Текст книги "Демон Максвелла"

Часть III. Вол и Ангел

Густо устилавшие землю желтые и красные листья радостно шептались между собой… Как будто они пробовали свои силы, как будто готовились к чему-то…

Джеральд Даррелл

16. Спасибо, что спросил

Учитывая время на получение, сортировку, доставку до ночного поезда, еще одну сортировку, а затем еще одну доставку до адресата, я прикинул, что мой ответ Блэку по поводу таинственной сферы – «Дорогой Эндрю! Понятия не имею. Что это?» – может попасть к нему уже на следующий день, но, скорее всего, прибудет только через два. Если бы по пути домой посчитал поточнее, то в итоге бы предположил, что Эндрю Блэк прочтет мои слова через минимум восемнадцать или максимум сорок четыре часа.

Дорога от почтового ящика до дома заняла всего десять минут.

Когда я открыл входную дверь, я увидел новое письмо от Эндрю Блэка на коврике у двери. Я вскрыл его и прочел первую строчку:

Дорогой Томас! Я рад, что ты спросил.

Сказать, что я оторопел, – ничего не сказать, хотя «оторопел» – не совсем то слово. Я обомлел, растерялся. Потерял почву под ногами. Не уверен, что могу объяснить ощущение, но представьте, что вы вдруг оказались посреди океана; вокруг – ни намека на сушу, и все попытки понять, где право, а где лево, становятся попросту бесполезными и бессмысленными. Представьте бездонную глубину под ногами и бескрайний купол неба над головой; представьте далекий горизонт, окружающий непрерывным кольцом со всех сторон, – и больше ничего.

Я почувствовал прилив адреналина, биение пульса в горле. Кажется, я ошеломленно рассмеялся – выдал «Ха!».

Я отправил Блэку письмо десять минут назад и уже получил ответ.

Естественно, все было совсем не так.

Через несколько секунд парадокс разрешился сам собой.

«Я рад, что ты спросил». Это сарказм. Блэк не дождался ответа на предыдущее письмо. Вот и все. Его первое письмо пролежало в квартире Дэнни Грейсон сколько? Две недели, три? Возможно, его расстроило мое молчание, и тогда он написал еще одно письмо с присущими ему любезностью и дипломатичностью. Почтовые штемпели подтвердили мою теорию.

Просто совпадение. Просто совпадение, и ничего более.

Пульс замедлился, я упал на диван в гостиной и, выровняв дыхание, принялся читать записку Блэка. После «Я рад, что ты спросил» он оставил пустое место, словно одаривал меня многозначительным молчаливым взглядом, а после…

А еще тебе стоило спросить меня вот о чем:

В день нашей первой встречи ты хотел узнать, что я думаю про твой роман, хотя я не закончил его читать. Помнишь? Ты сказал: «Это роман, а не двигатель», а я ответил: «А что, если не двигатель?»

И потом ты не спросил очевидное: «Если роман – это двигатель, то двигатель для чего?

Что он приводит в движение?

Что он делает?»

На этом письмо заканчивалось.

И я не имел ни малейшего представления, что все это значит.

Я снова перечитал записку, на этот раз уже спокойнее и внимательнее. Теперь было ясно, что писалась она в спешке, во всех пробелах и подчеркиваниях сквозило четкое нетерпение.

«Он хочет ответа, – подумал я. – Он злится, потому что до сих пор не получил от меня ответа. Он злится, потому что… О боже, я понял. Он злится, потому что напуган». Да, я чувствовал, что прав; вот что пытался сказать мне тон письма. «Он злился, потому что ему страшно, или потому что нужна помощь, но он никогда не попросит прямо, поэтому использует любую возможность – все лучшие уловки, – чтобы заставить меня выйти на связь».

Очень в стиле Эндрю Блэка.

Но чего он боится? Почему ему нужна помощь?

Я понятия не имел. Я начал бездумно засовывать письмо обратно в конверт. Спустя пару секунд я понял, что тот не идет, и, пошарив пальцем внутри, обнаружил причину – маленькую, потемневшую газетную вырезку размером с альбом для марок.

Я вытащил бумажку, развернул ее и начал читать размазанный текст:

В прошлые выходные книголюбы, скачавшие «Мидлмарч» Джорджа Эллиота из онлайн-магазина издательства «Барнс и Нобл», заметили неладное в знаменитом романе.

Студент Робин Митчелл решил сверить отрывки с бумажной книгой и обнаружил, что все вариации слова kindle – распространенного глагола, но также и названия электронной книги Amazon, – были заменены в электронном тексте словом Nook, что является названием марки электронной книги, недавно выпущенной «Барнс и Нобл».

Под статьей я увидел черное, аккуратно написанное рукой Эндрю слово:

Началось.

Я вскочил с дивана и уселся за рабочий стол. Свернул окно с пустой кроватью Имоджен и открыл новое, чтобы найти новость. Но отыскал лишь разные вариации присланной мне вырезки.

Издательство «Барнс и Нобл» случайно изменило текст «Мидлмарч», пара человек заметили и решили, что это забавно. Вот и все.

«Все борешься с ветряными мельницами, Эндрю», – подумал я. Но паника в груди не стихала. «Началось».

Я вбил в поиск слова «роман» и «двигатель», но не нашел ничего даже отдаленно полезного.

Я закрыл браузер.

Встал из-за стола.

Прошелся по комнате.

Положил письмо Блэка и вырезку обратно в конверт, а конверт – на каминную полку. Я уставился в темноту за окном, на листья, кружащиеся в желтом свете фонаря. Где-то там, в глубоком, чернильно-черном пространстве за домами в конце дороги, старая церковь высилась над кронами деревьев и уходила в безлунные сумерки. Я взглянул на телефон: лампочка автоответчика не горела и не мигала.

Откуда в Вифлееме вол и ангел?

Я снова опустился на стул, нашел сайт с онлайн-Библией и функцией поиска по книгам и принялся печатать.

Щелк-щелк-щелк, вол. Щелк-щелк-щелк, щелк-щелк, ангел. Щелк-щелк, щелк-щелк, Вифлеем.

Ввод.

Я пролистал результаты.

– Хм.

Прокрутил страницу вверх.

Снова прошелся по результатам, на этот раз внимательнее.

Повторил поиск.

Заменил «Вифлеем» на «хлев».

Еще раз.

И еще раз – уже на другом сайте.

Я откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и уставился в экран.

– Вот тебе на.

* * *

Позвольте задать вопрос. В традиционном рождественском вертепе есть вол и ангел, а еще осел, пастухи, волхвы, один или два ягненка, Мария, Иосиф и младенец Иисус в яслях. Все верно?

Верно, ведь все это знают.

Только вот из всех четырех Евангелий лишь у Матфея и Луки есть истории о рождении Иисуса, и они совершенно разные. У Луки Иисуса в хлеву навещают только пастухи, у Матфея – только волхвы. Получается, знакомый нам всем рождественский вертеп, который выставляют во всех церквях, витринах магазинов и домах и который берется в основу рождественского спектакля, разыгрываемого младшеклассниками каждый год, – это сплав, смешение двух разных версий. Но и это еще не все; после смешения финальная история обзавелась тремя дополнительными персонажами, – персонажами, которые не присутствовали при рождении Христа ни в Евангелии от Луки, ни в Евангелии от Матфея. Это осел, вол и ангел.

Присутствие осла объяснить можно. Хоть он и не упоминается конкретно в Евангелии от Матфея или Луки, вполне логично, что в хлеву постоялого двора, куда постоянно захаживают путешественники, есть ослы. Ожидаемо, что они должны быть где-то на фоне. Возможно, вы также помните, что в рождественских песнях и спектаклях у этого маленького ослика есть важная задача: именно он привозит беременную Марию в Вифлеем. Опять же, ни в Евангелии от Луки, ни в Евангелии от Матфея его роль не упоминается, но если подумать, то вынужденные уехать из дома на несколько дней женщина на поздних сроках беременности и мужчина вряд ли отправятся в путь пешком, и если в дороге им придется спать в хлеву, то они, вероятно, заведут с собой внутрь и животное, на котором ехали.

А вот присутствие ангела в хлеву – это прямое искажение повествования, хотя тут тоже все понятно. У Луки ангел является пастухам в полях, а вот к Марии и Иисусу не приходит. Но почему бы и не добавить ангела к ансамблю в хлеву?

Легче ведь собрать всех рождественских персонажей в одном месте, рассказать всю историю одной сценкой, одним кадром. Получается, мы имеем дело с еще одним обоснованным – по большому счету – дополнением.

Остается только вол. И тут дело принимает странный оборот. Вола нигде нет.

Его нет у Матфея. Нет и у Луки.

Согласно Библии, при рождении Христа никакой вол не присутствует.

Даже если задуматься – а с чего ему там быть? Откуда в хлеву в Вифлееме – хлеву при постоялом дворе – вол? Зачем кому-то его там держать? Мы воспринимаем рождественскую сценку с точки зрения современности, а потому не можем понять проблемы. Ведь когда мы слышим «хлев», мы думаем «ферма», но рождение Иисуса происходит не на ферме и вол вписывается в рождественский вертеп так же, как и комбайн, припаркованный на стоянке отеля. Он попросту неуместен. Вол никак не связан с рождением Христа, и, в отличие от осла, его присутствие необоснованно. Отсюда вопрос: раз это существо ни разу не упоминается ни в в одном описывающем момент рождения Иисуса источнике, почему в каждом рождественском вертепе именно вол сидит на заднем плане и спокойно наблюдает за происходящим?

17. Ало-золотая Имоджен

Прекрасный, светловолосый ангел стоял на потрепанной старой коробке на кофейном столике в гостиной. Под ним – кучка разномастных волхвов и пастухов с обожанием и удивлением смотрела в никуда. На полу лежала коробочка в форме яслей, рядом с моей кружкой «Я ♥ Кофе» стоял ослик, все еще частично в упаковочной бумаге, на диване – примерно в пятнадцати сантиметрах от моей головы – бок о бок приютились вол и лупа.

Я распаковал старый рождественский вертеп, доставшийся Имоджен от бабушки, смахнул многолетнюю пыль и извлек фигурки, чтобы детально рассмотреть вола и ангела. Для этого я даже принес большую старую лупу, которую моя тетя использовала для чтения. Не знаю, что намеревался найти, но в итоге ничего не обнаружид. Ни одной зацепки.

Откуда в Вифлееме вол и ангел?

Я бы сказал: «В этом и загвоздка», но понимаете… Чтобы разобраться в этом вопросе, мне нужно было, во-первых, признать: то, что я услышал – не плод моего воображения; а во-вторых, слепо во многое поверить, а я не знал, готов ли. Слишком уж высока вероятность того, что автоответчик передал бессмыслицу – пару оборванных слов; слишком уж высока вероятность того, что они просто остались у меня в памяти, и когда я увидел на полу старой церкви странную инсталляцию, то неосознанно подогнал ее под ситуацию, трансформировал в некое откровение. Или приступ бреда, тут уже как посмотреть. К тому же меня до смерти перепугал мгновенный ответ Блэка, пока я не осознал, что ничего сверхъестественного не случилось; а призраки и послания из потустороннего мира могут здорово выбить из колеи, согласитесь.

И все же: откуда они там? Почему именно ангел, и, самое главное, почему именно вол стояли рядом с пустыми яслями на полу старой церкви? Откуда вол в красивом старом рождественском вертепе бабушки Имоджен? Почему, ради всего святого, в каждом рождественском вертепе есть вол?

Вол стал настолько привычным второстепенным персонажем в детских пьесах, рождественских открытках, вертепах и адвент-календарях, что все позабыли его маленький секрет: он – свободный радикал, исключение, белая ворона.

Откуда он взялся?

Я понятия не имел.

После такого долгого, странного дня я чувствовал себя измотанным и подавленным, а потому открыл на айпаде наше свадебное видео, поставил его на повтор и вывел изображение на телевизор, чтобы смотреть до утра. Я часто так делал. Временами от прямой трансляции пустой кровати Имоджен на меня накатывало одиночество, а наша кровать становилась слишком холодной – тогда я включал свадебное видео и засыпал под него на диване. Мне нравилось на нее смотреть. Нравилось закрывать глаза и засыпать под ее голос и смех. Это помогало, хоть и вгоняло в печальную меланхолию.

Тишину квартиры прервал невероятно громкий звонок.

Я подскочил, отчего фигурки вертепа разлетелись по сторонам, и рванул к телефону.

Откуда в Вифлееме…

– Алло?

– Прием, Юстон.

Я громко выдохнул.

– Прием, Орел-1. Ты сейчас в сугробе.

– Что?

Свадьбу мы сыграли в Озерном крае глубокой зимой. На Имоджен было алое платье с золотыми вкраплениями, и когда мы вышли на улицу для свадебной фотосессии, она казалась живым, полыхающим костром на фоне снега и голых черных деревьев. Я смотрел на экран телевизора, наблюдая, как моя подогретая шампанским и джин-тоником жена кружилась, хихикала и смеялась, утопая по щиколотку в снегу. Ало-золотая Имоджен выглядела самой счастливой женщиной в мире.

– Ау? – сказала Имоджен из телефона.

– Да, извини, – опомнился я. – Завис на минутку. Смотрю видео с нашей свадьбы.

– Правда? Как мило. Уже было мое падение?

– Какое из?

– Ха-ха.

– Еще нет, но скоро.

– Мы фотографируемся, да?

– Ага.

– Мне было охренеть как холодно.

Ало-золотая Имоджен в телевизоре остановилась, а затем наклонилась к Клэр, подружке невесты, и что-то прошептала. Они обе разразились смехом.

– Туфли тот день не пережили, – продолжила Имоджен из телефона. – Я хотела их оставить и еще поносить потом. Такие планы строила.

Я перевел сонный взгляд с телевизора на экран компьютера. Неубранная кровать Имоджен в кадре камеры «Общежитие 2» пустовала; ее тоже нигде не было видно.

– А ты чего звонишь?

– Серьезно? Так, ясно.

– Нет, я не это имел в виду. Я очень рад. Просто…

– Просто что?

– Я думал…

– Мы только что вернулись. Ты утром объявил себя абстрактным, вот я и решила тебя проведать, спросить, выходил ты на улицу или нет.

– Да, выходил. Виделся с Софи.

– Отлично. Как поживает прекрасная и восхитительная мисс Алмондс?

– У нее все хорошо. У нее все прекрасно и восхитительно.

– Ясно.

– Послушай, – сказал я. – У меня был очень странный день.

– Ладно, извини, поняла. Будем прощаться?

– Нет. Погоди. Я… У меня был очень странный день. Не в плане, что я всякого надумал. Произошло кое-что странное.

В телевизоре ало-золотая Имоджен с румянцем на щеках прислонилась к замерзшему дереву и, улыбаясь и смеясь, подшучивала над присевшим на корточки фотографом.

– Что произошло? Ты в порядке?

– Да, да, – уверил я. – Я получил письмо от Эндрю. Точнее, два письма.

– Чего он хочет?

– Не знаю. Думаю, у него неприятности.

– Он так сказал?

– Нет. Он ведь никогда ничего прямо не говорит. Письма очень… своеобразные. В утреннем была фотография, а в дневном он спрашивал, что делают книги.

– Не ввязывайся.

– Почему?

– Погоди секунду.

– Что?

– Прости, отвлекли. Не надо в это лезть, в общем.

– Погоди, – прервал я. – Ты сейчас…

Ало-золотая Имоджен споткнулась, вскинула руки и упала спиной в снег. Я засмеялся.

– …делаешь снежного ангела.

– И тебе не надоедает каждый раз это смотреть?

– Никогда не надоест.

– Я серьезно. Не связывайся с Эндрю.

– А еще…

– Том.

– Нет, послушай. Есть еще кое-что. Я думаю, это правда странно, и мне нужно с кем-то поделиться.

Имоджен из телефона выдержала паузу.

– Продолжай.

– Отлично. Итак…

«Давай все до последней детали», – сказал я себе.

– Ты знала, что в Библии в хлеву никогда не было вола и ангела? При рождении Иисуса, я имею в виду. Там вообще нет упоминания о воле, но во всех рождественских декорациях и пьесах всегда есть огромный вол.

– Ага.

– Странно, не находишь?

– Разве?

– Конечно странно.

– Хм. Ну, может, чуть-чуть.

– Это очень странно.

– «Не бойтесь, молвил он, когда объял их жуткий страх». Мне всегда эти строчки странными казались.

– Серьезно? – задумался я – Это ведь рождественская песенка про пастухов.

– Думаю, в Библии тоже что-то подобное есть. С чего пастухам бояться ангела? Нет, я понимаю, если бы я увидела, как ко мне с небес спускается парень с крыльями, я бы…

– Занервничала.

– Вот-вот. Но почему именно «объял их жуткий страх»? Словно они там до смерти перепугались. Странная рождественская история выходит. А она ведь самая главная. Ангелы – они ведь на стороне добра, да? Ангелы хорошие. Пушистые крылья, нимб из мишуры. Я однажды ангела в пьесе играла…

– А тетя Эйлин сделала тебе очень скверный нимб.

– …и всю пьесу мне пришлось поддерживать его рукой. Знаю, я тебе это каждый год рассказываю.

– Мне нравится, что ты каждый год мне это рассказываешь. Прямо-таки наша рождественская традиция.

– Ой, да ну тебя.

– Я серьезно.

– Да-да, конечно.

На пару секунд повисла тишина.

– Я когда-нибудь тебе говорил, что в детстве молился ангелам?

– Нет, не помню такого.

– Я тогда совсем маленькой был. Бабуля часто говорила: «Обратись к младенцу Иисусу и его ангелам», но я не верил, что младенец Иисус может как-то помочь – все-таки он младенец, – так что молился ангелам.

– Они отвечали на твои молитвы?

– А ты как думаешь?

– Не знаю. А что ты просил?

– Я… – Я сделал паузу. – Чтобы мама вернулась. И все были живы.

Снова тишина.

– Имоджен?

– Мне жаль.

– Не бери в голову.

– Иногда я думаю о том, каково тебе пришлось в детстве, и у меня прямо сердце разрывается.

– Да ладно тебе, все нормально. Я… Я просто сказал, о чем молился.

– Угу.

– Ну, может, еще велосипед просил.

– Ха! И что? Получил?

– Да.

– Ну вот и хорошо.

– Ага.

Мы помолчали.

– А ведь дьявол был когда-то ангелом, – произнесла Имоджен.

– Вот кому-кому, а дьяволу я точно никогда не молился.

– Да, но… Он ведь тем и знаменит, что дает людям все, что они просят.

– Хммм. Я бы сказала «дает, но с оговорками». Помнится, что-то там было про цену. А велосипед мне, кстати, подарили…

Внезапное движение на камере «Общежитие 2» привлекло мое внимание. В кадр вошла Имоджен, завернутая в полотенце, с влажными волосами, зачесанными назад.

– Ау? Ты тут?

– Да, извини. Тебя вот увидел.

– А, да?

– Ага. Думаю, сейчас число зрителей начнет расти.

Имоджен рассмеялась, но через несколько мгновений количество зрителей и правда подскочило.

«О, Интернет», – подумал я.

На экране моя жена открыла ящик комода и достала нижнее белье.

– Ладно, о чем мы.

– Погоди, – сказал я.

– Что я делаю?

Имоджен продела ноги в трусы и потянула их вверх, переминаясь с ноги на ногу, чтобы засунуть их под полотенце. Количество зрителей неуклонно росло.

– Показываешь секс-шоу в прямом эфире.

– Ха. Тогда это худшее секс-шоу в мире. Если тебе нравится, то ты слишком долго был один.

– Я и правда слишком долго один.

Слова просто вырвались. Валун честности упал прямо посреди разговора. Ни дать ни взять астероид, убивающий динозавров.

Повисла тишина.

Я смотрел, как Имоджен натянула джинсы, затем сбросила полотенце. Я уставился на ее обнаженную спину, на лопатки, двигающиеся под кожей. Она чуть повернулась, и я успел заметить изгиб груди, но затем он скрылся в чашке бюстгальтера, и Имоджен, отставив локти, потянулась к застежке.

Ало-золотая Имоджен появилась на экране телевизора позади танцующих подружек невесты; она держала бокал с шампанским, прислонившись к барной стойке и разговаривая с кем-то, чьего имени я не помню, – кажется, с одним из ее двоюродных братьев. Она вытянула руку и сделала широкий жест, словно описывала пейзаж – море, или, может быть, ландшафт или еще что. По правде говоря, я понятия не имел что. Вроде наша свадьба, мы оба там, в здании, вместе смеемся и разговариваем, однако…

– Извини. Это не камень в твой огород, – сказал я тишине. – Просто… Само вырвалось. Я скучаю.

– Чувствую себя ужасно…

Я хотел сказать: «Тогда возвращайся», но сдержался.

– Не стоит.

– Хуже всего то, что большую часть времени я не чувствую… Я не всегда так себя чувствую. То есть я уже привыкла…

– Ага.

– И когда я это понимаю, мне еще хуже становится.

– Я не хочу, чтобы ты себя корила. Нам сейчас тяжело. Мы знали, что будет трудно…

– Я люблю тебя, ты это знаешь. Но раз я приехала сюда, то надо работать.

– Я понимаю.

– Если я буду постоянно разрываться… Это будет… Ну…

– Я понимаю.

– Аж отвращение от своих слов берет.

– Все хорошо, – сказал я, но прозвучало неискренне.

Некоторое время мы молчали. Имоджен вернулась на экран компьютера с массивным спутниковым телефоном.

«Смотри, – подумал я. – Эта женщина собирается позвонить мужу, потому что ей не все равно и она беспокоится о том, как прошел его день. Будь добр к ней, потому что ты ее любишь, и потому что она хороший человек, и потому что она очень старается, и потому что она очень, очень далеко».

– Не стоит себя упрекать, – сказал я уже с большей уверенностью. – Не хочу, чтобы тебе было плохо. И я тебя ни в чем не виню, честно.

– Спасибо.

– Честно.

– Спасибо. Но мне от этого не легче.

Имоджен из душа набрала номер и стала ждать ответа. Она улыбнулась и одними губами произнесла: «Прием, Юстон».

– Я так понимаю, тебя там объял жуткий страх.

Имоджен рассмеялась.

– Да, так и есть.

– А ты не позволяй. Скажи: «А ну, пошел отсюда».

– И все-таки, как так вышло? Знаешь… Мне кажется, тут как со сказками братьев Гримм: какие-то элементы из древней, оригинальной версии, более страшной и жуткой, пробрались в новую. Я про песню об ангеле и пастухах, если что.

– Да, я понял.

– Хорошо.

В этот момент пузырек воспоминания вырвался из-под тины лет и всплыл на поверхность сознания.

– Кажется, только низшие чины ангелов выглядят как люди с крыльями.

– Чины? У ангелов есть чины?

– Да. Не помню, сколько точно, девять или двенадцать, но только парочка нижних рангов выглядят так, как обычно представляют ангелов люди.

– А остальные?

– Опять же, не особо помню, но очень странно. Они жуткие. С кучей рук, голов и крыльев. А, и сотней глаз, кажется.

– Серьезно?

– Да. И чем выше ранг, тем более жутко они выглядят. Первые чины самые странные. Геометрические фигуры, непонятные абстрактные формы внутри непонятных абстрактных форм. Одним словом, кошмар.

– «Не бойтесь, молвил он, когда объял их жуткий страх».

– Да, может, поэтому и жуткий страх. Значит, если это был один из высших…

– Спустился такой с неба гигантский стоглазый треугольник…

– Тогда понятно, почему у пастухов поджилки затряслись.

– Жуть.

– Да уж. Если и существовала какая-то оригинальная версия, то она явно была в стиле Лавкрафта.

Имоджен рассмеялась.

– В фильме «Реальная любовь» ребенок играл осьминога в рождественской пьесе.

– Вот видишь. Все сходится.

В кадре появился мужчина с парой бутылок пива в руках. Имоджен подняла голову и пробормотала «Минутку».

Он кивнул, ухмыльнулся и ушел.

– Тебя ждут? – спросил я.

– Что?

– К тебе парень с пивом приходил.

– Черт. Как время пролетело. Мы с ребятами договорились собраться в парке, чтобы немного выпить и обсудить… Неважно, избавлю тебя от деталей. Но, да, мне, наверное, уже пора…

– Хорошо, понял. Беги, пока они не разошлись.

– Нет.

– Да, – сказал я. – Выпей пива.

– Ладно. Я скоро тебе позвоню.

– Хорошо, люблю тебя.

– И я тебя люблю.

– Хорошенько повеселись.

– Хорошо. Пока.

– Пока.

– Пока.

– Пока.

Раздался ровный гудок.

Имоджен на экране продолжила разговаривать по телефону, но выглядела теперь напряженной, на взводе. Парень в кадре – это был Джонни. Гребаный Джонни. Я старался не думать о его глупой, слишком знакомой ухмылке и убеждал себя, что две бутылки пива в его руке – не одна, не четыре, не шесть, а две – абсолютно ничего не значили.

* * *

Я прошел на кухню и на секунду удивился – уже в третий раз за вечер, – какой она была чистой и опрятной. Я поставил чайник, стараясь не обращать внимания на кучу нераспечатанных уведомлений о задолженности на столешнице, и начал рыться в шкафу в поисках банки кофе.

Стоит отметить одну важную деталь. Даже когда на кухне воцарялся полнейший хаос, даже когда я, устав от него, затевал генеральную уборку, я никогда не трогал предмет на кухонной столешнице.

Кружку с надписью «Я ♥ Чай».

Кружку Имоджен.

В день отъезда она осторожно поставила кружку на столешницу.

– Оставляю ее здесь, – сказала она. – Не трогай ее.

Заметив мое замешательство, она добавила:

– Не двигай кружку. Когда утром будешь готовить кофе, представляй, что я тоже дома.

Я поцеловал ее.

– Нет, постой, – она попыталась выкрутиться из объятий и донести до меня мысль. – Я даже пакетик чая туда положила, видишь? Все приготовила. И когда я вернусь и зайду в квартиру, то смогу сразу налить себе чаю. Эта чашка – моя. Не забывай, хорошо?

После этого мы долго стояли, обнявшись.

– Люблю тебя, – сказала она мне в плечо.

– Я тоже тебя люблю. Как думаешь, как быстро я залью туда кипяток и испорчу твой план?

– Ха. Продержишься три дня максимум.

Я с большой осторожностью поставил «Я ♥ Кофе» рядом с пыльной «Я ♥ Чай». Как и всегда, я удостоверился, что моя кружка не коснулась кружки Имоджен и не сдвинула ее ни на миллиметр. Ничто и никто не трогал кружку «Я ♥ Чай» с тех пор, как моя жена поставила ее туда. Имоджен касалась кружки последней, и только Имоджен сможет вновь ее взять, когда вернется домой.

«Это чашка – моя».

Я заварил кофе.

Я продержался уже сто шестьдесят восемь дней.

* * *

Час спустя, около половины второго ночи, я сидел за компьютером, уставившись на полупустой документ под названием «КАПИТАН СКАРЛЕТТ СЦЕНАРИЙ», в то время как наше свадебное видео крутилось по телевизору в третий раз за ночь.

Ало-золотая Имоджен произносила тост.

– Я прочитала пару отрывков из второй книги, – сказала она.

Я не отводил взгляда от мигающего на экране курсора. Смотреть не было необходимости. Я видел запись так много раз, что без проблем мог воспроизвести ее в голове. Имоджен стоит за главным столом перед притихшими гостями, нервно поглаживая ножку бокала с шампанским. Останавливается, опускает взгляд на сидящего рядом в смокинге меня и улыбается. Имоджен счастлива, взволнована, возбуждена, немного пьяна и очень, очень мною гордится.

– Я прочитала пару отрывков из второй книги и хочу сказать, – теперь она обращалась непосредственно ко мне. – Не волнуйтесь, мы никого из вас не забудем, когда мой муж… – гости радостно загудели, – получит Букеровскую премию и мы станем ужасно богатыми и будем жить в огромном замке.

Я поднимаю кружку и отпиваю остывший кофе.

Моя исключительная Имоджен. Снова вспомнилось, как вдохновил меня ее собственный проект, зародившийся через четыре года после свадьбы; как она упорно шла к его осуществлению, несмотря на трудности, за что я ею безумно гордился и восхищался. Но вместе с тем было еще кое-что. Чувство, похожее на холодный дождь, заливающий поля, на подземную реку, на пустые, уходящие вдаль рельсы.

«Исключительные люди не боятся вершить исключительные поступки», – пронеслось в голове.

Курсор на экране мигал, то появляясь, то исчезая:

Тик-так.

Тик-так.

Тик-так.

Когда-то давно мы ярко горели. У нас был свой, тайный мир, мы были очень близки. Но со временем дистанция медленно увеличивалась, и только последний идиот мог этого не заметить. Если раньше Имоджен была только моей, теперь она принадлежала миру, распадалась, исчезала, остывала, отдавая себя по частям каждому из записанных на листике числу зрителей. Когда-то она была цельной, целым миром, она была рядом, но теперь…

«Я теряю ее, – подумал я. – Я теряю ее, и, если в ближайшее время ничего не предприму, она превратится в семь миллиардов маленьких мигающих пикселей – в сверкающую звездную пыль и никогда снова не станет целой и реальной; никогда не вернется домой».

Курсор мерцал и мерцал, и только когда по столу застучали капли, я понял, что плачу.

Я встал, прошел на кухню.

Взглянул на стопку нераспечатанных уведомлений.

Из гостиной доносилась музыка – мы с Имоджен начинали наш первый танец.

 
Когда на лодке волны Нила рассекаешь,
когда в тропиках рассвет встречаешь…
 

Я начал вскрывать письма.

Письмо от приставов, повестка в суд. Письмо от приставов, письмо от приставов, штраф, повестка в суд. Обращение взыскания, материалы суда, взыскание имущества.

Боже мой.

Письмо от приставов, штраф, штраф, повестка в суд, письмо от приставов.

Боже, боже, боже.

Письмо от приставов, обращение взыскания, материалы суда, взыскание имущества.

Они собираются забрать наше имущество.

Они собираются отнять у нас все.

Я, пошатываясь, вернулся в гостиную.

Мы танцевали, крепко держась друг за друга, голова Имоджен покоилась на моей груди.

 
Когда гуляешь в Старом Алжире…
 

Я потеряю ее.

Из-за слез наши фигуры на экране превращались в расплывчатые, бесформенные цветные пятна.

 
Когда шлешь мне фото и сувениры…
 

Внутри я чувствовал абсолютную пустоту и бессилие, пока вокруг рушился мир.

Как тут…

Появились они.

Словно из ниоткуда. С настойчивым шелестом – шурх-шурх-шурх – крыльев, глухими ударами яростно толкающихся в темноте толстых тел, они выпорхнули из глубин моего сознания. Сейчас, сейчас, сейчас, сейчас. Время, время, время. Старые воспоминания летели все выше и выше, не слыша слова «нет». Почувствовав шанс на свободу, они, хлопая крыльями, устремились к свету.

В сотый раз я вспомнил, как Эндрю Блэк негодовал по поводу издательства, заявившись ко мне домой после той самой встречи, что положила конец его карьере. В сотый раз я вспомнил, как Эндрю швырнул поданный мною стакан с водкой о стену; вспомнил капли на обоях, осколки стекла на коврике у двери.

Я поднял трубку и набрал номер.

В сотый раз я вспомнил, как Эндрю протянул мне холщовую сумку, и я мельком увидел, что внутри.

Бип-бип, бип-бип. Гудок шел и шел. Наконец, спустя целую вечность, трубку подняли…

– Алло?

– Софи, он еще одну написал.

– Что?

– Это Том. Эндрю Блэк написал еще одну книгу.

Тишина.

– Софи?

– Ты уверен?

– Я видел ее.

Я мельком увидел, что внутри – толстая пачка исписанных белых листов. А на титульном листе – имя Блэка и название:

Демон Максвелла

– Ты видел ее?

– Да.

Имоджен в телевизоре выглядела пьяной, ее шатало, и она схватилась за стул, чтобы не упасть.

Я перевел дыхание.

– Мне будет?.. Сможешь выбить мне что-то вроде комиссионных посредника?

На несколько секунд в трубке воцарилась тишина.

– Попробую узнать.

* * *

Слабые рассветные лучи, водянистые, как полуобезжиренное молоко, только начали просачиваться сквозь жалюзи в гостиную, когда меня разбудил шум с кухни.

Я вскочил с дивана, случайно наступив на одного из глиняных волхвов – ауч, – и, пошатываясь, попрыгал на одной ноге в коридор, чтобы узнать, что случилось.

Один из буквенных магнитиков отвалился от дверцы холодильника, отчего листовки служб доставки и напоминания о встречах разлетелись по кафельному полу. Я собрал рекламки, и после продолжительных поисков нашел букву под кухонным столом – это была строчная зеленая пластиковая «я». Когда я попытался налепить все обратно, оказалось, что «я» больше не выдерживает целую кипу бумаг. Измученно вздохнув, я оставил стопку реклам на краю столешницы и прикрепил букву обратно на место. Она безжизненно упала на пол. Я поднял ее, вытер о футболку и попробовал еще раз, но произошло то же самое. По какой-то причине магнит потерял силу.

Когда я вернулся в гостиную и заметил пробивающиеся в комнату лучи рассвета, я, несмотря на невероятную усталость, приподнял жалюзи, просунул под них голову и взглянул на новый день.