Текст книги "Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса"

РИС. 9–4. Социальные расходы бюджетов стран – членов Организации экономического сотрудничества и развития, 1880–2016

Источник: Our World in Data, Ortiz-Ospina & Roser 2016b, на основании Lindert 2004 и OECD 1985, 2014, 2017. В Организацию экономического сотрудничества и развития входят тридцать пять демократических государств с рыночной экономикой

Поскольку нет никакого смысла в том, чтобы все отдавали деньги правительству, а потом получали их же обратно (за вычетом расходов на бюрократию), социальное обеспечение призвано помогать тем, у кого денег меньше, за счет тех, у кого их больше. Этот принцип называют перераспределением, государством всеобщего благосостояния, социал-демократией или социализмом (что вводит в заблуждение, поскольку капитализм свободного рынка совместим с любым объемом социальных расходов). Вне зависимости от того, является ли снижение неравенства задачей расходов на социальные нужды, это одно из последствий их существования, и непрерывный рост социальных трат с 1930-х до 1970-х годов отчасти объясняет снижение коэффициента Джини.

Социальные расходы служат примером одного из поразительных свойств прогресса, с которым мы еще столкнемся в следующих главах[307]307
  В частности, обсуждая охрану окружающей среды (глава 10), достижения в сфере безопасности (глава 12), отмену смертной казни (глава 14), рост эмансипационных ценностей (глава 15) и общее развитие человеческого потенциала (глава 16).


[Закрыть]. Хотя я с недоверием отношусь к любым намекам на историческую неизбежность или вселенские силы, к некоторым переменам общество как будто в самом деле толкают какие-то неудержимые тектонические процессы. По мере осуществления таких перемен всегда находятся группы интересов, которые сопротивляются им что есть мочи, но это сопротивление оказывается тщетным. Так и с тратами на социальные нужды. США известны своей нетерпимостью к любой политике, которая напоминает перераспределение. Тем не менее они выделяют 19 % своего ВВП на социальные расходы, и, несмотря на все усилия консерваторов и либертарианцев, размер этих трат продолжает расти. Самые недавние примеры тут – льготы на рецептурные лекарства, введенные Джорджем Бушем-младшим, и программа медицинского страхования «Обамакэр», названная по имени введшего ее следующего президента.

На самом деле расходы на социальные нужды в CША еще выше, чем кажется на первый взгляд, поскольку многие американцы вынуждены отчислять деньги на медицинское страхование, пенсионные пособия и льготы по инвалидности через своих работодателей, а не через правительство. Если прибавить эти собранные в частном порядке отчисления к бюджетной доле, США перескакивают с двадцать четвертого на второе место среди тридцати пяти стран – членов Организации экономического сотрудничества и развития – сразу после Франции[308]308
  Социальные отчисления работодателей: OECD 2014.


[Закрыть].

При всех их возражениях против чрезмерных полномочий правительства и высоких налогов людям нравятся социальные расходы. В американской политике социальное обеспечение называют «контактным рельсом» – метафора, подчеркивающая смертельную опасность для любого, кто к ним притронется. По легенде, разгневанный избиратель как-то раз во время собрания грозил своему депутату: «Пусть твое правительство держит руки подальше от моего “Медикэр”» (имея в виду государственную программу медицинского страхования престарелых)[309]309
  Rep. Robert Inglis (R-S.C.), P. Rucker, “Sen. DeMint of S. C. Is Voice of Opposition to Health-Care Reform,” Washington Post, July 28, 2009.


[Закрыть]. Как только программа «Обамакэр» была утверждена, Республиканская партия сделала своей священной миссией упразднить ее, но даже после того, как в 2017 году республиканцу удалось стал президентом, все посягательства на нее были отбиты негодующими гражданами и напуганными их гневом законодателями. В Канаде два самых любимых национальных хобби (после хоккея) – жаловаться на местную систему здравоохранения и хвастаться ею.

Развивающиеся страны в наше время скупятся на социальные расходы, подобно развитым странам век назад. Индонезия, например, тратит на них 2 % от своего ВВП, Индия – 2,5 %, Китай – 7 %. Но по мере накопления богатств государства становятся более щедрыми – это явление называют законом Вагнера[310]310
  Закон Вагнера: Wilkinson 2016b.


[Закрыть]. В период с 1985 до 2012 года Мексика увеличила долю социальных расходов в пять раз, а в Бразилии она сейчас составляет 16 %[311]311
  Социальные расходы в развивающихся странах: OECD 2014.


[Закрыть]. Закон Вагнера, судя по всему, представляет собой не предостережение против тщеславия правительств и раздутой бюрократии, но манифест прогресса. Экономист Леандро Прадос де ла Эскосура обнаружил тесную корреляцию между процентом ВВП, который страны – члены Организации экономического сотрудничества и развития тратили на социальные нужды с 1880 до 2000 года, и их положением в рейтингах процветания, здоровья и образования[312]312
  Prados de la Escosura 2015.


[Закрыть]. Знаменательно, что в мире нет ни одного государства, которое можно было бы назвать либертарианским раем, то есть развитой страной без серьезных социальных расходов[313]313
  Либертарианского рая не существует: M. Lind, “The Question Libertarians Just Can’t Answer,” Salon, June 4, 2013; Friedman 1997. См. также прим. 40 к главе 21.


[Закрыть].

Корреляция между расходами на социальные нужды и общественным благополучием сохраняется только до определенного уровня: кривая выравнивается примерно на 25 % и может даже начать снижаться при более высокой доле. У социальных расходов, как и у всего остального, есть обратная сторона. Как и в случае с любым страхованием, оно создает «моральный риск»: застрахованный склонен расслабляться или подвергать себя ненужным опасностям, рассчитывая, что страховщик в любом случае компенсирует его убытки в случае неприятностей. А поскольку страховые взносы должны покрывать сумму выплат, вся система может обрушиться, если актуарии допустят ошибку в расчетах или ситуация изменится так, что расходы начнут превышать поступления. В реальности социальные траты никогда не работают в точности как страховой бизнес – они представляют собой комбинацию страховых отчислений, государственных инвестиций и благотворительности. Успех системы соцобеспечения зависит от того, в какой степени граждане страны ощущают себя частью единого сообщества, и это чувство единства оказывается под угрозой, когда непропорционально большую часть получателей льгот составляют иммигранты или этнические меньшинства[314]314
  Стремление к государству всеобщего благосостояния: Alesina, Glaeser, & Sacerdote 2001; Peterson 2015.


[Закрыть]. Такие трения присущи социальным расходам по самой их природе, и они всегда будут чреваты политическими разногласиями. Хотя какого-то «правильного уровня» тут не существует, все развитые страны пришли к мнению, что социальные выплаты оправдывают свою цену, и приняли решение тратить на них довольно существенные средства, благо богатство им это позволяет.

~

Завершим наш обзор истории неравенства рассмотрением последнего участка графиков на рис. 9–3 – участка, описывающего рост неравенства в богатых странах с начала 1980-х годов. Именно этот процесс породил мнение, будто жизнь становится хуже для всех, кроме самых богатых. Такое изменение тенденции противоречит гипотезе Кузнеца, в соответствии с которой неравенство должно было оставаться на устойчиво низком уровне. Этой странности было предложено множество объяснений[315]315
  Объяснения роста неравенства после 1980 года: Autor 2014; Deaton 2013; Goldin & Katz 2010; Graham 2016; Milanović 2016; Moatsos et al. 2014; Piketty 2013; Scheidel 2017.


[Закрыть]. Хотя ограничения экономической конкуренции сохранились после Второй мировой войны на продолжительное время, в конце концов они ушли в прошлое, что позволило богатым начать получать все большие доходы от инвестиций и открыло широкое поле для динамичной конкуренции, работающей по принципу «победитель получает все». Идеологический сдвиг, который ассоциируется с именами Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер, замедлил дрейф в сторону более значительных расходов на социальные нужды, финансируемых за счет налогообложения обеспеченных слоев населения, и одновременно ослабил общественное предубеждение против чрезвычайно высоких зарплат и неприкрытого богатства. Люди все чаще разводятся или вовсе предпочитают холостую жизнь, а одновременно появляется все больше успешных пар с двумя высокими зарплатами; в итоге разброс в материальном положении семей неизбежно растет, даже если разброс зарплат остается все тем же. «Вторая промышленная революция» – революция электронных технологий – заново отправила кривую Кузнеца на подъем, породив спрос на высококвалифицированных профессионалов, которые оставили менее образованное население далеко позади, тогда как число рабочих мест, не требующих специальной подготовки, сокращалось из-за автоматизации. Глобализация позволила Китаю, Индии и другим странам предложить на общемировом рынке труда более дешевую, чем американская, рабочую силу, и те национальные компании, которые не воспользовались этой возможностью перевести производство за границу, проигрывают ценовую конкуренцию. В то же самое время плоды интеллектуального труда наиболее успешных аналитиков, предпринимателей, инвесторов и творческих людей все легче находят выход на необъятный рынок размером со всю планету. Рабочий завода Pontiac попадает под сокращение; Джоан Роулинг становится миллиардером.

Миланович совместил обе тенденции последних тридцати лет в области неравенства – снижение неравенства во всем мире и рост неравенства в богатых странах – в одном графике, который удачно принял форму слона (рис. 9–5). Эта «кривая охвата роста» разделяет мировое население на двадцать статистических категорий, или квантилей, от самых бедных к самым богатым, и показывает, какую долю реального дохода на душу населения каждая такая категория потеряла или приобрела за период с 1988 (незадолго до падения Берлинской стены) до 2008 года (незадолго до Великой рецессии).

РИС. 9–5. Прирост доходов, 1988–2008

Источник: Milanović 2016, fig. 1.3

Про глобализацию принято думать, будто она порождает победителей и проигравших; на слоновьей кривой первых мы видим в пиках графика, а вторых – в ложбинах. Оказывается, к победителям можно отнести большую часть человечества. Туловище слона (его тело и голова), куда входит примерно семь десятых мирового населения, соответствует «зарождающемуся глобальному среднему классу», в основном проживающему в Азии. За рассматриваемый период прирост их реального дохода составил от 40 % до 60 %. Ноздри на кончике хобота – это самый состоятельный один процент населения мира, чей доход тоже заметно подскочил. Неплохо обстоят дела и у еще четырех процентов ниже по хоботу. Там, где изгиб хобота провисает почти до самого низа в районе 85-го процентиля, мы видим «проигравших» при глобализации: низший слой среднего класса в богатых странах, который прибавил меньше 10 % реального дохода. Он и стал главным объектом для беспокойства современных противников неравенства – это «обезлюдевший средний класс», избиратели Трампа, те, кого глобализация оставила позади.

Этот самый узнаваемый слон из целого слоновьего стада Милановича служит отличным мнемоническим напоминанием об эффектах глобализации, и потому я не мог не привести его здесь (плюс к тому он неплохо вписывается в один зверинец с верблюдами с рис. 8–3). Однако эта кривая создает впечатление, будто мир более неравен, чем в действительности, – по двум причинам. Во-первых, финансовый кризис 2008 года, не вошедший в рассматриваемый период, странным образом способствовал снижению неравенства в мире. Великая рецессия, отмечает Миланович, на самом деле была рецессией в странах Северной Атлантики. Доходы богатейшего одного процента населения планеты снизились, но доходы рабочих в прочих регионах планеты подскочили (в Китае они выросли в два раза). Через три года после кризиса мы все еще видим на графике слона, но кончик его хобота опущен ниже, а спина теперь выгнута в два раза выше[316]316
  Высокий слон с опущенным хоботом: Milanović 2016, fig. 1.3. Corlett 2016.


[Закрыть].

Вторая причина, по которой наш слон не вполне отражает действительность, – это концептуальное заблуждение, характерное для многих дискуссий о неравенстве. Кого конкретно мы имеем в виду, когда говорим о «беднейшей пятой части» или «самом богатом одном проценте» населения? Почти все исследования распределения доходов проводятся на основе того, что экономисты называют анонимными данными: они фиксируют статистические диапазоны, а не реальных людей[317]317
  Анонимные и неанонимные данные: Corlett 2016; Lakner & Milanović 2016.


[Закрыть]. Предположим, я вам скажу, что возраст среднестатистического американца снизился с тридцати лет в 1950 году до двадцати восьми в 1970-м. Ваша первая мысль будет: «Ого, как это он помолодел на два года?» Однако не забывайте, что «среднестатистический» – это категория, а не конкретный человек. Вы совершаете ту же самую ошибку, когда, прочтя, что «богатейший один процент в 2008 году» имеет доход на 50 % выше, чем «богатейший один процент в 1988-м», приходите к выводу, будто некая группа богатых людей стала еще наполовину богаче. Люди, соответствующие какому-то имущественному критерию, постоянно меняются: кто-то приходит, кто-то уходит, колода тасуется, и вовсе не обязательно, что речь идет об одних и тех же личностях. То же касается и «беднейшей пятой части», и любой другой статистической категории.

Неанонимные или лонгитюдные (то есть собранные на протяжении многих лет) данные в большинстве стран недоступны, поэтому Миланович сосредоточился на наилучшей возможной альтернативе: он отслеживал отдельные квантили в конкретных государствах, чтобы, скажем, бедных жителей Индии 1988 года не сравнивать больше с бедными жителями Ганы 2008-го[318]318
  Квазинеанонимная кривая в виде слона: Lakner & Milanović 2016.


[Закрыть]. У него снова получилось некое подобие слона, только с более высоким хвостом и тазом, поскольку бедные классы очень многих стран за это время вырвались из крайней бедности. Общий вывод остается прежним: глобализация помогла низшему и среднему классам бедных стран, а также верхушке общества в богатых странах в гораздо большей степени, чем низшему слою среднего класса в богатых странах. Однако разрыв между ними не настолько огромен.

~

Теперь, когда мы прошлись по истории неравенства и обозначили силы, которые определяют его уровень, мы можем проанализировать утверждение, будто рост неравенства в последние три десятилетия означает, что мир становится хуже – что процветают только богатые, тогда как остальные топчутся на месте или нищают. Богатые определенно увеличили свое благосостояние, и, возможно, больше, чем стоило бы, но касательно всех остальных это утверждение неверно – по ряду причин.

Наиболее очевидным образом это не так для мира в целом: большей части человечества теперь живется гораздо лучше. Двугорбый верблюд стал одногорбым; тело слона стало размером с настоящего слона; крайняя бедность резко сократилась и, возможно, исчезнет вовсе; и международный, и всемирный коэффициенты неравенства снижаются. Да, надо признать, что бедное население мира действительно стало богаче за счет американского среднего класса, и, будь я американским политиком, я бы не стал открыто утверждать, что этот компромисс того стоил. Но как граждане мира, глядя на человечество как на единое целое, мы должны сказать: несомненно, стоил.

Но даже в низшем классе и низшем слое среднего класса богатых стран скромный прирост доходов не означает снижения уровня жизни. В сегодняшних дискуссиях о неравенстве наше время часто сравнивают, не в его пользу, с золотым веком высокооплачиваемого и уважаемого промышленного труда – веком, который ушел в прошлое по вине автоматизации и глобализации. Эту идиллическую картинку опровергают свидетельства современников о суровой жизни рабочих в ту эпоху – как журналистские книги-расследования, такие как «Другая Америка» Майкла Харрингтона (The Other America, 1962), так и реалистичные киноленты (скажем, «В порту», «Конвейер», «Дочь шахтера» или «Норма Рэй»). Историк Стефани Кунц, разоблачающая в своих работах ностальгию по 1950-м, добавляет к этим свидетельствам цифры:

Свыше 25 % американцев, от 40 до 50 миллионов человек, жили в середине 1950-х за чертой бедности, и в отсутствие продуктовых талонов и программ муниципального жилья это была прямо-таки отчаянная нищета. Даже в конце 1950-х треть американских детей были бедны. 60 % американцев старше шестидесяти пяти получали в 1958 году доход менее тысячи долларов, значительно ниже 3–10 тысяч, которые считались достаточными для принадлежности к среднему классу. У большинства пожилых не было и медицинской страховки. В 1959 году только половина населения имела денежные сбережения; четверть вообще не имела ликвидных активов. Даже если мы будем рассматривать только семьи белых коренных американцев, каждая третья из них не могла нормально прожить на зарплату главы семьи[319]319
  Coontz 1992/2016, pp. 30–31.


[Закрыть].

Почему же публика все равно убеждена, что экономика находится в состоянии стагнации, несмотря на тот очевидный факт, что качество жизни повысилось за последние десятилетия? Экономисты указывают на четыре фактора, из-за которых статистика неравенства создает превратное представление о том, как мы живем, причем каждый из них связан с одной из тем, которые мы уже рассмотрели.

Первый фактор связан с разницей между относительным и абсолютным благосостоянием. Точно так же, как все дети не могут показывать в школе результаты выше среднего, признаком стагнации не является то, что доля доходов, приходящаяся на беднейшую пятую часть населения, не увеличивается со временем. Для оценки благосостояния важно, сколько люди зарабатывают, а не какое место в рейтинге они занимают. В своем недавнем исследовании экономист Стивен Роуз разделил население США на классы, используя фиксированные суммы дохода, а не квантили. К «бедным» он отнес тех, кто получает от 0 до 30 000 долларов 2014 года на семью из трех человек, к «низшему слою среднего класса» – тех, кто получает от 30 000 до 50 000, и так далее[320]320
  Rose 2016; Horwitz 2015.


[Закрыть]. Роуз установил, что в абсолютных показателях благосостояние американцев растет. С 1979 до 2014 года доля бедных американцев упала с 24 % до 20 %, доля низшего слоя среднего класса – с 24 % до 17 %, а среднего класса – с 32 % до 30 %. Куда же делись все эти люди? Многие из них переместились в верхний слой среднего класса (доходы от 100 000 до 350 000 долларов), доля которого выросла с 13 % до 30 % населения, и в высший класс, представители которого составляют теперь не 0,1 %, а 2 %. Средний класс обезлюдел отчасти по той причине, что растет число состоятельных американцев. Неравенство, несомненно, увеличилось – богатые богатеют быстрее, чем средний и низший классы, – но благополучие всех (в среднем) растет.

Второе недоразумение возникает, когда люди путают анонимные и лонгитюдные данные. Если, скажем, самая бедная пятая часть населения Америки никак не продвинулась вперед за двадцать лет, это не значит, что сантехник Джо получает в 2008 году столько же, сколько в 1988-м (или немного больше – просто потому, что выросла стоимость жизни). Люди зарабатывают все больше с возрастом и опытом, они меняют низкооплачиваемую работу на более прибыльную, поэтому Джо мог перейти из беднейшей пятой части, например, в среднюю пятую часть, а его место в низшем слое занял более молодой мужчина, женщина или иммигрант. Масштабы этого круговорота никак не назовешь скромными. Недавнее лонгитюдное исследование показало, что каждый второй американец в течение хотя бы одного года своей трудовой жизни находился среди десятой части населения с самыми высокими доходами, а каждый девятый побывал в одном богатейшем проценте (хотя с большой вероятностью там не задержался)[321]321
  Конкретные люди перемещаются в верхние 1 % или 10 %: Hirschl & Rank 2015. Horwitz 2015; Sowell 2015; Watson 2015.


[Закрыть]. Это может быть одной из причин, по которым для восприятия людьми экономической ситуации характерен «разрыв в оптимизме» (когнитивное искажение типа «у меня все хорошо, но у других все плохо»): большинство американцев убеждено, что за последние годы уровень жизни среднего класса снизился, тогда как их личный уровень жизни вырос[322]322
  Разрыв в оптимизме: Whitman 1998. Разрыв в оптимизме при оценке экономической ситуации: Bernanke 2016; Meyer & Sullivan 2011.


[Закрыть].

Третья причина того, что рост неравенства не ухудшил положение низшего класса, состоит в том, что его жизнь облегчает перераспределение средств на социальные нужды. При всем господстве идеологии индивидуализма уровень такого перераспределения в США очень высок. Подоходный налог все еще имеет прогрессивную шкалу, а низкие доходы компенсируются «скрытым государством всеобщего благосостояния», а именно страхованием на случай потери работы, социальным страхованием, программами «Медикэр» и «Медикейд», системой временной помощи нуждающимся семьям, продуктовыми талонами для малоимущих и налоговым вычетом за заработанный доход – своего рода подоходным налогом наоборот (это выплачиваемая государством надбавка к низким зарплатам). Сложите все это вместе, и Америка перестает быть такой уж неравной. В 2013 году коэффициент Джини для рыночных доходов (до налогов и пособий) составлял там аж 0,53, тогда как для располагаемых доходов (после налогов и пособий) мы имеем вполне умеренный показатель в 0,38[323]323
  Roser 2016k.


[Закрыть]. США не зашли так далеко, как Германия или Финляндия, где коэффициент Джини для рыночных доходов изначально примерно такой же, но после весьма агрессивного перераспределения опускается в район 0,25–0,3, несмотря на тенденцию к росту неравенства после 1980 года. Независимо от того, устойчивы ли настолько щедрые европейские программы перераспределения в долгосрочной перспективе и применима ли эта модель в США, государство всеобщего благосостояния в том или ином виде работает во всех развитых странах, снижая уровень неравенства даже в скрытой его форме[324]324
  Почему США, в отличие от стран Европы, – не государство всеобщего благосостояния: Alesina, Glaeser, & Sacerdote 2001; Peterson 2015.


[Закрыть].

Социальные расходы не только уменьшают экономическое неравенство (что само по себе сомнительное достижение), но и увеличивают доходы менее зажиточных слоев населения (а вот это настоящая победа). Анализ экономиста Гэри Бертлесса показал, что в период с 1979 до 2010 года располагаемые доходы четырех более бедных квинтилей (пятых частей) населения США вырос на 49 %, 37 %, 36 % и 45 % соответственно[325]325
  Рост располагаемого дохода четырех пятых населения: Burtless 2014.


[Закрыть]. Причем это было еще до запоздалого выхода из Великой рецессии, тогда как с 2014 до 2016 года медианные зарплаты выросли до своего исторического максимума[326]326
  Рост доходов с 2014 до 2015 года: Proctor, Semega, & Kollar 2016. Продолжение этой тенденции в 2016-м: E. Levitz, “The Working Poor Got Richer in 2016,” New York, March 9, 2017.


[Закрыть].

Еще более примечательно то, что произошло в самой нижней части шкалы доходов. И левые, и правые традиционно скептически относятся к правительственным программам по борьбе с бедностью – чего стоит одна знаменитая шутка Рональда Рейгана: «Несколько лет назад федеральное правительство объявило войну бедности, и бедность одержала победу». В реальности, однако, бедность проигрывает. Социолог Кристофер Дженкс подсчитал, что, если учесть все льготы скрытого государства всеобщего благосостояния и рассчитывать стоимость жизни, принимая во внимание улучшение качества потребительских товаров и снижение цен на них, доля бедных за последние пятьдесят лет упала более чем на три четверти, составив в 2013 году 4,8 %[327]327
  C. Jencks, “The War on Poverty: Was It Lost?” New York Review of Books, April 2, 2015. Furman 2014; Meyer & Sullivan 2011, 2012, 2017a, b; Sacerdote 2017.


[Закрыть]. Три других исследования дали аналогичные результаты; данные одного из них, проведенного экономистами Брюсом Мейером и Джеймсом Салливаном, приведены в виде верхнего графика на рис. 9–6. Прогресс приостановился на время Великой рецессии, но снова набрал обороты в 2015 и 2016 годах (не показаны на графике), когда доходы среднего класса достигли рекордного уровня, а доля бедных продемонстрировала самое большое падение с 1999 года[328]328
  Падение доли бедных в 2015 и 2016 годах: Proctor, Semega, & Kollar 2016; Semega, Fontenot, & Kollar 2017.


[Закрыть]. Наконец, нельзя не упомянуть еще одно невоспетое достижение: число беднейших из бедных – бездомных, живущих на улице, – сократилось с 2007 до 2015 года почти на треть, несмотря на Великую рецессию[329]329
  Henry et al. 2015.


[Закрыть].

РИС. 9–6. Бедность в США, 1980–2016

Источники: Meyer & Sullivan 2017a, b. «Располагаемый доход» соответствует использованному в первоисточнике понятию «денежный доход после вычета налогов». Потребление рассчитано на основе данных исследования потребительских расходов на еду, жилье, транспорт, технику, мебель, одежду, украшения, страхование и так далее, проведенного Бюро трудовой статистики США. «Бедность» соответствует определению Бюро переписи населения США от 1980 года с учетом инфляции; привязка бедности к иным годам дала бы другие абсолютные показатели, но те же тенденции. Подробнее см. Meyer & Sullivan 2011, 2012, 2017a, b

Нижний график на рис. 9–6 иллюстрирует четвертый фактор, из-за которого показатели неравенства дают заниженное представление о прогрессе низшего и среднего классов в богатых странах[330]330
  Заниженное представление об экономическом прогрессе: Feldstein 2017.


[Закрыть]. Доход – это лишь средство достижения цели, а эта цель заключается в обладании вещами, в которых люди нуждаются, которые они хотят и которые им нравятся, – в том, что экономисты не особенно изящно называют потреблением. Если определять бедность не по тому, сколько люди зарабатывают, а по тому, что они потребляют, выяснится, что доля бедных в Америке снизилась с 1960 года в десять раз: с 30 % населения до 3 %. Две силы, по всеобщему убеждению повинные в росте неравенства доходов, вместе с тем снизили неравенство в том, что действительно важно. Первая, глобализация, хотя и разделила людей по уровню дохода на победителей и проигравших, в отношении потребления почти всех сделала победителями. Азиатские заводы, суда-контейнеровозы и эффективная розничная торговля обеспечили массам доступ к товарам, которые раньше считались предметами роскоши. (В 2005 году экономист Джейсон Фурман прикинул, что сеть магазинов Walmart экономит среднестатистической американской семье 2300 долларов в год[331]331
  Furman 2005.


[Закрыть].) Вторая сила, технологии, постоянно коренным образом меняет сам смысл дохода (мы уже убедились в этом, обсуждая в главе 8 парадокс ценности). Сегодняшний доллар, как бы мы ни старались скорректировать его стоимость с учетом инфляции, может купить гораздо больше улучшающих жизнь вещей, чем доллар вчерашний. Он может купить то, чего не существовало: холодильники, электричество, унитазы, вакцины, телефоны, контрацептивы и авиаперелеты, и то, что преобразилось до неузнаваемости, например смартфоны с безлимитными тарифами вместо спаренных телефонных линий с телефонистками.

Вместе глобализация и технологии изменили смысл того, что значит быть бедным, по крайней мере в развитых странах. Раньше стереотипное представление о нищете воплощал исхудалый бедняк в лохмотьях. Сегодня бедные страдают от лишнего веса с той же вероятностью, что и их работодатели, и одеты они в те же флисовые куртки, джинсы и кроссовки. Раньше бедных называли «неимущими». В 2011 году более 95 % американских семей, находящихся за чертой бедности, имели у себя дома электричество, водопровод, унитаз, холодильник, плиту и цветной телевизор[332]332
  Доступ бедных к удобствам: Greenwood, Seshadri, & Yorukoglu 2005. Владение бытовой техникой: US Census Bureau, “Extended Measures of Well-Being: Living Conditions in the United States, 2011,” table 1, http://www.census.gov/hhes/well-being/publications/extended-11.html. См. также рис. 17–3.


[Закрыть]. (Полтора века назад ничего из этого не было ни у Ротшильдов, ни у Асторов, ни у Вандербильтов.) Почти у половины бедных семей есть посудомоечная машина, у 60 % – компьютер, у двух третей – стиральная машина с сушилкой и у более чем 80 % – кондиционер, видеомагнитофон и мобильный телефон. Я вырос в золотой век экономического равенства, когда у «имущих» из среднего класса были считаные предметы из этого списка, а то и вовсе ничего. В результате самые ценные ресурсы из всех – время, свобода и ценные переживания – оказываются доступны всем людям, о чем мы еще поговорим в главе 17.

Богатые стали богаче, но их жизнь улучшилась не так уж сильно. Может, у Уоррена Баффета и больше кондиционеров, чем у большинства людей, или они у него лучше, но по меркам истории тот факт, что у большинства бедных американцев есть кондиционер, сам по себе поразителен. Если коэффициент Джини рассчитывать по потреблению, а не по доходам, он будет едва расти или оставаться неизменным[333]333
  Неравенство потребления: Hassett & Mathur 2012; Horwitz 2015; Meyer & Sullivan 2012.


[Закрыть]. Неравенство в самооценке уровня счастья среди населения США на самом деле снижается[334]334
  Спад неравенства в уровне счастья: Stevenson & Wolfers 2008b.


[Закрыть]. И хотя радоваться снижению коэффициентов Джини в продолжительности жизни, здоровье и образовании я считаю неуместным и даже абсурдным (как будто миру станет лучше, если мы убьем самых здоровых и не дадим ходить в школу самым умным), это снижение в реальности происходит по вполне достойным причинам: жизнь бедных улучшается быстрее, чем жизнь богатых[335]335
  Снижение коэффициентов Джини в качестве жизни: Deaton 2013; Rijpma 2014, p. 264; Roser 2016a, 2016n; Roser & Ortiz-Ospina 2016a; Veenhoven 2010.


[Закрыть].

~

Признать тот факт, что жизнь представителей низшего и среднего классов в развитых странах улучшилась за последние десятилетия, – не значит отрицать серьезные проблемы, нависшие над экономиками XXI века. Располагаемые доходы растут, но медленно, и наблюдаемый из-за этого низкий потребительский спрос, возможно, тормозит всю экономику в целом[336]336
  Неравенство и вековая стагнация: Summers 2016.


[Закрыть]. Трудности, с которыми сталкивается конкретная категория населения – белые американцы средних лет без высшего образования, проживающие вне больших городов, реальны и трагичны; подтверждением тому служит высокая статистика смертности от передозировки наркотиков (глава 12) и самоубийств (глава 18). Достижения робототехники могут привести к исчезновению еще миллионов рабочих мест. К примеру, в большинстве штатов США водители грузовиков составляют сейчас самую многочисленную профессиональную группу, а беспилотные автомобили сделают их чем-то вроде писарей, ремесленников, изготовляющих деревянные колеса для телег и карет, или телефонисток. Образование – главный залог экономической мобильности – не поспевает за требованиями современной экономики: стоимость получения высшего образования резко выросла (тогда как почти любой другой товар дешевеет), а в бедных районах США начальное и среднее образование решительно не соответствует требуемым стандартам. Американская налоговая система во многих своих аспектах регрессивна, а деньги обеспечивают слишком большое политическое влияние. Хуже всего, наверное, то, что впечатление, будто современная экономика не учитывает интересы большинства, увеличивает популярность луддитских и грубо-уравнительных политических идей, от осуществления которых пострадают все.

И тем не менее все это не делает оправданной одержимость экономическим неравенством и ностальгию по Великой компрессии середины XX века. Современный мир может по-прежнему становиться лучше, даже если коэффициент Джини и доля богатейшего одного процента в доходах останутся такими же высокими, – что совсем не исключено, ведь факторы, приведшие к их росту, никуда не делись. Американцев не заставишь покупать «понтиаки» вместо «приусов». Книги о Гарри Поттере нельзя отнять у детей только потому, что они сделали Джоан Роулинг миллиардером. Десятки миллионов бедных американцев неразумно вынуждать платить за одежду больше, лишь бы спасти десятки тысяч рабочих мест на американских предприятиях легкой промышленности[337]337
  Экономист Дуглас Ирвин (2016) отмечает, что 45 миллионов американцев живут за чертой бедности, 135 000 американцев заняты в легкой промышленности, а обычная текучка кадров приводит к 1,7 миллиона увольнений каждый месяц.


[Закрыть]. И так же неразумно в долгосрочной перспективе позволять людям заниматься монотонным и опасным трудом, который может более эффективно выполнять машина, лишь бы у них была зарплата[338]338
  Автоматизация, работа и неравенство: Brynjolfsson & McAfee 2016.


[Закрыть].

Вместо того чтобы бороться с неравенством как таковым, куда конструктивнее было бы сосредоточиться на конкретных проблемах, причиной которых его часто считают[339]339
  Экономические вызовы и решения: Dobbs et al. 2016; Summers & Balls 2015.


[Закрыть]. Очевидно, что в первую очередь необходимо наращивать темпы экономического роста, поскольку это и увеличит доходы каждого, и позволит перераспределять более существенные суммы[340]340
  S. Winship, “Inequality Is a Distraction. The Real Issue Is Growth,” Washington Post, Aug. 16, 2016.


[Закрыть]. Тенденции прошлого века и результаты исследований, проведенных в различных странах мира, позволяют утверждать, что в решении и той, и другой задачи все более значительную роль будут теперь играть правительства. Они лучше всех приспособлены, чтобы инвестировать в образование, фундаментальные исследования и инфраструктуру, финансировать медицинское обслуживание и пенсии (что освободит американские корпорации от изнурительных обязанностей по социальному обеспечению своих сотрудников), а также выплачивать прибавки к зарплатам выше их рыночной величины, которая снижается для миллионов людей, несмотря на рост общего благосостояния[341]341
  Сравнение правительств и работодателей как поставщиков социальных услуг: M. Lind, “Can You Have a Good Life If You Don’t Have a Good Job?” New York Times, Sept. 16, 2016.


[Закрыть].