Текст книги "Усоногий рак Чарльза Дарвина и паук Дэвида Боуи. Как научные названия воспевают героев, авантюристов и негодяев"

8
Имя зла

За редким исключением, латинские названия даются в честь людей, чтобы почтить их память или отметить их заслуги. Это, несомненно, знак уважения, при этом подразумевается, что человек, которому посвящено название, этого уважения достоин. Однако не существует такого комитета, который рассматривал бы предлагаемые названия, чтобы убедиться в правильности этого предположения. И в некоторых случаях оказывается, что оно все-таки неверно.

На дне сырых пещер Словении копошится мелкий бурый и довольно невзрачный жучок, охотясь в темноте на еще более мелких насекомых. Так было на протяжении тысячелетий, пока в мире за пределами пещер создавались и рушились цивилизации, бушевали битвы, появлялись и исчезали империи. Жук, конечно, ничего не знает о человеческой истории и не подозревает о том, как его назвали люди. Но если бы знал, то, возможно, не обрадовался бы: он носит название Anophthalmus hitleri.

Родовое название «анофтальм» означает просто «безглазый». Подобно другим представителям этого рода (их всего около 40), а также большинству пещерных существ, живущих в вечной темноте, Anophthalmus hitleri не имеет глаз и не нуждается в них. А видовое название hitleri имеет прямое отношение к тому самому Адольфу Гитлеру, фюреру фашистской Германии, организатору Холокоста и настоящему олицетворению зла. Чем крошечный слепой жучок заслужил такую участь – получить название, олицетворяющее ненависть и жестокость и напоминающее о массовых убийствах в невообразимых масштабах? Конечно, ничем, кроме того, что попался на глаза не тому человеку и не в то время.

Anophthalmus hitleri получил свое прискорбное название в 1937 г. от австрийского железнодорожного инженера и энтомолога-любителя Оскара Шайбеля. Шайбель приобрел первый экземпляр A. hitleri у коллекционера из Словении и понял, что это новый для науки вид. Он являлся как раз тем человеком, который мог сделать такое заключение. Несмотря на статус любителя, он был специалистом по пещерным жукам и по группе, к которой принадлежит A. hitleri (подсемейство жужелиц, известное как трехины). Научные суждения Шайбеля были безукоризненны – в отличие от его политических предпочтений. Он описал жука A. hitleri в короткой статье, опубликованной в 1937 г., объяснив, что название «посвящается канцлеру Адольфу Гитлеру в знак моего почтения» (в оригинале «Dem Herrn Reichskanzler Adolf Hitler als Ausdruck mein Verehrung zugeeignet»)[23]23
  Scheibel 1937:440.


[Закрыть].

О жизни и взглядах Шайбеля больше почти ничего не известно, и кое-кто утверждает, что он лишь изображал восхищение Гитлером по политическим мотивам. Хотя имеются кое-какие намеки, что его восхищение было подлинным. В статье, в которой опубликовано название A. hitleri, Шайбель упоминает человека, из коллекции которого он получил оригинальный образец, некоего Лерера Кодрича; имя Кодрича приведено с примечанием в скобках: «Готшее». Готшее – это этнический немецкий анклав, существовавший в то время в Южной Словении, и таким образом Шайбель пояснял, что Кодрич был «немецкой крови», несмотря на славянскую фамилию. Для сбора коллекций или описания жука это не имело никакого значения, ведь жук был не из района Готшее. Так что трудно представить какую-то иную причину для указания такой подробности, кроме той, что Шайбель был приверженцем теории расового превосходства, а поэтому название A. hitleri стоит рассматривать как подтверждение его взглядов. Даже если все не так и Шайбель всего лишь делал вид, что привержен идее «превосходства немецкой расы», в конечном итоге это не так уж и важно. Название и предложенное Шайбелем обоснование уже внесены в научную номенклатуру и являются общедоступной информацией.

Хотелось бы думать, что название Anophthalmus hitleri было единичным позорным пятном в номенклатуре, но, к сожалению, это не так. Ископаемое насекомое (принадлежащее к давно вымершей группе палеодиктиоптеров) было названо Rochlingia hitleri в 1934 г. – в честь не только Гитлера, но и знаменитого своим антисемитизмом Германа Рехлинга, немецкого промышленного магната, владельца сталелитейного концерна. Итальянский фашист и союзник Гитлера Бенито Муссолини тоже увековечен в названии ежевики Rubus mussolinii. К счастью, R. mussolinii оказался разновидностью обычной европейской ежевики Rubus ulmifolia, так что R. mussolinii можно просто игнорировать как младший синоним. Двум видам hitleris не так повезло. Оба остаются признанными, и согласно принципу приоритета их названия нельзя изменить без специального постановления международной комиссии по Международной зоологической номенклатуре. Официального ходатайства о вынесении такого постановления, по-видимому, не подавалось, да и вряд ли оно увенчается успехом. Скорее всего, Anophthalmus и Rochlingia hitleri останутся с нами надолго.

Как мы уже видели, именно Линней сделал возможным называть биологические виды в честь людей со всеми вытекающими отсюда перекосами. К его чести, он предвидел возможные последствия и подумал, как их избежать. Однако предложенное им решение не слишком впечатляет. В работе «Critica Botanica» он утверждал, что названия в честь людей «нужно присваивать надлежащим образом, то есть их должны выбирать лишь величайшие ботаники. Соответственно, это должны быть ботаники зрелого возраста, а не юноши или начинающие ботаники, ибо в них разгорается неудержимый энтузиазм, который угасает в… почтенном возрасте»[24]24
  Linnaeus 1737, Critica Botanica; перевод по: Hort 1938:63.


[Закрыть]. Видите ли, молодые ботаники, по его мнению, слишком импульсивны, а их суждения слишком поспешны, чтобы доверять им присвоение названий в честь кого-либо; в своем энтузиазме они могут чересчур увлечься. Разумеется, сам Линней с таким же энтузиазмом и многократно позволял себе называть виды в честь других людей в той же самой книге – ведь он-то уже достиг зрелого почтенного возраста тридцати лет. По-видимому, слишком молодыми для того, чтобы брать на себя ответственность за названия видов, Линней считал только людей моложе себя – такое предубеждение всплывает почти каждый раз, когда кто-то предлагает возрастное ограничение в отношении чего-либо. А как тогда быть с Оскаром Шайбелем? Когда он дал название жуку Anophthalmus hitleri в 1937 г., ему было 56 лет.

Как ни странно, искушение называть виды (или роды) в честь деспотов и диктаторов оказывается довольно сильным. В дополнение к названиям в честь Гитлера и Муссолини существует род динозавров Jenghizkhan (хотя его представителей сегодня относят к роду Tyrannosaurus). Есть африканская землеройка Crocidura attila и род бабочек Caligula. Существует также ихтиозавр Leninia, хотя авторы описания настаивают, что название на самом деле дано не в честь Владимира Ленина. Оно якобы «отражает геоисторическое местоположение находки», потому что типовой экземпляр хранится в Ульяновском областном краеведческом музее, входящем в состав Ленинского мемориального комплекса в Ульяновске – именно там родился Ленин[25]25
  Fischer et al. 2014:62.


[Закрыть]. Предложенное объяснение неубедительно, и его легко упустить, так что большинство людей решат, что название дано в честь Ленина. А если так считает большинство, то, по сути, так оно и есть.

Разумеется, не только политических лидеров можно считать неподходящими для прославления путем присвоения им научных названий. Вспомните испанских конкистадоров Эрнана Кортеса и Франсиско Писарро. Кортес возглавил испанскую экспедицию в 1521 г., в результате которой была разрушена империя ацтеков и большая часть Мексики оказалась подчинена испанской короне. Десять лет спустя Писарро возглавил завоевание империи инков в Перу. Оба конкистадора были блестящими стратегами и веками прославлялись как герои. Однако в восприятии современного человека эти завоевания, несомненно, являются печальными проявлениями колониализма, а их лидеры повинны в военных преступлениях. Тем не менее оба они увековечены в научных названиях: имя Кортеса носит жучок Agathidium cortezi, а Писарро – мотылек Hellinsia pizarroi. Очевидно, эти названия вовсе не наследие колониальных времен: Agathidium cortezi получил свое название в 2005 г., а H. pizarroi – в 2011 г. Интересно, что в описании к более позднему названию замалчивается роль Писарро как колониального завоевателя, и его именуют «испанским конкистадором Франсиско Писарро, первым европейцем, ступившим на земли Южной Америки» – как будто имело значение само его присутствие, а вовсе не завоевания[26]26
  Geilis 2011:638.


[Закрыть]. Авторы названия A. cortezi выразились чуть тоньше и описали Кортеса как «великого испанского исследователя и конкистадора Эрнана Кортеса, который исследовал большую часть Мексики, сверг местный режим и чьи деяния и мотивы остаются несколько спорными»[27]27
  Miller and Wheeler 2005:126.


[Закрыть]. Само название также можно счесть «несколько спорным», как и названия других видов Agathidium, данных теми же учеными в той же монографии в честь Джорджа Буша – младшего, Дика Чейни и Дональда Рамсфелда.

Порой советуют не называть виды в честь знаменитостей именно потому, что потом об этом можно пожалеть. В конце концов, сплошь и рядом спортсмены, актеры или музыканты, которые славятся профессиональными достижениями, имеют сомнительные личные качества. Нередко случается и так, что тот, кем сначала долго восхищались, потом попадает в заголовки новостей в связи с неприглядными событиями его прошлого, о которых раньше не было известно. Возьмем самые нашумевшие примеры: Билл Косби или Харви Вайнштейн. В их честь, к счастью, не назван ни один вид, но это можно объяснить не столько здравым смыслом, сколько простым везением. Однако остаются названия, которые вызывают множество вопросов. Трилобит Arcticalymene viciousi, например, назван в честь Сида Вишеса, басиста панк-рок-группы Sex Pistols и героинового наркомана, который, вполне возможно, убил свою подругу Нэнси Спанжен. (Еще четыре представителя рода Arcticalymene названы в честь других участников Sex Pistols: A. сook в честь Пола Кука, A. jonesi в честь Стива Джонса, A. matlocki в честь Глена Мэтлока и A. rotteni в честь Джонни Роттена.) Название клеща Funkotriplogynium iagobadius, бесспорно, составлено весьма изобретательно (iago = Джеймс, badius = коричневый, то есть «Браун»), но Джеймс Браун сочетал блестящую музыкальную карьеру и общественную деятельность с домашним и иным насилием. То, что клеща назвали в честь Джеймса Брауна, можно рассматривать как знак восхищения его музыкой или дань уважения его вкладу в движение за гражданские права; но при этом авторы названия закрывают глаза на его неумение держать себя в руках.

Ничего удивительного, что среди мировых знаменитостей встречаются сомнительные личности. Однако было бы наивно думать, что их не было среди ученых. Они, безусловно, были, и в их честь названо немало видов. Взять, например, существ, носящих имена Жоржа Кювье (1769–1832), Луи Агассиса (1807–1873) и Ричарда Оуэна (1804–1892): газель Кювье, Gazella cuvieri, веснянка Агассиса, Isocapnia agassizi, малый пятнистый киви, Apteryx owenii. Кювье, Агассис и Оуэн внесли огромный вклад в науку, и это отмечено в названиях животных. Но их репутацию нельзя назвать безупречной. Оуэн был весьма небрежен, если не сказать хуже, в том, что касается ссылок на работы других ученых: в 1846 г. он был награжден королевской медалью за статью о белемнитах (ископаемых кальмарообразных животных), в которой как бы случайно забыл упомянуть Чанинга Пирса – натуралиста, обнаружившего первые окаменелости белемнитов четырьмя годами ранее. Тщеславие, высокомерие и злопамятность Оуэна так истощили терпение его коллег, что его исключили из Совета Лондонского королевского общества. Что касается Кювье и Агассиса, оба они придерживались расистских взглядов, которые в то время были широко распространены, но сегодня считаются совершенно необоснованными и оскорбительными. Кювье описывал три человеческие расы и утверждал, что «белая раса с овальным лицом, прямыми волосами и выступающим носом, к которой принадлежат цивилизованные народы Европы, представляется нам самой красивой и превосходит другие благодаря уму, отваге и предприимчивости»[28]28
  Cuvier 1798:71.


[Закрыть]. Агассис, со своей стороны, верил, что так называемые расы были созданы Богом по отдельности, а впервые встретив афроамериканца, писал матери о том, как почувствовал «жалость к этой опустившейся и выродившейся расе»[29]29
  Письмо Луи Агассиса Элизабет Агассис, цит. по: Gould, 1980:173.


[Закрыть].

И такое отношение – не просто пережиток прошлого. До недавнего времени никто не присваивал названий в честь Джеймса Уотсона, одного из первооткрывателей структуры ДНК, также широко известного своими расистскими и сексистскими взглядами и до сих пор в них не раскаявшегося. Можно назвать это упущение удачным, но длилось оно недолго. В марте 2019 г. Уотсон все-таки получил свой вид: в его честь назвали индонезийского долгоносика Trigonopterus watsoni. T. watsoni не самый крупный и не самый красивый вид своего рода, но это слабое утешение. Конечно, есть множество названий вроде T. watsoni и G. cuvieri; в конце концов, существует длинный перечень названий, увековечивающих память тысяч ботаников, зоологов, исследователей, полевых коллекционеров, лаборантов и т. д. Трудно представить, что среди всех этих людей не нашлось примеров всевозможных человеческих недостатков.

Что же делать с увековечиванием людей, чье поведение можно назвать предосудительным? Мы можем – и должны – осудить обращение Джеймса Брауна с женщинами и представления Жоржа Кювье о расах. Но неужели нам теперь нельзя произносить их имена или мы должны сожалеть о том, что память о них сохранена в научных названиях? Однозначного ответа на этот вопрос нет, но я бы предположил, что иметь несколько видов, названных в честь сомнительных личностей, не так уж и плохо. Потому что иначе придется делить людей, в честь которых предполагается называть биологические виды, на однозначно хороших (достойных такой чести) и однозначно плохих. Это очень наивный взгляд на человечество, потому что такое четкое разделение невозможно. Скорее люди представляют весь спектр человеческих достоинств и недостатков – от святости до невообразимой порочности. Считать иначе – значит лицемерно восхвалять чьи-то достоинства, просто чтобы эти люди попали в разряд «хороших», а потом (осознанно или нет) закрывать глаза на любые их недостатки, стараясь сохранить такое мнение о них. И дело не только в этом: наше восприятие и оценка поведения людей меняется в зависимости от культуры и эпохи. Как с этим быть – сложный вопрос, который обсуждается постоянно и касается не только научных названий: стипендии имени Сесиля Родса, оперы Вагнера, искусство Пикассо и многое другое заслуживают вдумчивого рассмотрения. Названия могут отмечать чьи-то заслуги, но могут также служить напоминанием о бесчестных поступках. Но если они вдохновляют любознательных людей узнать больше о тех, кого эти названия увековечивают, возможно, они смогут послужить напоминанием о том, что в большинстве из нас есть понемногу и от святого, и от грешника.

Хотя, думаю, все согласятся с тем, что Гитлер стоит в этом ряду особняком. Как и Anophthalmus hitleri.

По общему признанию, мир был бы лучше, если бы эта конкретная жужелица называлась как-то иначе. Но насколько лучше? Да, антисемитизм, ксенофобия и все другие одиозные доктрины ультраправых нанесли человечеству огромный ущерб; к сожалению, нет никаких признаков того, что этот идиотизм скоро останется в прошлом. Но едва ли существование названия Anophthalmus hitleri внесло сколько-нибудь существенный вклад в этот ущерб. Конечно, мы должны по возможности избегать столь явно постыдных названий; но боязнь присвоить неверное название не должна вынуждать нас отказываться от практики давать названия в честь каких-либо личностей. Ведь это замечательная возможность отметить чьи-то заслуги, кого-то заинтересовать и научить новому.

Мы даже можем получить важный урок от такого названия, как Anophthalmus hitleri, поняв, что ученые тоже люди и не застрахованы от искушения или зла. Оскар Шайбель как ученый (хоть и любитель) и человек решил, что Гитлер достоин почестей. Мы можем и должны порицать это решение, но не следует забывать, что Шайбель имел возможность его принять.

9
Ричард Спрус и любовь к печеночникам

Летом 1854 г. ботаник Ричард Спрус лежал в гамаке в Майпуресе на берегу реки Ориноко в Восточной Колумбии и страдал от приступов малярии. Болезнь в конце концов удалось победить (и спасти его жизнь) при помощи хинина – препарата, извлеченного из коры южноамериканских деревьев рода Cinchona. Поэтому неудивительно, что спустя несколько лет Спрус сыграет важную роль в переселении хинных деревьев из их родного Эквадора в Индию. Благодаря его подвигу дешевый хинин стал доступен людям во всем мире и спас миллионы жизней. Однако это также вызвало гнев правительств некоторых южноамериканских стран, которые беспокоились (и, как оказалось в конечном счете, совершенно оправданно), что европейские колониальные державы монополизируют производство хинина и разрушат их собственное производство. Трудно сказать, был ли экспорт цинхоны актом гуманизма, колониализма или же биопиратством, а может, всем сразу, но участие в этом Спруса стало удивительной главой в еще более удивительной истории. Время, проведенное в гамаке в Майпуресе, было лишь небольшим эпизодом в эпическом 15-летнем путешествии ботаника по всей тропической Южной Америке. Спрус преодолел тысячи километров по рекам и тропам, перенес все мыслимые и немыслимые лишения и невзгоды и помимо того, что собрал коллекции хинного дерева, отправил европейским ботаникам более 7000 образцов растений – сотни из них оказались новыми для науки видами. Поездка вышла триумфальной, но она стоила Спрусу здоровья, и он неоднократно побывал на краю гибели.

Сегодня имя Ричарда Спруса увековечено в названиях по меньшей мере 200 видов растений. Среди них хвойное дерево Podocarpus sprucei; устойчивое к грибковым заболеваниям каучуковое дерево Hevea spruceana; Picrolemma sprucei – кустарник, из корней которого можно получить новые лекарства от малярии; а также Passiflora sprucei, Oncidium sprucei, Aristolochia sprucei, Guzmania sprucei и Bonellia sprucei – лианы, кустарники и эпифиты из дождевого тропического леса с яркими и эффектными цветками. Это прекрасные и полезные растения, и многие из них стали известны западной науке благодаря коллекциям, которые Спрус собрал во время странствий по амазонским тропическим лесам. Авторы этих названий воздают должное Спрусу за его вклад в ботанику, и все же в некотором смысле они бьют мимо цели. Все дело в том, что Спрус, похоже, не слишком интересовался эффектными или полезными растениями. Его настоящей страстью были мхи, и особенно печеночники. Это крошечные растения, редко бросающиеся в глаза, их легко не заметить, но Спруса они приводили в восторг. К счастью, имя Спруса также увековечено в названиях родов печеночников: Spruceanthus, Spruceina и Sprucella, а также в названиях таких видов мхов, как Orthotrichum sprucei и Sorapilla sprucei (помимо прочих).

Ричард Спрус родился в Йоркшире в сентябре 1817 г. В детстве он любил бродить по округе и еще подростком составил подробные списки растений, встречавшихся неподалеку от дома (так, например, в окрестности родной деревни Ганторп он описал 403 вида). В возрасте 22 лет он занял должность учителя математики в школе в Йорке, но ненавидел эту работу – или, по крайней мере, ненавидел в ней все, кроме долгих каникул, которые позволяли ему бродить по сельской местности в поисках растений. Когда несколько лет спустя школа закрылась, Спрус решил сменить профессию, причем весьма резко. По совету коллег-ботаников он стал профессиональным сборщиком растений. Такая профессия существовала, потому что богатые коллекционеры были готовы платить за образцы для частных гербариев; Спрусу такая возможность наверняка показалась идеальной. Он отправился на юго-запад Франции для сбора гербарных образцов в Пиренеях, причем его расходы оплатил ботаник Уильям Боррер в обмен на первый набор образцов. В Пиренеях Спрус собирал множество разнообразных растений, но его страсть к мхам и печеночникам проявилась уже тогда. Французский натуралист Леон Дюфур включил во флористический список, составленный для местности, где позже побывал Спрус, 156 видов мхов и 13 видов печеночников. Спрус расширил этот список до 386 видов мхов и 92 видов печеночников. (В статье, опубликованной вскоре после возвращения из Пиренеев, он сделал то же самое в отношении английской долины Тисдейл, расширив флористический список мхов с 4 видов до 167.) Экспедиция Спруса в Пиренеи длилась почти год, но по сравнению с его дальнейшими приключениями это была просто прогулка.

В 1849 г. Спрус, воспользовавшись репутацией, заработанной им в Пиренеях, предпринял аналогичную, но куда более амбициозную экспедицию в Южную Америку. И вновь финансирование должно было поступить за счет продажи образцов растений подписчикам. Такое соглашение Спрус заключил с двумя самыми авторитетными английскими ботаниками того времени: Уильямом Гукером, директором Королевских ботанических садов Кью, и Джорджем Бентамом, который выступал в качестве посредника, получая образцы Спруса и распространяя их среди подписчиков. В июле Спрус прибыл в Белен, расположенный в Бразилии в устье Амазонки, и провел там три месяца, знакомясь с климатом и экологическими условиями здешних тропических лесов. Первая же партия образцов, прибывшая в Бентам, оказалась такого отменного качества, что число подписчиков удвоилось. Это было хорошее начало, но, конечно, в Белене, крупном городе (столице бразильского штата Пара), жить и работать было легко. Спрус начал южноамериканскую экспедицию с того, что снял жилье в доме богатого купца, с доступом к магазинам, изысканной кухне и возможностью связи с Англией через оживленный морской порт. Должно быть, ему там было вполне комфортно, но так продолжалось недолго.

В октябре 1849 г. начались настоящие приключения. Спрус проплыл 750 км вверх по Амазонке до Сантарена, города с населением 2000 человек, в то время крупнейшего поселения на Амазонке. Оттуда он постепенно продвигался дальше в глубь сельвы, совершая короткие вылазки вверх по притокам Амазонки, Рио-Негро и Ориноко, чтобы добраться до самых труднодоступных уголков бассейна Амазонки. Он преодолел тысячи километров по рекам и звериным тропам. Это было совсем не легкое путешествие. Например, в 1857 г. он решил отправиться из Тарапото в город Баньос, расположенный в Восточных Андах (Эквадор). Сегодня эта поездка длиной 1300 км по не слишком хорошей дороге занимает примерно 22 часа. У Спруса на этот путь ушло три месяца, после чего он «сильно исхудал» и начал кашлять кровью. Это были не первые и не последние испытания, с которыми Спрус столкнулся во время сбора образцов. И даже не самые худшие.

Мы обычно ожидаем, что рассказы об исследователях будут полны описаний невзгод и опасностей, и путешествия Спруса через Амазонию и Анды полностью оправдывают эти ожидания. Вероятно, первая неприятность случилась через несколько дней после Рождества 1849 г., когда он умудрился заблудиться в тропическом лесу, раскинувшемся вдоль реки Тромбетас. Сначала он потерял из виду большую часть отряда, потом помощника Роберта Кинга, затем последнего из проводников и оказался в лесу совсем один. В конце концов он услышал, что его зовет Кинг, но и объединившись, они не смогли найти проводников, которые, по-видимому, только разводили руками, поражаясь наивности безнадежно рассеянных англичан, и даже не собирались их искать. На возвращение в лагерь у Спруса с Кингом ушел весь день и добрая часть ночи, и «последствия этого катастрофического путешествия сказывались целую неделю. Все суставы болели, руки и ноги онемели от сырости и к тому же были поцарапаны и усеяны колючками, кожа вокруг которых уже воспалилась. По сравнению с этим раздражение от укусов клещей… а также ос и муравьев казалось пустяковым»[30]30
  Spruce 1908, I:95.


[Закрыть]. Через несколько лет он, потревожив муравейник, столкнется с муравьями-пулями, укусы которых будут уже совсем не «пустяковыми». Его несколько раз ужалили в ступни и лодыжки и причинили боль, которую он назвал «неописуемой», но все-таки сумел описать. По его словам, это было подобно «ста тысячам укусов крапивы… ноги… дрожали, как у паралитика, а… лицо от боли покрылось испариной. Меня едва не стошнило»[31]31
  Spruce 1908, I:364.


[Закрыть]. Местные жители Амазонии тоже представляли опасность для путешественников. Незадолго до встречи с муравьями-пулями Спрус наблюдал, как жители Сан-Карлоса буйно отмечали праздник Святого Иоанна. Все это время он стоял на страже у дверей дома, держа в каждой руке по револьверу. Год спустя, спускаясь по Рио-Негро, он случайно услышал, как его проводники замышляют ограбление и убийство. На этот раз он провел ночь без сна в каноэ, с дробовиком на коленях.

Но самую большую опасность для Спруса представляли различные болезни. Всего через несколько месяцев после начала экспедиции он посчитал себя счастливчиком, так как успел покинуть Белен до того, как там началась крупная вспышка желтой лихорадки, и все же он страдал от запоров и кишечных инфекций. В июле 1854 г. в Майпуресе на Ориноко он впервые столкнулся с малярией: сильными приступами лихорадки по ночам, неутолимой жаждой, рвотой, затрудненным дыханием и неспособностью проглотить больше чем несколько ложек каши из аррорута. Проводники ожидали, что он умрет, но через две недели Спрус наконец-то пришел в себя и начал принимать хинин. В общей сложности он страдал от лихорадки 38 дней, прежде чем оправился настолько, что смог возобновить путешествие; но даже три месяца спустя он жаловался на слабость, которая мешала работать. И это был далеко не последний раз, когда он оказывался в двух шагах от смерти.

В 1854 г. Спрус этого еще не знал, но хинин, который спас ему жизнь, в конечном итоге и станет основным объектом его деятельности, благодаря которой его будут помнить потомки. Хинин получают из коры хинного дерева (Cinchona), и к тому времени его уже 200 лет использовали для лечения малярии. Однако лучшие деревья хинного дерева (с самым высоким содержанием хинина) росли в отдаленных районах предгорий Анд, и до них было трудно добраться. Хуже того, к середине XIX в. возникла опасность, что мировой спрос значительно превысит предложение, особенно учитывая растущую потребность в хинине со стороны британских военных в Африке и Индии и жителей голландских колоний в Восточной Азии. Самые доступные плантации быстро истощались, а восстановлением лесов почти никто не занимался. Многолетние попытки собрать и экспортировать семена для выращивания цинхоны в других местах ни к чему не привели, но правительства европейских колониальных держав были убеждены, что это единственный способ справиться с такой напастью, как малярия, – и, следовательно, единственный способ сохранить империи. Однако заполучить цинхону становилось все труднее, поскольку южноамериканские страны стали ограничивать вывоз живых деревьев за рубеж. В Англии в конце 1850-х гг. исследователь Клементс Маркхэм добился от министерства по делам Индии финансирования экспедиций по сбору семян и саженцев. Маркхэм много путешествовал по Южной Америке и даже видел целые рощи цинхоны, но он не был ботаником. А Ричард Спрус таковым являлся, и тогда Маркхэм принял, пожалуй, наилучшее решение, связанное с хинином: выбрал Спруса сборщиком эквадорской цинхоны.

Когда в конце 1859 г. Спрус получил королевский заказ на сбор цинхоны, он находился в Южной Америке уже 10 лет. Учитывая трудности, которые он перенес за эти годы, и неважное состояние здоровья, можно было бы легко представить, что он захочет вернуться домой в йоркширские долины. Но он согласился выполнить это поручение, причем, судя по всему, с большим энтузиазмом, хотя в одном из писем отмечал, что эта работа «вероятно, займет (если мне вообще удастся выжить) большую часть следующего года». Для сбора цинхоны Спрус подходил как нельзя лучше: он уже давно обосновался в нужном регионе Эквадора – в Амбато, хорошо изучил эти деревья и у него были связи. В частности, он подружился с человеком по имени Джеймс Тейлор, который служил врачом у генерала Хуана Хосе Флореса, первого президента Эквадора. Флорес, в свою очередь, контролировал обширные участки богатого цинхоной леса, к которому Спрус смог получить доступ. Несмотря на эти преимущества, подозрения Спруса, что работа окажется трудной и опасной, были вполне обоснованными.

Первую половину следующего года Спрус провел, исследуя окрестности Амбато. Ему нужно было готовиться к сбору семян в июле, когда те будут доступны, и выращиванию саженцев. Хотя в этом районе росло несколько видов цинхоны, Спрус стремился собрать особый вид цинхоны с красноватой корой, Cinchona succirubra (ее современное название C. pubescens), которая, как предполагалось, обладала самым сильным противомалярийным действием. Экспедиции, отправленные за пределы Амбато, подтвердили, что лучшие сохранившиеся леса C. succirubra находятся на западных склонах горы Чимборасо (так Спрус наконец-то перебрался с Амазонской низменности в горные районы Анд). Однако еще до того, как Спрус добрался до Чимборасо, он пережил то, что в дневнике назвал «срывом»: однажды апрельским утром он проснулся частично парализованным. Позже он писал, что «с того дня [он] уже не мог сидеть прямо или ходить без сильной боли и дискомфорта». Два месяца он был, по сути, прикован к постели, но в июне заставил себя сделать то, что считал необходимым: выпрямился и отправился в «хинные леса Чимборасо». Расстояние составляло всего около 35 км по прямой, вот только в джунглях прямых дорог не бывает, и тяготы путешествия привели Спруса в «такое подавленное состояние, когда спокойно лечь и умереть могло показаться облегчением»[32]32
  Spruce 1861:10.


[Закрыть]. Его путь лежал по крайней мере через два перевала высотой 4000 м, с опасными спусками по узким, скользким и крутым тропинкам. Спрус записал, как обрадовался, когда на одном из перевалов его встретил лишь небольшой снег с дождем, а не метель; куда меньше его порадовал ветер, который «то и дело поднимал мелкие осколки гравия и швырял их в нас»[33]33
  Spruce 1861:12.


[Закрыть]. Путешествие заняло у Спруса и его небольшой группы целую неделю.

В середине июня Спрус разбил лагерь в поселении под названием Лимон, откуда можно было добраться до цинхоны с красной корой. Сбор семян по-прежнему представлял собой нелегкую задачу. Начнем с того, что даже в тех местах рощи активно эксплуатировались. Вблизи поселений почти все зрелые деревья были срублены (хотя на пнях образовалось много побегов). Стояла прохладная и влажная погода, поэтому семена созревали медленно. Это вызвало сложности, потому что жители Лимона срывали незрелые плоды с деревьев в надежде, что Спрус купит у них семена. Наконец, в Эквадоре разразилась гражданская война, и вскоре после прибытия Спруса войска группировки, базирующейся в Кито (и поддерживаемой генералом Флоресом) направились через Лимон в долину, чтобы атаковать противника. Военные изъяли в сельской местности все продовольствие (Спрус жаловался, что лишился доступа к единственной маленькой плантации бананов, которую ему удалось найти) и грозились реквизировать лошадей экспедиции, продовольствие и другие припасы. Хорошие новости пришли в конце июля – из Королевских ботанических садов Кью прислали опытного садовода Роберта Кросса, который помог Спрусу укоренить черенки цинхоны. Вскоре у них появились тысячи новых растений, но дни становились все жарче, и им двоим приходилось часами носить воду в ведрах и поливать саженцы, чтобы те не засохли. Они также были единственными, кто защищал растения от нашествия гусениц.