Текст книги "Демон Максвелла"

– Все еще не понимаю.

– Хорошо. Вот, вот эта, – я тыкаю палкой в точку на самом большом круге. – Среди архетипов есть так называемый страж. Его сюжетная задача – помешать герою отправиться в путь и помочь нам – зрителям и читателям – понять, насколько опасен этот путь. Страж играет важную роль в создании экспозиции, понимаешь?

– Кажется, да.

– Я шесть с половиной лет работал со своим агентом, Дэн. И за все годы ни разу не был в ее офисе. Разве это не странно? А еще она ведет себя как типичный страж из мономифического повествования. Получается, наша изолированная система, вся эта пантомима, это маленькое представление, в центре которого мы с тобой сейчас находимся, началось не с момента, когда меня напоили подозрительным чаем – ловко ты это провернул, кстати, – и не когда я поехал красть рукопись Эндрю Блэка. Этой изолированной системе – нашей «интерактивной пьесе», как мы ее назвали, – по меньшей мере шесть с половиной лет. Это же просто взрыв мозга, я знаю, но она – страж. Без нее повествование попросту не работает. Он не в силах изменить свой авторский голос, и тем самым выдает себя с головой.

– Кто?

– Что?

– Кто не в силах изменить свой голос?

– Эндрю Блэк.

– Кто такой Эндрю Блэк?

– Отличный вопрос, Дэн. Именно его нам и следует себе задать. Я всегда считал, что Максвелла Кливера Блэк списал с себя, но что, если наш автор Эндрю Блэк на самом деле основан на Максвелле Кливере, персонаже?

– Такое ведь невозможно.

– Разве?

– Писатель не может основываться на созданном им персонаже.

– То есть ты утверждаешь, что следствие не может предшествовать причине, – говорю я.

– Да.

– Зачастую так и есть. Но что, если кто-то за кулисами тратит ужасно много энергии, чтобы все выглядело так, будто это возможно? Истории – штука хитрая. Я звонил в университет Халла. Это, кстати, прямо периферия – приглашение Блэка приехать на лекцию по творческому письму. Вот когда я вошел в эту изолированную систему, в этот обман, представление.

– Вы решили называть его «интерактивной пьесой».

– Верно. Тогда она и началась. Блэк попросил меня приехать на его занятие в Университете Халла. Но час назад я позвонил в Университет Халла. Они никогда не слышали ни о каком Эндрю Блэке и никогда не слышали о Майке Мондеграссе – по словам Блэка, он преподавал под этим именем. Они сказали, что у них никогда не было сотрудника ни с тем, ни с другим именем. Видишь ли, я позвонил им, потому что осознал, что в тот день он встретил меня на улице, не дал мне войти в здание администрации и спросить про него, а еще он проводил занятие на открытом воздухе, не в аудитории. Получается, в тот день я не был ни на какой лекции. Как так вышло?

– Потому что этот Эндрю Блэк никогда не работал там преподавателем?

– Правильный ответ. Десять очков союзнику. Студенты приходили на его «нерегулярные занятия» только по приглашениям. Их дурачили, они были лишь декорациями. Мы пришли на занятие, которое и занятием-то не было, и никто из нас этого не понял.

– И какой вывод?

– А вывод таков: Эндрю Блэк – настоящий безумец. Но и это еще не все. Я тут встретил женщину, которая заявила, что она настоящая Софи Алмондс. Сказала, что никакого Эндрю Блэка не существует. Это просто псевдоним. Вероятно, так и есть. Доктор – актер, ты – актер, Софи, как бы безумно это ни звучало, уже много лет играет роль стража. С чего бы Блэку быть настоящим? Вполне возможно, что автор пьесы очень внимательно изучил роман «Двигатель Купидона» и придумал Эндрю Блэка, чтобы поупражняться в обратном проектировании: представил, каким мог быть автор, создавший такую книгу. Сейчас уже что угодно возможно.

Я поднимаюсь на ноги.

– Идем.

– Куда?

– Искать Эндрю Блэка.

Вейберн идет со мной к машине.

– Но вы ведь только что сказали, что его не существует.

– Дело в том, Дэн, что кто-то должен был написать «Двигатель Купидона», кто-то создал, – я развел руками, – всю это живую, реальную пантомиму. Моя гипотеза: тот, кто написал этот запутанный роман, и тот, кто создал лабиринт, в котором мы сейчас находимся, – один и тот же человек.

Мы садимся в машину Вейберна.

– Эндрю Блэк – это псевдоним, – говорю я. – И я уверен, что знаю, кому он принадлежит.

Вейберн пристегивает ремень безопасности и заводит машину.

– Куда ехать?

Я говорю:

– В глубокий лес.

– Что?

– Обратно в сердце истории. В самый сложный эпизод, которому нужен был особо тщательный контроль. Вези нас в Оуторн.

Вейберн глядит на меня.

– А дорогу знаете?

– Нет. А вот ты – да. Я прав, Дэн? Потому что, как я предполагаю, ты только что оттуда.

Вейберн глядит на меня с пустым выражением.

– Как скажете, шеф, – говорит он, и машина начинает движение.

* * *

Я стоял на пустой автостоянке отеля «Уирби» с человеком, который выдавал себя за Дэна Вейберна.

– Как твое настоящее имя? – спросил я.

– Простите, сэр?

– Когда не притворяешься полицейским, как тебя зовут?

Он посмотрел на меня. Не стал ничего отрицать, просто смотрел пустым, безучастным взглядом.

– Ладно, – вздохнул я. – Будь по-твоему. Все равно все скоро закончится.

Какое-то время мы молчали.

– Знаешь, что произошло непосредственно перед публикацией «Двигателя Купидона», Дэн?

– Не знаю, шеф.

– Умер мой отец.

– Мне очень жаль.

– Знаменитый, гениальный отец успел похвалить замечательную новую книгу таинственного автора, хотя никогда раньше не давал рецензий на романы. Умер он семь лет назад, где-то в Испании. Но я не видел тела и не был на похоронах. Не видел свидетельства о смерти.

– Ясно.

– Понимаешь, к чему я клоню, Дэн?

– Думаю, да.

– Тепло или холодно?

– Без понятия, – отозвался Дэн. – Вы ведь детектив, давайте расследовать.

Я взглянул на него. Он снова посмотрел на меня пустым взглядом.

– Он позвонил мне, знаешь. Оставил сообщение на автоответчике.

Молчание. Я продолжил:

– Думаю, семи лет вполне достаточно, чтобы все организовать, запустить и подготовиться к финалу. За меньшее количество времени такое провернуть нереально. Отец сколотил состояние на писательстве. Целое состояние. А такой спектакль наверняка недешево стоит. Правда, Дэн?

– Как скажете, босс.

– Вся эта чушь про младенцев и пустые кроватки. Все это показывает, как ему было больно, когда мы поссорились. Потому что… Такие они, эти писатели. Нормальные люди высказывают чувства. Нормальный отец просто сказал бы «прости», или «извиняться не собираюсь, иди к черту», ну или что-нибудь в этом роде. Но мой отец был особенным. Ему нужна была мишура. Либо гора наград и восторженные рецензии на главной странице в «Таймс», либо «к сожалению, он не смог присутствовать лично», понимаешь?

Дэн взглянул на меня.

– Думал, отец преследует меня даже после смерти, – произнес я. – Только вот он не умер. Он здесь.

Вейберн поднял глаза на отель «Уирби».

– Так считаете, это то самое место, босс?

– Да. Я жил на шестом этаже, а потом говорил с «Привет, я Джанет» и…

– Привет я что?..

– Неважно. Она позвала меня на седьмой этаж переговорить. На седьмом этаже находится заброшенный банкетный зал. Туда никто не поднимался годов с восьмидесятых.

– И что?

– Так кто тогда шумел наверху и не давал мне уснуть, пока я жил в номере на шестом? Легко проверить, сколько этажей в здании. Надо просто посчитать окна снаружи. Посчитаешь, Дэн?

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… восемь.

– Идем, – сказал я, направляясь к отелю. – Посмотрим, что находится между шестым и седьмым.

* * *

Через вращающиеся двери мы зашли в тихий вестибюль. Постояльцев не было, и за стойкой ресепшена никто не стоял. Из крошечных динамиков доносилась тихая незапоминающаяся музыка. Больше ничего не происходило.

Я увидел фигуру, одиноко сидящую за столом в углу комнаты.

– Дальше мне нельзя, – сказал Вейберн мне на ухо.

– Понимаю.

– Удачи, шеф, – кивнул он, шагнул назад во вращающиеся двери и исчез.

Я прошел через комнату; шаги отдавались эхом.

– У тебя почти получилось меня одурачить.

Человек, которого я знал как Эндрю Блэка, поднялся на ноги, и мы встретились лицом к лицу в последний раз.

– Ты ведь не он, правда? Не Эндрю Блэк.

– Нет, – ответил он.

Я выдохнул. Предполагать и знать наверняка – разные вещи.

– Все это время, – посетовал я.

– Все это время, – согласился он.

– Знаешь, меня всегда удивляло – ты вроде такой аккуратный и так одержим порядком, а волосы у тебя всегда лохматые. Только сейчас это понял. – Я поднял руки к его лицу. – Можно?

Он на мгновение задумался. После долгих лет знакомства я хорошо изучил это задумчивое выражение, хотя теперь понимал, что все это время он ни о чем не задумывался.

Он посмотрел на меня и кивнул.

Я медленно убрал длинные пряди за уши.

Наушник был в левом. Маленький динамик цвета кожи, спрятанный внутри уха, и крошечный микрофон, закрепленный под мочкой. Даже если бы он зачесал волосы назад, вряд ли бы кто заметил устройство. На вид дорогое. Оно и понятно.

– Через него тебе подсказывали фразы?

Он кивнул.

– Невероятно, – сказал я. – Невероятное представление.

Он немного опустил плечи в знак благодарности. Человек передо мной мастерски владел мимикой; выражение лица все еще оставалось нейтральным, – у Дэна Вейберна не всегда получалось. «Оно и понятно, – подумал я, – у этого парня главная роль. Не стоит удивляться, что он так хорош».

– Я никогда не знал настоящего тебя, верно?

На лице – ни одной эмоции.

Я отвернулся.

– Ты всегда был для меня особенным, Том, – внезапно произнес мужчина. – Хочу, чтобы ты знал.

По коже пробежала дрожь. Я медленно повернулся и посмотрел на человека, которого считал Эндрю Блэком.

– Это твои слова?

Глядя прямо перед собой, он медленно покачал головой.

– Из наушника?

Кивок.

– Хорошо.

Я подумал о напечатанных в газете словах отца, которые оставляли на пальцах пятна чернил, о потрескивающем голосе из радио. Фрагментарный человек. Вспомнил его старый фокус – как он собирал части себя воедино и становился целым.

– Знаешь, – сказал я, – кажется, ждал этой встречи всю свою жизнь.

Мужчина коснулся уха и сказал, обращаясь в пространство перед собой:

– Ну здравствуй, Том.

– Где ты?

– Ты и сам знаешь.

– Наверху. Между шестым и седьмым этажами. Я жду тебя там же, где и всегда.

– Что это значит?

Мужчина замер, затем покачал головой.

– Больше нет реплик, – произнес он.

И тогда я понял, что по щекам текут слезы. Я рассерженно потер глаза.

– Тогда скажи ему, что я иду.

* * *

Как только лифт миновал шестой этаж, я нажал на кнопку «СТОП» на панели управления. Так ведь всегда в книжках и фильмах делают.

Лифт резко остановился.

Двери открылись.

И явили…

…секретный этаж.

Я шагнул на ковер гостиничного коридора, по которому шла дорожка из лепестков красных роз.

Наклонившись, поднял один. Мягкий, со свежего цветка.

Я зашагал по дороге из лепестков и оказался в маленьком вестибюле с большой закрытой двойной дверью. Посреди вестибюля стоял маленький столик, а на нем – большая ваза красных роз и около двух дюжин книг отца. Почти все опубликованы после смерти. Я их не читал.

Собрание сочинений 3, 4, 5.

Поверх стопки книг лежал один-единственный белый конверт.

Я взял его в руки.

На лицевой стороне конверта знакомым аккуратным почерком были выведены следующие слова:

Вот что нашлось в вещах твоего отца после его смерти.

Тебе стоит прочесть.

ЭБ

Я вскрыл конверт, достал лист бумаги, развернул его и начал читать:

Дорогой Томас,

Прости меня.

Значат ли что-нибудь для тебя эти слова? Десять букв. Завитки и петли, чернила и бумага. Получится ли у нас с них все начать? Получится ли взрастить на написанных мною и прочитанных тобой десяти буквах что-то новое, живое и крепкое? Со словами я знаком всю жизнь, но их необычайная и волшебная сила все еще вызывает во мне восхищение и вводит в ступор. Я всегда ей проигрываю.

Я старался жить правильно. Старался обеспечить тебя всем необходимым, но и не забывать про себя. Только вот ошибся в расчетах, выкраивая время на собственные нужды. И за это прошу прощения. Ты нуждался во мне, а я редко был рядом. Когда умерла мама, ты нуждался во мне еще больше, а я отдалился. Непростительный промах. Я так сильно любил твою мать. И все же… Непростительно.

У меня есть помощница, похожа на тебя. Думал написать: «Иногда размышляю, а не нанял ли я помощника потому, что хотел заполнить пустоту, которая образовалась в моей жизни, когда мы рассорились?» – но устал выдумывать и ходить вокруг да около. Так что скажу как есть: именно по этой причине и нанял. Я поддерживаю ее писательские начинания, потому что всегда втайне мечтал, как буду поддерживать твои. Ты никогда не думал писать, Томас? Тебя это вообще интересует? С радостью прочту все, что напишешь, но боюсь, моя особая связь со словами и историями навсегда отбила в тебе всякое желание к литературному труду.

Я постоянно говорю о тебе, особенно сейчас, когда мы заканчиваем работу над сборником. Начинаю подозревать, что помощница стала тобой одержима. Вот тебе на. Делаю все возможное, чтобы не дать вам встретиться, хотя уверен, что однажды это случится. К тому времени меня уже, скорее всего, не станет, и я не в силах буду вам помешать.

Небольшое предупреждение: если она решит, что хочет с тобой встретиться, а я думаю, что так оно и случится, – ее ничто не остановит. В конце концов, раз она смогла написать «Двигатель Купидона» и убедила полмира в существовании вымышленного писателя средних лет, то наверняка найдет способ, как выманить тебя на чашечку кофе.

Прошу, не вымещай на ней обиды, оставим это между нами. Она хорошая, умная и способная женщина, и, думаю, вы бы даже поладили, сложись между нами все по-другому.

И снова повторю слова в надежде, что они помогут тебе, помогут нам: прости меня.

С любовью,

папа.

Я долго стоял с письмом в руках. Как долго – не помню.

Смотрел на слова до тех пор, пока они не начали расплываться.

Она.

Я сунул письмо в задний карман.

«Хватит», – подумал я, обошел столик, толкнул большие двойные двери и шагнул внутрь.

* * *

Помещение походило на телестудию: совершенно пустое и безмолвное, с рядами мониторов и кресел на колесиках. Чуть поодаль – импровизированные раздевалки, в которых стояли десятки манекенов в знакомых костюмах: девушка с ресепшена, сержант Клейборн, Эндрю Блэк, Изабель Блэк. К последнему была приколота записка «мое, не трогать».

На одном из экранов был открыт видеоредактор. Я нажал кнопку «Воспроизвести», и программа прокрутила фрагменты выступлений и интервью моего отца, из которых получилось «Откуда в Вифлееме вол и ангел?»

Теперь, когда я услышал аудиодорожку в полной тишине, стало очевидно, что это склейка. А когда я бежал по квартире со спущенными до лодыжек штанами, то не заметил неровного звука.

Я двинулся дальше.

В дальнем конце комнаты находилась пара больших звуконепроницаемых двойных дверей, над которыми ярко светилась красная табличка – «Не входить! Идет запись».

Я остановился на мгновение, затем взялся за ручки и открыл двери. Шагнул внутрь и…

Казалось, из груди выбило весь воздух, и я прошептал короткое, безнадежное «нет».

Представшую передо мной обстановку я знал как свои пять пальцев.

Я просидел за компьютером, уставившись на эту комнату, бог знает сколько долгих часов и бессонных ночей.

Вокруг рядами стояли кровати.

Но этих кроватей здесь не должно было быть.

Они должны были находиться за двенадцать тысяч километров отсюда, на другом конце света, на острове Пасхи.

На этих кроватях должна была спать исследовательская группа, проводившая важную работу по изучению того, что случилось с коренными жителями далекого и уединенного места.

И я понял.

Не было ни общежития, ни исследовательской группы, ни двенадцатимесячной поездки.

Картинка с камеры была знакомой, но ненастоящей. За ее пределами находились лишь камеры, мониторы и стальные кабинки со всем необходимым оборудованием. Это студия.

Съемочная площадка.

И всегда тут была.

Она все это время была здесь.

Я смотрел на комнату, которую транслировала камера «Общежитие 2».

Я стоял в спальне Имоджен.

33. Дворец в загробной жизни

– Привет, Юстон.

Я медленно обернулся: на откидном столике, держа над головой маленький нимб из мишуры, сидела Имоджен.

– Имоджен.

– Привет.

– Что за херня?

– Знаю. Меня немного занесло.

– Твою же мать.

– Ага. Заслужила.

– Ты правда настоящая, Имоджен? Пожалуйста, скажи, что ты не чертова актриса, как и все остальные.

– Нет, нет. Я реальная.

Я подошел ближе, чтобы лучше ее разглядеть. Вид у нее был потрепанный. Непричесанные, сальные волосы. Ей нужна была ванна, а еще сон. Однако она накрасила губы красной помадой. Почему-то это обнадеживало, но все же показалось мне странным.

– Я не спала с ним, – сказал она. – Если ты еще не понял по… – Она махнула рукой в сторону декораций общежития.

Я стоял как вкопанный.

– Пожалуйста, окажись настоящей.

– Так я и есть.

Мгновение прошло в тишине.

– Выглядишь дерьмово, кстати.

Она кивнула.

– Ты… не давал нам заскучать.

– И слишком плохо пахнешь для актрисы. Запах ведь очень важен в этой сфере.

– Если что, некоторые актеры воняют. Но, да, я настоящая. Правда. Настоящая.

– Но как?

– Вот так.

Она играла с нимбом из мишуры, вертя его в руках. Мой мозг пытался переварить происходящее.

– Та…. Та женщина, агент. Она сказала, что Эндрю Блэк – псевдоним. Я решил, это значит, что Эндрю Блэк – мой отец.

– Нет. – Имоджен осторожно опустила нимб и уставилась на ноги, свисающие с края стола. – Стэнли Куинн мертв, Том. Писатели, конечно, никогда не умирают, но ты понял.

– То есть отец точно мертв.

– Однозначно.

– Хм.

– Эндрю Блэк была ассистентом твоего отца, – сказала Имоджен. – Все это знают. Он взрастил в ней любовь к писательству, помог ей написать и опубликовать первую книгу. Написал однострочную рецензию для обложки и рассказал о сыне, отношения с которым окончательно испортил.

– Он так сказал?

– Да. Все время повторял. Вплоть до смерти.

– То есть… Она. Эндрю Блэк – женщина?

– Да.

– Имоджен, ты – Эндрю Блэк?

– Да.

– Ты написала «Двигатель Купидона»?

– Да.

Миллион мыслей, вопросов и возражений одновременно вспыхнули в голове, образуя затор, и лишили меня дара речи. Я встретил ее на занятии по творческому письму Блэка, на стадионе у университета, она сидела на соседнем стуле. Не занято? Каким-то образом она догадалась, о чем я думал.

– Я так хотела с тобой встретиться. Твой отец так много о тебе говорил, и мне стало интересно. Но… Все так закрутилось, да?

– Это была ты.

– Да.

– Изабель Блэк в отеле за завтраком, это была ты. Настоящая, реальная ты.

– Да.

– И все, что ты рассказала мне о браке Эндрю Блэка, о том, что с ними случилось. Ребенок?..

Имоджен молча опустила глаза.

С годами я наловчился считывать выражение ее лица, когда она отказывалась говорить. Внезапно во мне не осталось ни звуков, ни дыхания.

– О боже, – сказал я.

А затем тихо выдавил еще семь слов:

– Почему ты не сказала мне о ребенке?

– Я пыталась, – произнесла она наконец. – Не веришь? Я пыталась. Пыталась тебе много о чем рассказать. Детство Эндрю? Урсула, Ньюхолл? Автор этой истории – твой отец. Твою мать он спрятал за псевдонимом «Урсула Блэк» – женщиной, написавшей «Утерянные книги Библии». А себя выбрал на роль Ньюхолла, безучастного идиота, отдалившегося от сына в тяжелый период. Он написал эту историю, чтобы донести: он знает, как сильно тебя подвел. Хотел тебе ее прочесть, но так и не нашел в себе силы позвонить. И когда он скончался, я решила, что отдам ее тебе сама… И, да, я – прообраз Изабель. Все сказанное о ней с Эндрю – оно про нас. Я пыталась сказать тебе о…

Она замолчала, отвела взгляд.

– Ты была беременна и ничего мне не сказала. Наш ребенок умер, но ты ничего мне не сказала. Вместо этого заварила всю эту кашу. Черт, почему не поговорила со мной, как нормальный человек?

– И как бы я это сделала? – она почти кричала, а затем посмотрела мне прямо в глаза. – Как о таком вообще можно говорить? Неужели думаешь, что я не пробовала? Ты так зациклен на том, что произошло двадцать лет назад, что не замечаешь, как идут годы. Ты уже давно не отвергнутый ребенок, Том. А взрослый мужчина. Но ты. Ты не заметил. Не заметил! Я пыталась тебе сказать.

– Пыталась.

– Да.

– Нормальный человек пытался бы еще.

Имоджен всплеснула руками:

– Куда еще больше?

– Нормальный человек…

– Хватит. Я – не нормальный человек.

– Да что ты говоришь!

Некоторое время мы оба молчали, пока Имоджен не нарушила тишину.

– Когда я поссорилась с издателем из-за электронных книг и больше не могла писать – это, кстати, правда, – то решила, что мне плевать. Буду просто счастлива с тобой, и этого достаточно. Но… Не смогла смириться с потерей.

Имоджен смахнула с глаз слезы и грустно рассмеялась.

– Знаешь, миру действительно конец. Гиперссылка и правда атомная бомба, и через год или два истина не будет значить ровным счетом ничего. Вот увидишь. Все разваливается на части.

– Значит, ты правда в это веришь?

– Дело не в вере. Все уже происходит.

– То есть ты хочешь донести все это до мира, но не можешь больше писать, не можешь публиковаться, поэтому тебе нужен кто-то, кто написал бы все за тебя. Кто-то, кто испытает все на себе и поверит. Кого можно загнать в угол и не оставить иного выбора, кроме как все записать. Этакого пророка для изложения твоего видения апокалипсиса. Ты готовила меня к этой работе. Я не муж, я – твой гребаный литературный раб. А я этого даже не понял.

– Любимые и близкие люди так жестоко не поступают, да?

– Вот именно.

– С другой стороны, если человек искренне верит в надвигающуюся катастрофу, разве он не обязан предать эту информацию огласке?

– «Двигатель Купидона» разошелся тиражом в миллион экземпляров. Ты это имеешь в виду?

Имоджен кивнула.

– Книги разносят весть.

– Как жестоко. И бесчеловечно, Имоджен.

Она грустно пожала плечами.

– Согласна. Ты решил, что я, Имоджен, – человек, притворяющийся ангелом-Йодом. Но, может, я всегда им была. В Библии говорится, что ангелы сошли на землю и имели с людьми совместное потомство. Знал об этом?

Имоджен снова подняла нимб из мишуры.

От ее прикосновения на секунду он засиял ярче. На мгновение он засиял.

Я нахмурил брови.

– Как думаешь, из чего сделан мир? – спросила она. – Если хорошенько присмотреться? Из камней и рек или букв, страниц и слов? Создают ли наши вопросы вселенную? Есть ли вселенная, если на нее никто не смотрит? Или вселенная – как книга, буквам и словам которой читатель взглядом придает порядок и смысл, разбивает волну на частицы? Нужен ли демон Максвелла, нужен ли Бог, чтобы разделить темные воды и создать все из ничего?

– Ты совсем с катушек съехала, Им?

– Возможно. Боже, Том, у меня в голове сейчас такой хаос, ты даже не представляешь. Просто кошмар. Надо бы не ляпнуть лишнего, следить за словами, и все контролировать, сортировать, иначе баланс нарушится.

– О чем ты говоришь? Я здесь. А ты… ты просто лишилась рассудка. Я требую, чтобы ты рассказала мне все как есть. Я люблю тебя, а ты говоришь мне, что у нас был ребенок? – Я уставился на нее, слушая срывающиеся с языка слова, а она смотрела на меня в ответ. – У нас был ребенок.

– Отем. Она умерла в утробе. Ее звали Отем.

– Господи.

Я опустил голову. Имоджен наблюдала за мной, но молчала.

– А теперь ты думаешь, что ты ангел.

– Тебе не нужно знать, что я думаю. Горькая правда и холодные факты могут только все испортить. Поверь, я очень хочу поговорить с тобой начистоту. Том. Посмотри на меня. Я так давно ни с кем говорила.

– Так говори.

– Не могу. Волна не распадется на частицы без свидетелей. А сейчас свидетель – это ты. Так что ты должен вести наблюдение. Как бы я хотела, чтобы ты крепко обнял меня, но, если обнимешь, я моментально расклеюсь, вывалю тебе все, наш разговор завершится и наступит конец.

– Не понимаю ни единого твоего слова.

– Ну же. Повествование теряется в хаосе и энтропии, а потом чудесным образом его спасает и структурирует в последних главах слаженный, наводящий порядок сюжетный поворот. Разве не это делают ангелы? – Она задумалась. – И демоны.

– Я думал, мы говорим о ребенке.

– И?

– И… Господи, ты ушла, потому что потеряла ребенка. Я думал, Блэк пытался каким-то образом вернуть своего. Думал, ты все это устроила, чтобы поведать свою историю миру.

– Ты так и не понял. История и ребенок – это одно и то же.

– Что?

В груди всколыхнулось возмущение; я уже собирался уточнить, точно ли ребенок и книга не метафоры, но смолчал. Потому что осознал: она говорит серьезно. Или, возможно, уловил что-то в ее выражении – но не ответ; однозначное «да» или однозначное «нет» вряд ли все разъяснят, потому сам вопрос безнадежно поверхностный, неправильный и неадекватный. На стене заплясала тень флагового многообразия. Ноги подкосились, и я осел на пол.

– Что? – повторил я.

– Отем, – сказала Имоджен. – И хватит называть ее «ребенок». Я дала нашей дочери имя Отем.

Я уставился на нее.

– Ты добилась своего?

Она не ответила.

– Имоджен.

– Мы с тобой столько пережили, а ты все еще не понял. Все зависит от тебя. Сила в твоих руках. Не моих. Все может измениться по одному твоему велению. Естественно, роман – это двигатель, но для чего он нужен, что он делает? И Господь сказал: «Да будет свет», и стал свет. Она поплывет вниз по реке в корзине из тростника, – а может, не поплывет. Все зависит от твоего решения. От тебя. Только ты решаешь – произойдет или нет. «Ангел» означает «посланник», и все ангелы плясали под твою дудку с самого начала.

– Все, кроме тебя.

– Ну, я чуть взбунтовалась. У меня отняли голос, а ты еще обладаешь своим. Ты можешь написать мир таким, каким хочешь его видеть. Просто сделай это. Вот и все объяснение, – она развела руки в стороны.

Я пребывал в смятении.

– Так давно не держал тебя за руку, – сказал я с пола. – Не чувствовал тепло, не сжимал ее, не ощущал, как ты сжимаешь мою в ответ.

Имоджен печально пожала плечами.

– Все разрушается.

И спрыгнула со стола. Я наблюдал, как она открывала панель в стене студии. За ней оказалось окно, частично перекрытое остовом здания. Имоджен открыла сторку и глянула вниз, видимо, на поросшую тростником землю.

Я уловил слабые крики чаек и шум прибоя.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– Вопрос: если демон Максвелла черпает энергию из знаний, то что же движет великими актами божественного творения? Что-то мощное, не так ли? Настолько мощное, что способно устроить Большой взрыв, разбить маленькое черное яблоко на целую вселенную. Заставить Его снова включить компьютер и открыть новый документ после отказа от своих Творений и от самого себя. Заставить Бога творить в таком масштабе может только что-то очень серьезное.

– Имоджен.

– Если Бог не желает творить, все напрасно.

Я подумал о буквах-магнитах на нашем холодильнике. О том, как блестят глаза Имоджен, и о том, как сверкают глаза Софи, когда она злится. О том, как сияют на свету волосы Имоджен; как волосы матери светились на солнце, когда я был ребенком. Думал о том, как все превращается в иное, о паре из чайной чашки, рассеивающемся во вселенной. Об энтропии и о том, как все разваливается на части.

– Ты знаешь, что Моисей плыл по Нилу в корзине из тростника?

Я кивнул.

– Ты знаешь, что делали из того тростника? Тростника, что рос на берегах Нила? Папирус. Моисей плыл по реке в корзинке из папируса.

Испытующий взгляд. Имоджен ждала, пока до меня дойдет.

– Могу продолжать до бесконечности, Томас, но только ты решаешь, верить или нет. И только ты можешь… уже хоть что-то, черт возьми, сделать.

– Имоджен.

– Том. Действуй.