Текст книги "Четыре сезона (сборник)"

– По-моему, ты сам говорил, что отец все из тебя вытянет.

– Может, и не вытянет. По крайней мере не сразу. Речь-то не о разбитом окне. – Тодд произносил слова медленно, будто рассуждая вслух.

Дюссандер с досадой поморщился. Не исключено, что мальчишка прав – когда на кону стоит так много, ему, возможно, удастся убедить отца. Тем более что никакому отцу такая правда не понравится и он будет цепляться за любую возможность в нее не поверить.

– Может, да, а может, и нет. Но как ты объяснишь чтение всех этих книг полуслепому мистеру Денкеру? Сейчас, конечно, я вижу хуже, чем раньше, но читать в очках могу без проблем. И легко это докажу.

– А я заявлю, что ты меня обманул.

– Правда? А чего ради?

– Ради… дружбы. Потому что тебе было одиноко.

Дюссандер мысленно отметил, что такой номер у мальчишки мог бы запросто пройти. Во всяком случае, раньше. Но сей-

час подросток словно расползался по швам, как ветхое пальто, сшитое прогнившими нитками. Если на улице хлопнет пистон в игрушечном пистолете, он с испугу заорет как девчонка.

– Мои слова подтвердит твой табель, – сказал Дюссандер. – Ведь не из-за «Робинзона Крузо» ты вдруг стал плохо учиться, верно?

– Замолчи! Хватит об этом!

– Нет, – возразил Дюссандер, – не замолчу, пока ты не поймешь кое-что простое. – Он закурил сигарету, чиркнув спичкой о стеклянное окошко духовки. – Мы с тобой в одной связке и пойдем на дно или выплывем только вместе. – Он смотрел на Тодда, уже не улыбаясь, и морщинистое лицо в клубах табачного дыма напоминало голову рептилии. – Если пойду на дно, то утащу и тебя, мальчик. Обещаю. Если хоть что-то выплывет наружу, я молчать не стану. Можешь мне поверить!

Тодд угрюмо посмотрел на него, но промолчал.

– А теперь, – быстро продолжил Дюссандер, будто покончив с неприятными формальностями, – давай подумаем, как нам выбраться из этого положения? Есть какие-нибудь идеи?

– Табель можно исправить с помощью этого, – ответил Тодд, вытаскивая из кармана куртки новый пузырек с жидкостью для выведения чернил. – А что делать с проклятой запиской, я не знаю.

Дюссандер одобрительно кивнул. В свое время он и сам не раз прибегал к подобным махинациям и подделывал цифры в документах, когда разнарядки стали превышать все мыслимые и немыслимые объемы… И сейчас – как и раньше – вопрос упирался в то, что написано в официальном документе… только тогда речь шла о трофеях. Каждую неделю он проверял ящики с ценностями, которые отправлялись в Берлин в специальных бронированных вагонах, похожих на сейфы на колесах. К каждому ящику прилагался перечень содержимого, которое составляли бесчисленные перстни, ожерелья, колье, золото. У Дюссандера имелся свой ящик с украшениями, где камни были не такими дорогими: нефриты, турмалины, опалы, технические алмазы, не очень качественный жемчуг. Если в описи драгоценностей, предназначенных для отправки в Берлин, встречалось нечто, нравившееся Дюссандеру или казавшееся ему выгодным

капиталовложением, он изымал его и заменял изделием из своего ящика, а запись в ведомости подтирал и вписывал что-то другое. В подделке документов он стал настоящим мастером, и это не раз выручало его после войны.

– Отлично! – похвалил он Тодда. – Что же касается второй проблемы…

Он погрузился в раздумья, раскачиваясь в кресле-качалке и время от времени прикладываясь к виски. Тодд, не говоря ни слова, подвинул к столу стул, поднял с пола табель и принялся над ним колдовать. Внешнее спокойствие Дюссандера оказало на него благотворное воздействие, и он принялся за дело с усердием, которое проявляют американские мальчишки, когда не хотят ударить лицом в грязь. И не важно, чем они при этом заняты: сеют пшеницу, играют в бейсбол или подделывают оценки в табеле.

Дюссандер посмотрел на загорелую шею Тодда, торчавшую из круглого ворота футболки, и перевел взгляд на верхний ящик буфета, где хранились ножи. Один точный удар – а уж он знал, куда его нанести, – и мальчишке конец! И тогда он наверняка не проболтается.

Старик с досадой вздохнул: к сожалению, если Тодд исчезнет, начнут задавать вопросы. И этих вопросов будет много. Наверняка и к нему тоже придут. Даже если никакого письма, переданного на хранение другу, и не было, Дюссандер не мог себе позволить так рисковать. Слишком опасно.

– А этот воспитатель Френч, – обратился он к Тодду, постучав по записке, – знаком с твоими родителями?

– Кто? Калоша Эд? – презрительно отозвался тот. – Да его и на порог не пустят туда, где бывают родители!

– Может, он общался с ними как воспитатель?

– Нет! Я всегда хорошо учился. Раньше…

– Так что он знает о твоих родителях? – поинтересовался Дюссандер, задумчиво разглядывая почти пустую кружку. – О тебе, конечно, ему известно все, даже о драках на заднем дворе, и он наверняка будет готов подкрепить свои слова фактами. Но что он знает о твоих родителях?

Тодд отложил ручку и пузырек в сторону.

– Ну, он знает, как их зовут. Это само собой. Еще их возраст. Знает, что мы методисты. Мы не так часто ходим в церковь, но в анкетах это указано. Наверняка знает, чем отец зарабатывает на жизнь. Это тоже есть в анкетах. В общем, все, что есть в бумагах, которые они должны заполнять каждый год. Думаю, больше ничего.

– А если бы у вас в семье имелись проблемы, он бы знал о них?

– В смысле?

Дюссандер допил виски.

– Ссоры, скандалы, драки. Отец спит на диване. Мать слишком много пьет. – Его глаза блеснули. – Подумывают о разводе.

– Еще чего! У нас дома все в порядке!

– Я и не говорил, что не в порядке. Подумай, прошу тебя! Если бы у вас дома творилось что-то неладное?

Тодд непонимающе на него уставился.

– Ты бы наверняка переживал, – пояснил Дюссандер. – И очень сильно. Потерял бы аппетит. Плохо спал. И самое главное – забросил бы учебу. Верно? Дети ужасно переживают, когда дома что-то не так.

В глазах Тодда промелькнуло понимание. И еще нечто похожее на благодарность. Дюссандер приободрился.

– Когда семья оказывается на грани развала, это очень печально, – важно заметил он, наливая новую порцию виски. – В передачах, что показывают по телевизору днем, только об этом и говорят. Сколько обид, лжи и скандалов! Сколько боли! Да, мой мальчик, боли! Ты даже не представляешь, в каком аду живут твои родители. Они настолько увязли в своих проблемах, что им некогда заниматься сыном. Да и разве у него могут быть проблемы, сравнимые с теми, от которых страдают они? Однако страсти рано или поздно улягутся, раны зарубцуются, и они наверняка снова начнут заниматься сыном. Но в данный момент единственное, что они могут сделать, – так это послать к мистеру Френчу дедушку.

Лицо Тодда прояснялось с каждым новым словом.

– А что, может сработать, – пробормотал он. – Да, может, точно может… – Он вдруг осекся. – Нет, не получится! Ты на меня совсем не похож, и Калоша Эд ни за что не поверит.

– Himmel! Got im Himmel![11]11
  Здесь: О небо! Господи Боже! (нем.)


[Закрыть] – воскликнул Дюссандер. Он вскочил и, пошатнувшись, достал из буфета бутылку с виски и от души плеснул в кружку. – Вот уж не думал, что ты такой Dummkop![12]12
  Здесь: Болван, олух (нем.).


[Закрыть] Когда это внуки были похожи на дедушек? А? У меня же лысина! А ты разве лысый?

Он вернулся к столу и, с неожиданным проворством ухватив мальчика за вихры, дернул.

– Пусти! – закричал тот, невольно улыбнувшись.

– Кроме того, – продолжил Дюссандер, усаживаясь в кресло-качалку, – у тебя голубые глаза и светлые волосы. У меня тоже голубые глаза, а волосы были светлыми, пока не поседели и не выпали. Ты расскажешь мне обо всех родственниках. О тетях и дядях. О сослуживцах отца. О том, чем любит заниматься мать. Я все запомню. Обязательно запомню. Через пару дней, конечно, в голове ничего не останется – сейчас память уже не та, что раньше, – но к встрече я буду точно готов. – Он мрачно улыбнулся. – В свое время я сумел провести людей Визенталя и даже самого Гиммлера. Если мне не удастся одурачить какого-то американского учителя, то я сам завернусь в саван и поползу на кладбище.

– Может, ты и прав, – медленно признал Тодд, но Дюссандер видел, что сумел его убедить. Глаза мальчика сияли надеждой.

– Есть и еще кое-что, – сказал старик.

– О чем вы?

– Ты говорил, что в жилах твоей матери есть еврейская кровь. А моя мать была стопроцентной еврейкой! Так что мы оба жиды, дружок. Как в старом анекдоте. – Он неожиданно ухватил одной рукой за нос себя, а другой – мальчика. – А уж это скрыть не получится! – захохотал он, раскачиваясь на скрипучем кресле.

Тодд испуганно на него воззрился, но, не выдержав, тоже начал смеяться. Они заливались смехом, не в силах остановиться: Дюссандер у открытого окна, в которое врывался теплый калифорнийский ветер, а Тодд – откинувшись на спинку стула,

который упирался в плиту со следами темных полос от спичек на белой эмали.

Калоша Эд Френч (Тодд объяснил, что своим прозвищем тот был обязан привычке надевать в слякоть галоши) был худощавым мужчиной, принципиально ходившим по школе в кедах, которых у него имелось пять пар: от небесно-голубых до ядовито-желтых. Он искренне верил, что эта подобная экстравагантность поможет ему достучаться до сердец ста шести учеников от двенадцати до четырнадцати лет, вверенных его попечению. Френч и не подозревал, что за глаза его называют не только Калошей Эдом, но еще и Надсмотрщиком, и Кедоносцем. Когда-то в колледже за ним закрепилось прозвище Вонючка, и он ужасно боялся, как бы об этом прискорбном факте не прознали в школе.

Он редко появлялся в галстуке и предпочитал водолазки. Их он носил с начала шестидесятых, и его явное стремление походить на Дэвида Маккаллума из шпионского сериала «Человек от Д.Я.Д.И.» не могло не вызвать насмешек со стороны сокурсников. В качестве специализации Френч выбрал школьную психологию и искренне верил, что в этой области ему не было равных. Он умел найти с ребятами общий язык, мог «побазарить» и «влезть в их шкуру», если их что-то «достало». Он понимал их «заморочки» и то, как трудно в тринадцать лет «собрать мозги в пучок», если все вокруг только и делают, что их «полощут».

Правда, он очень плохо помнил себя в тринадцать лет. Наверное, потому, что рос в пятидесятые, а в шестидесятые уже была другая эпоха, и он стал Вонючкой.

Когда в кабинет вошел дедушка Тодда Боудена и плотно закрыл за собой дверь из матового стекла, Калоша Эд предупредительно поднялся, но выходить из-за стола не стал. Он помнил про свои кеды, а люди старой закалки далеко не всегда понимали, что ношение подобной обуви – лишь психологический прием, призванный вызывать доверие у трудных подростков, а вовсе не стиль одежды воспитателя.

Калоша Эд по достоинству оценил представительный вид старика. Поредевшие седые волосы аккуратно зачесаны назад.

#Отутюженный костюм-тройка. Безукоризненно завязанный серый галстук. Черный зонт в левой руке (уже несколько дней моросил мелкий дождь) он держал, будто офицерский стек. Несколько лет назад Калоша Эд и его жена увлеклись детективами Дороти Сейерс и перечитали все произведения этой достопочтенной леди, которые только смогли достать. И вот теперь перед глазами воспитателя предстал во плоти придуманный ею персонаж аристократа и сыщика-любителя лорда Питера Уимзи. Именно так тот выглядел в семьдесят пять лет. Надо будет обязательно рассказать об этом вечером жене.

– Мистер Боуден, – уважительно произнес он и протянул руку.

– Рад познакомиться, – ответил Боуден и пожал ее.

Калоша Эд не стал ее крепко сжимать, как обычно делал,

приветствуя отцов трудных подростков: было видно, что старика мучает артрит.

– Очень рад, мистер Френч, – повторил Боуден и сел, аккуратно подтянув брюки на коленях. Он поставил зонтик между ногами и оперся на него: ни дать ни взять – старый мудрый гриф, заглянувший к воспитателю на огонек. В его речи чувствовался легкий акцент: непохожий на характерные интонации британской аристократии, он скорее был просто европейским. И поражало сходство с Тоддом – те же глаза и нос.

– Рад, что вы нашли время встретиться со мной, – сказал Калоша Эд, усаживаясь на место, – хотя в подобных случаях обычно приходят родители…

Конечно, он произнес это не случайно. За десять лет работы в должности воспитателя Эд не раз имел возможность убедиться, что если приходит тетя, дядя, бабушка или дедушка, то, значит, в семье не все ладно и проблема ребенка крылась именно в этом. Калоша Эд даже испытал облегчение. Конечно, неприятности в семье – это очень плохо, но для такого смышленого мальчика, как Тодд, проблемы с наркотиками оказались бы куда хуже.

– Я понимаю, – ответил Боуден, и на его лице одновременно отразились и скорбь, и негодование. – Меня об этом попросили сын и невестка, мистер Френч. Тодд – очень хоро-

ший мальчик, уж поверьте. А плохие оценки… это временное явление.

– Мы все на это очень надеемся, мистер Боуден, не так ли? Если хотите, можете курить. Вообще-то в школе это не разрешается, но мы не станем афишировать.

– Благодарю вас.

Мистер Боуден достал из внутреннего кармана мятую пачку, сунул в рот одну из двух оставшихся сигарет и чиркнул спичкой по подошве черного ботинка. От первой же затяжки он закашлялся, как кашляют старики, погасил спичку и аккуратно положил в пепельницу, любезно подвинутую Эдом. Калоша завороженно наблюдал за манипуляциями старика.

– Даже не знаю, с чего начать, – нерешительно произнес Боуден, и на его лице за пеленой дыма отразилось замешательство.

– Что ж, – мягко сказал Френч, – уже сам факт, что пришли именно вы, наводит на определенные мысли.

– Да, наверное. Очень хорошо. – В правой руке дымилась сигарета. Старик выпрямился и задрал подбородок. В его осанке и сосредоточенности было что-то прусское, как в фильмах про войну, которые Эд смотрел в детстве. – У моего сына и невестки не складывается семейная жизнь, – произнес Боуден, четко выговаривая слова. – Я бы сказал, совсем не складывается. – Его голубые глаза неотрывно следили за Френчем. Тот раскрыл папку, лежавшую на столе. Листков в ней было немного.

– И вы считаете, что это негативно сказывается на успеваемости Тодда?

Боуден чуть подался вперед, глядя Эду прямо в глаза. Выдержав долгую паузу, Боуден произнес:

– Его мать пьет.

И снова выпрямился.

– О Господи! – отреагировал Эд.

– Да, – подтвердил старик, мрачно кивая. – Мальчик рассказывал мне, как он два раза заставал ее на кухне – она спала прямо за кухонным столом. Тодд знает, как болезненно относится к этому мой сын, поэтому ему пришлось самому разогреть себе еду и заставить мать выпить много кофе, чтобы та к возвращению Ричарда пришла в себя.

– Ужасно! – сказал Эд, хотя ему доводилось выслушивать истории и похлеще. Например, о матерях, сидящих на героине, или отцах, вдруг поднимавших руку на дочерей… или сыновей. – А миссис Боуден не пыталась обратиться с этой проблемой к врачу?

– Мальчик пробовал ее уговорить, но, мне кажется, ей просто стыдно. Если дать ей немного времени… – Он махнул рукой, и сигарета, описав круг, оставила в воздухе кольцо дыма, которое начало медленно рассеиваться. – Вы меня понимаете?

– Да, конечно, – кивнул Френч, невольно восхитившись кольцом дыма. – Ваш сын… отец Тодда…

– Он виноват не меньше! – резко оборвал его Боуден. – Приходит поздно, ужинают без него, даже вечером он может сорваться на работу… Если честно, мистер Френч, по-настоящему он женат на работе, а не на Монике. А я считаю, что на первом месте должна быть семья, а уж потом все остальное. Вы со мной согласны?

– Совершенно согласен, – искренне подтвердил Эд. Его отец работал ночным сторожем универмага в Лос-Анджелесе, и он видел его только по выходным и на каникулах.

– Так что и здесь все не так просто, – сказал Боуден.

Френч понимающе кивнул и, чуть подумав, спросил:

– А что ваш второй сын, мистер Боуден? Э-э… – Он сверился с записями. – Гарольд? Дядя Тодда?

– Гарри и Дебора перебрались в Миннесоту, – сообщил Боуден, и это была правда. – Он преподает там в университете. Вряд ли Гарри сможет вернуться, да и просить об этом не очень-то честно. – На его лице появилось горделивое выражение. – А вот у них образцовая семья!

– Понятно. – Френч еще раз сверился с записями и закрыл папку. – Мистер Боуден, я вам очень признателен за откровенность. И в свою очередь, буду откровенен с вами.

– Благодарю вас, – вежливо отозвался Боуден.

– К сожалению, наши возможности ограничены. В школе работают шесть воспитателей, и у каждого больше сотни подопечных. У моего нового коллеги, мистера Хепберна, их сто пятнадцать. А сейчас такое время, что поддержка нужна почти всем подросткам.

– Разумеется. – Боуден решительно раздавил окурок в пепельнице и скрестил руки на груди.

– Существуют проблемы, справиться с которыми не в наших силах. И самые распространенные из них – это наркотики и семейные неурядицы. Слава Богу, что у Тодда нет интереса к амфетаминам, мескалину или «ангельской пыли».

– Боже упаси!

– И зачастую, – продолжил воспитатель, – мы совершенно бессильны. Это очень печально, но такова правда жизни. Обычно первыми, кого выбрасывает система, которую мы пытаемся держать на плаву, оказываются хулиганы – замкнутые и нелюдимые ребята, которые даже не пытаются взяться за ум. Они просто плывут по течению и переходят из класса в класс или ждут, пока подрастут и смогут бросить школу, не спрашивая родителей. А потом попадают в армию и на автомойки, а дев чонки выскакивают замуж. Вы меня понимаете? Я специально не подбираю слов. Наша система работает вовсе не так, как хотелось бы.

– Я ценю вашу откровенность.

– Но когда в жернова машины попадают ребята вроде Тодда, больно видеть, как ломаются их судьбы. В прошлом году он был среди лучших учеников, а по английскому – вообще первым. У него определенно есть литературный талант, а это такая редкость для нынешнего поколения, чьи взгляды формируются только телевидением и местным кинотеатром. Я разговаривал с учительницей, которая в прошлом году вела у Тодда язык. Она сказала, что он написал лучшее сочинение за все двадцать лет ее педагогической практики. На тему немецких концлагерей во время Второй мировой войны. Она даже поставила ему пять с плюсом, чего никогда раньше не делала.

– Я читал это сочинение, – заметил Боуден. – Очень хорошее.

– Он также отлично успевал по естествознанию и обществоведению. Конечно, по математике он вряд ли достиг бы выдающихся успехов, но уровень знаний был вполне приличным… Он уверенно шел в учебе по восходящей… но в этом году все изменилось. Причем изменилось кардинально. Вот в общем-то и все.

– Понятно.

– Я не могу смириться с тем, что Тодд катится вниз, мистер Боуден. Что же до летней школы… Буду с вами откровенен! Таким мальчикам, как Тодд, она может принести больше вреда, чем пользы. Летняя школа для неуспевающих учеников, переходящих в старшие классы, это настоящий зверинец! Сборище обезьян и гиен, целый сонм кретинов. Совсем неподходящая для Тодда компания.

– Еще бы!

– Так давайте постараемся этого избежать. Я предлагаю мистеру и миссис Боуден походить к семейному психологу. Разумеется, все будет конфиденциально. Службу доверия возглавляет мой хороший приятель Гарри Аккерман. И мне кажется, что эта идея должна исходить не от Тодда, а от вас. – Эд ободряюще улыбнулся. – Может, к июню все и наладится. Такое вполне возможно.

Однако Боуден воспринял предложение без всякого энтузиазма.

– Им это точно не понравится, а виноватым во всем они сделают мальчика, – сказал он. – Ситуация очень деликатная, и тут важно не навредить. Мальчик обещал мне налечь на учебу. Он сам переживает из-за плохих отметок. – При этих словах Боуден загадочно улыбнулся, но чему именно, Эд Френч так и не понял. – Вы даже представить не можете, насколько сильно.

– Но…

– И на меня они станут смотреть косо, – быстро добавил Боуден. – Наверняка! Моника всегда считала, что я вмешиваюсь не в свое дело. Я стараюсь держаться в стороне, но вы сами видите, что происходит. Мне кажется, сейчас надо просто переждать… какое-то время.

– В подобных делах у меня есть немалый опыт, – сказал Эд Френч, накрывая папку руками и устремляя на Боудена серьезный взгляд. – Я уверен, что психологическая помощь пойдет им на пользу. Вы понимаете, что мой интерес к их семейным проблемам связан только с влиянием, которое эти проблемы оказывают на успеваемость Тодда, причем влияние крайне негативное.

– Позвольте сделать вам встречное предложение, – сказал Боуден. – Насколько я понимаю, в середине четверти выставляется промежуточная оценка за успеваемость?

– Да, – осторожно подтвердил Френч. – Она выставляется только тем, кто не сумел усвоить пройденный материал и получал по предмету лишь двойки и единицы. Неслучайно ребята называют такой табель «ужастиком».

– Замечательно! – отозвался Боуден. – Тогда я предлагаю следующее: если мальчик по итогам половины четверти получит неуд хотя бы по одному предмету, – он поднял скрюченный палец, – я поговорю с сыном и невесткой о посещении психолога. И настою на этом. Если в апреле…

– Вообще-то подобные табели выдаются в первой неделе мая…

– Да? Так вот: если мальчик получит неуд хотя бы по одной дисциплине, я гарантирую, что его родители отправятся к психологу. Они любят сына, мистер Френч. Просто сейчас они так заняты своими проблемами, что… – Он пожал плечами.

– Понимаю.

– Давайте дадим им время разобраться во всем и навести в семье порядок. Каждый сам кузнец своего счастья. Кажется, так говорится в пословице?

– Да, так, – подтвердил Эд и, взглянув на часы, увидел, что до следующей встречи у него осталось пять минут. – Я согласен.

Они поднялись, и Френч на прощание пожал старику руку, по-прежнему помня, что сильно жать ее нельзя.

– Однако должен вас предупредить, что наверстать в течение месяца материал за полгода вряд ли реально. Тут нужно горы своротить, никак не меньше. Так что придется вам выполнить данное обещание, мистер Боуден.

– Поживем – увидим. – Губы Боудена тронула та же непонятная улыбка.

Во время беседы Эдда Френча что-то постоянно смущало, но что именно, он понял только во время обеда в кафетерии, через час после ухода «лорда Питера» с элегантно зажатым под мышкой зонтиком.

Они разговаривали не меньше пятнадцати минут, скорее даже двадцать, и за все это время старик ни разу не назвал внука по имени.

Как только закончились занятия, Тодд, вскочив на велосипед, помчался к дому Дюссандера. Взбежав на ступеньки крыльца, он отпер дверь своим ключом и вихрем помчался на кухню через гостиную. На пороге залитой солнцем кухни Тодд замер, чувствуя, что в горле пересохло, а живот свело. На лице попеременно отражались то надежда, то отчаяние.

Дюссандер раскачивался в кресле с полным стаканом виски в руке. Он не стал переодеваться и сидел в том же костюме-тройке, только чуть ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Немигающий взгляд бесстрастных, как у ящерицы, глаз был устремлен на Тодда.

– Ну? – наконец выдавил Тодд.

Дюссандер выдержал паузу, которая показалась Тодду вечностью. Затем он, не торопясь, поставил стакан возле бутылки с виски и ответил:

– Этот болван поверил всему.

Тодд вздохнул с облегчением.

Но прежде чем он сумел что-то сказать, Дюссандер добавил:

– Он хотел отправить твоих родителей на консультации к своему другу в службу доверия. Даже настаивал на этом.

– Господи! А ты… ты – что?

– Пришлось импровизировать, – ответил старик. – Совсем как той девочке из сказки, где требовалось проявить смекалку. Я всегда умел быстро соображать. Пообещал, что твои родители отправятся к психологу, если тебе выставят неуд хотя бы по одному предмету за половину четверти.

Тодд побледнел.

– Да ты что?! – закричал он. – Я уже завалил в этой четверти две контрольные по алгебре и одну по истории! – На бледном лице проступили капельки пота. – Сегодня был тест по французскому, и я с ним тоже не справился… Точно не справился! Я не мог ни о чем думать, кроме как об этом проклятом Эде и о том, удастся ли тебе с ним разобраться. Да уж, ты разобрал-

ся, нечего сказать! – Он горько усмехнулся. – Обойтись без неудов? Да у меня их будет пять или шесть!

– Это максимум, что я мог сделать, не вызвав подозрений, – пояснил Дюссандер. – Каким бы болваном ни был этот Френч, он выполняет свою работу. А тебе придется выполнить свою.

– Это как? – Лицо Тодда перекосилось от злобы, а голос срывался.

– Займешься учебой. В предстоящий месяц тебе придется пахать как рабу на галерах. Мало того, в понедельник ты подойдешь к каждому учителю и скажешь, что тебе стыдно и что ты берешься за ум. Ты…

– Это невозможно, – сказал Тодд. – Ты не понимаешь. Это просто нереально! Я отстал по естествознанию и истории недель на пять. А по алгебре вообще на десять!

– Тем не менее, – отозвался Дюссандер, наливая себе еще виски.

– Считаешь себя самым умным, да? – закричал Тодд. – Ты не можешь мне приказывать! Время, когда ты командовал, давно прошло! Это понятно? Он вдруг перешел на издевательский шепот: – А воевать теперь тебе по силам только с насекомыми и грызунами! Ты лишь больной старик, который только и может, что портить воздух да мочиться в постели!

– Заткнись и слушай, мерзавец! – оборвал его Дюссандер.

Тодд только дернул головой.

– До сегодняшнего дня, – продолжил старик, понизив голос, – ты еще мог, хотя бы чисто теоретически, выдать меня и выйти сухим из воды. Не думаю, что при твоих расшатанных нервах у тебя бы это получилось, но все-таки. Однако сейчас все изменилось. Сегодня я выступил в роли твоего дедушки, некоего Виктора Боудена. И никто не усомнится, что поступить так я мог только при твоем… – как это называется? – потворстве. Если это выйдет наружу, ты уже ни за что не отмоешься. И у тебя не будет никаких оправданий. Сегодня я об этом позаботился.

– Я хочу…

– Он хочет! Хочет! – взревел Дюссандер. – Да кого волнует, что ты хочешь? Меня тошнит от твоих желаний – наплевать

на них и забыть! Меня интересует только одно: отдаешь ли ты себе отчет, в каком положении мы оказались?

– Отдаю, – угрюмо пробурчал Тодд, сжимая кулаки: он не привык, чтобы на него кричали. На ладонях остались следы от ногтей, которые были бы еще заметнее, не начни он грызть ногти месяца четыре назад.

– Хорошо. Тогда ты извинишься перед учителями и начнешь заниматься. Ты будешь штудировать учебники даже во время переменок. Даже во время еды. После уроков будешь являться ко мне и заниматься. И по выходным тоже.

– Не здесь, – быстро сказал Тодд. – Дома.

– Нет, дома ты начнешь постоянно отвлекаться и витать в облаках, как делал до сих пор. Здесь я буду стоять над твоей душой и, если надо, заставлять. Тут я защищаю себя. Я смогу тебя контролировать и проверять, как ты все выучил.

– Ты не можешь заставить меня приходить, если я не захочу.

Дюссандер сделал очередной глоток.

– Это верно. Тогда случится то, что и должно. Ты провалишься. Этот воспитатель, Френч, будет ждать, что я выполню свое обещание. А если не дождется, позвонит родителям. И они узнают, что по твоей просьбе мистер Денкер любезно согласился выдать себя за твоего деда. Они узнают и про настоящие отметки, и про то, как ты их переправил. Они…

– Хватит! Я буду приходить.

– Ты уже здесь. Начнем с алгебры.

– Ну уж нет! Сегодня ведь пятница!

– Теперь ты будешь заниматься каждый день, – мягко произнес Дюссандер. – Начнем с алгебры.

Тодд, поколебавшись, опустил глаза и полез в рюкзак за учебником, однако старик успел заметить, как пылала в его взгляде жажда убийства. Причем убийства настоящего, убийства в буквальном, а не в переносном смысле. С тех пор как он стал ловить на себе эти оценивающие, полные жгучей ненависти взгляды, прошло много лет, но он отлично их помнил. Наверняка его собственный взгляд в тот день, когда он изучающе присматривался к беззащитной шее подростка, был таким же.

Мне нельзя расслабляться ни на секунду, с некоторым удивлением подумал он. Ни на секунду!

Дюссандер качался в кресле, потягивал виски и не спускал глаз с засевшего за учебники Тодда.

Мальчик поехал домой, когда на часах было почти пять. Он чувствовал себя абсолютно разбитым и опустошенным, перед глазами плыли круги, внутри все клокотало от чувства бессилия и злобы. Каждый раз, когда взгляд уходил в сторону от раскрытого учебника с непонятными идиотскими значками множеств, подмножеств, упорядоченных пар и декартовых координат, раздавался скрипучий голос Дюссандера. О присутствии старика напоминали только этот голос, мерное поскрипывание кресла-качалки и сводивший с ума стук шлепанцев о пол. Старик сидел, как стервятник, поджидавший смерти своей добычи. Почему все это случилось? Как он мог угодить в такую переделку? В голове царила полная неразбериха. Сегодня Тодду удалось кое-что понять в теории множеств, за которую он получил неуд как раз перед самыми рождественскими каникулами. Ему даже показалось, что эти знания улеглись в голове с громким щелчком, но их явно будет недостаточно, чтобы написать контрольную на следующей неделе.

До конца света оставалось всего пять недель.

Краем глаза он заметил сойку, лежавшую на боку возле обочины. Ее клюв медленно открывался и закрывался. Она безуспешно пыталась отползти в безопасное место. Тодд решил, что ее сбила проезжавшая мимо машина и отбросила в сторону. Глаза-бусинки раненой птицы неотрывно следили за ним.

Тодд долго ее разглядывал, придерживая руль велосипеда. На улице стало заметно прохладнее. Друзья, наверное, все это время проторчали на бейсбольной площадке на Уолнат-стрит, где отрабатывали подачи и прием, а скорее всего просто разминались или тренировались с битой. В это время года начинались всякие бейсбольные состязания. Поговаривали, что собираются создать школьную команду для участия в неофициальном городском чемпионате, а некоторые родители мечтали о соревнованиях и посерьезнее. Тодд, конечно, играл бы питчером. Он был настоящей звездой в команде детской бейсбольной лиги, пока в прошлом году не вышел из нее по возрасту. Играл бы!

А что теперь? Теперь ему только и остается сказать: Парни, я здорово влип. Связался с военным преступником и думал, что он у меня в руках. А потом – просто умереть со смеху! – выяснилось, что я сам оказался в его власти. Мне начали сниться кошмары. Посыпались неуды, и я переправлял оценки в табеле, чтобы родители ничего не узнали. А теперь приходится заниматься как проклятому. Я не боюсь, что меня вышибут из школы. Я боюсь попасть в колонию. Поэтому на меня не рассчитывайте – я не смогу с вами играть в бейсбол в этом году. Такие вот дела, парни.

Его губы скривила усмешка, очень похожая на ту, что он часто видел на лице Дюссандера. Лишенная веселья и уверенности, она совсем не напоминала его прежней открытой улыбки и, казалось, говорила: Такие вот дела, парни.