Текст книги "Встречи на краю. Диалоги с людьми, переживающими утрату, умирающими, исцеляющимися и исцелившимися"

Работа, которую совместно осуществляли Кэсси с Марком, глубоко повлияла как на её, так и на его жизнь. Казалось, каждый из них всё больше и больше открывается происходящему, в том числе возможной смерти, которую они носили в себе. Это время было невероятно плодотворным. Кэсси назвала этот период их жизни «временем нового очарования».

В День благодарения Марк умер в больнице; Кэсси сидела у его кровати и держала его за руку. Следующим вечером она позвонила мне и сказала:

– Между нами было столько неразрешённых конфликтов, что год назад казалось, что мы никогда по‑настоящему не станем так близки, как много лет тому назад. Но когда я с любовью открылась ему, когда он отказался от своих прежних привычек в общении со мной, от своего противоречивого сексуального поведения, перестал отрицать смерть и даже жизнь, что‑то произошло. Знаете, мы могли бы с ним говорить вечно, и не думаю, что таким образом решили бы много проблем. Мы бы просто продолжали плодить слова. Продолжали бы бесконечно добиваться взаимного одобрения. Но в конце прошлого лета, когда я почувствовала, что моё сердце открывается ему – такому, «какой он есть», судя по всему, наши беседы кардинальным образом изменились. Временами у нас почти не было тем для разговора, поскольку между нами было не так много расхождений. Мы переживали невероятную любовь. И хотя в каком‑то смысле эта любовь не спасла ему жизнь, возможно, она спасла его как‑то иначе. Не знаю. Но теперь я тоскую по нему больше, чем могла бы раньше представить. Так или иначе, наша совместная жизнь закончилась. Не знаю, чем я буду заниматься и что со мной случится, но уверена, что больше не нуждаюсь в том, чтобы он исцелял меня. Я исцелюсь самостоятельно. Я не знаю также, что именно хочу этим сказать. Жизнь так удивительно непредсказуема.

Спустя две недели она позвонила и сказала, что сердце «болит, как раньше, только сильнее» и что она никогда не чувствовала себя так одиноко и при этом «в таком единстве со всем сущим». Мы говорили о том, что она переживает «горе, накопленное за всю жизнь», и что на самом деле, как она могла заметить, это горе было связано не только с потерей Марка, но с многолетним отсутствием близости между ними. Также мы говорили о том, что, возможно, она в своём роде как бы предвосхищает горе в связи с собственной смертью. Она была настроена более легко, хотя было очевидно, что она испытывает печаль. А перед самым завершением нашей беседы она засмеялась и сказала:

– Я должна вам рассказать одну историю. Я знаю, ужасно считать это смешным, но мне хотелось бы поделиться с вами этим происшествием. Неделю назад мой деверь из Миннесоты находился в таком подавленном состоянии, что решил покончить с собой, он взял ружьё, зарядил его и пошёл по своему полю в лес, который находился по другую сторону забора. Но когда он перебирался через забор, ружьё выстрелило, и, как он выразился, «я отстрелил себе именно ту ногу, которой надавал бы себе по заднице, если бы ещё мог это сделать». Похоже, он отбросил идею самоубийства. Его отношение к происходящему определённо изменилось – хотя он всё ещё лежит в больнице с достаточно серьёзным ранением, он выглядит более трезво мыслящим и более душевным, чем незадолго до этого случая. В каком‑то смысле этим выстрелом он уничтожил свою депрессию. Он убил в себе всё, что должно было умереть, и теперь он, вероятно, сможет сладить с собой. Полагаю, всё это идёт из семьи.

В конце разговора Кэсси сказала, что на протяжении последней недели или около того она работает над текстом о том, как прошёл её предыдущий год, и что вскоре она отправит нам этот текст в письме.

Сразу после Нового года я получил письмо.

Я хотела рассказать вам, как развивались мои мысли о смерти и жизни с тех пор, как больше года тому назад мы приступили к совместной работе. Когда я впервые позвонила вам на Рождество, я была настроена достаточно робко. По моим ощущениям, мне казалось «правильным» относиться к своей смерти осознанно. Помню, что только и делала, что со смехом, шутливо говорила о собственной смерти. Смерть была где‑то далеко, в относительно отдалённом будущем. Мне не приходилось напрямую сталкиваться с нею, но также не было оснований ожидать, что меня ждёт безоблачное будущее в полном здравии, когда я смогу жить полноценно. Итак, из этого можно сделать вывод, что я не совсем умирала, но как бы и не жила.

Когда наши с Марком отношения стали «налаживаться», произошло нечто, что, казалось, позволило мне полнее принять жизнь. В некотором смысле я была совершенно неподготовленной к жизни. Пусть мне и пятьдесят лет. И именно поэтому я была совершенно не готова к своей смерти, как мне кажется сейчас, когда я оглядываюсь назад. Жизнь очень часто была для меня ареной борьбы, так могла ли смерть стать чем‑то иным? Однако затем я начала отказываться от «борьбы» и заново узнала Марка. Если можно так сказать, его смерть стала для меня одним из самых замечательных переживаний в жизни. До этого мы никогда не были так близки. Присутствовать рядом с человеком, которого ты сильно любишь, с которым вас многое связывает, в момент его смерти – это опыт глубочайшей близости. Забавно, но я чувствовала себя так, будто мы снова сочетались браком.

Весной, когда я посетила ваш ретрит, посвящённый осознанной жизни / осознанному умиранию, я увидела, что заигрываю с идеей собственной смерти. Я стремилась взглянуть смерти в лицо, и я делала это, в частности, акцентируя то, как из‑за болезни я постепенно теряю дееспособность. К примеру, одна половина моего тела лишилась чувствительности и стала слабее, чем другая. Также у меня постоянно случаются провалы в памяти, я теряю концентрацию. Я полагала, что, сосредоточиваясь на таком постепенном процессе умирания, я смогу осознать, что происходит на самом деле. Но когда одна из женщин, участвовавших в ретрите, настолько тяжело заболела, что все решили, что, возможно, она умрёт до его завершения, я не стала навещать её. Я чувствовала, что боюсь так близко подойти к самой себе – видеть, как я лежу на её постели.

Одна из произошедших со мной трансформаций, которая серьёзно изменила моё последующее отношение, случилась, когда вы обучали меня медитации. Вы сказали мне, что нужно позволить каждой мысли возникать и уходить, что мысль длится столько, сколько длится вдох. Я изо всех сил старалась (возможно, слишком усердно) следовать инструкциям, сначала более интенсивно дыша, затем – стараясь сократить количество мыслей. Через некоторое время я как бы сдалась и просто позволила всему происходить без моего вмешательства, тогда оказалось, что всё происходит само собой. Тогда в промежутке между вдохами не возникало мыслей. Прежде я ткала этот мир, и вот я неожиданно сорвалась с самого края и нырнула во вселенную на такое время, чтобы заметить пустоту, пока мой ум не успел снова приступить к плетению своего мира мысли. Спустя несколько месяцев, когда я разговаривала с Марком в период усиления его болезни, нам удалось вместе с ним взглянуть на происходящее с этой перспективы. Я понимала: совершенно не имеет значения, какой жизни у меня нет. Имеет значение только то, какой жизнью я живу, пока жива. Мы с Марком вместе пришли к этому пониманию, и этот миг был волшебен. Благодаря этому мы стали более открыты к риску. Это понимание изменило наши приоритеты относительно того, что является важным, а что – нет.

Помню, спустя пару месяцев после этого переживания вы процитировали мне несколько строк, сказанных третьим патриархом чань-буддизма:

Великий путь не составляет трудности для тех, у кого нет предпочтений. Противопоставлять то, что нам нравится, тому, что нам не нравится, – болезнь ума.

Эти строки постоянно крутились у меня в голове. Я увидела саму природу болезни в новом свете, и этот свет был таким же ярким, как тот, который я ощутила во время медитации за несколько месяцев до этого.

Затем настал день, когда вы обучили меня вашей версии медитации по мотивам «Тибетской книги мёртвых». Я не могу сказать точно, что происходило. Я не слышала, чтобы кто‑то что‑то читал: я просто присутствовала. Я всё ещё вижу место своего зачатия, которое также является местом моей смерти, чувствую, как свободно парю, словно свет, сливающийся со светом, где‑то над идиллическим пасторальным пейзажем. Это переживание оставило во мне след. После этого я почувствовала, что смерть в конце концов не так ужасна и жизнь гораздо сложнее смерти. Хотя при этом я вспоминаю слова чань-буддийского патриарха:

Чтобы прийти в полную гармонию с этой реальностью, когда возникает сомнение, просто скажите себе: «Всё едино». В этом «всё едино» нет ничего отдельного, ничто не исключается.

Также время от времени я вспоминаю, что нет жизни или смерти, но только бытие, в каком бы состоянии оно ни пребывало. И я заметила, выполняя эту медитацию, что умирать гораздо легче, чем рождаться. Я поняла, с чем мне нужно работать, и, помимо всего прочего, это дало мне силы для того, чтобы разобраться с неразрешёнными трудностями в отношениях с Марком, я позволила нашим энергиям любви – какими бы они ни были – соприкоснуться, выражаясь вашим языком, пребывая в «полном неведении».

С тех пор я несколько раз практиковала эту медитацию. И когда мне удаётся полноценно в неё погрузиться, некий голос во мне говорит: «Не думай. Не читай. Просто чувствуй. Дыши и чувствуй». Хотя я часто забываю «просто позволить мыслям свободно течь», по вашему выражению, когда я это делаю, я так ясно переживаю в себе полноту жизни!

Теперь я могу находиться в одном помещении вместе с сотней человек и быть уверенной, что ощущаю такую же полноту жизни, как самый здоровый из них. Ум говорит мне: «До тех пор, пока я не умру, я жива. И живу полноценно». И я больше не чувствую, как раньше, что я медленно умираю, что я наблюдаю за своим умиранием, находясь в полуживом-полумёртвом состоянии. Теперь курс химиотерапии для меня – это момент жизни. Адская боль – это часть жизни. Сходить с ума от одиночества – это жизнь и ещё раз жизнь. Естественно, моменты радости и удовольствия – это моменты жизни, каждый это знает – но я учусь не проводить таких сильных различий. Действительно, великий путь не составляет трудности, когда предпочтения не вмешиваются и со свойственной им автоматичностью не «противопоставляют то, что мне нравится, тому, что мне не нравится». Пока я не умерла – а кто знает, что такое смерть? – я живу. Полноценно живу.

Теперь я каждый день медитирую. Иногда совсем недолго. Всего пять минут. Иногда я медитирую по двадцать минут. Иногда по сорок, а порой я совершенно теряю счёт времени. Но в любом случае, поднимаясь после медитации, я говорю себе, что практика прошла хорошо, ведь я провела это время наедине с собой, проявляя сострадание и осознанность.

Что ж, Стивен, вот такие у меня новости. Возможно, однажды я отправлю вам послание, в котором напишу: «Когда я умру, я умру по‑настоящему». А возможно, этого не случится. Кто знает?

Минуло два Рождества с тех пор, как я получил это письмо. То и дело мы получаем от Кэсси известия о том, как продвигается её исцеление. Она говорит, что по мере углубления в медитативную практику обнаруживает, что «всё больше чувствует себя живой, раз неизбежное ещё не случилось, и, возможно, даже тогда я буду чувствовать себя живой. По крайней мере я так ощущаю. Я не вижу, чтобы у этого переживания чистого бытия были границы». Помимо вопросов, связанных с медитацией, она обсуждает с нами своё, как она выражается, «общение с мужчиной». Её речь полна жизни и новообретённого смысла существования. Стоит сказать, что она больше, чем о своей отступающей болезни, рассказывает о своём новом мужчине, добавляя: «Разве это не мило?» В её сердце царит полнота бытия, а её мир постоянно ищет единения с жизнью.

Исцеление в горе
Карен, мать утонувшего ребенка

Карен позвонила нам через два дня после того, как её сын утонул во время семейного пикника на берегу моря. Когда Карен готовила бутерброды, она подняла глаза и увидела, что её двенадцатилетнего сына ударило по голове бревно, на котором он плыл, и затянуло под воду сильным подводным течением. Все кинулись в море, но никто не смог его спасти. У него была серьёзная травма головы. Его отчаянно пытались реанимировать в течение многих часов, но всё было тщетно. Ничего уже нельзя было сделать.

Карен долго говорила с Ондреа об ужасе произошедшего; о том, как она увидела, что её сын исчез под водой, о страданиях её брата, который нырнул в то место, где ушёл под воду Мартин, но не смог обнаружить его тела, и поэтому чувствовал себя виновным в смерти племянника, об ужасном одиночестве, которое она испытывает, потеряв своего старшего ребёнка. Они разговаривали больше часа, анализируя эти чувства и давая место сильнейшей боли, которую переживала Карен. Во время их разговора можно было ощутить, какие уровни затрагивает их глубокий диалог. После этого звонка Ондреа сказала мне: «Как же она прекрасна. Кажется, это – тот человек, который способен исцеляться благодаря горю. Бог ей в помощь».

Три недели спустя Карен снова позвонила, и мы долго разговаривали о том, как проходит процесс проживания утраты.

Карен: Мне кажется, в последние несколько недель я слишком много разговаривала, слишком много читала и размышляла. И это отчасти помогает мне справляться с происходящим. Но сегодняшнее утро было очень насыщенным. Потеря стала лишь очевиднее. Я попрощалась со своей сестрой, которая гостила у нас последние недели и которая переживает во многом то же самое, что пережила я. Мы вместе с ней много занимались самоанализом. Мы исследовали те части своей души, с которыми всегда боялись соприкасаться, которых мы не принимали. Они пугают нас, когда дают о себе знать, однако мы с сестрой по крупицам вытягивали их наружу. Кажется, всю свою жизнь я только и делала, что стремилась вытащить эти вещи на сознательный уровень. Сейчас их удаётся обнаружить очень быстро».

Стивен: Боль несёт с собой благодать. Многие думают, будто благодать нисходит с небес, но на самом деле она является нашей изначальной природой, и горе, как ничто иное, может заставить нас открыться тем сторонам нашей души, где мы ограничивались уровнем ума, плавали по поверхности, почти не соприкасаясь с глубинами бытия. Сейчас ваша душа обнажается и раскрывается для вас. В жизни нечасто случается, чтобы возникла такая глубокая связь с теми областями нашей личности, которые не позволяют нам выйти за рамки косности и противоречий, порождающими в нас чувство разделённости, обедняющими любые отношения и мешающими полноценному восприятию каждого момента жизни.

К.: Я постепенно выныриваю из глубин отчаяния и порой начинаю чувствовать какое‑то волнующее волшебство жизни. Один из важных моментов, который произошёл с момента смерти Мартина, состоит в том, что теперь у меня есть только одно желание. Я хочу вернуть его. И это ужасное, сильнейшее желание, из‑за него я чувствую себя несчастной большую часть времени. Но все второстепенные желания исчезли, и под этим чувством несчастности также скрывается глубокое облегчение. А иногда я чувствую подлинное наслаждение, и в такие моменты мне становится плохо, ведь разве я могу чувствовать себя хорошо, когда мой двенадцатилетний сын, которого я безумно люблю, погиб?

С.: Дело в том, что вы переживаете величайший опыт исцеления в своей жизни. Сейчас у вас появился доступ к тем частям своей души, с которыми прежде вы не могли соприкоснуться. Раньше под влиянием «избегающего ума» всё это вытеснялось. Но теперь ваше страдание вышло из‑под контроля, и оно свободно проявляется. Теперь эти качества ума, которые, возможно, в прошлом иногда делали жизнь невыносимой, доступны для вашего сознания, ведь вы погрузились в глубины своих желаний, страхов, ощутили, что вы ничего не можете контролировать.

К.: Мне буквально тошно от этого. На поверхность всплывает так много всякой дряни.

С.: Конечно, многое из этого содержимого ума не отличается глубиной. Оно только кажется глубоким, поскольку очень долго вытеснялось. То, что вы называете «дрянью» – эти желания, страхи и чувство неловкости, всегда присутствовали в вас и теперь просто стали более отчётливо видны при свете дня. Не принимайте всё это за свою сущность. Не нужно покрывать мусор позолотой. Да, я называю эти вещи «мусором» не потому, что они являются чем‑то ужасным, чего нужно избегать и от чего следует избавиться при первой же возможности; скорее, я воспринимаю их как старые отходы, которые завалялись в закоулках ума. Они являются мусором до тех пор, пока мы относимся к ним со страхом. Но когда мы выводим их на свет сознания, они тут же перегнивают, превращаясь в отличное удобрение, которое только питает наше развитие. Развитие – это процесс выхода за свои пределы и ограничения, процесс, в котором мы ещё полнее соприкасаемся со своей изначальной природой. Все эти желания прошлого также можно увидеть в ином свете, ведь теперь вам приходится работать с чем‑то более значительным. Не стоит думать, что эти склонности и привязанности уйдут навсегда. Однако, вероятно, когда они снова дадут о себе знать, вы будете относиться к ним во многом иначе, чем в прошлом. Так происходит исцеление. Оно происходит, когда мы откликаемся на жизнь, исходя из переживания новой целостности, исходя из гармонии сердца и ума, через которую проявляется сострадание и мудрость, а не страх и стремление спрятаться.

К.: Да, эти моменты действительно снова и снова возникают, и я всё ещё ловлю себя на том, что хочу приобрести новый элемент для нашей стереосистемы или что‑нибудь в этом роде, но когда возникает такое желание, я наблюдаю за ним и думаю: «Хорошо. Ты действительно этого хочешь? Хотя на самом деле это не так уж и важно? Не имеет значения, получишь ты эту вещь или нет. Действительно ли это важно?» И тогда это желание не цепляется за меня, как и я за него.

С.: Наверное, любовь является для вас главным приоритетом, возможно, в отличие от того, что было раньше.

К.: Мне бы хотелось верить, что я всегда была достаточно любвеобильным человеком, и, наверное, так оно и есть, но теперь любовь стала для меня качеством, действительно меняющим жизнь. Кажется, что в связи со своей утратой я будто бы получила право любить людей. Ты можешь просто подойти к человеку и обнять его – так можно разрушить множество преград, которые он, возможно, не осознаёт или не осознавал раньше. Я чувствую себя просто переполненной этой любовью.

С.: Конечно, а иначе и быть не может. И разве не странно, что нам нужно ощущать подобную «переполненность», чтобы обрести такую открытость и ранимость, какой обладаете сейчас вы, чтобы обрести такую восприимчивость к любви, такое умение обнимать другого человека, прижимать его к сердцу. Всё, что с вами происходит, вполне естественно. Как и то, что вы хотите вернуть Мартина больше всего на свете. Конечно, ум будет пытаться дотянуться до него. Но на данный момент его задачи в этом мире выполнены. Он завершил обучение. Знаете, нам доводилось работать с пациентами, у которых погибли несколько детей, – некоторые были убиты, другие неожиданно погибли просто по «иронии судьбы» – и мы заметили, что некоторые дети умирают в возрасте от одиннадцати до тринадцати лет. Возможно, порой кажется, что так оно и есть, они выполнили те задачи, ради которых пришли в этот мир. И зачастую за год или за полгода до своей смерти они достигают наивысшего расцвета своей жизни.

К.: Примерно за два года до того, как Мартин погиб, у него родился младший брат, и казалось, что это событие глубоко затронуло его. В последние два года своей жизни, после рождения Эрика, Мартин проявлял к нему глубочайшую любовь, и благодаря этому чувству его душа как будто раскрылась.

С.: Именно в этом он и нуждался. Точно так же теперь ваша душа раскрывается благодаря любви к нему.

К.: Мне так тяжело без него. В некоторые моменты я ощущаю отчаянную потребность быть с ним рядом. Тогда я надеюсь, что мы снова будем вместе. Будто существует какая‑то возможность снова быть с ним рядом.

С.: Да, такая возможность – что вы снова будете вместе – существует. Всё может быть. Но однажды вы умрёте, и, возможно, после своей смерти вы увидите жизнь совсем с другой стороны, и, быть может, встретите сына, испытывая какие‑то иные чувства, чем потребность быть с ним рядом. Возможно, тогда вы просто спокойно подойдёте к нему и вместе отправитесь на прогулку.

К.: Честно говоря, иногда мне очень сильно хочется умереть.

С.: Это естественно.

К.: В то же время я всё ещё немного боюсь. Особенно в ночное время, когда темно.

С.: Боитесь чего?

К.: Умирать.

С.: Так и должно быть. В нас живёт этот страх. Он просто начинает выходить на поверхность. Он всегда присутствовал в вашей душе, на неосознанном уровне, а теперь он обнаружился. Он отнюдь не является для ума чем‑то новым.

К.: Я знаю, что это так. Я хотела сказать, что теперь осознаю этот страх. То есть мне известно то, о чём вы говорите. Сегодня мы с сестрой говорили об этом. Иногда, разговаривая, мы перестаём быть двумя сёстрами – старшей и младшей. Мы словно говорим об одном и том же и делимся этим друг с другом. Очень необычный опыт. Иногда я чувствую страшную боль, а затем ни с того, ни с сего – счастье. Трудно это описать.

С.: Да, ваше сердце становится более открытым. Вы переживаете тяжёлый опыт, но одновременно соприкасаетесь с более глубокой частью своей души. С той областью, которая находится за пределами приятного и неприятного. С областью, где есть открытость и понимание. В каком‑то смысле горе заставляет выходить за свои пределы, подниматься над прежними представлениями о себе. И вы ощущаете горе не только из‑за потери сына, но также из‑за утраты прежнего чувства безопасности, привычных представлений о том, кем вы являетесь, образов того, какой вы могли бы сделать свою жизнь. Мы живём, воображая, будто жизнь случается с нами – когда мы не получаем желаемого, или для нас – когда наши желания исполняются. Но теперь, наверное, вы понимаете, что и та и другая позиция только отделяет нас от жизни. Жизнь случается не с нами и не для нас, но мы сами являемся жизнью, будучи совершенно неотделимы от её потока. Мы неотделимы от странных проявлений завораживающей сложности и почти невыносимой лёгкости жизни.

К.: Я знаю – я не принимала жизнь и всё же пыталась наслаждаться ею. Вместе с этим прекрасным ребёнком, который был рядом со мной. А когда он погиб, я поняла, что таких отношений у меня не будет больше ни с одним человеком. С другими людьми у меня могут быть самые разные отношения, но того, что было между мной и Мартином, не будет. Понимаете, о чём я?

С.: Возможно, вы испытаете такую же глубокую любовь и доверие к кому‑то ещё, но содержание отношений, конечно, будет другим. Вы можете испытывать по отношению к другому человеку точно такие же чувства, но по другому «поводу», чем раньше.

К.: Я стараюсь учиться отпускать многие вещи, которые поначалу делали почти невыносимой повседневную жизнь.

С.: Вы находитесь только на начальном этапе переживания утраты. Прошло лишь несколько недель. Вам сейчас нужно проявлять к себе большую чуткость. Не нужно никуда спешить. По существу, не бывает «правильного переживания горя», его можно переживать лишь здесь и сейчас, так, как вы ощущаете уместным.

К.: Знаете, в данный момент я чувствую, что мои силы на исходе. И в то же время я не хочу терять ни крупицы своих чувств. Это последнее, что объединяет меня с Мартином. Поэтому даже если я чувствую себя неплохо, то думаю: «Действительно ли ты чувствуешь себя неплохо, или играешь с собою в прятки? Не отворачиваешься ли ты от своих страхов?» Иногда я и правда чувствую себя нормально.

С.: Конечно, иногда вы чувствуете себя нормально, а затем ощущаете себя виноватой за это. Ум может проявлять безжалостность. Но нет ничего плохого в том, чтобы чувствовать себя нормально, как и в том, чтобы чувствовать себя отвратительно. Переживание утраты порой может напоминать американские горки.

К.: Да. Бывает и так. Мне вспоминается мой бывший муж, отец Мартина. Знаете, я часто задавалась вопросом, буду ли я вечно ненавидеть его отца, если во время визита к нему с Мартином что‑то случится. Однако его отец стал для меня настоящим лучом света во тьме. Он по‑настоящему сильная личность. У него сильная харизма, и он способен как возносить человека до небес, так и погружаться с ним в глубины. Многие годы я пыталась убедить его, что я хороший человек. Ведь когда мы были вместе, он часто говорил с ужасным отвращением: «Взгляни на себя!» И каждый раз, когда он так говорил, я задумывалась. Я наблюдала за собой и спустя пять лет решила: «Знаешь, а ты не так уж и дурна». Именно тогда я и ушла от него. Но во многом я всё же держалась за эту мысль и хотела убедить его, что со мной всё в порядке. Впрочем, в какой‑то момент я перестала нуждаться в том, чтобы он в это верил. И когда это произошло, наши конфликты чудесным образом сгладились. Время от времени мы набивали себе шишки, но, по существу, очень хорошо общались. А затем, когда погиб Мартин, он приехал ко мне, и мы ощутили единение в чувствах, на уровне мыслей меж нами не было разделения, и, казалось, эти отношения тоже стали полноценными.

С.: Судя по всему, хотя вы и переживаете такую огромную боль, тем не менее вы не перестаёте решать проблемы.

К.: Да, но в моей жизни не появляется ничего нового. Я словно бы просто пробуждаюсь. А иногда я думаю: возможно, мне нужно научиться принимать своё положение – положение обыкновенного человека – и не чувствовать, что мне нужно быть, не знаю, кем‑то. Что мне не нужно быть такой, как вы, или как Рам Дасс. Что мне не нужно ходить в оперу или заниматься чем‑то необычным. Похоже, величайшее испытание – просто быть.

С.: Именно так. Просто быть собой, не нося маски, за которой можно прятаться. Утрата срывает с нас маски, и мы оказываемся обнажёнными, возможно, именно поэтому утрата кажется нам невероятно болезненной.

К.: Кстати говоря, по профессии я психотерапевт, и каждый день общаюсь с людьми, которые проживают свою жизнь и не могут по‑настоящему найти её «смысл». И я каждый раз пытаюсь помогать им «разгадать свою жизнь». Я помогаю им находить в жизни некий «смысл», который позволил бы ощущать удовлетворение от жизни. Но теперь мне кажется, что, возможно, создание «смысла» – лишь очередной способ увильнуть от работы, которую необходимо выполнить, что это лишь очередная форма адаптации. Лишь очередной узел на ткани жизни.

С.: Когда ум сталкивается с чем‑то неизвестным, неподконтрольным ему, как в случае утраты или кризиса, он склонен создавать «смыслы». Это первая реакция на тайну извечного потока, который мы зовём жизнью. Это сама реальность под маской ума. Любым возможным образом мы находим «смысл» в том, что нас поразила стрела с красным оперением и дубовым древком. «А, красный цвет связан с разрушительными проявлениями Шивы». «Дуб – это жертвенное дерево друидов». Так наша боль остаётся неисследованной. И даже сами мы не замечаем своей смерти. «Смыслы» на определённом этапе являются нашей реакцией на первое столкновение с неизвестностью. Затем эти «смыслы» становятся ступенями лестницы, позволяющими подниматься над рациональным видением перемен в пространство, в котором пребывает всё, к единой сущности всего.

В каком‑то отношении это своеобразный жизненный «университет», и, возможно, когда вы вернётесь к своей психотерапевтической практике, вы станете воспринимать эти вещи иначе: не станете придавать «смысл» каждому событию в жизни человека, но, напротив, будете воспринимать его как процесс. Возможно, вы начинаете понимать, что никаким «смыслом» полностью не охватить жизни, что мы не ограничены тем, что может вообразить себе ум. Может быть, в процессе терапии вы будете делиться с клиентами этим удивлением – полным неведения – перед тайной жизни. Как ни странно, ум, особенно когда ему угрожают, пытается найти в жизни «смысл», заключить некую интеллектуальную сделку с неизвестностью. И вы, наверное, понимаете, что даже такой «смысл» есть препятствие на пути к истине, очередная стена, за которой мы прячемся. Наверное, вы понимаете, что эти «смыслы» тормозят процесс освобождения. Как ни странно, из‑за того, что вы пытаетесь придать происходящему «смысл», Мартин остаётся мёртвым, он остаётся отдельным объектом ума, но, когда вы откажетесь от попыток осмыслить произошедшее, он сможет свободно жить в вашем сердце. Это позволит вам переживать сущность вашего единого существования, сущность бытия. Знаете, когда мы кого‑то любим, это чувство связано не с конкретным человеком; он просто становится зеркалом, отражающим ту часть нашей души, которая полна любви. И когда мы теряем любимого человека, это зеркало разбивается. Мы теряем свою связь, контакт с нашей изначальной природой, сущность которой состоит в любви. Мы оплакиваем утрату своей связи с той частью нашей души, которая отражена в другом существе. Мы оплакиваем себя.

К.: Кстати говоря, я последовала совету Ондреа и стала вести дневник. Поначалу, наверное, я думала, что дневник поможет мне раскрыть какой‑то «смысл» того, что произошло с Мартином. Впрочем, в первое время я по большей части писала о своей боли, но постепенно положение дел понемногу меняется, хотя бывают дни, когда мне кажется, что мой ум осенит некая идея, некий «смысл», что я вот-вот запишу её, что меня ждёт удивительное осознание, но на бумагу изливается только боль и горечь. И проявляются многие части моей души, которые прежде были скрыты. Мои страхи, мои отношения с людьми, сомнения. Я поделилась своими записями с сестрой, и она сказала, что некоторые вещи сильно её расстроили, а фрагменты, связанные с ней, заставили её почувствовать себя ужасным человеком. Мы чуть не надорвались от смеха, ведь это безумно смешно. Но когда вы скрываете эти чувства, они превращаются в жуткие тайны.

С.: Тогда они становятся содержаниями «тайного ума», резервуара, где хранится ощущение нашей собственной никчёмности и наших тайн, который отделяет нас от жизни.

К.: Я не хочу больше прятаться в тени. Я хочу жить – и неважно, что происходит в жизни, а в ней, кажется, случается едва ли не всё, что можно себе представить и о чём мы боимся думать. Иногда повсюду я вижу только боль, но в иные моменты возникает ни с чем несравнимое чувство лёгкости.

С.: Возможно, вы ощутите даже экстаз, ведь на некоем уровне вы соприкасаетесь с великой тайной жизни и какой‑то частью души понимаете это, переживая восторг от того, что стоите перед лицом истины. Просто наблюдайте за тем, как возникают и уходят эти состояния ума. Вы испытаете полный спектр эмоций, чувств и мыслей. Во всей красе они появятся в вашем уме. Уж поверьте мне.