Текст книги "Бесплодные земли"

Портье внизу, наверное, позвонил им в квартиру, как только Джейк вошел в подъезд: когда двери лифта раскрылись на пятом этаже, отец уже ждал его в холле. Элмер Чеймберз был в поношенных, вылинявших джинсах и ковбойских сапогах на высоких каблуках. Так его природные пять футов десять дюймов роста увеличивались до целых шести футов. Папа стригся «ежиком», и его черные волосы, как обычно, дыбом стояли на голове. Сколько Джейк себя помнил, отец всегда выглядел так, как будто он только что оправился от сильнейшего потрясения. Едва Джейк вышел из лифта, Чеймберз-старший схватил его за руку.

– Ты посмотри на себя! – Отец обвел Джейка внимательным взглядом, который охватывал все: и испачканное лицо, и грязные руки, и кровь, засохшую у него на виске и щеке, извозюканные брюки, разорванный блейзер и репейник, прилипший к галстуку точно диковинная авангардистская заколка. – Давай быстро домой! Где ты, черт возьми, шлялся? Твоя мать чуть с ума не сошла!

Не дав сыну и слова сказать в ответ, отец затащил Джейка в квартиру. В коридорчике между столовой и кухней стояла, словно бы дожидаясь Джейка, Грета Шоу. Она ободрила его осторожным сочувственным взглядом и исчезла, прежде чем «мистер» успел ее углядеть.

Мама сидела в своем кресле-качалке. Увидев Джейка, она поднялась – поднялась, не вскочила, равно как и не бросилась к сыну через весь холл, дабы покрыть его поцелуями и засыпать упреками. Заметив рассеянный мамин взгляд, Джейк решил, что с полудня она уже накачалась валиумом. Как минимум три таблетки. Может быть, все четыре. Его родичи – оба – свято верили в лучшую жизнь, достигаемую при посредстве высокоразвитой химии.

– У тебя кровь! Где ты был? – Вопрос был задан обычным голосом с хорошо поставленным произношением выпускницы колледжа Вассара. Можно было подумать, что она обращается просто к знакомому, с которым приключилось легкое ДТП.

– Я гулял, – сказал он.

Папа, теряя терпение, грубо его встряхнул. К такому Джейк не был готов. Он пошатнулся и тяжело наступил на поврежденную ногу. Ее снова пронзила боль, и Джейк вдруг взбесился. Отец ведь так взъелся не потому, что Джейк без всякого объяснения смылся из школы, оставив на парте дурацкое сочинение, – он психует из-за того, что сынок набрался наглости и нарушил ко всем чертям его драгоценный «режим».

До этого времени Джейк испытывал по отношению к отцу только три чувства: смущение, страх и своего рода робкую, стыдливую любовь. Теперь же он понял, что чувств было пять, но последние два, до поры подавляемые, проявились лишь сейчас. Гнев. Отвращение. И к этим новым, весьма неприятным чувствам примешивалась неизбывная тоска по родному дому – по его настоящему дому. Это чувство сейчас захватило его целиком, затуманив все другие. Он смотрел на пылающие щеки отца, на его вздыбившийся «ежик», но ему представлялся пустырь за дощатым забором. Ему так хотелось вернуться туда, чтобы смотреть на розу и слушать хор призрачных голосов. Здесь все не мое, думал он. Отныне. Меня ждут другие дела. Вот только бы знать какие.

– Отпусти меня, – выдавил он.

– Что ты сказал? – Глаза отца широко распахнулись от изумления. Сегодня, заметил Джейк, глаза его были буквально налиты кровью. Похоже, хорошо приложился к своему волшебному порошку. Сейчас, наверное, не самое лучшее время с ним препираться, но неожиданно Джейк осознал, что он все равно пойдет на конфликт. Он не позволит отцу обращаться с собой, как с мышью, попавшей в зубы кота-садиста. Только не сегодня. И, быть может, уже никогда. Джейк вдруг понял простую вещь. Причина его раздражения и гнева проста: он не может им рассказать о том, что с ним произошло – и продолжает происходить. Они сами закрыли все двери.

Но у меня есть ключ, вдруг подумалось Джейку. Он безотчетно потрогал его через ткань кармана и неожиданно вспомнил конец того странного стихотворения:

 
Если хочешь поиграть,
Приходи к ЛУЧУ опять.
Приходи к ЛУЧУ сегодня,
Будем прыгать и скакать.
 

– Я сказал: отпусти меня, – повторил он. – Я ногу подвернул. Ты мне делаешь больно.

– Я тебе сейчас сделаю по-настоящему больно, если ты не…

Джейк как будто почувствовал внезапный прилив некой силы.

Он схватил руку, что сжимала его предплечье, и резко ее стряхнул. У папы челюсть отвисла.

– Я на тебя не работаю, – сказал Джейк. – Я твой сын, если ты помнишь. А если ты вдруг забыл, посмотри фотографию на своем столе.

Верхняя губа Чеймберза-старшего поползла вверх, обнажая безупречные зубы из лучшей металлокерамики. На две трети усмешка его состояла из изумления, но на одну треть – из ярости.

– Не смейте так со мной разговаривать, мистер… где, черт возьми, уважение к отцу?

– Даже не знаю. Наверное, я его потерял по дороге домой.

– Ты целый день где-то шлялся, без разрешения ушел, мать твою, а теперь стоишь тут и грубишь отцу…

– Прекратите! Вы оба! Немедленно прекратите! – воскликнула мама. Несмотря на громадную дозу транквилизатора, в ее голосе явственно слышались истеричные нотки. Казалось, она вот-вот расплачется.

Отец протянул было руку, собираясь опять схватить Джейка, но потом, кажется, передумал. Наверное, причиной тому послужила удивительная сила, с которой сын только минуту назад сбросил его – отца! – руку. Или причина была еще проще: взгляд Джейка.

– Я хочу знать, где ты был.

– Я сказал уже. Я гулял. И больше я вам ничего не скажу.

– Хрен моржовый! Сюда звонил ваш директор. И учитель французского приходил. Они оба хотели с тобой поговорить. Задать тебе пару вопросов! Я, черт возьми, тоже хочу задать тебе пару вопросов, и хочу, чтобы ты мне ответил!

– Ты весь грязный, – заметила мама и спросила едва ли не робко: – Тебя не ограбили, Джонни? Тебя что, избили… ограбили?

– Никто его не ограбил, – проревел Элмер Чеймберз. – Ты что, не видишь, часы на нем.

– Но у него же кровь.

– Да все нормально, мам. Это я просто ударился.

– Но…

– Я иду спать. Я ужасно устал. Если вы все же хотите об этом поговорить, то давайте утром, о'кей? Завтра, быть может, у нас получится. Но сегодня мне просто нечего вам сказать.

Отец шагнул к нему, протянув руку.

– Нет, Элмер! – Мама едва ли не закричала.

Но Чеймберз-старший пропустил ее реплику мимо ушей и схватил Джейка сзади за блейзер.

– Нет, ты так от меня не уйде… – начал было он, но Джейк резко развернулся и вырвался. Разошедшийся шов на правом рукаве с треском разъехался окончательно.

Под пылающим взглядом сына отец отступил. Лицо его, только что искаженное гневом, вдруг словно потухло, и на нем появилось теперь выражение, очень похожее на страх. «Пылающий взгляд» – это не просто метафора; глаза Джейка как будто действительно загорелись огнем. Мама бессильно вскрикнула, зажала рукой рот и, отступив на два шага, безвольно упала обратно в кресло-качалку.

– Оставь… меня, – отчеканил Джейк.

– Что с тобой происходит? – Теперь голос отца стал едва ли не грустным. – Что такое с тобой происходит? Ничего никому не сказав, ты уходишь из школы в первый экзаменационный день, являешься домой к ночи, весь грязный… и ведешь себя, будто ты спятил.

Вот оно – и ведешь себя, будто ты спятил. Этого он и боялся – с того самого дня, как возникли голоса три недели назад. Ужасного обвинения. Но теперь, когда это произошло, Джейк вдруг обнаружил, что оно не так страшно – вообще нестрашно, – может быть, потому, что сам для себя он уже все решил. Да, что-то с ним произошло. И все еще происходит. Но он не спятил. Нет. Во всяком случае, пока.

– Утром мы поговорим, – повторил он опять и направился через столовую в коридор. На этот раз отец не пытался его остановить. Остановил его обеспокоенный мамин голос:

– Джонни… с тобой все в порядке?

Что на это ответить? Да? Нет? Или – и да, и нет? Или – ни то, ни другое? Но голоса прекратились, а это уже кое-что. Сказать по правде, это уже немало.

– Мне уже лучше, – выдавил он наконец. Спустился вниз к себе в комнату и решительно закрыл за собой дверь. Этот звук захлопнувшейся за спиной двери, отгородившей его от всего мира, принес Джейку несказанное облегчение.

Он еще постоял у двери, прислушиваясь. Голос матери был едва различим. Голос отца раздавался чуть громче.

Мама что-то сказала насчет крови и доктора.

Отец сказал, что малыш в порядке. Единственное, что с ним не в порядке, так это словесный понос, но с этим он справится сам.

Мама что-то сказала о том, чтобы он успокоился.

Отец ответил, что он спокоен.

Мама сказала…

Отец ответил.

Она сказала… блам-блам-блам. Джейк по-прежнему их любил – несмотря ни на что, он был в этом уверен, – но теперь с ним случилось что-то, и это «что-то» влекло за собой неминуемую цепь событий, которым еще предстояло произойти.

Почему? Потому что с розой творилось что-то неладное. И еще, может быть, потому, что ему так хотелось играть, скакать и прыгать… и снова увидеть его глаза, голубые, как небо над дорожной станцией.

Джейк медленно подошел к столу, снимая на ходу блейзер. Пиджак являл собой плачевное зрелище: один рукав был оторван едва ли не полностью, подкладка свисала, как вялый парус в мертвый штиль. Повесив блейзер на спинку стула, Джейк уселся и выложил на стол две новые книги. Последние полторы недели он очень плохо спал, но сегодня, как ему казалось, он будет спать хорошо. Давно он так не уставал. Может быть, завтра утром, когда он проснется, он будет знать, что делать.

Раздался легкий стук в дверь. Джейк настороженно повернулся в ту сторону.

– Это миссис Шоу, Джон. Могу я войти на минутку?

Он улыбнулся. Миссис Шоу – ну конечно же. Родичи выслали ее посредником. Или, может быть, «переводчиком» будет более точно.

«Сходите к нему, – наверное, сказала мама. – Вам он расскажет, что с ним такое. Я – его мать, вот этот мужчина с налитыми кровью глазами и мокрым носом его отец, а вы – всего-навсего домоправительница, но вам он расскажет то, чего не расскажет нам. Потому что вы с ним общаетесь чаще, чем мы, и, может быть, вы говорите на его языке».

У нее будет поднос, подумал еще Джейк и, по-прежнему улыбаясь, пошел открывать дверь.

Миссис Шоу действительно держала поднос. На подносе были два сандвича, большой кусок яблочного пирога и стакан шоколадного молока. Она смотрела на Джейка с тревогой, словно бы опасаясь, что он набросится на нее и укусит. Джейк заглянул ей через плечо, но родителей поблизости не наблюдалось. Он представил себе, как они оба сидят в гостиной, беспокойно прислушиваясь.

– Я подумала, ты захочешь чего-нибудь перекусить, – сказала миссис Шоу.

– Да, спасибо. – Сказать по правде, ему ужасно хотелось есть; он с утра ничего не ел, только позавтракал. Он посторонился, освобождая проход. Миссис Шоу вошла в комнату (еще раз с опаской взглянув на него) и поставила поднос на стол.

– Ой, вы посмотрите! – Она взяла в руки «Чарли Чу-чу». – У меня точно такая же книжка была, когда я была маленькой. Ты сегодня ее купил, Джонни?

– Да. Родители вас попросили узнать, где я был?

Она только молча кивнула. Не хитрила, не притворялась. Это ее работа. Как приготовить поесть или вынести мусор. Можешь мне рассказать, если хочешь, – говорило ее лицо. – А можешь и промолчать. Ты мне нравишься, Джонни, я очень хорошо к тебе отношусь, но все это – только твои проблемы. Я всего лишь работаю здесь, а сегодня я и так задержалась на час сверх положенного.

Это красноречивое выражение ее лица его не обидело. Наоборот, успокоило. Для него миссис Шоу была еще одним знакомым человеком, почти что другом, но все-таки не совсем… Но теперь Джейк подумал, что она чуточку ближе к определению «друг», чем кто-либо из его школьных приятелей, и много ближе, чем мама и папа. По крайней мере миссис Шоу была человеком честным. Она не пыталась как-то извернуться. Все это определялось счетом в конце каждого месяца, но, когда она делала сандвичи, она всегда срезала с хлеба корку.

Джейк схватил сандвич и откусил здоровенный кусок. С сыром и копченой колбасой. Его любимый. Еще одно очко в пользу миссис Шоу: она знает все, что он любит. Вот мама, скажем, до сих пор пребывает в уверенности, что он любит кукурузу в початках и ненавидит брюссельскую капусту.

– Скажите им, что у меня все нормально. А папе еще передайте, что я извиняюсь за то, что ему нагрубил. Мне действительно очень жаль.

Если честно, он ни капельки не жалел об этом, но отцу нужно было одно – его извинение. И только. Когда миссис Шоу передаст ему слова Джейка, папа расслабится и снова станет твердить себе старую ложь: он исполнил отцовский свой долг, и теперь все хорошо. Все хорошо, прекрасная маркиза.

– Я немножечко, кажется, переучился, готовясь к экзаменам, – пробубнил он с набитым ртом, – и утром сегодня все это наконец проявилось. Я словно оцепенел. Мне нужно было немедленно выйти на воздух, иначе я бы, наверное, задохнулся. – Он прикоснулся к засохшей кровяной корке на лбу. – Что до этого, то скажите, пожалуйста, маме, ничего страшного, правда-правда. Меня не ограбили, не избили. Просто случайно ударился. Совершенно по-глупому. Там какой-то рабочий толкал тележку, и я в нее въехал башкой. Получил всего-навсего пустяковую царапину. В глазах не двоится. Даже голова теперь не болит.

Миссис Шоу кивнула.

– Теперь я, кажется, понимаю… все эти пижонские школы с их высокими требованиями к ученикам и всем прочим. Ты немножечко испугался, Джонни. Ничего в этом стыдного нет. Но в последние пару недель ты действительно ходишь словно сам не свой.

– Теперь все будет в порядке. Мне только, наверное, придется переписать сочинение по английскому, но это…

– Ой! – воскликнула миссис Шоу, и на лице ее вдруг отразился испуг. Она положила на место «Чарли Чу-чу» и повернулась к Джейку. – Я едва не забыла! Твой учитель французского приходил и оставил тебе записку. Сейчас принесу.

Она вышла из комнаты. Джейк надеялся, что не очень встревожил мистера Биссетта – тот был действительно классным мужиком, – но, наверное, все же встревожил, раз уж он заявился лично. Чтобы учитель доблестной школы Пайпера лично пришел домой к ученику… такое, должно быть, случается нечасто. Что там, интересно, в записке от мистера Биссетта? Джейк попробовал угадать. Скорее всего приглашение на беседу с мистером Хотчкиссом, школьным психиатром. Еще сегодня утром он бы, наверное, испугался. Но не сейчас.

Сейчас только роза имела значение.

Прикончив первый сандвич, Джейк набросился на второй.

Миссис Шоу оставила дверь открытой, и он слышал, как она говорила с родителями. Судя по голосам, они оба слегка успокоились. Джейк глотнул молока и взялся за яблочный пирог. Через пару минут вернулась миссис Шоу. С такой знакомой синей папкой в руках.

Джейк понял вдруг, что, как выясняется, он избавился не от всех своих страхов. Теперь и ученики, и учителя – все узнали, но сейчас поздно что-либо менять. Уже ничего не исправишь. Однако это не значит, будто ему очень приятна мысль, что все теперь знают: Джейк Чеймберз рехнулся. Что все о нем шепчутся.

Сверху к папке канцелярской скрепкой был прикреплен небольшой белый конверт. Джейк вытащил его и, открывая, взглянул на миссис Шоу.

– Как там родители?

Она улыбнулась.

– Твой папа велел мне спросить, почему ты просто ему не сказал, что у тебя обычный экзаменационный мандраж. Он признался, что с ним тоже такое бывало, когда он учился в школе.

У Джейка челюсть отвисла. Отец никогда не принадлежал к тому сорту людей, которые предаются воспоминаниям, начинающимся со слов: «Знаешь, когда я был маленьким…» Джейк попытался представить себе отца мальчишкой с тяжким клиническим случаем экзаменационного мандража, но ничего у него не вышло – он сумел только вызвать весьма неприглядный образ сварливого карлика в свитерочке с эмблемой Пайпера, в сделанных на заказ ковбойских сапогах, с черными волосами «ежиком», торчащими во все стороны.

Записку, как выяснилось, написал сам мистер Биссетт:

Дорогой Джон.

Бонни Эйвери мне сказала, что ты ушел прямо с экзамена. Она очень за тебя переживает, и я тоже переживаю, хотя мы оба не раз наблюдали подобное, и особенно во время экзаменов. Хочу тебя попросить. Завтра, когда придешь в школу, сразу зайди ко мне, хорошо? Не бывает неразрешимых проблем. Вместе мы все решим. Если тебя угнетают экзамены – а я хочу повторить, что такое случается повсеместно, – можно будет устроить так, чтобы их перенесли. Самое главное – это твое здоровье. Позвони мне сегодня вечером, если захочешь. Мой телефон: 555-7661. До полуночи я буду ждать твоего звонка.

Знай, что ты всем нам очень симпатичен и что мы на твоей стороне.

A votre sante,

X. Биссетт

* * *

Джейку хотелось расплакаться. Значит, кому-то он небезразличен, и это здорово. Мистер Биссетт прямо об этом пишет. Но было в записке еще кое-что, невысказанное, хотя от этого не менее замечательное: теплота, и сочувствие, и еще искренняя попытка понять и утешить.

Внизу была нарисована небольшая стрелка. Джейк перевернул листок и прочитал:

Да, кстати, Бонни Эйвери просила меня передать тебе это – прими поздравления!

Поздравления? Что, черт возьми, все это значит?

Он раскрыл синюю папку. К первой странице его сочинения был прикреплен скрепкой листок бумаги. Бланк с надписью: КАБИНЕТ БОНИТЫ ЭЙВЕРИ. С нарастающим изумлением Джейк прочел аккуратные строчки слегка заостренных букв, написанных авторучкой:

Джон!

Харви, я в этом не сомневаюсь, выразит наше всеобщее беспокойство – а он это умеет, – поэтому позволь мне сразу же перейти к твоему экзаменационному сочинению. Я прочла его и выставила оценку во время первого же «окна». Сочинение поразительно оригинальное, самобытное и превосходит все ученические работы, которые мне доводилось читать за последние несколько лет. Это твое нагнетание повтора («вот правда», «и это правда») – очень живой прием, но прием – они есть прием. Истинная ценность сочинения, как мне показалось, в его символическом плане, определяемом поначалу двумя зрительными картинками – двери и поезда – на титульном листе и находящем блестящее развитие дальше, уже непосредственно в тексте. Символический план достигает своего логического завершения в зрительном образе «Темной Башни», который я понимаю как твое утверждение того, что общепринятые устремления не только фальшивы, но и опасны.

Я не претендую на понимание всех символов (например, «Госпожа Теней» или «стрелок»), но по прочтении становится ясно, что сам себя ты видишь «Узником» (школы, общества и т. д.), а всю систему образования – «Говорящим Демоном». Быть может, «Роланд» и «стрелок» – одна и та же фигура, наделенная неограниченной властью? М.б., это твой отец? Меня до того заинтриговала такая возможность, что я даже специально поинтересовалась в досье, как зовут твоего отца. Оказалось, что Элмер, но я также заметила, что средний инициал между его именем и фамилией – Р.

Я нахожу данный образ предельно дерзким и вызывающим. Или, может быть, это имя – некий двойной символ, образ, навеянный одновременно фигурой отца и поэмой Роберта Браунинга «Чайлд Роланд к Темной Башне пришел»? Большинству наших учеников я даже не стала бы задавать этот вопрос, но я знаю твою страсть к чтению!

Во всяком случае, твое сочинение произвело на меня неизгладимое впечатление. Ученики средних классов часто, случается, обращаются к форме так называемого потока сознания, но им очень редко удается этот поток контролировать. Ты же проделал выдающуюся работу по соединению приема потока сознания с языком символов.

Браво!

Свяжись со мной, когда решишь «вернуться», – хочется обсудить с тобой возможность опубликования твоего сочинения в первом выпуске ученического литературного журнала на будущий год.

Б. Эйвери

P.S. Если сегодня ты ушел с экзамена из-за того, что тебе вдруг показалось, будто я не способна понять сочинение такой неожиданно богатой образности, надеюсь, мне удалось рассеять твои сомнения.

Джейк открепил листок, открыв титульный лист поразительно оригинального и богатого образами сочинения. Там, обведенная красным кружком, стояла оценка мисс Эйвери: А+[18]18
  А+ – высшая отметка в американских школах.


[Закрыть]. Ниже она написала еще: ЗАМЕЧАТЕЛЬНО!

Джейк рассмеялся.

Весь сегодняшний день – этот долгий, ужасный, запутанный, опьяняющий, страшный, загадочный день – свелся к приступу безудержного, раскатистого смеха. Джейк повалился на стул, запрокинув голову и прижав обе руки к животу. Из глаз брызнули слезы. Он смеялся до хрипоты и уже почти было прекращал хохотать, когда его взгляд случайно падал на какую-нибудь строку из доброжелательного критического разбора мисс Эйвери, и он заливался по новой. Он не заметил даже, как отец подошел к его двери, постоял там, озадаченно и настороженно глядя на сына, и ушел, покачав головой.

Наконец Джейк начал осознавать, что миссис Шоу так и сидит у него на кровати, глядя на него с этакой дружелюбной беспристрастностью, за которой едва проглядывало неподдельное любопытство. Он попытался заговорить, но слова утонули в новом взрыве смеха.

Надо бы прекратить, – сказал он себе. – Иначе я просто умру. У меня будет удар, или сердечный приступ, или что там еще бывает…

А потом ему вдруг подумалось: Интересно, а что она вывела из «чу-чу, чу-чу»? – И он опять разразился смехом.

Наконец спазмы смеха начали потихоньку сходить на нет, сменяясь нервным хихиканьем. Джейк вытер слезящиеся глаза и сказал:

– Извините, миссис Шоу, – это просто… ну… я получил за свое экзаменационное сочинение «А с плюсом». Оно очень богато… об… образно…

Он не сумел закончить. Его опять согнуло пополам от смеха. Снова пришлось схватиться руками за живот – он болел нестерпимо.

Миссис Шоу встала на ноги, улыбаясь.

– Замечательно, Джон. Я очень рада, что все так хорошо повернулось, и я уверена, что твои папа с мамой тоже будут довольны. Уже очень поздно… придется, наверное, сказать портье, чтобы он вызвал мне такси. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, миссис Шоу, – не без усилия выдавил Джейк, стараясь сдержать приступ смеха. – Спасибо вам.

Как только миссис Шоу вышла за дверь, он снова расхохотался.