Текст книги "Демон Максвелла"

Латунные планеты вращаются, проходят мимо друг друга, механизмы шумят. Книга ведет вас туда, куда ей нужно, и это великолепно.

* * *

Я просидел до десяти утра, читая роман Блэка. Прекрасная книга, хвалят ее не зря, это уж точно. А еще «Двигатель Купидона» подтвердил некоторые ранее выдвинутые мною предположения. Порядок, порядок и еще раз порядок. Я поймал себя на том, что углубляюсь в текст, просеиваю его, как археолог в поисках форм, отпечатков, признаков литья, мазков кисти – в общем, любых следов, оставленных создателем древнего артефакта.

Прототипом Кливера, несомненно, являлся сам Блэк. На первый взгляд, через него Блэк выражал свое отношение к миру («Я такой, какой есть, и мне плевать, нравлюсь я вам или нет»), но стоило присмотреться повнимательнее, и становилось ясно, что Максвелл Кливер – в том числе и предпринятая автором попытка самооправдания и самоодобрения. Ведь по итогу Макс Кливер – герой истории. В конце он выходит победителем благодаря тому, какой он есть, а не вопреки.

«Так что сознательно или нет, – думал я, – но Эндрю Блэк хочет понравиться людям».

Но как насчет Мориса Амбера? Еще один, более сложный автопортрет, как я решил. Амбер – это противоположность Блэка, словно одна из скульптур Рэйчел Уайтрид, в которой все пустые места – все то, чем не является автор, – заполнили парижским гипсом. Блэк написал свое зеркальное отражение – персонажа, олицетворяющего все, что отрицал в себе Эндрю, все, что он ненавидел; монстра, воплощающего его темную сторону.

«И когда это понимаешь, – написал я в своем дневнике, – сразу становится понятно, как страхи автора отразились в положительных качествах персонажа. Возьмем, к примеру, силу убеждения Амбера: легко догадаться, что форма, из которой его отлили, – глубокое чувство бессилия Блэка; вот что помогло ему создать такого убедительного злодея».

Ух.

Иногда мне прямо-таки самодовольства не занимать.

* * *

Есть еще один момент, о котором стоит упомянуть, прежде чем двинемся дальше. Я сказал, что Максвелл Кливер – холодный и непробиваемый персонаж, но это не совсем правда. В книге есть две очень короткие сцены с участием Максвелла и его жены Олив. Сценки короткие, простые и домашние. Если почти во всем романе Кливер для нас – запертый ящик, то в этих сценах он приоткрывается. Беседы за обеденным столом – в них как раз и появляется Олив – это единственные сцены, которые не привносят ничего нового в основной сюжет. В них Олив Кливер описывается как красивая темноволосая женщина с таинственным змеевидным шрамом на щеке. Она также страдает амнезией; ее самое первое воспоминание – как однажды ночью она случайно сталкивается с Кливером. «Понятно, – думаем мы, – видимо, автор намекает, что раскроет эту историю в следующих книгах».

Во всяком случае, так подумал я. Каждая движущаяся латунная планета в искусной викторианской модели Солнечной системы имеет свой путь и свою цель, и я считал, что знаю, для чего предназначены эти два небольших отрывка. Две крошечные луны, неподвижно стоящие в задней части механизма; они никуда не идут и вообще ничего не делают.

Тогда я не обратил на них внимания. А стоило.

14. Аннотированное издание

Как вы, наверное, уже поняли, я стал немного одержим романом Блэка. Наша встреча и его престранное поведение произвели на меня такое огромное впечатление, что я, похоже, подхватил детективную лихорадку.

Детективная лихорадка. Как-то я мягко выразился.

А правда вот в чем: мой странный и таинственный не-брат, названый духовный сын доктора Стэнли Куинна, занял все мои мысли. Чего мне хотелось – и, возможно, даже больше всего остального, – так это разгадать Блэка с помощью его книги, раскрыть его, как детективы раскрывают загадочные преступления. Казалось, тогда я почувствую удовлетворение, получу определенную власть, укреплю свое положение в семейной иерархии – пусть не в реальности, но хотя бы в собственных мыслях. Теперь, когда все это вспоминаю, то понимаю, что очень уж мое поведение походило на поведение ребенка, который сильно воодушевился, выучив пару названий динозавров.

Итак, я потратил уйму времени и энергии, ища в «Двигателе Купидона» подсказки и проскользнувшее в текст личное, выстраивал подробные теории об авторе. Однако через неделю поиски зашли в тупик. Как только Амбер, пробулькав, испустил дух на последней странице, не осталось ни букв, ни слов – ничего, что можно было исследовать и анализировать. Да и не буду скрывать, на тот момент я начал осознавать, что мое увлечение становится слегка нездоровым, так что поставил «Двигатель Купидона» обратно на полку и оставил встречу с Блэком в прошлом.

Через три дня мне пришла посылка.

Я разорвал упаковку – внутри находился экземпляр «Qwerty-автомата». Слова на титульном листе гласили:

Томас,

ты хотел знать, что я думаю о твоем романе.

Эндрю Блэк

А далее – масса примечаний и правок, втиснутых меж печатных строк. Почти каждое поле было до отказа забито крошечными буквами, чередой сносок и советами о том, как лучше дополнить или переписать то или иное предложение. Несколько страниц оказались полностью перечеркнутыми или забракованными без каких-либо объяснений. Например, вся одиннадцатая глава; комментарием к ней было только обведенное кружочком и дважды подчеркнутое слово «НЕТ». На заднем форзаце Блэк подытожил основные недостатки моей работы в виде маркированного списка и написал: «Надеюсь, советы окажутся полезными. Если хочешь более детальный разбор – буду в Лондоне на следующей неделе».

Книга с глухим стуком упала на пол; я пнул ее, она отлетела в коридор и юркнула под шкаф для обуви, как испуганная мышь. Я влетел в рабочий кабинет, набросал длинное и яростное письмо Блэку, но потом решил гневно высказать ему все в лицо. Смяв первое письмо, я написал другое:

Дорогой Эндрю,

да, я бы хотел обсудить твои комментарии.

Когда ты будешь в Лондоне? Где встретимся?

Томас

Затем сунул письмо в конверт и сразу же его отправил.

Было страшно снова брать в руки «Qwerty-автомат», но я хотел еще позлиться, поэтому несколько часов спустя достал книгу из-под шкафа и начал читать. И это сработало. Вы не представляете, как сильно я желал, чтобы все заметки Блэка оказались бесполезными, чтобы он вообще не понял мой роман. Но все советы были совершенно уместными. Он детально проанализировал текст, разобрал его на части и собрал снова, сделав его лучше, намного лучше.

И за это я его ненавидел.

В течение следующих сорока с лишним часов я только и делал, что читал и перечитывал его претензии, репетировал, что при встрече отвечу этому самодовольному ублюдку на каждую. Однако чем дольше я сидел над комментариями, тем больше понимал, какую услугу мне оказал Блэк, и что при встрече стоит запихнуть ярость куда подальше и кое-что ему сказать. Поэтому придя в пятницу на встречу в паб, я заставил себя произнести то самое кое-что, прежде чем ляпну что-нибудь еще.

– Спасибо.

– Ага, – отозвался Блэк. – Я не… Дочитал твою книгу. Так что вот.

Он полез в сумку, достал пару книг и протянул мне. «Тысячеликий герой» Джозефа Кэмпбелла и «Путешествие писателя» Кристофера Воглера.

– Советую почитать, – добавил Блэк. – Улучшишь навыки.

Я уставился на книги. Сказал: «Черт» – и купил нам по пиву.

15. Могучая А, Жадная C и Пропавший Q

В последующие месяцы Эндрю все чаще приезжал в Лондон, чтобы обсуждать с издательством последующее сотрудничество, и если случалось, что одному из нас нужно было с кем-то поговорить – о писательстве, издательствах или жизни в целом – то кроме как друг на друга нам было не на кого опереться.

И вот таким трудным, окольным путем, незаметно для нас обоих, мы стали… не друзьями, нет, – но определенно сблизились. Похоже, смерть создает собственную гравитацию. Этакая черная дыра, которая способна утянуть человека куда угодно против его воли. Правда, Эндрю никогда не говорил со мной о моем отце, о том, как стал его помощником, или откуда взялась та цитата на обложке «Купидона». Эту тему мы не поднимали – такое вот негласное правило было у наших посиделок. Ведь «сблизиться» не значит «соприкоснуться», а между «двигаться вместе по орбите» и «столкнуться» – огромная разница.

Охотней Блэк обсуждал собственных родителей и детство. Нет, наверное, «охотно» и «обсуждать» – не самые подходящие слова. Всякий раз, когда в дело вступал алкоголь – а чаще всего это случалось после его встреч с издательством, – его прорывало, словно глубоко внутри открывался клапан, и все воспоминания, которые хранились под очень высоким давлением, вылетали наружу.

* * *

Эндрю Блэк родился в семье Урсулы Мари Блэк и Ньюхолла Энтони Блэка в мае 1979 года. Его раннее детство прошло счастливо: он был окружен заботой, любовью и поддержкой. Блэк был от природы сообразительным ребенком, и у него быстро развилась любовь к языку, во многом благодаря стараниям и заразительному энтузиазму матери. Урсула Блэк была дочерью профессора истории и выпускницей факультета лингвистики. Она читала с малых лет, так что сразу же познакомила маленького сына с миром литературы; сначала с книгами с удобными для ребенка картонными страницами, затем с книгами-игрушками, затем со сказками на ночь, затем с книгами, которые надо читать вместе, затем с книгами, в путешествие по которым можно отправиться и одному.

Детский пальчик следовал по бесчисленным словам и предложениям, преодолевая километры по великим римским дорогам текста, пересекая новые миры и неизведанные моря, словно миниатюрный розовый Колумб, местами замирая и спотыкаясь, пробираясь сквозь густые джунгли из труднопроизносимых сочетаний звуков, но никогда не останавливаясь, шагал вперед, буква за буквой, слово за словом, предложение за предложением, страница за страницей – и так целыми днями, которые малыш проводил, сидя рядом с матерью за столом.

К двум с половиной годам Эндрю знал все буквы родного алфавита (наряду с полудюжиной других, которые в разные годы случайно пробирались в пантеон) и мог нарисовать каждую из них неуверенным, корявым почерком. Взрослые удивлялись, слушая его краткие рассказы про историю букв: потому что – по просьбе сына – Урсула начала читать ему книги и эссе из собственной коллекции и адаптировала тексты так, чтобы они были интересны любознательному карапузу. Получалось, что помимо «Цыпленка Цыпы» и «Трех слепых мышек» Эндрю слушал истории про Могучую букву А, которая когда-то была огромным свирепым быком, которого обманом заставили перевернуться на спину, и его рога застряли в грязи; помимо историй про мистера Щекотку, Дюймовочку и Гулливера маленький Эндрю Блэк знал все о пропавшей в 19 веке длинной S и непослушной, жадной букве C, которая украла целый мешок звуков у других букв и не вернула по сей день.

К восьми годам Эндрю вместе с Урсулой выработали привычку читать вместе – лежа на диване во время долгих школьных каникул или же ужиная в тишине вместе с книгами в мягких обложках.

Ньюхолл Блэк часто задерживался допоздна, поэтому телевизор не включался до тех пор, пока он не заходил в дом в половине восьмого, не скидывал ботинки, не вытягивал вонючие ноги и не начинал смотреть «Улицу Коронации».

По рассказам Эндрю об отце у меня сложилось впечатление, что дом они делили не с человеком, а настоящим гризли. Нет, они не боялись его, как дикого медведя; скорее, он был похож на некое природное явление, и повседневное взаимодействие с ним было довольно рутинным: покормить, не мешать его образу жизни, по возможности держаться на приличной дистанции и уважать его территорию. Медведь Ньюхолл попросту случился с Энди и Урсулой, и делиться с ним мыслями, чувствами или достижениями было так же неразумно, как делиться ими с внезапным ливнем или особенно сильным приливом.

Мир Эндрю вращался вокруг матери.

Она легко придумывала истории букв, превращая азбуку в сборник рассказов. Язык был ее страстью. Происхождение и трансформация букв, слов и синтаксиса завораживали ее так же, как и происхождение и эволюция историй. Урсула владела полудюжиной языков – живых и мертвых – и применяла свои знания, разбирая плохие переводы или исковерканные транскрипции старых текстов; иногда она даже получала за это деньги, когда ее нанимали музеи и университеты, но чаще она занималась этой работой просто потому, что ей нравилось.

Когда Урсуле было едва за двадцать, она зарабатывала на жизнь, посещая церкви в разных уголках страны, где читала лекции о ключевых библейских стихах и историю их переводов. Большой популярностью пользовались выступления про глубокие смыслы, утерянные аллюзии и скрытые детали, которые можно выявить с помощью лингвистических раскопок, тянущихся вплоть до греческого оригинала. Урсула знала свою целевую аудиторию, и ей хватало здравого смысла затрагивать в беседе только язык канонических книг, однако ее интересы простирались далеко за пределы проповедей и деяний, встречающихся в каждом переводе Библии, и тянулись к утерянным, фрагментарным, отсутствующим, самым ранним из древнейших прототекстов. Ее интересы шли еще дальше, в сферу апокрифического, еретического, в глубокую черную дыру в египетской пустыне, найденную в 1945 году, где на самом дне был похоронен человек с необычным именем Мухаммед Али. Но об этом в другой раз. Пока все, что нам нужно знать, – это то, что Урсула зарабатывала на жизнь, рассказывая христианским общинам об их священной книге, причем очень осторожно, стараясь не сказать ничего такого, что могло бы вызвать возмущение.

Одной холодной октябрьской ночью, когда на автостоянке кружились опавшие листья, Урсула, возвращаясь после особенно удачной лекции в церкви Святого Креста в Эштон-Андер-Лайн близ Манчестера, встретила Ньюхолла Блэка. Вскоре пара обнаружила, что у них есть один общий специфический интерес, так что они разом поладили и проводили бесчисленные часы за разговорами в убогом маленьком церковном зале с облупившимися стенами цвета магнолии, забывая про остывающий чай и бесплатное печенье. Они разговаривали до тех пор, пока настоятельнице не надоедало демонстративно смотреть на часы и она не начинала выключать свет. О чем же они разговаривали, спросите вы? Что ж, как выяснилось, и Ньюхолла, и Урсулу очень увлекал один давно утерянный библейский текст, известный как Источник «Q», или, проще говоря, «Q».

Впервые существование «Q» предположили еще в 1801 году, а в 1838 году Христиан Герман Вайссе выдвинул более обоснованную и убедительную теорию, которая впоследствии стала известна как «Гипотеза двух источников». На сегодняшний день она входит в обязательную программу изучения четырех канонических Евангелий.

У этих четырех Евангелий – от Матфея, Марка, Луки и Иоанна – есть одна интересная особенность: то, как они между собой перекликаются. Например, Евангелие от Иоанна довольно уникально. У Иоанна нет Нагорной проповеди, он редко говорит о Царствии Небесном, а второе пришествие не упоминает вообще. У него есть Фома – все такой же неверующий, – а еще Нафанаил, которого попросту нет в других Евангелиях. У Иоанна Иисус не говорит притчами, но совершает множество чудес, не описанных в трех других книгах, и гораздо более открыто заявляет о своей собственной божественной сути. Только в Евангелии от Иоанна мы встречаем знаменитое «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Этот стих чаще всего толкуется как доказательство того, что Иисус является не только Сыном Божьим, но и божественным Словом, Логосом – это греческий философский термин, обозначающий всеобщий закон и порядок , который также, возможно, связан с таинственным олицетворением Премудрости (ивр. hokma, существительное женского рода), которая несколько раз появляется в Ветхом Завете и, согласно Притчам, присутствует рядом с Богом при сотворении всего сущего.

Таким образом, Евангелие от Иоанна стоит особняком: около девяноста процентов написанного им не встречается больше нигде. В свою очередь, Евангелия от Матфея, Марка и Луки, известные под общим названием «синоптические евангелия», имеют более близкие родственные связи. Я говорю «родственные», потому что гипотеза о двух источниках изучает генеалогическую связь этих текстов. Принято считать, что Евангелие от Иоанна – самое позднее, написанное где-то в 90-110 годах н. э., в то время как Евангелия от Матфея и Луки создавались в 80–85 годах н. э., а Евангелие от Марка – самое раннее, оно появилось в 65–70 годах н. э.

Суть гипотезы о двух источниках такова: раз три синоптических повествования тесно связаны, раз они имеют идентичные строки и стихи, то два ранних Евангелия – от Матфея и Луки – скорее всего заимствовали большую часть материала непосредственно из более древнего Евангелия от Марка. И вот мы подходим к самому интересному. У Матфея и Луки есть общий материал, которого нет у Марка. Из чего следует, что существовал еще один источник для Матфея и Луки – утерянное Евангелие, известное как Источник «Q» или просто «Q».

Считается, что «Q» был написан не в традиционной повествовательной форме; скорее, это было собрание высказываний Иисуса. Отче наш; любите врагов ваших; не судите, да не судимы будете; муж благоразумный, который построил дом свой на камне; если же слепой ведет слепого, и т. д. – все эти мощные фразочки встречаются только у Матфея и Луки и, как полагают ученые, взяты непосредственно из утерянного «Q». Что еще более интересно, так это предполагаемый возраст «Q». Некоторые ученые считают, что части «Q» были написаны еще в 30 году н. э., то есть за целых сорок лет до Марка. 30 год н. э. – время, ужасно близкое к описанному в самой Библии. Как мог такой важный текст затеряться? В 2001 году редколлегия Международного проекта «Q» дала следующий ответ: «Во втором веке, когда происходила канонизация текстов, переписчики не делали новых копий «Q», поскольку процесс канонизации подразумевал деление текстов на те, что стоит, и те, что не стоит использовать для церковной службы. Решено было сделать копии Евангелий от Матфея и Луки, куда переписчики включили свои интерпретации сказанного Иисусом в «Q». Они перефразировали его высказывания, дабы избежать неясностей, а также чтобы те органично вписались в каноничные тексты».

Перефразировали, дабы избежать неясностей? Иисус прослезился.

Авторы Евангелий от Матфея и Луки заимствовали части из «Q», но изменили их, исказили язык; а переписчики, видимо, думали так: копирование рукописи – работа долгая и кропотливая; да и основная суть «Q» все равно сохранилась в Евангелиях от Матфея и Луки, так что нет смысла делать еще больше копий «Q». Таким образом, сам текст Q – потенциально самое древнее из Евангелий, наиболее точно воссоздающее подлинные, истинные слова реального, исторического Иисуса Христа, кем бы он ни был, – утерян.

Ну и как Урсула могла устоять? Как ей мог не понравиться Ньюхолл Блэк и его интерес к «Q»? До встречи с ним у Урсулы на личном фронте было затишье, а обеспокоенные таким положением вещей родственники только подливали масла в огонь. При первой встрече Ньюхолл поразил ее приземленностью; он был уверен и решителен в словах и действиях. Ньюхолл же считал Урсулу невероятным, бестелесным, непостижимым существом; созданием из света и потоков мыслей – такими, по его мнению, были ангелы. Сначала они как-то не задумывались, что наличие общего интереса, даже такого необычного, как Источник «Q», – еще не показатель совместимости, а потом стало слишком поздно.

Свадьба состоялась через три месяца после знакомства.

Ньюхолл Блэк был христианином и убежденным библеистом. Не сказать, что он не имел воображения, – вообще, все религиозные люди, которых я когда-либо встречал, обладали фантазией, – и его очень увлекала история и непостижимые тайны Библии; но настоящей страстью была божественная истина. Для Урсулы «Q» являлся пазлом, недостающим фрагментом великого культурного повествования. Ньюхолл считал «Q» словом, наиболее близким к истинному слову Господнему.

Вскоре они осознали ошибку и поняли, что общий интерес – на самом деле мираж, точка случайного совпадения совершенно разных миров, но к тому времени Эндрю Блэк уже рос в Урсуле, а браки в те времена были намного прочнее, чем сейчас. Они старались изо всех сил.

Шли годы, привлекательные и интересные черты Ньюхолла затерлись, и он, как это случается, огрубел и опростел. С понедельника по пятницу – работа, вечером – телевизор, в воскресенье – поход в церковь, и на этом все. Ньюхолл очень любил семью, но часто чувствовал себя чужаком в их тихом книжном мире. За это он, бывало, срывался на родных, хоть и сам этого не осознавал. В целом, жизнь семьи Блэков не была идеальной, но и ужасной ее назвать нельзя.

Пока однажды в конце января Урсула Блэк выехала со стоянки местного супермаркета, свернула на небольшую проселочную дорогу, а затем надавила на педаль тормоза, чтобы остановиться на светофоре. На протяжении шести лет каждую неделю Урсула совершала эту поездку и выполняла один и тот же простой маневр сотни раз. Но в тот день все было по-другому. На тормозном проводе образовалась крошечная дырочка, так что, когда Урсула нажала на педаль, машина не остановилась. Небесно-голубая «Ауди-80» выехала на перекресток и оказалась на пути рубинового грузовика «Лейланд ДАФ 95», несшегося на перегретых тормозах по крутой дороге Пеннин-А из Шеффилда. Мощный удар пришелся на пассажирскую сторону, и автомобиль Урсулы Блэк отбросило с дороги в черный бурлящий ручей, идущий от водостока старой мельницы. Медицинское заключение – смерть на месте происшествия.

Эндрю Блэку было девять лет.

Когда тетя Элси, соседка, пришла забрать его из школы вместо матери, он показал ей новый экземпляр «Железного гиганта» из школьной библиотеки и начал пересказывать сюжет книги, но затем замолчал, уставился на опухшие глаза женщины и поинтересовался, не резала ли она лук.

Наступили темные и беспомощные времена. Ньюхолл Блэк превратился в пустую оболочку, а Эндрю почувствовал, как под ногами разверзлась глубокая темная дыра. Только объятия соседей и навещавших его бабушки и дедушки – объятия, из которых отпускали слишком рано, которые заканчивались слишком быстро, за которыми всегда следовало ну все, все – только они удерживали его от падения. И это прерывистое скольжение в темную яму по сантиметру за раз без какой-либо страховки растянулось на месяцы, годы и десятилетия, и в итоге стало длиною в жизнь.

Захмелевший Эндрю рассказал мне все это во время одной из наших встреч; история меня сильно потрясла и запомнилась на долгие годы.

Эндрю Блэк все бежал и бежал от дыры, пытался прикрыть ее решеткой из логики, организации и порядка, и чем сложнее была та решетка, тем лучше. Всю жизнь он искал твердой почвы, дабы избежать смертельного падения.

* * *

Я начинаю понимать – возможно, слишком поздно, – что никогда и не прекращал попыток разгадать Эндрю Блэка и относился к нему так же, как к его книгам: обращал внимание на каждую деталь и интуитивно понимал, что ничто не попало в текст случайно. Спроси вы меня лет шесть назад, почему я так делал, то я бы, вероятно, смолчал про отца и ответил, что такой вот у меня тик, продукт ассоциативных установок в мозгу. Я знаю, что в романе Эндрю Блэка все, что сначала кажется мимолетным или несущественным, в конечном счете оказывается важным, по мере того как раскрывается часовой механизм сюжета, как все идет из пункта А в пункт Б, затем в В, а после – в Г, и поэтому ловлю себя на том, что ищу ту же закономерность в реальной жизни. «Этакий сбой на линии, – сказал бы я, – неисправность проводов, вызванная тем, как мы осмысливаем мир через призму повествования. Так уж мы устроены, понимаете? Мы – безнадежно упрямые создатели историй; мы упорядочиваем шум и хаос жизни, раскладываем его по полочкам, отбираем, сортируем, просеиваем, распределяем, контекстуализируем и трансформируем его в четкий список причинно-следственных сюжетных событий. Такова наша природа. Ничего не поделаешь, и даже если иногда в процессе время от времени происходит сбой, если в результате появляется ряд странных, ложных ассоциаций вокруг такого человека, как Эндрю Блэк, то не стоит обращать на это никакого внимания».

Если бы вы задали мне тот же вопрос прямо сейчас… Что ж. Я бы сказал, что мозг намного умнее, чем считает сознание, и что я, возможно, просто ждал все эти годы, зная, что вот-вот произойдет нечто важное.