Текст книги "Встречи на краю. Диалоги с людьми, переживающими утрату, умирающими, исцеляющимися и исцелившимися"

Давая место смерти
Дорис, дочь умирающей матери

Дорис, женщина тридцати восьми лет, нотариус из Питтсбурга, позвонила мне однажды утром с просьбой «взять на терапию» её мать.

– Я звоню вам, поскольку хочу, чтобы вы поговорили с моей матерью. Она тяжело болеет раком, находится почти при смерти, и я хочу, чтобы она продолжала лечение. Она говорит, что с неё хватит, ей плохо от процедур, и она отказывается ложиться в больницу или продолжать терапию, которая, по словам врачей, могла бы ей помочь.

Дорис, мать двоих детей, была разгневана и опечалена своим несчастьем: дело в том, что её мать, которой было тогда шестьдесят пять лет, «три года назад заболела раком и теперь почти перестала заботиться о себе». Барбара, мать Дорис, прошла полный курс лечения от рака в рамках протокола, применимого в её случае. Ей сделали операцию, за которой последовала химиотерапия и серьёзная доза облучения, а теперь врачи снова говорили, что ей «могла бы помочь» химиотерапия. Но лечение только усугубляло её состояние, и Барбара хотела просто быть у себя дома, в своей постели, «чтобы встретить смерть в относительном спокойствии, не чувствуя этой отвратительной тошноты».

В ходе беседы с Дорис я сказал, что не в наших обычаях или правилах говорить с человеком, который не хочет нас слышать. И если мать Дорис чего‑то хочет, нам кажется, что уместнее будет общаться с нею, проявляя уважение к её собственным желаниям в эти последние дни или месяцы её жизни.

Дорис: Но если вы не поговорите с ней, она не будет делать ничего, чтобы выжить. Она ужасно упряма. Она никогда не сделает того, о чём я её прошу. Если она не хочет делать этого ради себя, то пусть сделает хотя бы ради меня.

Стивен: Знаете, Дорис, чем больше вы настаиваете на том, чтобы она что‑то сделала, тем сильнее ваше сердце закрывается от неё. Пока вы хотите чего‑то от своей матери, она будет лишь очередным объектом вашего ума, от которого вы стремитесь добиться удовлетворения, а не живым человеческим существом, находящимся в очень тяжёлой жизненной ситуации. Для неё настало время, когда жизнь подходит к концу. А для вас – время попрощаться с нею. Почему вы не доверяете её интуитивным ощущениям, которые подсказывают, что лучше сделать?.

Д.: Я не хочу, чтобы она умерла.

С.: Но она умирает. Разве можно как‑то остановить этот процесс? Как ваши расхождения с ней сейчас могут изменить ситуацию к лучшему для вас обеих?

Д.: Но я думаю, что даже в такие моменты можно продолжать эмоционально развиваться, по этой причине я побуждаю её не сдаваться. Поскольку я нуждаюсь в ней, люблю её и не хочу потерять её.

С.: Но чем сильнее вы стремитесь к тому, чтобы она делала то, что вы считаете правильным, тем сильнее вы отталкиваете её. В каком‑то смысле вы потеряли мать ещё до того, как она умерла. Представьте, как вы чувствовали бы себя на месте человека, который вот-вот готов нырнуть в воду с трамплина, но как только его пальцы отталкиваются от края доски, отовсюду начинают раздаваться крики: «Не ныряй! Не ныряй!» Но что он может сделать? Невозможно вернуться на трамплин, и гравитация тянет его в водоём. Такой прыжок получится очень неуклюжим и искусственным. Когда человек умирает, а окружающие его люди не хотят, чтобы он умирал, он умирает в изоляции, в одиночестве и без любви, которая может по‑настоящему поддержать человека и позволить ему ощутить целостность в момент завершения жизни, которая продлилась шестьдесят пять лет. Вы говорите, что не хотите, чтобы мать умерла, но она умирает. Вы не можете остановить этот процесс. В сущности, всё, что вы можете сделать, – это превратиться в пространство открытости сердца, в которое эта личность сможет отпустить всё, что мешает ей и дальше благополучно развиваться».

Д.: Хорошо, я не против того, что она умирает. Я лишь не хочу, чтобы она умерла прямо сейчас.

С.: Я понимаю, возможно, вам хотелось бы провести с ней как можно больше времени. Но на самом деле вы утрачиваете с ней контакт, когда отрицаете то, что её сердце считает правильным. Вы говорите, что вы не против того, что она умирает, но, по моим ощущениям, вы не до конца принимаете этот факт, и эта противоречивость может передаваться вашей матери и вносить в эту ситуацию ещё больше сумятицы. Умирать и так достаточно трудно, и смерть становится ещё труднее, когда приходится оберегать близких людей, которых приводят в смятение собственные чувства и страх остаться покинутыми.

Ваши чувства естественны, но, возможно, внутри вас найдётся точка опоры, которая позволит вам прийти к некому решению. Совершенно нормально, что сейчас ваш ум лишён рассудительности. Эмоции не разумны, и, конечно, они не должны быть разумными. Это совершенно другой уровень ума. И не нужно пытаться сделать их разумными. На самом деле люди, которые пытаются придать своим эмоциям разумный характер, сходят с ума. У эмоций другая природа, и зачастую они противоречат друг другу. Я предлагаю вам исследовать это напряжение, чтобы оно не передалось вашей матери, ведь сейчас она нуждается в покое, а не в конфликтах. Сейчас ей нужно доверяться каждому неизведанному мигу, и чтобы её не пытались из последних сил вернуть обратно, вопреки силе гравитации.

Д.: Я хочу, чтобы она легла в больницу, но она говорит, что хочет остаться дома. Я говорю ей, что нужно ценить каждую неделю, но она отвечает, что с неё хватит и незачем беспокоиться. Я нуждаюсь в её любви. Ведь я жила с этой любовью всю свою жизнь.

С.: Вы замечаете, что её смерть заставляет вас соприкоснуться с непостоянством мира и даже с вашей собственной смертностью?

Д.: Да, но всё же я нуждаюсь в ней.

С.: Не думаете ли вы, что в каком‑то смысле пытаетесь сохранить ей жизнь, чтобы и вы могли ощущать себя живой? Вы переживаете очень сложный период жизни, и я знаю, что смерть родителя нельзя пережить легко. Терять родителя – значит ощущать, будто вас отпускают в свободное плавание. Как лодку, снявшуюся с якоря. В этом состоянии присутствует чувство незащищённости и нестабильности, которое пробуждает в нас переживания собственной никчёмности и ужаса. Это пугает, но кроме того, как вы сказали о своей матери, это – этап вашего собственного эмоционального развития. Вероятно, вы испытываете глубокое чувство одиночества и покинутости, но она испытывает то же самое. Позвольте ей умереть так, как она хочет.

Д.: Возможно, это правда, но всё же я не хочу, чтобы она так быстро покинула этот корабль.

С.: Что вы подразумеваете под кораблём? Её тело?

Д.: Да. Я всё же не хочу, чтобы она умерла раньше, чем суждено.

С.: Не хотите ли вы, чтобы она посвятила свою смерть вам? Ведь, по сути, всё, что ей нужно, – делать так, как она считает нужным. Неважно, сколько она проживёт, вам всегда будет казаться, что этого мало, если вы и дальше будете бояться смерти матери, а не поддерживать её, когда она умирает.

Д.: Я понимаю, но мне так больно терять её.

С.: Получается, что вы понимаете и не понимаете. И это тоже естественно. Но ведь вам не нравилось, когда мать указывала вам, как нужно жить, когда вы были маленькой, неужели вы думаете, что ей понравится, что вы указываете ей, как нужно умирать, во взрослом возрасте?

Её ожидает смерть. Она может наступить через месяц, через неделю или через день. И если вы сражаетесь с ней из‑за того, каким образом ей лучше умереть, как вы думаете, какое послевкусие оставит такой опыт? Какие чувства возникнут в вашем сердце, когда вы вернёте её к жизни, хотя она считала, что поступает правильно? Будете ли вы чувствовать себя полноценно, если вы не уважаете её желания, если боретесь со смертью, а не цените жизнь матери такой, какой она хочет видеть её в самом конце своего пути?

Д.: Я просто не знаю, что делать. Я совсем запуталась.

С.: Конечно, вы запутались. Вы находитесь в одной из самых запутанных ситуаций, которые человеку доводится переживать, – когда мы теряем ребёнка, родителя, когда разбивается это зеркало, которое так часто отражало нашу красоту и давало нам чувство безопасности. Но вы не можете защитить её от смерти, как и от жизни. Точно так же вы не можете защитить своих детей. Вы лишь создаёте ещё больше разделённости. Ваш ум создаёт бездну, которую рано или поздно должно пересечь ваше сердце. В смерти вашей матери скрывается, возможно, величайшая за всю вашу совместную жизнь возможность ощутить близость друг с другом. Если вы будете находиться рядом с другим человеком, когда он умирает, и проявлять по отношению к нему любовь и сострадание, ваши сердца, возможно, смогут соприкоснуться особенно глубоко. Но если вы противитесь решению матери, тем самым вы отталкиваете её, и она умрёт в одиночестве. Тогда и вы умрёте, ощущая себя ещё большей сиротой, чем вам хотелось бы.

Д.: Я ничего не должна делать, чтобы сохранить ей жизнь?

С.: Давайте ей то, о чём она просит, но не принуждайте её к жизни. Просто любите её и проводите эти последние дни в атмосфере дружелюбия и доверия, а не страха и сомнений. У вас также есть возможность на глубоком уровне исцелиться от своего прошлого – от всех обид, моментов неуверенности, неразрешённых проблем можно избавиться, когда мы подлинно принимаем друг друга. Когда мы доверяемся происходящему.

Д.: Но, возможно, если бы вы могли поговорить с ней о том, как ценно то, что есть между нами сейчас, она бы захотела ещё немного пожить.

С.: Она хочет поговорить со мной?

Д.: Нет. На самом деле, когда я сообщила ей, что собираюсь вам позвонить, она сказала: «Хорошо вам поговорить. Да, кстати говоря, передай ему, что я видела его фото на обороте книги, у него красивые глаза.

С.: А вы передайте ей, что у неё прекрасное сердце и очень любящая дочь. Но вы ведь понимаете, что чем больше вы настаиваете на том, чтобы она не «покидала корабль», тем больше вы вынуждаете её держаться за него. Чем крепче она держится за этот корабль, тем болезненнее окажется для неё смерть. По сути, вы, как ни странно, хотите, чтобы она утонула вместе с кораблём, а не отпустила его и пустилась в свободное плавание по океану бытия. Если можно так выразиться, когда её корабль отдаёт швартовы и начинает уплывать, вы зовёте её вернуться, но она сигналит вам, что сейчас самое время «ловить свою удачу», продолжать свой безмятежный выход в открытое море.

Ваши чувства совершенно естественны – так поначалу проявляет себя привязанность, связанная с утратой. Я видел немало людей, которые умирали в окружении близких, которые убеждали их «не сдаваться». Зачастую бывает так, что я оказываюсь единственным из присутствующих, кто действительно готов принять смерть другого человека. По этой причине любовь между мной и этим человеком оказывается невероятно глубокой, ведь только я говорю ему, что нормально быть самим собой, в данный момент чувствовать то, что чувствуешь, а именно в этом нуждается человек, стоящий перед лицом великой тайны смерти. Ваша мать готова делиться с вами огромной любовью, вам лишь стоит позволить ей поступать по‑своему.

Д.: Я знаю, что держусь за неё. Впрочем, если честно, я никогда не воспринимала это так, будто я удерживаю её, но мне кажется, вы правы. Дело просто в том, что я слишком боюсь отпустить её.

С.: Я понимаю. Безумно сложно пережить потерю любого близкого человека. Не говоря уже о потере родителя или ребёнка. Но в каком‑то смысле такой договор мы заключаем с каждым, кого любим. Точно такой же договор существует между мной и моими тремя детьми. Я знаю, что в какой‑то момент либо я стану свидетелем их смерти, либо они станут свидетелями моей.

Некоторое время мы обсуждали тот факт, что родиться – значит подписать такой договор. Каждый из нас станет свидетелем того, как другой человек покинет своё тело. Мы говорили и о том, что благодаря этому у многих из нас появляется возможность вместе пережить серьёзнейший скачок в развитии. Это адская боль. Невероятная боль. Однако именно такая боль полностью обнажает сердце для жизни; позволяя жизни течь без чувства страха, в пространстве невероятной доброты, более глубокого переживания бытия, которое не противится непостоянству, но открывается ему навстречу – как возможности переживать каждый миг в его бесценной сущности.

Когда вы ощущаете, что теряете свою мать, вы также соприкасаетесь со своим внутренним хранилищем утрат. С местом, где пребывают все утраты, с которыми вы столкнулись за свою жизнь. Там скрыто ваше смятение, смятение пятилетней девочки, которая стояла во дворе своего дома, глядя на небо, и задавалась вопросом: «К чему это всё?» Всякое непонимание, всякая ушедшая любовь, все умершие домашние животные, все погибшие или переехавшие друзья, все возлюбленные, которые вас оставили, – в сердце хранится каждое переживание утраты. Это горе, которое вы чувствуете, связано не только с вашей матерью, сейчас вы чувствуете горе, порождённое самой жизнью. И в той мере, в какой вы пытаетесь защититься от этого горя, вы противитесь жизни – подобному тому, как, возможно, вы противитесь смерти своей матери.

Мы говорили о том, что горе скрывает в себе огромные возможности для глубокого исцеления. О том, что в процессе проживания горя внимание попадает в древнее хранилище страха и привязанности. В область, которая обычно остаётся глубоко бессознательной, но где возникают многие из наших самых противоречивых чувств – чувство недоверия и отдельности. Теперь представьте, что у вас есть доступ к этим глубинным чувствам, которые всегда мотивировали наши действия и при этом очень редко обнаруживали себя, представьте, что смиренное сострадание к себе может наполнить исцелением эту область, полную противоречий и боли. Когда мы прикасаемся к этим чувствам, пусть всего на краткий миг, с пониманием и прощением, с добротой, это способно исцелить нас и дать нам гораздо больше пространства для жизни, для любви.

– А также не забывайте, что вы не единственная, кто переживает утрату. Её чувствует и ваша мать. Вы теряете конкретного человека, а она теряет целый мир.

Д.: Вы хотите сказать, что мне нужно просто позволить своей матери умереть?

С.: Я хочу сказать, что вам нужно просто позволить ей жить. Позвольте ей иметь такое будущее, какое ей хочется. Ведь проживи она даже ещё один год, но в атмосфере напряжённости и насилия, что бы это на самом деле вам дало? Если ваше сердце закрыто от неё, в каком‑то смысле для вас она уже мертва. И вы отворачиваетесь от неё, хотя она ещё не покинула этот мир.

Д.: Как я могу позволить ей умереть, когда я её так сильно люблю?

С.: Как вы можете позволить ей умереть, если любите её? Обратите внимание, что вас отделяет от неё вовсе не смерть, поскольку на самом деле в момент смерти она настолько же жива, как в момент рождения. Вас разделяет не что иное, как страх – привязанность. Пусть ту огромную любовь, которую вы ощущаете, почувствует она, пусть эта любовь течёт к ней, чтобы она могла двигаться дальше в правильном направлении.

В ходе дальнейшей беседы казалось, будто Дорис изо всех сил старается проникнуться словами, которые я говорил.

Мне безумно больно, когда я думаю о том, что она умирает, но мне также больно думать, что, возможно, вы говорите правду, и в каком‑то смысле я могу отвергать её, ведь я сама боюсь отвержения, я удваиваю её проблемы, пытаясь помешать ей пуститься в свободное плавание, когда она больше всего нуждается в моём любящем руководстве. Я попытаюсь этого не делать.

Несколько недель спустя Дорис позвонила и сообщила, что её мать умерла и что

…когда я отпустила её, просто приняла её, произошло нечто удивительное. Мы просто любили друг друга. Я так рада, что она умерла дома. Что она не отправилась в больницу, как она и хотела. У неё великолепное чувство юмора. Как‑то раз незадолго до того, как она умерла, она поблагодарила меня за то, что я «больше не давлю» на неё. Она сказала: «Смерть – странная вещь. Мне не приходится чувствовать тошноту из‑за химиотерапии, а также запихивать голову в мусорную корзину. Мне постоянно было настолько плохо, что этого хватит на целую жизнь». В эти последние две недели мы очень много смеялись. Я не могла и представить себе, что можно пережить столько счастливых моментов, когда кто‑то умирает. А также столько любви. И знаете, за день до своей смерти моя мать всё так же посмеивалась. А когда я спросила её, почему она смеётся, она ответила: «Нет ничего настолько прекрасного, что не могло бы осуществиться». А когда я спросила её, что она имеет в виду, мать просто ответила мне, что чувствует себя счастливой и что «всё в порядке». Затем она предложила «вернуться к насущным проблемам, жить дальше». Я так рада, что была рядом с нею, когда она умирала. Она умерла после полудня, и прямо перед смертью она села на кровати, её лицо озарила широкая улыбка, и она сказала: «Твой отец пришёл за мной». Но мой отец умер пятнадцать лет назад, так что мы могли только смеяться и плакать вместе. Это было прекрасно.

Мы немного поговорили о том, готова ли она принимать своё чувство утраты и любви.

Сейчас Дорис время от времени звонит нам и рассказывает о том, как идут дела у неё и её детей, и что она чувствует себя гораздо ближе к детям.

Также я думаю, что больше не оберегаю их от жизни так, как раньше. И если это возможно, мне кажется, я люблю их даже больше, чем раньше.

Исцеляющее прощение
Кэсси, пациентка, больная раком

Впервые Кэсси позвонила нам за два дня до Рождества 1979 года, чтобы рассказать о том, что ей трудно принять свою болезнь – рак.

– Вполне вероятно, меня уже не будет в этом мире, когда наступит Рождество 1980 года. Но это ещё не всё. Оказывается, у меня очень редкая форма рака, и вот что удивительно: мой муж Марк является мировым экспертом, исследующим именно её. Из всех форм рака, которые могли у меня развиться, а их больше сотни, вышло так, что я заболела именно этой болезнью. А мой муж – ведущий исследователь в этой области. Да, недавно он получил грант, дающий ему возможность продолжать свои исследования и открытия. Когда врач наконец поставил мне диагноз и рассказал мне об этом, у него было очень странное выражение лица, когда он произносил следующие слова: «Что ж, единственная ваша надежда – ваш муж. В нашей стране от этой формы рака, способной привести к летальному исходу, страдают всего около двадцати людей, и все они обращаются к исследованиям вашего мужа, когда ищут возможности излечиться». Вслед за его словами воцарилась гробовая тишина. «Но знаете, где‑то около года у нас с мужем большие проблемы в отношениях, которые возникли, когда я узнала, что этот мерзавец в течение многих лет изменял мне с разными женщинами во время своих поездок. Не думаете ли вы, что своей болезнью я просто хочу привлечь его внимание? Ничего не скажешь, отличный способ. В каком‑то смысле я чувствую, что наши отношения убивают меня. И, возможно, так оно и будет».

Какое‑то время мы обсуждали препятствия, которые не позволяют ей общаться с Марком на более глубоком уровне – таком, чтобы она могла поделиться с ним своим чувством оставленности и непонимания. Спустя некоторое время она призналась:

Я даже не знаю, хочу ли я проходить лечение. Когда я сказала ему о своём диагнозе, он стал бледным, как привидение. Думаю, даже если он предложит мне какое‑то лечение, я сначала перепробую все другие методы.

Совместно анализируя её гнев, мы говорили о таком качестве, как прощение. О том, что это состояние ума, если его развивать, позволяет принимать страх и гнев, проявляя больше мягкости и открытости к будущему. Это была одна из бесед, когда нет совершенно никакой уверенности в том, что другой человек способен услышать ваши слова. Но тем не менее слова сами слетают с губ, словно их источником служит интуитивное ощущение, что к ним могут прислушаться.

Примерно через двадцать минут Кэсси сказала, всё больше и больше смягчаясь:

– Знаете, мой муж пережил два сердечных приступа за последние восемнадцать месяцев, но он отказывается говорить о своей смерти. Он может умереть, и у меня не останется шансов на исцеление. У нас с ним так много конфликтов, что я не уверена, что мы в принципе сможем со всем этим разобраться, сколько бы каждому из нас ни суждено было прожить. Возможно, мы оба умираем, и сейчас неизвестно, кто из нас уйдёт первым. Не лучшее время.

Затем Кэсси сообщила, что её муж вскоре отправится в очередную «командировку», и что каждый раз, когда он уезжает, возникает ощущение, что они могут больше никогда не увидеть друг друга, однако они не признают этого ощущения, поскольку гнев и непонимание, накопившиеся более чем за двадцать лет брака, сформировали «огромную стену между нами». В ходе нашей беседы начала проявляться её скрытая любовь к мужу, связь с ним и единение, возникшее за эти долгие годы. Хотя неискренность, которая присутствовала всё это время, порождала огромную боль, всё же их связывали совместные переживания, они вместе воспитывали детей, вместе развивались, как она выразилась, вместе перешли «из поздней юности в раннюю зрелость».

Мы посоветовали ей попробовать выполнять медитацию на прощение, описанную в книге «Кто умирает?», и звонить нам, когда она сочтёт необходимым.

Спустя три недели она позвонила.

– Как вы и посоветовали, я записала медитацию на прощение на кассету и занималась ею каждый день; это мне помогло. Я стараюсь снова обрести открытость в этой области сердца. Я создала барьер на пути к своему сердцу, будто бы сжав его в кулак, но теперь я стала «непринуждённее» к этому относиться, позволяя этой области сердца открываться. Стоит признаться, что эта «мышца» порой меня подводит.

Но вот что замечательно: мне удалось относиться к Марку с большой чуткостью и любовью перед его поездкой в недавнюю командировку. И у него, казалось, получилось более открыто говорить о смерти. Наверное, пережив приступ сильного сердцебиения две недели назад, он раскрыл нечто новое в своей душе. Для нас обоих всё более очевидной становится неизбежность смерти. И, возможно, что сквозь эти обиды начинает проглядывать прощение. Может быть, теперь он даже готов будет обсуждать свою смерть, о которой мы за последние годы не сказали и десяти слов. Мы говорили о том, что, по его мнению, причиной его многочисленных измен за последние двенадцать лет был страх смерти. Когда он говорил об этом – так, словно всё это уже в прошлом, мне казалось, что мы начинаем решать эту проблему, хотя, стоит признаться, когда он говорил, я чувствовала в своём сердце этот кулак недоверия и страха. В этот раз из‑за изменений, которые во мне происходят, мы говорили о смерти очень образно, а не уходили в сложные рассуждения, и мне удалось проявить открытость и любовь, я позволила плакать себе, позволила плакать ему. Это было одно из самых прекрасных мгновений за последние годы. У меня болит сердце.

Стивен: Иногда, когда сердце открывается, защиты и боль, которые препятствовали жизни, выходят на передний план, и нам кажется, будто мы умираем, будто у нас разрывается сердце; однако мы, так сказать, лишь соприкасаемся с самой «разбитой» областью нашего сердца. Это целительная боль. Впрочем, если она вас пугает, хорошенько её изучите. Вы вступаете на совершенно новую территорию. Знакомьтесь с ней без спешки и напряжения. Сердечное исцеление может причинить страшную боль, но одновременно быть невероятно радостным.

Она позвонила через два дня и сказала:

– После нашей беседы ощущение теплоты перешло из моего сердца в левую часть головы, напряжение как будто ослабло. Боль в сердце не проходит, но ЭКГ показывает, что с моим сердцем всё в порядке, поэтому я приступаю к лечению, которое изначально планировала проходить. Обычно, когда мне становится страшно в определённых обстоятельствах, я напоминаю себе о том, что вполне могла бы поправиться без всякого лечения или в мгновение ока погибнуть, попав под грузовик, из‑за землетрясения, молнии или какой‑то другой болезни! Также я понимаю, что жизнь может быть кошмарной, а смерть – прекрасной, но мне редко удаётся не забывать об этом. Медитация на прощении позволяет мне обретать такую открытость, которую, мне казалось, нужно развивать годами. Однако мне кажется, что я уже отпускаю свою обиду. Я живу с ней, а не умираю от неё.

Судя по всему, у меня в голове есть сценарий, что это лечение приведёт к ремиссии. Тогда у меня появится энергия для изменения своей жизни. То есть, возможно, я разъедусь с Марком или, может быть, мы примем какое‑то другое решение. Но всё сейчас так быстро меняется. Нам с ним нельзя терять время, хотя «стене» между нами так много лет, что я не уверена, что один миг открытости способен исцелить нас от лежащей между нами бездны.

Я посоветовал ей «начать открываться гневу, чтобы суметь прикоснуться к своей любви», и мы говорили о том, каким образом гнев проявляется в уме, и как он ведёт к закрытости сердца; мы чувствуем себя в огромной изоляции, когда нас охватывает гнев, и это переживание может приводить нас в ужас. Мы говорили о том, что гнев порождает самоосуждение и заставляет нас чувствовать себя одинокими. Когда мы обсуждали гнев и то, как его исследовать, Кэсси плакала, и к её слезам примешивалась едкая обида. Но в глубине её тревоги горела искра, в ней горел свет сердца, обретающего открытость, свет переживания любви, которое она, кажется, часто испытывала в более молодом возрасте. Также она сказала, что на примере своих собственных слов ощущает, как гнев может вести к закрытости сердца, делать всякого человека «другим», отделять нас от жизни.

С.: Также не забывайте, Кэсси, даже когда мы говорим о том, что нужно «открыться сердцем», эти слова во многом не выражают сути – истина состоит в том, что свет сердца всегда сияет, и нам нужно просто научиться «открываться ему».

Через неделю после этой беседы я получил письмо.

Мне стало гораздо спокойнее после того, как я вам позвонила. Марк вернулся из своей поездки, и мы несколько раз искренне, открыто поговорили. Это не означает, что всё между нами прозрачно, но каждый разговор сам по себе был искренним, в нём почти не было манипуляций, и каждый из нас внимательно слушал другого.

Моё лечение интерфероном идёт неважно. Мы подождём ещё неделю, чтобы полностью в этом убедиться, но, судя по всему, оно не оказывает никакого эффекта. Это провал. Я ужасно разочарована. Я очень сильно на него рассчитывала. Врач снова говорит о химиотерапии, о новом курсе, и я всё больше ощущаю себя загнанной в угол. Одна женщина в больнице спросила меня: «Что вы планируете делать теперь?» И я не нашлась, что ответить. Это ирония судьбы, что исследования Марка являются для меня, наверное, единственной надеждой. И что, быть может, мы оба умираем. Вероятно, у нас просто не будет шанса помочь друг другу исцелиться, теперь, когда я чувствую, что это стало возможным, когда в нашем общении появляется всё больше честности.

Знаю, что рассуждаю, как человек, находящийся при смерти, поэтому хочу добавить, что все говорят мне о том, как замечательно я выгляжу. Марк получил свой грант и теперь работает над методом, который, как он убеждён, наилучшим образом поможет мне излечиться. Учитывая, что наши отношения стали более спокойными, я, конечно, стала меньше сопротивляться его терапии. Кажется, что я неизбежно всё больше склоняюсь к этому виду лечения. Уверена, это вы упоминали о «божественном хореографе», которому лучше всех известно, как исполнять этот танец.

Шли месяцы, мы продолжали общаться; благодаря медитации на прощении и глубокому анализу своего гнева, а также анализу скрывающейся за гневом любви и печали, Кэсси, по её словам, обрела новую жизнь, хотя ей и казалось, что она умирает.

Как‑то раз в мае, когда мы разговаривали, она сказала:

– Знаете, несколько лет назад мы с Марком думали о том, чтобы вместе написать книгу об отношениях и браке, а около двух лет назад мы даже стали писать заметки для этой книги. Это было до того, как я узнала о его любовных похождениях, но ещё прежде какое‑то внутреннее чутьё подсказывало мне, что не вся его любовь достаётся мне. А теперь я понимаю, что мы столько всего не принимали, что абсурдом было думать, что мы прошли достаточно испытаний, чтобы пытаться помочь другим. Очень легко привыкнуть к мысли, что страх и отстранённость друг от друга – единственный способ жить, единственное, что жизнь может нам дать. Удивительно, но вероятность, что я умру, сделала меня более открытой для жизни. Представьте себе, если бы мы на самом деле когда‑нибудь опубликовали эту книгу! Тогда состояние, которое скрывалось за нашими словами, ввело бы людей в ещё большее заблуждение. Должно быть, я по каким‑то причинам полагала, что, если мы можем жить вместе и одновременно так сильно злиться друг на друга, нам есть что поведать миру об отношениях. Но мой рак и сердечная недостаточность Марка заставили меня осознать, что мы оба убегали от жизни. В сущности, эта книга об отношениях была лишь очередным способом обмануть друг друга. Точно так же можно отправлять открытку с пожеланием выздоровления кому‑нибудь в морг.

И знаете, – продолжала она, – почему‑то в последние несколько месяцев я часто сталкиваюсь со смертью других людей. Один дорогой мне, близкий друг умер у меня на руках всего пару недель назад. Он очень долго болел и находился в доме престарелых, и как‑то его жена позвонила мне и сказала, что из дома престарелых ей сообщили, что он находится при смерти. Моя подруга очень боялась ехать туда одна и быть рядом с мужем в момент его смерти и попросила меня встретиться с ней там. Я приехала в дом престарелых, и сама прошла в его палату. Я никогда не была рядом с человеком в последние моменты его жизни, но я понимала, что происходит. Я обняла его, а он изо всех сил пытался дышать. Многие годы этот человек был мне приёмным отцом, и я чувствовала, будто этот мужчина, лежащий на постели, – часть меня. Вдруг он стал отчаянно хватать ртом воздух, и я сказала: «Всё хорошо, ты в объятиях Бога». Так всё и закончилось. Он больше не сделал ни единого вдоха. Я не могла поверить в то, что случилось. А затем я ощутила страх. Я стала бояться, что его кишечник опорожнится, и в комнате будет неприятно пахнуть, у меня стали возникать и другие бредовые мысли. Но неожиданно комнату наполнил запах цветов, принесённый ветром сквозь открытое окно. Я положила голову на подушку рядом с его головой и стала говорить с ним – почти так, как вы описываете в посмертных медитациях в книге «Кто умирает?». Я сказала ему, чтобы он осмотрелся, ничего не боялся и двигался к свету. В последние несколько месяцев я ощущала этот свет во время медитации и знаю, что он действительно существует, поэтому для меня было совершенно естественно побуждать его войти в этот свет. На протяжении последнего месяца во время одной из медитаций я ощущаю единство с этим светом, и это давало мне огромные силы в предыдущие недели, когда я проходила терапию, судя по всему, совершенно бесполезную. Зачастую мне очень тяжело действовать, исходя из этого пространства, но когда я ощущаю его, то чувствую, что исцеляюсь. Не знаю, что происходит, но что бы ни происходило – это к лучшему.