Текст книги "Демон Максвелла"

27. Двадцать минут спустя…

Я стоял в мастерской Блэка спиной к двери, что обычно была заперта. Обычно, но не сегодня. Стоял и смотрел на гордость и радость Блэка – модель дома. Стоял и ждал.

Под полицейской лентой я проскользнул без труда. Криминалистов нигде не было видно, если они вообще приезжали; место преступления оставили без присмотра и охраны. Все шкафы в магазине разбили в щепки, и я чувствовал себя Гулливером, осторожно пробирающимся по полю из сотни лилипутских стульев и столов, туалетов, раковин, духовок и другой мебели, разлетевшихся по полу. А вот наверху все осталось, в целом, нетронутым. Поэтому, видимо, сержант Клейборн и заключил, что похищение произошло на первом этаже.

Я ждал.

Сначала в ноздри ударил запах. Сигарный дым.

Маленькое голубое облачко поднялось сквозь неприкрытые половицы под ногами.

Затем послышался хруст, словно кто-то шагал по битому стеклу.

Я ждал.

Скрип ступеней.

Я ждал.

Раздался громкий электронный писк, похожий на акустическую обратную связь. Я вздрогнул, от шока на секунду забывая дышать, но быстро успокоился. Писк стих до еле слышного статического шума. Затем я услышал шаги, пересекающие соседнюю комнату. Запах сигарного дыма усилился. Я не оборачивался.

Писк раздался снова, но теперь он то повышался, то понижался до различных гласных: ааааааа, ииииииииииииииииии, уууууууу, – и начал сливаться в слова.

– Гооооооооо, – говорил звук. Очень похоже, что кто-то вещал через горловой микрофон. Такие носят люди, которые по какой-то причине больше не могут говорить. – Говорииииии же, о громаааадная и почтеееенная головаааа.

Электронный голос старался имитировать человеческую речь. Волосы на руках встали дыбом. Шаги приблизились, и мне казалось, что они уже у самого порога мастерской, но тут они остановились. Облако сигарного дыма ворвалось в комнату, обвилось вокруг меня, как бурун.

Я не оборачивался.

– Говори, огромная голова, и поведай нам сокрытую в тебе тайну. Ты ныряла глубже всех ныряльщиков. Эта голова, на которую светит сейчас солнце с неба, двигалась среди глубинных устоев мира. Там, где, канув, гниют в безвестности имена и флотилии, где похоронены несбывшиеся надежды и заржавленные якоря; в смертоносном трюме фрегата «Земля», где лежат балластом кости миллионов утопленников.

Несмотря на высоту тона и гул горлового микрофона, слова звучали плавно и насыщенно, опасно и игриво. Голос, проецируемый устройством, был диким, страстным и очень живым.

Внезапно меня охватили сомнения. Я быстро отбросил их прочь.

Надо смотреть страху в лицо.

– Здравствуй, Морис, – я старался говорить ровным голосом. – Я тут встретил одного полицейского. Он считает, ты – дьявол.

Я все еще не оборачивался.

Пауза, а затем очередное облако сигарного дыма пронеслось мимо и растворилось в воздухе. Я чувствовал давление, тяжесть безмолвного взгляда.

– И что будем делать? – спросил я.

Если честно, мне хотелось убежать. Без оглядки.

– Что ты знаешь об Апокалипсисе? – спросил в ответ электрический голос. – О жанре, если быть точнее.

Я изо всех сил старался контролировать дыхание. Я не хотел, чтобы стоящий позади уловил в моем голосе дрожь, поэтому не поворачивался и молчал.

– Как правило, апокалиптическая литература – продукт религии, достигшей определенного уровня зрелости, – напевно мурлыкал голос. – Сейчас поясню. Зарождается некая религия. Последователи религии обычно считают, что бог или боги даруют им защиту. Но потом происходит что-то ужасное – затяжная война или жестокий набег, – и бог не спасает свой народ. Тогда люди спрашивают: почему? Почти всегда они приходят к выводу, что в мире появилась неведомая темная сила; скверна, что мешает богу спасти всех. Такой ответ помогает им сохранить веру.

Почему, почему, почему?

И Йод подлетела к лику Бога, вопрошая: «Почему…»

Надо смотреть страху в лицо.

– По иронии судьбы в мире и правда зародилась скверна, несущая тотальное разрушение. Правда скоро откроется, мистер Куинн. Грядет мракобесие, и оно придет в пикселях, в ста сорока символах или даже меньше того. Поверьте, вы понятия не имеете, что вас ждет в скором будущем. Итак, в лучших апокалиптических традициях, великодушное и в то же время ужасающее небесное существо – коим являюсь я – позволит благородному пилигриму – коим являетесь вы – узреть ужасы грядущих событий.

– Ты не ангел, – удалось мне сказать с долей убеждения. – Но и не дьявол, и определенно не Морис Амбер.

– Ты в самой чаще леса, – голос повышался и понижался, нараспев протягивая «е» и «а». Я думал, как может механический голос звучать так уверенно и злобно. – Ты – лишь тихий голосок в чернильно-черной ночи, придавленный к странице. Ты ведь это понимаешь. Будь осторожнее со словами.

Я смотрел перед собой. Надо смотреть страху…

– Твое имя – не…

– Мое имя, – голос загремел оглушающим, глубоким гулом. – Есть Йота, Йод, I и Я. Я, Я, Я. Я – отпечаток руки на стене пещеры, древнее всех Альф и Бет. Я есть «Я» всех мыслителей и ораторов, рассказчиков и философов. Я – эгоизм и самость, и я не боюсь брать дело в свои руки. Я – это «а как насчет того, чего хочу я?» – и точка невозврата. Мой терновый венец – эдемское яблоко, висящее вне досягаемости; сингулярность в конце и начале всего творения – в начале было слово. Я всегда на первом и последнем месте – а как иначе? Я есть Альфа и Омега, и не допущу, чтобы моя Великая Работа пошла прахом.

– А я, – отозвался я и повернулся, чтобы силуэт в дверном проеме заметил киянку в моей руке, – больше не позволю никому играться с собой, как с чертовой марионеткой, подводя все ближе к краю обрыва.

Я поднял кувалду над крошечным кукольным домиком семьи Блэков.

Уверенный, расслабленный силуэт в дверном проеме едва заметно напрягся. Из глубокой тени от подпаленной белой фетровой шляпы раздался тихий, почти неслышный вздох.

Вот.

Вот оно.

Я опустил кувалду.

– Господи. Господи Иисусе.

Мои догадки подтвердились, и тяжесть осознания давила со всех сторон. Как я раньше не понял? Кто еще мог преследовать меня в костюме чертова Мориса Амбера? Кроме полиции, я рассказал про статью с заголовком «Эндрю Блэк пропал без вести при загадочных обстоятельствах» только одному, одному-единственному человеку. Эндрю Блэку. И он воплотил статью в реальность.

– Ты сам себя похитил, не так ли, Эндрю? Все это – спектакль с Амбером, бред, который ты наговорил полицейскому, – это все ты! И ради чего? Чтобы навязать мне свою луддитскую чушь про конец света? Ты все подстроил, издевался надо мной, чтобы я решил, что время и мир больше ни черта не значат? Из-за тебя меня арестовали – арестовали, слышишь! – и чего ты этим хотел добиться? Чтобы я записал твои сумасшедшие теории про все эти Евангелия и Заветы, потому что ты упрям, как баран, и ни за что не уступишь издательству и сам не станешь писать ни слова? Сними уже шляпу. Что у тебя там под ней? Какая-то черная маска? Давай снимай, хватит дурачиться. Все кончено.

Он не двигался.

– Ты закончил? – спросил он электронным голосом, но звучал тот уже не так мощно.

– Нет. Я спасу тебя от самого себя, спасу твою жену, потому что она уже и так через многое прошла. Мы все через многое прошли. Ты меня чуть за решетку не отправил, сволочь. Что отец в тебе такого нашел? А?

Силуэт сделал шаг ко мне. Я снова поднял киянку над кукольным домиком, и Эндрю остановился как вкопанный.

– Он тоже особенный, да? – сказал я, склоняясь над домиком семьи Блэк. – Как и замок вампира?

– Не трогай. Не смей прикасаться.

Я поднял крышу так же, как раньше это делал Блэк. В тот раз, когда он показывал мне нутро дома, я не заметил одну комнату, и теперь сразу ее нашел, потому что знал, где искать. Детская, крошечная идеальная детская с кроваткой, книжными полками и плюшевыми игрушками.

Вот она.

Мне стало дурно.

– Я пытаюсь спасти тебя от самого себя. Спасти твою семью. И свою тоже. Спасение для всех, понимаешь? Я спасу нас всех.

– Пожалуйста, не надо, – сказал силуэт. – Прошу тебя.

Я обхватил детскую комнату рукой и потянул вверх. Она отсоединилась.

Прямо под ней, в центре дома, лежала черная сфера.

Объект на снимке, который он прислал мне, по ощущениям, лет сто назад. «Как думаешь, что это?»

Я осторожно поднял сферу.

Силуэт непроизвольно вытянул руки, будто хотел подстраховать меня на случай, если я ее уроню. Я не видел его лица, но страх явно читался во всем его теле.

– Назад, – я приблизился к нему, держа сферу в обеих руках. – Назад, я сказал.

Он поднял руки и отступил, как будто я наставил на него пистолет.

– Пожалуйста, – сказал электрический голос. – Пожалуйста, опусти ее, пожалуйста, осторожнее, пожалуйста. Прошу. Пожалуйста.

– Назад, – сказал я. – Назад, назад, назад.

* * *

Две минуты спустя я вышел из укромного уголка в мастерской с огромной стопкой рукописных страниц – тремя копиями второго романо Блэка.

Унести все разом было сложно, так что я положил сферу поверх листов и старался держать баланс.

Эндрю застыл на месте и не пытался подойти ближе.

Я медленно, пятясь, пересек расширенную комнату в сторону лестницы.

– Спокойно. Все хорошо. Я оставлю ее на верхней ступеньке.

А затем стопка бумаг накренилась, и сфера покатилась. Я отчаянно попытался восстановить равновесие, но не смог, и сфера полетела на пол.

Силуэт издал ужасный электронный вопль и бросился вперед, в надежде поймать сферу, но расстояние между нами было слишком велико и у него ничего не вышло.

Сфера влетела в пол и разбилась. От таинственного и волшебного предмета остались лишь куски папье-маше – десятки кусочков старой бумаги, покрашенной в черный.

Он замер, а затем рухнул на колени, склонившись над фрагментами, – словно внутри у него что-то тоже надломилось.

– Прости, – произнес я.

– Ты поймешь, – тихо сказал электрический голос, и до меня не сразу дошло, что он обращается ко мне. – Мир на пороге конца. Ты сам поймешь.

А потом он продолжил сгорбленно сидеть у разбитой сферы. В тот момент я увидел, что среди ошметков есть что-то еще: маленький черный прямоугольник. Маленький блестящий черный прямоугольник с белыми краями.

Фотография.

Ультразвуковой снимок нерожденного ребенка.

– Господи. О боже, мне так жаль, – сказал я.

Эндрю Блэк, одетый в костюм Мориса Амбера и все еще не снявший шляпу, скрывающую лицо, не двигался. Он сидел, склонившись над фрагментами и снимком. Он молчал и не шевелил ни единым мускулом.

Я крепко сжал страницы рукописи, сминая их, и помчался прочь.

* * *

Я бросил страницы рукописи на заднее сиденье машины Софи.

Она повернулась и пристально посмотрела на меня.

– Вся книга?

Я, наверное, был бледный как смерть.

– Томас, это она?

– Да, – я захлопнул заднюю дверь, обошел машину и сел на переднее пассажирское сиденье.

– Всю взял?

– Да. Всю. Все три копии.

Софи пристально посмотрела на меня.

– Что там произошло?

– Ничего хорошего, – ответил я и сделал долгий, глубокий вдох. – С ним все в порядке. То есть не совсем… Но в порядке.

– Ты уверен?

Я взглянул на нее. Перед глазами у меня стоял Блэк, сгорбившийся на полу, и ультразвуковой снимок среди кусков сферы из папье-маше.

– Нет. Если честно, то нет. Но… Все закончилось. Больше нам здесь делать нечего.

Софи кивнула.

– Поехали домой, пожалуйста, – сказал я.

Софи завела мотор.

– Едем домой, – заверила она.

Мимо проплывали пустые поля, на заднем сиденье шуршали и трепыхались стопки страниц.

– Хочешь поговорить? – спросила Софи.

Незадолго до этого проселочная дорога сменилась грунтовой, а теперь мы выехали на автостраду.

– Нет, – ответил я и отвернулся к окну.

Стекло запотевало от каждого выдоха, и я смотрел на женщину с гарнитурой для звонков в ухе в соседней полосе; она жестикулировала, ведя эмоциональную беседу с человеком, которого как бы и не было.

* * *

Мы подъехали к парку Виктории по тихой улице; лондонские листья кружились и падали точно так же, как до моего отъезда. Я наблюдал за их копошением, и тут взгляд зацепился за старую церковь.

– Погода скоро наладится, – сказала Софи. – Посмотри по прогнозу.

– Посмотрю, – ответил я без особого энтузиазма.

Софи взглянула на меня.

– Хочешь, прямо сейчас отвезу роман Майку Чесапику?

– Да, давай.

– Поедешь со мной?

– Нет. Просто хочу домой.

Глаза бы мои больше «Демона Максвелла» не видели. Не хотелось говорить и даже думать о нем. Совсем недавно я с такой радостью его читал. А теперь желал, чтобы роман исчез. Хотел отдать его Майку Чесапику и получить деньги, чтобы судебные приставы не забрали наши вещи, чтобы у нас с Имоджен был дом. Я подумал, что они могли забрать ее кружку «Я ♥ Чай» со столешницы и заверил себя: все, что я совершил, – ради нас и сохранения нашего маленького мира. Я совершил то, что должен был. И чувствовал себя паршиво.

– Я здесь выйду.

Софи сбросила скорость.

– Уверен?

– Тут рукой подать. Проветрюсь как раз.

Она кивнула и остановила машину.

– Я прямо сейчас поеду к Майку, – сказала она мне вслед, наклонившись, чтобы поймать мой взгляд. – И попрошу его перевести деньги сегодня же.

Я кивнул, держась за дверь.

– С тобой точно все будет в порядке?

Я задумался.

– Неужели я продал душу дьяволу?

– Майк Чесапик – отъявленный засранец, но точно не дьявол. Плюс миллионы читателей будут благодарны тебе за то, что ты сделал.

– Не взаимоисключающие факты.

Софи уставилась на меня светло-голубыми глазами.

– Да. Полагаю, так. – Она выпрямилась. – Сообщу, как закрою сделку и узнаю про деньги.

Я кивнул, захлопнул дверь и проводил машину взглядом.

Застегнув пальто и уткнув подбородок в воротник, я перешел дорогу и направился домой сквозь ворох шумящих, кружащих листьев.

Когда я завернул за угол в конце улицы, то увидел, что перед нашим домом стоит женщина. Издалека сложно было ее рассмотреть, к тому же она тоже пряталась от ветра в воротник теплой кофты. Но, кажется, она нажимала на наш дверной звонок. Когда я подошел ближе, она, не дождавшись ответа, направилась к припаркованному на противоположной стороне синему авто. Я ускорил шаг, чтобы перехватить ее у машины.

– Извините, – я старался перекричать ветер. У меня получилось: она остановилась и огляделась по сторонам.

– Извините, – повторил я, когда расстояние между нами сократилось. – Я могу вам помочь? Вы только что звонили в мою квартиру.

Женщина закрыла дверь машины и повернулась ко мне лицом.

– О боже, – донеслось из-за ворота кофты. – Вы просто копия отца.

Я замер на полушаге.

– Что?

Женщина опустила воротник. Я ее узнал, хоть и был уверен, что мы ни разу с ней не встречались. В общем, представьте, что видите друга в баре, подходите поздороваться и тут понимаете, что это вовсе не ваш друг и вы заговорили с совершенно незнакомым человеком. Так вот эта женщина была мне совершенно не знакома.

– Вы звонили нам в офис и оставили сообщение, – ответила она. – Мы раньше работали с вашим отцом. Вы знали об этом? Судя по всему, знали.

Женщина попыталась присмирить темные волосы, развевающиеся на ветру.

– Все его очень любили, – услышал я поверх ветра. – Поэтому я и решила вас проведать.

– Что? Почему?

– Вы звонили нам в офис.

– Постойте, – сказал я. – Кто вы?

Она нахмурила брови.

– Вы оставили мне сообщение на автоответчике.

– Извините, но…

– О нет, не говорите, что я ошиблась адресом и побеспокоила не того человека. Меня зовут Софи. Софи Алмондс.

28. Числа

– Вы не Софи Алмондс.

Мы переместились к двери дома напротив, чтобы укрыться от ветра.

– Что, простите?

– Как ваше настоящее имя?

Женщину, кажется, мой вопрос сбил с толку, и она взглянула на меня с каплей беспокойства.

– Вы – Томас Куинн? Извините, если я приняла вас…

– Нет, все верно, я Томас Куинн. И я знаю Софи Алмондс. Вы – не она.

Хотя немного похожи. На фотографии я бы вряд ли различил.

Обеспокоенное выражение сменилось разочарованием и досадой.

– Погодите, – сказала она, доставая смартфон.

Она открыла веб-сайт «Хэйс и Хит», на который я заходил с компьютера офицера Клейборна, и показала мне свое имя в списке агентов. Она щелкнула на имя и показала мне высветившийся на экране номер.

– Вы звонили мне по этому номеру. Сказали, что вас арестовали и вам нужна помощь. И… Потом вы еще кое-что добавили. И все в офисе… Вы нас не на шутку встревожили.

– Погодите.

Я нашел номер мобильного Софи в телефоне и нажал кнопку вызова. Звонок прошел. Затем я набрал номер ее офиса; зазвучали гудки.

– Можно посмотреть? – обратился я к женщине.

Она подняла свой телефон, демонстрируя номер офиса на веб-сайте издательства. Он заканчивался на 2231. Я взглянул на номер в своих контактах. Тот заканчивался на 2232.

– Нет. Не может быть.

– Вы сказали, что поехали в город под названием Олторн, чтобы повидаться с Эндрю Блэком.

– Оуторн, – поправил я.

– Точно, Оуторн. Я боялась, что вы попали в неприятности или что кто-то разыграл вас, потому что…

– Эндрю Блэк – ваш клиент, вы это хотите сказать?

– В том-то и дело, что Эндрю Блэк числится моим клиентом, но…

– Но что?

Она замешкалась.

– Но что? – настойчиво повторил я.

– Господи прости. Нет никакого Эндрю Блэка. Это просто псевдоним. Эндрю Блэка не существует.

– Что? – я уставился на нее. – Это бред какой-то.

– О, уверяю вас. Этот псевдоним был замешан в… да много где. Вам необязательно знать. Кстати, про Оуторн. Пришлось покопаться, но я узнала, что давным-давно на восточном побережье существовал такой городок, но он обрушился в море в семнадцатом веке вместе с куском утеса, так что…

– Я только что оттуда.

– …в итоге я решила связаться с вашим старым издательством, и они дали мне адрес. Подумала, что стоит вас проведать и… – Она замолчала, глядя на выражение моего лица.

– Кто вас послал? – потребовал я.

– Вы сами ко мне обратились. Ну, или кто-то, кто выдал себя за вас. Это вы звонили? Вы не помните?

Я скрестил руки на груди.

– Вы не Софи Алмондс.

Женщина несколько секунд пристально смотрела на меня.

– Я ухожу, – сухо сказала она. Затем развернулась и пошла к своей машине, не оглядываясь. – Не звоните мне больше, мистер Куинн.

Она села в свою машину и была такова.

Черт. Черт.

Что за хрень?

Я снова попытался дозвониться Софи, расхаживая взад-вперед по улице, но гудки все шли и шли. Я звонил три, четыре, пять раз.

Она не отвечала.

Я засунул телефон обратно в карман и так и ходил туда-сюда, пытаясь разобраться, что, черт возьми, только что произошло и что, черт возьми, все это значит.

Я как раз подходил к концу улицы, когда зазвонил мобильный.

Софи. Я спешно вытащил его из кармана. Слава яйцам. Я замер. Не Софи. Затем, несмотря на всё произошедшее, я почувствовал облегчение и расплылся в улыбке, потому что узнал непривычно длинную цепочку цифр на экране.

– Прием, Орел-1, – сказал я. – У меня сейчас телефон сядет, но я почти дома. Давай…

Имоджен рыдала, сдавленно всхлипывая. Сердце ухнуло в пятки.

– Пожалуйста, не смотри.

– Имоджен? Что…

– Пожалуйста. Умоляю тебя. Не смотри. Просто выключи.

29. Голая Имоджен

– Им? Имоджен? – но телефон разрядился и выключился.

Я торопливо перебежал улицу, спустился на цокольный этаж, оперся на дверь нашей квартиры – и она распахнулась. Замки взломали. Внутри царил хаос: перевернутые книжные шкафы, опустошенные буфеты, разбитые фоторамки и обрывки листов, поднявшиеся в воздух от влетевшего в квартиру ветра. Я устремил взгляд на кухню – чашка «Я ♥ Чай» стояла на месте. Слава богу. Я пробрался в гостиную. Еще больше бумаг, поломанных вещей. Выпотрошенные коробки. Перерытые ящики комода. Телевизор на полу, пропавший Xbox. И нетронутый старый стол – видимо, слишком уж большой и старомодный, и его не стали красть.

Я включил монитор, и кадры, что я собирался смотреть, пугали больше, чем ограбленная квартира. На экране появилась камера «Общежитие 2», и я медленно сполз на заваленный обломками пол. С губ слетело беззвучное «нет».

На кровати сидела Имоджен с Джонни. Они пили пиво и смеялись, сидя близко друг к другу, соприкасаясь коленями и плечами.

– Нет, – повторил я.

Я начал рыться в поисках стационарного телефона, но тот с концами канул в беспорядке. Тогда я достал мобильный, но, увидев черный экран, вспомнил, что батарея села.

На камере «Общежитие 2» моя жена смеялась с Джонни, а потом они – как и должно было случиться – больше не смеялись.

– Не надо, – прохныкал я, как ребенок.

Каковы признаки увеличения энтропии? Кубики льда тают, чай остывает, крыши проваливаются, стеклянные вазы разбиваются, люди стареют – сюда подойдет все, что хоть как-то может быть связано с течением времени. Со временем все разваливается на части. Точнее, время проходит, потому что все разваливается на части.

Имоджен поцеловала его. Он толкнул ее на кровать, и она обхватила его руками, стаскивая рубашку.

Из-под груды книг затрезвонил телефон. Я молча поднял трубку.

– Не смотри. Пообещай, что не будешь. Я не хочу, чтобы…

– Что?

Имоджен плакала.

– Я скучала по дому, а потом…

– Семьдесят пять тысяч двести шесть.

Она не ответила.

– Зрители, – пояснил я.

Имоджен на экране оторвалась от губ мужчины, пока тот стягивал с нее топ.

– Господи, Том, пожалуйста, выключи.

– Я хочу, чтобы ты остановилась.

– Боже. Я…

– Мы были счастливы. Все это, – я нащупал рукой одну из книг, сброшенных с книжной полки в гостиной, – наша жизнь. Когда ты была рядом. Когда ты уехала. А теперь все кончено.

– Я не хотела.

– Это конец.

– Пожалуйста, выключи, – выдавила Имоджен из телефона сквозь слезы.

Имоджен на экране откинула голову: раскрасневшаяся кожа, приоткрытые губы. Я знал очертания ее тела, звуки ее дыхания. Знал, как сползает нижнее белье по бедрам, как выглядят ее икры, когда она прижимает колени к груди.

Когда все закончилось, внутри остались только холод и пустота. Я записал количество зрителей на листочке и прикрепил его на доску, потому что… Да нет никаких потому что. Надо же было чем-то руки занять.

4 442 237.

– Четыре миллиона четыреста сорок две тысячи двести тридцать семь.

Я проговорил номер в трубку, и только спустя несколько минут понял, что давно слушал ровный, мертвый гудок.