Текст книги "Мизери"

11

За ампутацией большого пальца последовал пасмурный период, в течение которого главным занятием Пола, помимо работы над книгой, было ведение счета дням. Страсть считать дни превратилась в манию, и он, бывало, по целых пять минут сидел в прострации, стараясь убедиться в том, что не пропустил случайно один день.

Скоро я буду не лучше ее, подумал он однажды.

Его изнуренный мозг лениво ответил: И что с того?

После потери ступни – за время, которое Энни столь безжалостно называла «периодом восстановления», – книга значительно продвинулась. Нет, значительно – это оценка, данная из ложной скромности, если только на свете существует такая штука. Книга поразительно продвинулась; а ведь писал ее человек, который когда-то не мог работать, если у него не было под рукой сигарет, или болела спина, или он ощущал в голове нечто чуть-чуть более сильное, чем легкое гудение. Хотелось бы верить, что он героически преодолевал трудности, однако он полагал, что дело опять-таки в бегстве, так как боль была кошмарной. Когда восстановление в самом деле началось, фантомный зуд в несуществующей ступне сделался еще более невыносимым, чем боль. Больше всего его беспокоила подошва отрубленной ноги. Раз за разом он просыпался по ночам и скреб большим пальцем правой ноги воздух в четырех дюймах от того места, где теперь кончалась левая половина его тела.

Но он продолжал работать, несмотря ни на что.

Лишь после отсечения пальца и экстравагантного именинного пирога смятые листы стали вновь размножаться в мусорном ведре. Потерять стопу, почти умереть – и продолжать работу. Потерять большой палец – и впасть в некую тревожную нервозность. Не означает ли это, что у него есть другой выход?

Однажды он перенес лихорадку и неделю не вставал с постели. Но это была пустяковая болезнь, температура не поднималась выше 38 градусов, а в такой ерунде невозможно увидеть высокую драму. Скорее всего лихорадка была вызвана общим ослабленным состоянием его организма, а не занесенной инфекцией, и какая-то гребаная лихорадка не представляла проблемы для Энни. Среди унесенных с работы сувениров у нее нашлось немало кефлекса и ампициллина. Она давала Полу лекарство, и он поправился. Во всяком случае, настолько, насколько это было возможно в столь необычных обстоятельствах. Но что-то было не в порядке. Он утратил, казалось, какой-то важный жизненный компонент, и в результате его дух ослаб. Он предположил, что его творческий порыв доконали буквы «н», но что такое отсутствие «н» в пишущей машинке по сравнению с отсутствием ступни, а в последнее время к тому же и отсутствием большого пальца?

В чем бы ни заключалась причина, открывающийся в бумаге проход в иную реальность стягивался. Когда-то – Пол мог бы поклясться! – этот проход был широким, как туннель Линкольна. Теперь он стал не шире пролома в заборе, через который на строительную площадку можно пробраться только пригнувшись. Чтобы увидеть что-нибудь через этот пролом, приходилось всматриваться и вытягивать шею, но чаще всего по-настоящему важные события происходили вне поля зрения… И неудивительно, когда обзор настолько ограничен.

Материальные последствия утраты большого пальца и последовавшей за этим лихорадки были очевидны. Язык книги сделался чересчур цветистым и напыщенным – пока еще не совсем автопародия, но уже близко к ней, и Пол чувствовал, что не способен остановить сползание к пародийности. Сюжетные несообразности множились, как крысы в углах погреба: на протяжении тридцати страниц барон превратился в виконта из «Мизери отвечает». Пол был вынужден вернуться назад и уничтожить все эти страницы.

Это не важно, Пол, повторял он сам себе раз за разом в последние дни перед тем, как «Ройал» выплюнул сначала букву «т», а за ней – букву «е», ведь сволочная книжка почти готова. Так оно и было. Работа над этой книгой оказалась пыткой, а ее окончание означало конец его жизни. Причем второе уже становилось более желанным, чем первое, и этот факт вполне характеризовал ухудшение состояния его организма, ума и духа. А книга продолжалась вопреки всему, словно она не зависела от автора. Сюжетные промахи раздражали, но не слишком. Никогда прежде Пол не испытывал столь серьезных проблем с правдоподобием – игра «Ты можешь?» из простенькой забавы превратилась в тяжкий труд. И все же, несмотря на все испытания, которым подвергала его Энни, книга продолжалась; он мог жаловаться на то, что наряду с полупинтой крови его покинуло что-то – задор, может быть, – но книга по-прежнему воспринималась как отлично сделанная, как лучшая из книг о Мизери. Если публикация в издательстве «Энни Уилкс» (тираж строго ограничен – один экземпляр) не останется единственной, книга, полагал Пол, будет чертовски хорошо продаваться. Ну да, он рассчитывал завершить ее, если только проклятая машинка выдержит.

Ты же крутой парень, сказал он себе однажды после комплекса изнурительных упражнений по поднятию и опусканию машинки. Руки дрожали, обрубок большого пальца немилосердно ныл, лоб покрылся тонкой пленкой пота. Ты – крутой ковбой, ты должен одолеть старого беззубого шерифа. Вот только одной буквы уже нет, и я замечаю, что еще некоторые – «т», например, «е» и еще «г» начинают странно себя вести… Шатаются то вправо, то влево, то выпрыгивают над строкой, то спотыкаются. Почему-то, мой друг, мне кажется, что на этот раз старый шериф возьмет верх. По-моему, этот дряхлый старикан тебя побьет… и сука, наверное, об этом знает. Может, поэтому она и отрубила мне палец. Говорят, сумасшедший – еще не значит тупой.

Его утомленные глаза внимательно разглядывали машинку.

Вперед. Можешь сломаться совсем. Все равно я закончу. Если она тебя заменит, я поблагодарю ее от души, а если нет – что ж, у меня еще остались пальцы.

И только кричать я не буду.

Я не буду кричать.

Я.

Не буду.

12

Я не буду кричать.

Он сидел у окна, он уже окончательно проснулся, он уже понимал, что полицейский автомобиль на подъездной дорожке столь же реален, сколь реальной была когда-то его левая ступня.

Кричи! Кричи же, черт тебя побери!

Ему хотелось кричать, но запрет был серьезен – слишком серьезен. Он не мог открыть рот. Он попытался открыть рот и увидел коричневые брызги бетадина, разлетающиеся с лезвия электроножа. Он попытался открыть рот и услышал скрежет топора о кость, увидел мягкую вспышку спички, высветившую слово Bernz-O-matiC.

Он попытался открыть рот и не смог.

Попытался поднять руки. Не смог.

Жуткий стон вырвался из его сжатых губ, руки его слегка стукнули по доске по обе стороны «Ройала», но это было все, чего он смог добиться, все, что он мог сделать, чтобы повлиять на свою судьбу. В прошлом он не испытал ничего столь же страшного – за исключением разве что мгновения, когда попробовал подтянуть левую ногу, а ступня не двинулась с места, – как это ощущение неподвижности. В реальном времени прошло секунд пять, ну, не больше десяти. Но в своем внутреннем времени Пол Шелдон прожил долгие годы.

Перед ним предстала реальная возможность спасения; ему оставалось разбить окно, сломать замок, которым эта сука замкнула ему рот, и заорать: Помогите, помогите, спасите меня от Энни! Спасите меня от богини!

Но другой голос внутри него кричал: Энни, я буду хорошим! Я не буду кричать! Я буду хорошим, буду хорошим во имя богини! Я обещаю не кричать, только не надо больше отрезать куски от моего тела! Знал ли он, знал ли прежде, насколько она изуродовала его, какую часть его истинного «я» – его светлого духа – она ампутировала? Он знал, что жил в состоянии непрекращающегося страха, но знал ли он, какую часть своей сильной когда-то личности он утратил?

Одно он знал почти наверняка – с ним не все в порядке, и дело не только в параличе языка, так же как и с книгой не все в порядке, и не только по причине отсутствующих букв, или лихорадки, или несообразностей сюжета, или даже утраты мужества. Истина слишком проста, страшная истина слишком проста. Он умирает дюйм за дюймом, но смерть не так страшна, как он думал прежде. Страшнее было то, что он угасал, становился умственно отсталым.

Не кричи! – заорал голос внутри него, и в ту же секунду полицейский открыл дверцу патрульного автомобиля и вышел, поправляя фуражку. Он был молод, не старше двадцати двух или двадцати трех, и на нем были темные очки, черные и блестящие, похожие на два нефтяных пятна. Он помедлил, чтобы поправить складки на форменных брюках цвета хаки, а в тридцати ярдах от него мужчина с голубыми глазами на бледном, заросшем бакенбардами и изрезанном старческими морщинами лице наблюдал за ним из-за оконного стекла, стонал сквозь сжатые губы и бессильно барабанил пальцами по доске, лежащей на ручках инвалидного кресла.

не кричать

(кричи же)

кричи и потом все может быть кончится

(не кончится это не кончится пока я не умру этому мальчику не справиться с богиней)

Боже мой, Пол, неужели ты уже умер? Кричи, трусливый сыкун! КРИЧИ, КУСОК ДЕРЬМА, КРИЧИ!!!

Он услышал, как губы его разомкнулись. Он набрал воздуха в легкие и закрыл глаза. Он еще не знал, что из его попытки выйдет, – да так и не узнал, пока не вышло кое-что.

– АФРИКА! – закричал Пол. Дрожащие ладони взметнулись над доской и сжали виски, как будто стараясь предотвратить взрыв черепа. – Африка! Африка! Помогите! Помогите! Африка!

13

Он разлепил глаза. Полицейский разглядывал дом. Пол не видел его глаз за солнечными очками, но наклон его головы выражал растерянность. Он шагнул вперед, остановился.

Пол взглянул на лежащую перед ним доску. Слева от пишущей машинки стояла тяжелая керамическая пепельница. Наверное, когда-то она была полна измятых окурков; сейчас она не содержала ничего более вредного для здоровья, чем канцелярские скрепки и флакончик с белым составом для удаления опечаток. Пол схватил пепельницу и швырнул ее в оконное стекло. Осколки полетели наружу. Из всех звуков, которые слышал в жизни Пол, этот полнее других ассоциировался со свободой. Стены темницы рухнули, подумал он сквозь головокружение и закричал:

– Сюда! На помощь! Берегись женщины! Она сумасшедшая!

Полицейский повернулся в его сторону. Его нижняя челюсть отвисла. Он достал из нагрудного кармана какой-то предмет, который мог быть только фотографией. Он посмотрел на фотографию и бросился бежать по подъездной дорожке к дому. Там он произнес единственные четыре слова, которые Пол услышал от него, последние четыре слова, которые от него кто-либо слышал. Ему еще предстояло издать несколько нечленораздельных звуков, но ни одного настоящего слова уже не будет.

– Ах черт! – выкрикнул полицейский. – Это вы!

Пол настолько сосредоточил внимание на полицейском, что заметил Энни лишь тогда, когда было уже слишком поздно. А когда он увидел ее, его охватил сверхъестественный ужас. Энни превратилась в богиню, в существо, соединяющее в себе женщину и газонокосилку, в злобного кентавра женского пола. Бейсбольная кепка свалилась с ее головы. Ее лицо словно застыло, искаженное яростным рычанием. В руке она держала деревянный крест. Этот крест она недавно водрузила на могиле коровы – он не мог припомнить, Босси № 1 или № 2, – переставшей наконец мычать.

Босси в самом деле умерла, и, когда весеннее тепло размягчило землю, Пол видел в окно – то замирая от ужаса, то не в силах сдержать хихиканье, как Энни копала могилу (это заняло большую часть дня), как притащила тело Босси (ставшее значительно легче) из-за сарая. Для этого она воспользовалась цепью, которая обычно служила для трейлера. Один ее конец она прикрепила к «чероки», другим захлестнула корову поперек туловища. Пол мысленно заключил с самим собой пари, что тело коровы разорвется пополам, но проиграл. Энни уложила Босси в яму, а затем принялась методично закапывать ее. Работу она заканчивала уже в полной темноте.

Пол наблюдал за ней, когда она ставила на могиле крест, а затем читала Библию при свете восходящей весенней луны.

Сейчас она держала крест в руках на манер копья, и почерневший в земле заостренный конец был направлен прямо в спину полицейского.

– Берегись! Сзади! – крикнул Пол. Он знал, что уже поздно, но все равно крикнул.

С коротким пронзительным птичьим возгласом Энни вонзила крест с могилы Босси в спину гостя.

– АГ! – выкрикнул полицейский и, согнувшись, медленно побрел по газону. Пистолет торчал у него из кармана. У парня было лицо человека, старающегося избавиться от камня в почках либо наглотавшегося газа. Он приближался к разбитому окну, из-за которого на него смотрело серое, больное лицо Пола, а сзади за ним волочился деревянный крест. Полицейский схватился обеими руками за плечи, как будто ему хотелось почесать между лопатками, но он никак не мог дотянуться.

Энни сошла с газонокосилки и замерла, прижав кончики пальцев к груди. Затем она ринулась вперед и вырвала крест из спины полицейского.

Он повернулся к ней, потянулся за пистолетом, и Энни воткнула крест ему в живот.

– АГ! – повторил полицейский и рухнул на колени, зажимая руками рану. Теперь Пол увидел в его коричневой форменной рубашке дыру в том месте, куда пришелся первый удар.

Энни снова извлекла крест; его заостренный конец обломился. Энни ударила полицейского расщепившимся концом креста между лопаток. Женщина, старающаяся убить вампира. Вероятно, первые два удара не причинили парню особого вреда, но на этот раз древко креста вошло в спину согнувшегося полицейского по меньшей мере на три дюйма, и он рухнул на траву.

– ГОТОВ! – закричала Энни, вынимая надгробный памятник Босси из лежащего ничком тела. – КАК ТЕБЕ ЭТО НРАВИТСЯ, СТАРЫЙ ГРЯЗНЫЙ ПОДЛЮГА?

– Энни, прекрати! – закричал Пол.

Она взглянула на него. Темные глаза блеснули, как золотые монеты, на ее лице, обрамленном прядями нечесаных волос, а рот расплылся в улыбке, в улыбке сумасшедшей, сбросившей, по крайней мере в эту минуту, все маски. Затем она снова посмотрела на патрульного из полиции штата.

– ГОТОВ! – вновь прокричала она и еще раз ударила его крестом в спину. И в ягодицу. В бедро. В шею. Она проткнула его деревянным крестом раз шесть, каждый раз с криком «ГОТОВ!». После этого вертикальная основа креста треснула вдоль.

– Готов, – повторила Энни почти обыденным тоном и удалилась в том же направлении, откуда пришла. Перед тем как скрыться с глаз Пола, она отбросила окровавленный крест с таким видом, словно ей больше не было до него дела.

14

Пол положил ладони на ободья колес, совершенно не зная, куда он хочет ехать и что собирается делать; может, в кухню за ножом? Не для того чтобы попытаться убить ее, о нет – она, едва увидев нож в его руке, пойдет за ружьем. Не для того чтобы убить ее, но чтобы защитить себя от ее мести – а она, конечно, захочет отрубить ему руки. Неизвестно, хотел ли он ехать за ножом, но идея показалась ему чрезвычайно привлекательной, потому что вроде бы настал благоприятный момент для ухода со сцены. Ему надоело лишаться какой-нибудь части собственного тела всякий раз, когда она сердится.

Но он увидел нечто такое, что заставило его застыть на месте.

Полицейский.

Он был все еще жив.

Он поднял голову. Солнечные очки свалились. Теперь Пол мог видеть его глаза. Теперь Пол мог видеть, насколько он молод, молод, изранен, напуган. По его лицу струилась кровь. Он сумел встать на четвереньки, упал, превозмогая боль, поднялся опять и пополз к машине.

На середине слегка покатого газона между домом и подъездной дорогой он потерял равновесие и упал навзничь. Какое-то время он лежал неподвижно, согнув ноги в коленях, беспомощный, как опрокинувшаяся черепаха. Потом он медленно перевернулся на бок и благодаря страшным усилиям снова поднялся на четвереньки. Темные пятна крови на его форменной рубашке и брюках росли, расползались, края их соединялись.

Он дополз до дорожки.

Неожиданно гул газонокосилки усилился.

– Берегись! – закричал Пол. – Берегись, она идет к тебе!

Патрульный повернул голову. На его ошеломленном лице появилось тревожное выражение, и он опять потянулся за пистолетом. Он даже вытащил его – массивную черную штуку с длинным дулом и отделанной темно-коричневым деревом рукоятью, – и тут появилась Энни со своей газонокосилкой, которую она гнала на максимальной скорости.

– СТРЕЛЯЙ В НЕЕ! – заорал Пол.

Пистолет у полицейского был совсем такой же, как у Грязного

(подлюги)

Гарри[39]39
  Грязный Гарри – герой популярных американских боевиков, бывший полицейский, воюющий с преступниками на свой страх и риск.


[Закрыть], но бедняга не выстрелил, а покачнулся и выронил его.

Он потянулся за пистолетом. Газонокосилка Энни сделала резкий поворот и наехала на его протянутую руку. Из отводной трубы косилки полетели брызги крови. Мальчишка в полицейской форме завопил. Лезвие косилки с громким звяканьем прошлось по пистолету. Энни сделала еще один поворот, и на мгновение ее глаза встретились с глазами Пола. Пол понял, что означал этот взгляд. Сначала легавый, потом он.

Парень опять лежал на боку. Увидев, что косилка надвигается на него, он перевернулся на спину и начал отчаянно лупить каблуками по газону, пытаясь закатиться под машину, где косилка его не достанет.

Он не успел сдвинуться ни на дюйм. Гул газонокосилки сделался еще громче, переходя в крик, и Энни наехала на голову патрульного полицейского.

Пол поймал отчаянный взгляд карих глаз, потом глаза исчезли за взметнувшимся в последнем усилии защититься изодранным рукавом, и Пол отвернулся.

Гудение мотора газонокосилки вдруг стало тише, и до Пола донеслись звуки каких-то мягких толчков.

Он повернулся на бок в своем кресле, закрыл глаза, и его вырвало.

15

Он открыл глаза лишь тогда, когда услышал скрежет ключа в замке кухонной двери. Дверь его спальни оставалась открытой; он видел, как она идет по коридору – в старых коричневых ковбойских сапогах, синих джинсах и мужской майке, сильно забрызганной кровью; на поясе висела связка ключей. Пол отшатнулся от нее. Ему хотелось сказать: Энни, если ты еще что-нибудь от меня отрежешь, я умру. И не от болевого шока. Я умру намеренно. Но он не сумел произнести ни одного слова, издал только серию задыхающихся, исполненных страха звуков, показавшихся ему самому отвратительными.

Впрочем, он все равно не успел бы ничего сказать.

– Тобой я займусь позже, – бросила она и захлопнула дверь. В замке повернулся ключ – в новом замке «Крейг», который, как подумал Пол, заставил бы самого Тома Твифорда признать свое поражение. Стук каблуков Энни в коридоре, слава тебе, Господи, опять стал удаляться.

Он повернул голову и рассеянно посмотрел в окно. Ему была видна лишь часть тела полицейского. Голова его все еще оставалась под газонокосилкой, повернутой под каким-то нелепым углом по отношению к автомобилю. Газонокосилка Энни представляла собой напоминающую трактор управляемую водителем машину, предназначенную для ухода за очень большими газонами. Но не предназначенную для балансирования поверх твердых предметов типа валунов, бревен или голов патрульных полицейских. Если бы автомобиль не остановился в таком положении или патрульный не подобрался бы к нему так близко, газонокосилка скорее всего перевернулась бы, подмяв под себя Энни. Возможно, Энни и не пострадала бы, но не исключено, что получила бы весьма серьезные травмы.

Ей везет, как самому дьяволу, мрачно подумал Пол, наблюдая, как она заводит косилку и одним сильным рывком снимает ее с головы полицейского. Косилка зацепила бок патрульной машины и слегка поцарапала краску.

Теперь, когда полицейский был мертв, Пол почувствовал, что в состоянии смотреть на него. Парень походил на куклу, над которой как следует потрудилась банда хулиганов. Пол ощутил отчаянное сострадание к этому безымянному молодому человеку, но к состраданию примешивалось другое чувство. Без особого удивления Пол понял, что это зависть. Да, патрульный никогда не вернется домой, не увидит жену и детей, если у него есть жена и дети. С другой стороны, он не попал в лапы к Энни Уилкс.

Энни взялась за окровавленную руку трупа и оттащила его по дорожке в сарай, ворота которого оставались открыты настежь. Затем Энни вернулась к патрульной машине. В ее походке Пол почувствовал абсолютное спокойствие, едва ли не безмятежность. Она села за руль полицейского автомобиля и отогнала его в сарай. Выйдя из сарая, Энни закрыла ворота, оставив лишь щель, достаточную для прохода человека.

Она прошла до середины подъездной дорожки, остановилась, уперла руки в бока и огляделась. И снова Пол отметил про себя ее удивительную безмятежность.

Нижняя часть газонокосилки была красной от крови, в первую очередь около отводной трубы – из нее кровь все еще капала. На дорожке и на газоне виднелись обрывки полицейской формы цвета хаки. Возле дорожки валялся пистолет парня; на его дуле осталась заметная царапина. За иглы кактуса, который Энни посадила в мае, зацепился квадратик плотной бумаги. Комментарием к этой сцене мог бы послужить поломанный крест с могилы Босси.

Энни скрылась из поля его зрения, снова направившись к двери в кухню. Она вошла в дом, и Пол услышал, как она напевает: «Она ПРИМЧИТСЯ сюда на шестерке белых коней… Она ПРИМЧИТСЯ сюда на шестерке белых коней… Она примчится сюда на шестерке белых КОНЕЙ, на шестерке белых КОНЕЙ… Она ПРИМЧИТСЯ сюда на шестерке белых коней!»

Когда он снова увидел ее, у нее в руках был большой зеленый пакет и еще три или четыре были прицеплены к задним карманам джинсов. На майке вокруг горла и под мышками выступили большие пятна пота. Когда она прошла мимо, Пол увидел пятно пота, похожее на ствол дерева, у нее на спине.

Многовато пакетов для десятка обрывков одежды, подумал Пол, понимая, что Энни найдет, чем наполнить эти пакеты.

Она собрала с газона обрывки полицейской формы, затем подняла деревянный крест, переломила его пополам – поразительно, но она встала при этом на колени – и опустила обломки в пластиковый пакет. Затем подняла пистолет, повернула барабан, извлекла пули, положила их в карман брюк, одним уверенным движением поставила барабан на место и засунула пистолет за пояс. После этого сняла с колючек кактуса бумажный квадратик, внимательно осмотрела его и сунула в другой карман. Потом прошла к сараю, забросила все пакеты за дверь и вернулась к дому.

Она подошла к крышке погреба, находившейся как раз под окном Пола. Ее внимание привлек еще какой-то предмет. Пепельница. Энни подобрала ее и спокойно протянула через разбитое окно:

– Возьми, Пол.

Он молча взял пепельницу.

– Скрепки подберу потом, – сказала Энни, как будто он уже был готов задать ей вопрос о скрепках. Он же подумал, не стоит ли опустить тяжелую глиняную пепельницу ей на голову, проломить череп и выпустить наружу болезнетворный вирус, поразивший ее мозг.

Следующая его мысль была о том, что будет с ним – что с ним может произойти, – если он не убьет, а только оглушит ее, и он трясущейся рукой поставил пепельницу на прежнее место.

Энни смотрела на него:

– Тебе известно, что его убила не я.

– Энни…

– Его убил ты. Если бы ты держал рот на замке, я спровадила бы его. Сейчас он был бы жив, и мне не пришлось бы убирать всю эту грязь.

– Да, – сказал Пол, – он бы уехал, а что бы было со мной, а, Энни?

Она вытянула из погреба резиновый шланг и намотала его на руку.

– Не знаю, о чем ты говоришь.

– Нет, Энни, знаешь. – Он был настолько потрясен, что тоже смог говорить безмятежным тоном. – У него была моя фотография. Сейчас она, по-моему, у тебя в кармане?

– Не задавай мне вопросов, и я не стану тебе врать.

Слева от окна Пола находился водопроводный кран, и Энни начала тянуть туда шланг.

– Раз сюда явился полицейский штата с моей фотографией, значит, кто-то обнаружил мою машину. Мы ведь с тобой знали, что кто-нибудь ее найдет. Это в романе машину могло смыть – думаю, я сумел бы сделать исчезновение машины правдоподобным, – но в жизни так не бывает. Только мы с тобой все время себя обманывали. Ты, Энни, – ради моей книги, я – чтобы сохранить жизнь, хоть она и стала убогой в последнее время.

– Не знаю, о чем ты толкуешь. – Она повернула вентиль. – Знаю только, что ты швырнул пепельницу в окно и убил бедного мальчика. Ты видел, что случилось с ним, поэтому, надеюсь, можешь представить себе, что может случиться с тобой. – Она улыбнулась. В ее улыбке сквозило безумие, но Пол заметил в ней кое-что еще, по-настоящему пугающее. Он увидел осознанное зло, дьявола, прячущегося в ее глазах.

– Сука, – проговорил он.

– Сумасшедшая сука, ты хочешь сказать? – Она все еще улыбалась.

– Ну да, ты сумасшедшая, – согласился он.

– Ладно, об этом нам с тобой придется поговорить. Когда у меня будет время. Нам нужно многое обсудить. Но сейчас, как ты сам видишь, я занята.

Энни развернула шланг. Почти полчаса она смывала кровь с косилки, с дорожки, с газона; капельки воды отливали радугой в солнечном свете.

Затем она прошла мимо окна к крану и выключила воду. Было еще светло, но тень Энни удлинилась. Было около шести часов вечера.

Энни открутила шланг от крана, открыла крышку погреба, опустила туда зеленую резиновую кишку, закрыла крышку, заперла ее на засов и отступила назад, осматривая мокрый асфальт подъездной дороги и траву, на которой словно неожиданно выступила обильная роса.

Энни вернулась к газонокосилке, забралась на водительское место, включила мотор и повела косилку к дому. Пол чуть заметно улыбнулся. Ей везет как дьяволу, и в критические моменты она делается умна как дьявол – почти как дьявол. Почти – вот ключевое слово. В Боулдере она допустила промах, и ей удалось вывернуться в основном благодаря везению. Теперь она допустила еще один промах. Пол видел это. Она смыла брызги крови с косилки, но не вымыла лезвие внизу, и не только лезвие, но и весь режущий механизм. Возможно, впоследствии она вспомнит об этом, но вряд ли. Некоторые обстоятельства имеют свойство мгновенно испаряться из памяти Энни. Полу пришло в голову, что разум Энни имеет немало общего с ее газонокосилкой. Видимая часть как будто в порядке. Но если посмотреть под другим углом, можно увидеть острое смертоносное лезвие.

Она снова вошла в дом через кухню и сразу поднялась наверх. Пол слышал, как она роется в своих вещах. Потом она медленно спустилась по лестнице, волоча за собой какой-то предмет, судя по звуку, мягкий и тяжелый. Поколебавшись, Пол подъехал к двери и приложил к ней ухо.

Тяжелые удаляющиеся шаги. И глухой звук волочащегося по полу мягкого предмета. Одна паническая мысль вспыхнула в мозгу Пола, и ужас обжег его.

Пристройка! Она пошла в пристройку за топором! Опять топор!

Впрочем, он тут же отогнал от себя эту мысль, порожденную только памятью о прошедшем кошмаре. Она ушла не в пристройку; она спустилась в погреб. И что-то тащила за собой.

Он услышал, как она поднимается, и отъехал к окну. Ее шаги приблизились, ключ скользнул в замок, а Пол подумал: Она пришла убить меня. И от этой мысли испытал единственное чувство – чувство облегчения.