными поступками, после которых любое последующее мгновение жизни кажется чудом. Нет, тут была другая семья. Все они успели подуспокоиться. Расслабились, оставили все дерьмо далеко в прошлом. Так им, во всяком случае, казалось.