Текст книги "Демон Максвелла"

30. Энтропия стремится к максимуму

Я позвонил в полицию, чтобы сообщить о взломе, а потом прислонился спиной к стене гостиной и соскользнул на пол.

Меня окружали разбитые, разорванные и сломанные вещи; за окном садилось солнце и зажигались уличные фонари. Я сидел, уставившись в темноту, пока не услышал, как кто-то постучал в дверь и открыл ее.

Внутри вспыхнула паника, но прежде, чем я успел вскочить, зажегся свет, и я заморгал, на мгновение ослепнув.

– Ни черта себе, – произнес мужской голос.

Я щурился от яркого света, пока синяя фигура в дверном проеме не превратилась в обеспокоенного полицейского.

– Вы в порядке?

– Да. Я не… Меня не было дома. Когда грабили квартиру.

Я не стал подниматься, поэтому полицейский пробрался ко мне через завалы. Выглядел он моложаво, у него были растрепанные волосы и большой римский нос. Он напомнил мне Ринго Старра.

– Вы в шоковом состоянии. – Он присел на диван, глядя на меня, а затем на комнату. – Вам сейчас нужен крепкий, сладкий чай. Хотите, я…

– Нет, нет. Не стоит. – Я заставил себя встать. – Сам сделаю.

– Уверены? – Молодой офицер с сомнением посмотрел на меня.

– Конечно. Да. Вы какой предпочитаете?

Полицейский посмотрел на меня так, будто я бредил.

– Присядьте, – произнес он, сметая с дивана разный мусор. – Давайте все-таки лучше я.

Он направился на кухню.

– Только не в чашку с надписью «Я люблю чай»! – встревоженно крикнул я вслед, но потом осознал, что ничего страшного, если полицейский нальет именно в нее. Теперь это уже неважно.

– Принято, – крикнул он в ответ.

«Как странно, – подумал я, – какие странные мысли».

Тело охватило старое-престарое чувство – будто внутри припорашивало снегом, все затихало, притуплялось, исчезало под белым одеялом.

Пару минут спустя он вернулся и протянул мне кружку с изображением далека.

– Прошу, шеф.

– Спасибо.

Я отпил горячего сладкого чая, а затем поднес чашку к подбородку и некоторое время вдыхал пар.

Нельзя вернуть пар в чашку. Чай может только остывать, его энтропия может только увеличиваться, и, увеличиваясь, она приводит в движение стрелу времени. Если чашка самопроизвольно втянет пар обратно, это будет похоже на то, как видео проигрывается в обратном порядке. В действительности это невозможно.

К глазам подступали слезы.

– Не торопитесь, – кивнул полицейский. – Расскажете, что произошло, как будете готовы.

– Я только что вернулся с агентом из поездки.

Я не хотел рассказывать про рукопись Блэка, про женщину, называющую себя Софи, и про Имоджен. Только не сейчас.

– С моим литературным агентом, – пояснил я. – Зарабатываю на жизнь писательством. Вот. Вернулся домой, а тут такое.

– Извините, что значит – вы зарабатываете на жизнь писательством?

– Я писатель. – Поставив кружку, я поднял с пола экземпляр «Qwerty-автомата», который прежде обычно лежал в ящике стола. – Вот, это я. Томас Куинн…

Полицейский уставился на меня с какой-то надеждой, будто ждал, что все волшебным образом вдруг наладится.

– Вы сейчас в образе, шеф? – неуверенно спросил он. – Ну, знаете… Притворяетесь, чтобы понять, как все произошло?

– Что? Нет. Вот же моя книга. Я Томас Куинн.

– Вы хотите, чтобы я вам подыграл?

– Что?

– Мне тоже надо кем-то притвориться?

– О чем вы? Я открыл книгу и показал ему маленькое фото автора на обложке. – Смотрите, это я.

– Извините, шеф, но это не вы.

Слова никак не отозвались внутри. Плотный слой снега заключил меня в кокон равнодушия. Я должен был испугаться? Разозлиться? Не знаю. Все, что я чувствовал – усталость и смутную боль в животе, которая никак не проходила. И хотел, чтобы полицейский ушел восвояси.

– У меня был такой ужасный день, офицер…

– Вейберн.

– …офицер Вейберн. И больше всего я сейчас… – я умолк.

Человек в форме полицейского решил, что я его узнал. По крайней мере, притворился.

– Так точно. Это я, сэр, Дэн Вейберн.

В книге Эндрю Блэка Дэн Вейберн – верный спутник Макса Кливера. У него растрепанные волосы, большой нос, и, да, он немного похож на Ринго Старра. Я посмотрел на мужчину, потом на книгу в своих руках и снова на мужчину.

– Я уже забеспокоился, босс. – На его лице читалось явное облегчение; он не заметил моей реакции. – Вы головой не ударились? Может…

– Убирайся.

– Что?

– Мне плевать, кто тебя нанял и зачем тебе этот спектакль. Убирайся.

Человек, называющий себя Дэном Вейберном, беспомощно поднял перед собой ладони.

– Шеф, я не…

Я вскочил и прошагал на кухню. Заметил, что несмотря на царящий там погром, чашка Имоджен «Я ♥ Чай» чудесным образом осталась на месте. Сердце екнуло, но я схватил пачку писем и счетов, сброшенных на пол, а затем вернулся в гостиную.

– Вот, – сказал я, тыча в него письмами.

– Что это?

– Моя почта. На ней мое имя.

Он взял письма.

– Читай вслух, – сказал я. – Прочти и убирайся из моего дома.

– Тут ваше имя.

– Читай.

– Максвелл Кливер.

– Нет, там не это написано.

Дэн Вейберн протянул конверты обратно. Я взял их и взглянул на первое письмо. Дорогой мистер Кливер. Адрес совпадал с моим, а имя – Кливер. Но… Нет. Я ведь видел эти письма. Уведомления о задолженности, повестки в суд – я же их открывал и читал. Это все те же письма – точнее, идентичные всем моим письмам, – за исключением того, что каждое из них было адресовано Максвеллу Кливеру.

Письма упали на пол. Я вышел в коридор и взял сумку из поездки. Пришлось немного покопаться в вещах, но я его нашел – конверт, с которого все началось. Я достал его, достал полароидный снимок черной сферы, а затем развернул записку. Увидев аккуратный почерк Блэка, я на полсекунды почувствовал облегчение, а затем замер.

Дорогой Максвелл,

Как думаешь, что это?

Морис Амбер

– Сэр, вы в порядке?

Полицейский вышел в коридор.

Ужас накатывал волнами, и я бросил письмо, снова порылся в сумке в поисках двух книг, которые всегда и всюду брал с собой.

Человек, назвавшийся Дэном Вейберном, поднял с пола записку и снимок.

– Что за игры у него, шеф? – сказал он, когда прочитал текст.

Я проигнорировал слова и вытащил из сумки массивную книгу отца. На обложке слова: «Собрание сочинений доктора Стэнли Кливера».

– Куинна, – сказал я, уставившись на книгу. – Здесь должно быть написано «доктора Стэнли Куинна».

Я успел изучить эту книгу вдоль и поперек, знал каждую царапину на обложке – и все они были на месте, там же, где и всегда. А вот имя изменилось.

Рядом со мной Вейберн вертел в руках записку Блэка.

– Всё не так, – сказал я. – Всё. Всё не то.

– Шеф, тут стихотворение на обратной стороне.

– Что? – я посмотрел на него.

Вейберн показал мне обратную сторону записки. Тем же аккуратным почерком там были выведены строчки, которых раньше не было:

 
Всё шире – круг за кругом – ходит сокол,
Не слыша, как его сокольник кличет;
Всё рушится, основа расшаталась,
Мир захлестнули волны беззаконья;
Кровавый ширится прилив и топит
Стыдливости священные обряды;
У добрых сила правоты иссякла,
А злые будто бы остервенились.
 

– Йейтс, – сказал я.

– Оптимистичненько. Что это значит?

Страх тянул меня в пропасть, словно кит – Ахава; в глубокую, черную бездну океана, где лежат балластом кости, в глубокую топь паники. Шумно дыша, я принялся судорожно выбрасывать все вещи из сумки в поисках другой книги.

– Должно быть, вновь готово Откровенье, – продолжал читать Вейберн. – И близится Пришествие Второе. Пришествие Второе! С этим словом из Мировой Души, Spiritus Mundi, всплывает образ…

Я вытащил книгу, обернутую в пузырчатую пленку и в специальный, устойчивый к ультрафиолетовому излучению пакет, которые обычно используют, чтобы сохранить в надлежащем виде старые комиксы о Супермене, – и принялся ее разворачивать.

– …средь песков пустыни зверь с телом львиным, с ликом человечьим и взором гневным и пустым, как солнце, влачится медленно, скребя когтями, под возмущенный крик песчаных соек…

Пузырчатая пленка слетела на пол, и вот она. Книга моей матери, «Энциклопедия растений и деревьев Британии» Бротона. С огромной осторожностью я открыл листы в поисках розы.

– …Вновь тьма нисходит; но теперь я знаю, каким кошмарным скрипом колыбели разбужен мертвый сон тысячелетий, и что за...

Роза пропала.

А вместо нее – маленькая черно-белая картинка. Ультразвуковой снимок нерожденного ребенка.

Книга упала на пол с глухим стуком.

Вейберн поднял на меня взгляд и закончил стих.

– И что за чудище, дождавшись часа, ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме.

Я вскочил. Вскочил на ноги и ринулся через завалы. Вейберн что-то крикнул мне вслед, но я промчался мимо него и вылетел из квартиры. Побежал навстречу ветру и буре листьев. Бежал в сторону парка и не чувствовал ничего, кроме напряженных мышц, бушующего ветра и листьев, листьев, листьев…

Он стоял у церкви, прислонившись к двери.

– Ты вкусил яблоко, – сказал Морис Амбер, и из-под тени подпаленной фетровой шляпы вышло облако клубящегося дыма. – Мы оба понимаем, что это значит.

Я упал на колени, чувствуя ужасную тошноту и головокружение.

– Черное яблоко, пустая болтовня. Обещанное знание и откровение, – сказал он и поднял перед собой ладони. Края этой знаменитой белой шляпы вспыхнули пламенем, образовав огненное кольцо, – пылающий нимб вокруг головы. – Сие есть мое Евангелие и мой Завет. – Голос гремел глубоким, электронным гулом. – Евангелие Чернил и Осени, Завет о падении Гутенберга.

Часть IV. Евангелие Чернил и Осени

31. Тысячеликий герой

Макс Кливер сидел в кабинете, уставившись на настенные часы. Лампы светили тускло – как и везде в доме, и все из-за его самочувствия. Макс Кливер не помнил, как давно ему стало плохо, но точно знал, что все это как-то связано с его последней встречей с Морисом Амбером, рукописью и кукольным домиком, а еще что от яркого света ему становилось хуже.

В настенных часах надо было заменить батарейки. Кливер наблюдал, как секундная стрелка безуспешно пыталась двинуться с цифры семь на цифру восемь. Наблюдал, как маленькая красная стрелочка, терпевшая неудачу за неудачей, ритмично дрожала и тянулась к восьмерке. Мягкое колебание, импульс, который никогда, ни за что не достигнет цели, но не оставляет попыток.

В романах нет времени.

То была не мысль – эти слова пришли в голову ни с того ни с сего и, не вызвав должного интереса, исчезли. Кливер уже долго ни о чем сильно не задумывался, ни на что по-настоящему не обращал внимания, но часто смотрел на часы, а еще слышал, как жена разговаривает с кем-то по телефону в коридоре.

«Остаточный эффект и полукататоническое состояние», – сказала Олив Кливер, а затем поблагодарила собеседника, хотя голос звучал мрачно, без капли благодарности.

И вдруг жена оказалась в полутемной комнате, придвинула к нему стул и погладила его по запястью.

– Макс. Макс – это ты. Инспектор Максвелл Кливер. Помнишь? Дэн звонил. Дэн Вейберн, из полиции. Он очень волнуется с тех пор, как нашел тебя в той подвальной квартире. Звонит каждый вечер, спрашивает, вспомнил ли ты что. Надеется, что ты вновь стал самим собой. – Олив убрала длинные черные пряди с глаз за уши, и Макс взглянул на s-образный шрам на ее щеке. – Мы все этого хотим, Макс. Я, Дэн, малышка.

Голова Кливера слегка повернулась в ее сторону.

– Верно, малышка. Ты помнишь ее? Думаю, воспоминания о ней, они… – Она нежно коснулась виска Кливера. – Думаю, она может до тебя достучаться.

Максвелл Кливер уставился в пустоту.

– Знаешь, ты зовешь ее по ночам. Зовешь ее по имени. А когда просыпаешься, то все забываешь, Макс. Днем ты уходишь от нас и никак не можешь вернуться. Но во сне… – Олив медленно выдохнула. – Я правда верю, что во сне ты снова становишься папой Максом.

– Миссис Блэк, – тихо произнес Кливер, как будто повторял услышанное иностранное слово, значение которого ему неизвестно.

– Нет, дорогой, – ответила Олив словно уже в тысячный раз. – Я Олив Кливер, твоя жена. Нет никакой Изабель Блэк, нет Эндрю Блэка и нет никакого Томаса Куинна. Мы не знаем никаких Имоджен, и Софи никогда тебе не перезвонит, потому что… Потому что она ненастоящая, Макс. Пойдем. Пойдем, дорогой, уже поздно. Пойдем наверх. Тебе надо хотя бы немного поспать.

* * *

Макс Кливер встал и уставился на книжные шкафы в своем кабинете. В последнее время его самочувствие немного улучшилось и он стал больше походить на прежнего себя. В рядах книг были пробелы, но он не понимал почему. Он принялся переставлять книги, но их попросту не хватало, и какую бы расстановку он ни пробовал, всегда оставалось ровно три пробела. Кливер считал, что пропавшими книгами являлись: «Дон Кихот», «Колдун огненной горы» и «Оно». А вот откуда он знал, каких книг не хватает, инспектор Кливер никак не мог понять. Он также подозревал, что стена за книжными шкафами ненастоящая. Бывало, сидя за столом, он чувствовал сквозняк из промежутков на полках; тогда он тщательно проверял пустые места, но всегда натыкался лишь на твердый задник шкафа. И все же оттуда шел холодный воздух, даже если он передвигал книги и менял расположение пустот. Час назад он почувствовал холодное дуновение и, обернувшись, увидел, как на ковер опускается оранжево-коричневый лист белого клена. Только вот все окна были закрыты, да и на улице не росло никаких белых кленов – он проверил. Все это казалось Кливеру интересной загадкой, но он боялся, что на деле так проявляются долгосрочные симптомы его недомогания, поэтому положил лист клена в корзину, надел кардиган и изо всех сил старался не обращать внимания на сквозняки из шкафа.

Чуть позже где-то наверху заплакал ребенок. Должно быть, в спальне или детской.

Кливер посмотрел на потолок, откуда доносился шум. Поскольку он потихоньку приходил в себя, он помнил, что Олив позаботится о ребенке. Она всегда уходила к дочери, и плач замолкал. Однако стоило Максвеллу Кливеру об этом задуматься – а он все еще редко думал, – как ему пришла мысль, что он уже давно не видел жену. Поразмышляв еще некоторое время, он понял, что вообще не помнит, видел ли когда-то ребенка. А вот это уже настораживало. Как это он не может вспомнить, видел ли свою маленькую дочку? Естественно, видел. Может, его решили пока не пускать к младенцу? Воспоминания заволакивал туман. Как, собственно, и все вокруг.

Ребенок продолжал реветь.

Может, Олив отошла? И оставила Кливера присматривать за младенцем? Маловероятно, конечно.

– Олив? – позвал он. – Олив! Ребенок.

Он прислушался, но в доме стояла тишина.

Кливер решил действовать. В конце концов, это его дочь.

Кливер открыл дверь кабинета, а затем понял, что не знает, где детская. Он знал расположение кабинета и спальни – все другие знания о доме тонули в смутной пелене его сознания. С чего бы? Ребенок наверху все еще плакал, и Максвелл Кливер рискнул выйти из кабинета в коридор.

Поднявшись по лестнице, он наткнулся на странный набор деревянных игрушек. Сцена Рождества Христова. Кливер решил, что близится Рождество, ведь на улице похолодало и пейзаж за окном казался невероятно унылым. За стеклом он видел только жухлую траву и несколько голых деревьев вдалеке. Пустое небо, утесы и море, бьющееся о скалы. Но если скоро Рождество, где остальные рождественские украшения? Да и рождественский набор казался странным. Младенец Иисус был на месте – в яслях, а вот остальных персонажей заменили ангелами. В хлеву располагались десятки копий одной и той же фигурки. Двое – на местах Марии и Иосифа, небольшая группа там, где обычно стояли пастухи, а к яслям приближалась тройка ангелов-волхвов. Кливер присмотрелся повнимательнее. Ангелы отличались. Тот, что подменял идущего первым волхва, был особенным: он нес подарок, явно предназначенный для ребенка, – маленькую, круглую, идеальную черную сферу. Яблоко.

С чего он решил, что это яблоко? Потому что. Все как в тумане. Он не стал цепляться за эту мысль. Дочь все еще плакала, так что пора перестать тратить время попусту и добраться уже до нужной комнаты.

Крики привели его к спальне, он толкнул дверь.

Моргнул. В комнате стояли не мрак и уныние, а наоборот: шторы на окне были распахнуты, все внутри заливал свет. Несмотря на ураганный ветер за окном, в комнатке царил покой. В воздухе кружили золотистые пылинки. Он стоял в спальне – но не своей. Это он знал. В глубине души он все понял. Кливер пересек комнату и подошел к кровати. На прикроватном столике лежала большая книга про садоводство. Книгу оставили раскрытой, и меж двух страниц лежала красивая ярко-красная роза, свежесрезанная и полная жизни.

Кливер коснулся розы пальцем.

Но ребенок продолжал плакать. Он оглянулся по сторонам и заметил еще одну дверь. Значит, к этой комнате примыкает еще одна, детская. Он подошел к двери. Да, плач доносился с другой стороны. Кливер толкнул дверь.

И правда детская. Маленькая белая кроватка, цветные ленточки, свисающие с потолка, книжные шкафы, стулья и маленький кукольный домик в углу.

Плач, понятное дело, шел из кроватки. Кливер подошел ближе. Ребенка внутри не было. Плач играл из ноутбука, лежащего в кроватке. Ноутбука. На экране ноутбука был открыт документ, и он плакал. В голове Кливера всё еще стоял туман, и он постарался собраться с мыслями. Он размышлял, стоит ли взять ноутбук на руки и прижать к груди, чтобы успокоить. Решил, что стоит, а когда потянулся к нему, случайно нажал одну из клавиш, и в верхней части документа появилась строчная «а». Плач стих, но только на мгновение. Затем возобновился с новой силой.

В качестве эксперимента Кливер протянул руку и нажал еще пару клавиш – и снова рев прекратился. Кливер вытащил ноутбук из кроватки, заботливо обхватил его одной рукой и напечатал слова «Когда я был ребенком, мой отец был знаменит». Всхлипы затихли, и ноутбук издал умиротворенный вздох. Кливер испытывал странную смесь противоположных чувств. Но в сердце что-то кольнуло, и он почувствовал, как мир стал чуточку лучше.

* * *

Максвелл Кливер проснулся в кровати. В комнате стояли мрак и уныние. Дверь спальни открылась, и кто-то – не жена – вошел.

– Здравствуйте, мистер Кливер, – сказал мужчина. – Меня зовут доктор Саклер, и я пришел вас проведать. Давайте посмотрим, как у вас дела. Не возражаете?

Мужчина подошел ближе, так что теперь его можно было рассмотреть в полумраке. У него были рыжие волосы и густые, вьющиеся бакенбарды. Выглядел он очень знакомо.

Макс Кливер нахмурил брови. Выглядел он очень знакомо.

– Что касается вашего диагноза, мистер Кливер. Есть большая вероятность, что повреждения затронули гиппокамп, таламус, лимбическую систему, чем и объясняется дезориентация и…

Гиппокамп, таламус, лимбическая система.

Макс Кливер неожиданно для себя подумал о шумном поезде.

Гиппокамп, таламус, лимбическая система.

– Повторите, – резко потребовал он.

– Прошу прощения? – отозвался доктор, не успев закончить объяснять диагноз.

– Что вы сказали? Гиппокамп…

– Гиппокамп, таламус, лимбическая система.

Макс Кливер сел в постели.

– Я тебя знаю, – сказал он.

Доктор удивился.

– Нет, мистер Кливер. Мне вас только что передали, так что сомневаюсь.

– Я знаю тебя. Ты был в поезде.

Доктор впервые внимательно посмотрел на Макса Кливера и когда, наконец, узнал, на лице мгновенно отобразилась паника.

Макс Кливер четко ее увидел.

– Ты и правда был в поезде.

– Думаю, вы меня с кем-то перепутали из-за…

Тумана. Недомогания. Кливер потер свои. Кливер потер глаза. Я. Я потер.

Я потер глаза.

– Ничего я не путаю, – сказал я сквозь рассеивающийся туман. – Ты ехал в поезде до Халла, сидел напротив меня с большой стопкой печатных страниц, и ты бормотал всякие медицинские термины.

Говорил я медленно, не подгоняя мысли.

И они возвращались все быстрее.

– Тогда я подумал, ты студент-медик, готовишься к экзамену. Но я ошибся. Вот к чему ты готовился. И те страницы – там ведь не конспекты для повторения перед экзаменом, я прав? Ты учил сценарий.

32. Откровение Фомы

Я сижу на крыльце дома Максвелла Кливера в одежде Максвелла Кливера и плотно кутаюсь от ледяного ветра в пальто Максвелла Кливера. Но Максвелла Кливера на самом деле не существует. Он просто вымышленный персонаж из книги. Меня зовут Томас Куинн. Я – настоящий человек из плоти и крови, и в последнее время я много размышлял.

Я щурюсь от ветра, когда слышу звуки автомобильного мотора. Через несколько секунд из-за поворота показывается машина и медленно ползет по дорожке к дому. Над головой белеет небо. Море с грохотом бьется о скалы. Воздух оседает солью на языке.

Машина, полицейская машина, останавливается перед домом, из нее выходит мужчина.

– Все гадал, когда ты приедешь, – кричу я.

Конечно, сержант Дэн Вейберн на самом деле не сержант Дэн Вейберн и никогда им не был. Сержант Дэн Вейберн – еще один вымышленный персонаж. Но пока не будем об этом.

Дэн садится на ступени крыльца рядом.

– Ты в порядке, Макс?

– В полном, Дэн. Раскрыл дело.

– Отличная новость. – Видно, что Дэн колеблется, но в целом держится молодцом. – Какое именно дело?

– Вот ведь какая штука, Дэн. Посмотри вокруг. Внимательно посмотри на дом, на нашу одежду, на свою припаркованную полицейскую машину.

– Хорошо, босс… Ладно.

– Молодец. В общем… Есть два объяснения происходящему. А происходит все уже довольно долго.

– Ага.

– Первый вариант: порядок на кухне, линейное повествование, то есть наш мир, который Бог каким-то образом сотворил с помощью своего божественного хора из Могучих А, Жадных C и главного негодяя, дьявольского приятеля, Эгоистичного Я – это повествование находится в процессе энтропийного коллапса. Вызванного черными дырами – они же гиперссылки, – цифровыми текстами и Интернетом, ведь если энтропию не сдерживают начало, конец и добротная старомодная физическая обложка, она получает полную свободу действий, и все, что существует, превращается в бессмысленную, беспорядочную пыль.

– Эм… Понятно. Хорошо. А второй вариант?

– Вариант второй. Что же. Вариант второй: кто-то решил сыграть со мной злую шутку космического масштаба, Дэн.

Дэн Вейберн отводит взгляд.

– Вот тебе спойлер: это второй вариант. Но ты и сам знаешь, не так ли?

– Я не…

– Максвелл Кливер – не мое имя. Меня зовут Томас Куинн, и я писатель. Точнее, был писателем.

– Шеф, я не… Я правда не понимаю, о чем вы.

– Как хочешь.

– Я не…

– Ладно, смотри. На мне форма детектива, и я раскрыл дело. Мне продолжать?

– Я…

– Отлично. Итак. Видишь ли, все дело в том, что разгадка была неочевидной. Как и решение одного старого мысленного эксперимента, демона Максвелла. Вот, смотри. – У крыльца лежала какая-то палка, я поднял ее и начал рисовать на земле круг. – Термодинамика. Если внутри изолированной системы происходит нечто на первый взгляд невозможное, тогда – бьюсь об заклад – система далеко не изолированная, а открытая; она впускает энергию и является частью более крупной изолированной системы, просто ты пока не понял какой.

Вокруг первого круга я нарисовал второй, побольше, затем стер часть внутреннего круга, отчего тот стал похож на букву «С».

– Видишь? – спросил я.

Дэн кивает.

– Далее. Чем больше эта внешняя, скрытая, изолированная система, тем более невероятной она нам кажется. Именно в маловероятности эта система и прячется. Слыхал, что хороший фокус работает по тому же принципу, что и хорошая история, только наоборот: вера в веру невероятного?

– Э-э. Нет.

– Ладно, хорошо. Быстро перескажу. Человек сидит в зрительном зале, наблюдает за фокусом. Он начинает обдумывать фокус, хочет раскрыть секрет, внезапно находит вполне логичное объяснение, но тут же сомневается: не слишком ли оно сложное, странное и маловероятное? Как-то не похоже на правду, думает человек, и решает, что ошибся. Фокус остается нераскрытым. К чему это я: даже если ответ кажется чрезвычайно сложным и маловероятным, это еще не значит, что он неверный. То же самое, что спрятать правду на самом видном месте.

Я принимаюсь рисовать все больше и больше кругов, каждый из которых охватывает предыдущий.

– С нашим делом все именно так и обстоит. Чем больше изолированная система, тем больше усилий должно уходить на ее создание и поддержание ее работоспособности, поэтому нам кажется диким и маловероятным тот факт, что она вообще существует, и, вероятнее всего, мы не станем даже рассматривать такой вариант. Но. Но, но, но. Не стоит поддаваться неверию: оно-то и сбивает нас с толку и мешает увидеть правду. Надо идти дальше, искать больший круг и думать только об одном. – Я по очереди провожу палкой по всем кругам, пока не достигаю последнего. – Где же точка, где все приходит в равновесие. Точка, где возможно определить следующий ключевой компонент – объем энергии, затраченный на создание всех произошедших странностей. И под странностями я подразумеваю это и это, – я указываю палкой на дом, на полицейскую машину Дэна. – И тебя тоже.

– Хорошо.

– Эйнштейн говорил, что не стоит спорить со вторым законом термодинамики. Мы ведь не будем спорить с Эйнштейном, Дэн?

– Нет, сэр.

– Молодец. – Я ставлю конец палки на край самого большого круга. – Итак, вот с чем мы имеем дело. Есть некий огромный, маниакальный замысел; он настолько невероятен, в нем столько составляющих, что его не только сложно распознать, но и просто невозможно поверить в его существование. Если, конечно, этот замысел сам не выдаст себя.

– Как это?

– Мы вернемся к этому через пару минут. Но сначала: видишь вот эту часть? – Я указал на букву «С», самый первый круг. – Вы поселили меня в этот дом, надели на меня эту одежду, исказили восприятие реальности до такой степени, что, когда зовете меня Максом Кливером, я почти верю, что так меня и зовут. И все это – только центр чего-то гораздо большего…

– Но вас на самом деле зовут…

– Нет. Я – Томас Куинн, и ты это знаешь, кем бы ты там ни был. Прямо сейчас я – человек, сидящий в зрительном зале, и я только что открыл секрет показанного мне фокуса. Он прекрасен. Не могу не признать. Взять хотя бы тебя, Дэн. Я буду звать тебя Дэном, так проще. Но на самом деле ты не Дэн Вейберн, верно? Ты актер. Вы все – актеры. Нет, цыц, ничего не говори, просто слушай. Ты отлично справляешься. Дело не только в этом. Круг огромен. Однако когда знаешь, что искать, то начинаешь видеть подсказки.

– …какие подсказки, сэр?

– Видишь ли, Дэн. Их бы не было, если бы все происходило само по себе. Я прав? Где-то там расходуется энергия, чтобы все работало. Как я уже сказал, все происшествия, все события были тщательно спланированы, организованы и разыграны так, что мне они кажутся чередой реальных событий, происходящих в реальном мире. Но это не так. Все происходит не просто так. Эта реальность срежиссирована, она… Не хочу говорить «обман». Давай назовем ее «интерактивным представлением». По сути, это пьеса, не так ли? Пьеса только для одного зрителя – меня; и предполагается, что зрителю – мне – не стоит знать о пьесе. Но даже самая простая пьеса требует тяжелой закулисной работы. Еще кое-что. У каждой пьесы должен быть планировщик, аранжировщик, организатор – то есть писатель. Предполагаю, что писатель моей пьесы – это тот, кто тайно вкладывает энергию в изолированную систему. В хороших историях все элементы работают, как надо, но на самом деле их вынуждают работать. Или же, как однажды выразился мой отец, нам искусно преподносят результат, на который ушла хренова туча времени. Писатели похожи на игроков в покер. У каждого есть свой телл, своя манера поведения, которая может подсказать, что у автора на руках. Именно так компьютеры и определяют, какие фрагменты пьес Шекспир написал сам, а какие нет.

– Что?

– Забудь, это лирическое отступление. Суть в чем: когда мы доходим досюда, – я коснулся внешнего круга, – мы понимаем, что кто-то вкладывает кучу энергии, чтобы вся система работала. А еще можем узнать, кто это делает, кто стоит за всем «интерактивным представлением».

– И как это проявляется в вашем случае, шеф? Какие подсказки вы ищете?

– Ты когда-нибудь слышал о книге под названием «Тысячеликий герой»? Есть еще одна, называется «Путешествие писателя», там тоже разбирается… В общем, в этих книгах много говорится про архетипы персонажей.

– Персонажей?

– Так, краткий ликбез. В любом повествовании, построенном по классической схеме, у каждого персонажа есть своя роль, определенная задача, двигающая повествование, и если сумеешь определить роль и задачу каждого персонажа, то сможешь выделить его в архетип. Наставник, тень, оборотень. Со временем будешь их с легкостью различать. Ты, кстати, союзник.

– Правда?

– Да. И ты отлично справляешься со своей задачей. Но вернемся к делу. Все персонажи невидимого автора нашего «интерактивного представления» слишком уж архетипичны. Вот что его выдает. Вот откуда я знаю, что это, – я указал на большой круг, – всего лишь сконструированное повествование. В реальной жизни нет архетипов. Реальность намного беспорядочней. А в нашей гигантской изолированной системе, – палка поехала по большому кругу, – повествования и архетипы тщательно сконструированы. Потому что автор ничего не может с собой поделать. Повествование – это механизм, понимаешь, Дэн? Механизм, который может работать только в балансе. Все это, весь спектакль, который мы сейчас проживаем, – это чудесная, безумно детализированная, сложная постановка. Одна большая…

Тут я мысленно возвращаюсь в Халл, в день первой встречи с Блэком, в день, когда я дочитал «Двигатель Купидона» и был поражен его устройством, механической, скрупулезно собранной и работающей как часы формой. А затем, почти случайно, я перевожу взгляд на серию кругов, нарисованных на земле. И чувствую, как брови ползут вверх, а губы расплываются в улыбке, – оказывается, сюрпризы не закончились. Я начертил девять кругов. Ну конечно. Я аккуратно рисую по маленькой точке на линии каждого круга.

– Одна большая викторианская механическая модель Солнечной системы, – говорю я. – Наша пьеса, наше «интерактивное представление» похоже на прекрасно сконструированную викторианскую механическую модель Солнечной системы, Дэн. Ну, знаешь, такая модель с маленькими латунными планетами и орбитами. Вот на что все это похоже. Добавим сюда архетипы и дотошность – и все, автор выдал себя с головой. Теперь, когда я разобрался, везде его манеру узнаю.

– Я немного запутался. – Дэн смотрит на рисунок на земле. – Вы опять про своего бога, планеты и про то, что все создано с помощью букв?

Я пристально смотрю на него. Затем на рисунок, который очень похож на Солнечную систему. По спине пробегает холодок. Я чувствую, как где-то в глубинах сознания открывается дверь, а за ней мелькает что-то по-настоящему огромное. Я подавляю образ и провожу пальцами по волосам, с силой их оттягивая.

– Нет, нет. Это модель, механизм. Ясно же по самому устройству и использованию архетипов. Если тебе так понятней, то представь, что архетипы – это планеты, каждая выполняет свою задачу, и в то же время они уравновешивают друг друга. Стоит найти периферийную, и понятно, как все работает.