Текст книги "Падение Константинополя. Гибель Византийской империи под натиском османов"

Между тем таяли последние остатки греческой независимости. Первыми стали земли, полученные сеньорами Гаттилузи, полугреками. Дорино и Паламеде умерли в 1455 году. Сын и наследник первого был слаб, а второго – порочен. Султан получил достаточно поводов присоединить к своим владениям земли их обоих. К 1459 году Имврос, Тенедос, Лемнос и город Энос были в турецких руках, правда, править Имвросом поставили христианина в лице Критовула. Лесбос продержался на грани до 1462 года, когда Никколо Гаттилузи, младший сын покойного Дорино, успев задушить своего брата, был вынужден расстаться со своими землями и был задушен сам.

Афинское герцогство пало в 1456 году. Их флорентийскому герцогу по имени Франко, чья юная красота восхитила султана, позволили остаться господином Фив еще на четыре года. Затем его казнили, его земли аннексировали, а сыновей взяли в янычары.

В Морее, где братья-деспоты Димитрий и Фома только-только перестали конфликтовать, когда подступила чужеземная опасность, после вести о взятии Константинополя разразился общий мятеж поселившихся на полуострове албанцев. К мятежникам присоединилось множество греков, и их тайно поддержала Венеция. В отчаянии братья обратились за помощью к султану. Старый военачальник Турахан-бей перешел через Коринфский перешеек и восстановил порядок. На прощание он велел братьям жить в мире. Но вскоре они снова рассорились и друг с другом, и со своими вассалами и забыли послать султану ежегодную дань. Весной 1458 года султан самолично повел армию через перешеек. Коринф продержался против турок до августа, несколько других крепостей сопротивлялись ему не менее храбро, но все напрасно. Когда Коринф пал и турки опустошили перешеек, деспоты пошли договариваться о мире со своим повелителем. В наказание у них отняли половину деспотата, включая Коринф, Патры, Арголиду и столицу Фомы Каритену; и в возмещение им пришлось заплатить крупную сумму. На обратном пути на север Мехмед задержался в Афинах, с великим прошлым которых он был хорошо знаком и хотел отдать им дань уважения.

Едва он уехал, деспоты снова разругались. Димитрий заявлял, что единственное спасение для него и всей страны – подчиниться туркам. Фома возлагал надежды на новоизбранного папу Пия II, который обещал ему помощь на Мантуанском соборе, состоявшемся осенью 1458 года. Эта помощь прибыла в Морею на следующее лето в составе трехсот наемников, из которых за две сотни заплатил Пий и еще за сотню – Бьянка Мария, герцогиня Миланская. Вскоре они перессорились и с Фомой, и между собой и вернулись в Италию. Тем временем Димитрий позвал турок. Но снова забыл уплатить дань, которую должен был султану. Мехмед, возмущенный беспорядком в деспотате и встревоженный папским вмешательством в его дела, решил с ним покончить.

В начале мая 1460 года Мехмед явился в Коринф во главе крупной армии. После некоторых колебаний Димитрий капитулировал сам и сдал свою столицу Мистру. Фома какое-то время укрывался в Мессении, затем морем бежал на Керкиру. Брошенные своими правителями, жители Пелопоннеса подчинились туркам, кроме нескольких крепостей, воодушевляемых гордым и безнадежным героизмом, которые продолжали сопротивляться, но пали одна за другой. Штурмом ли их взяли или принудили к сдаче голодом, их жителей перебили всех до единого. К осени был оккупирован весь полуостров, за исключением крепости Салменикон под командованием Грецаса Палеолога, продержавшейся до следующего лета, венецианских портов Модона и Кротона, которые спаслись благодаря тому, что осыпали султана роскошными дарами и почестями, и приморского города Монемвасии, который признавал своим господином Фому, а после его бегства оказался под властью сначала каталанского пирата, а потом – римского папы, который в 1464 году передал его Венеции.

Затем пришел черед трапезундской империи. Иоанн IV, Великий Комнин, тот самый, кто радовался смерти Мурада II, в чем его упрекал Сфрандзи, и кто, пообещав султану немалую дань, заслужил неприкосновенность в 1453 году, умер в 1458-м, оставив двух замужних дочерей и сына Алексея всего лишь четырех лет от роду. Многолетнее регентство наверняка окончилось бы катастрофой; поэтому трапезундцы назначили императором Давида, младшего брата покойного императора Иоанна. Давид посчитал, что султан слишком занят в Европе, чтобы беспокоиться из-за Восточной Анатолии. Он поддерживал связь с Венецианской и Генуэзской республиками и папской курией, и все они обещали ему помощь; а также он особо рассчитывал на дружеские отношения своей династии с самым могущественным из местных туркменских вождей – Узун-Хасаном, главой «белобаранных»[103]103
  Ак-Коюнлу («белобаранные») – конфедерация туркменских племен. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Узун-Хасан был грозным правителем, который сумел подчинить себе Восточную Анатолию, противодействуя османам. Его союзниками были эмиры Синопа и Карамана, а также царь Грузии, зять императора Давида, и грузинские князья Мегрелии и Абхазии. Его предки в основном были христианами. Его бабушка по отцовской линии была трапезундской принцессой, а мать – христианкой из Северной Сирии, и сам он женился на трапезундской принцессе, дочери императора Иоанна Феодоре, о которой венецианский путешественник писал: «По общему признанию, в то время не было женщины красивее». Имея такого друга, как Узун-Хасан, император Трапезунда считал, что ему ничто не угрожает.

Султан Мехмед не мог позволить себе игнорировать такой альянс, но именно Давид спровоцировал войну. Он потребовал от Мехмеда освободить его от обязанности платить дань, возложенной на его брата, а свое требование передал через послов Узун-Хасана, которые, находясь в Константинополе, предъявляли еще более высокомерные претензии от имени своего господина. Летом 1461 года Мехмед подготовил армию и флот, чтобы покарать подобную дерзость. Флот адмирала Касим-паши отправился в путь вдоль черноморского побережья Анатолии, а султан присоединился к своей армии в Бурсе. При виде его мощи великий альянс затрещал по швам. Пока сухопутная армия в июне двигалась к Синопу, флот сделал остановку, чтобы овладеть генуэзским портом Амастридой. В конце месяца армия и флот встретились у Синопа. Эмир Исмаил, зять Мехмеда, напрасно посылал своего сына Хасана, племянника Мехмеда, чтобы попытаться предотвратить опасность. Мехмед настаивал на капитуляции Синопа. Взамен он предложил Исмаилу лен, в который должен были войти Филиппополь с окрестными деревнями. Исмаил неохотно согласился на эти условия. Беспрепятственно войдя в Синоп, султанская армия вторглась на территорию Узун-Хасана и штурмовала его приграничную крепость Койлухисар. Караманцы даже не пытались прийти на помощь союзнику. Узун-Хасан отступил на восток, а свою мать Сару-хатун послал с дорогими дарами в лагерь к султану. Мехмед милостиво принял принцессу. Пока что ему не хотелось меряться силами с «белобаранными». Он согласился заключить мир, при условии что Койлухисар достанется ему. Однако старания Сары спасти родину невестки окончились ничем. «Зачем ты утомляешь себя, сын мой, – спросила она принимавшего ее султана, – ради такой мелочи, как Трапезунд?» Он ответил, что в его руке меч ислама и позорно ему не утомлять себя ради веры.

В начале июля турецкий флот достиг Трапезунда, и матросы, высадившись на берег, принялись разорять окрестности. Они не могли пройти дальше крепких городских стен. В начале августа прибыли передовые отряды армии под началом великого визиря Махмуда. Махмуд, как большинство новых министров султана, был вероотступником, сыном сербского князя и знатной дамы из Трапезунда. В городе жил его родственник, ученый Георгий Амируцис, уроженец Трапезунда. Амируцис был одним из сторонников Флорентийской унии, и император Давид высоко ценил его не только за ученость, но и за связи с Римом, полезные на переговорах с Западом. Махмуд послал в город своего секретаря, грека Фому Катаволену, – официально для того, чтобы уговорить императора сдаться, а тайно для того, чтобы установить контакт с Амируцисом. Сначала Давид упрямился. Его супруга Елена из великого византийского рода Кантакузинов только что уехала в Грузию просить помощи у зятя. Но когда Амируцис, щедро подкупленный и задобренный Махмудом, поведал ему, что Хасан заключил мир, и эту новость подтвердили письма от Сары-хатун, и когда затем Амируцис передал ему обещание Махмуда, что султан предоставит императорской семье владения в другом месте, император заколебался. Он сообщил Мехмеду, который в то время приближался со своими основными силами, что сдаст город, если султан по своему усмотрению даст ему владения такой же величины и ценности, а его младшую дочь Анну возьмет в невесты. Мехмед, разгневанный бегством императрицы к грузинам, в ответ потребовал безоговорочной капитуляции. Амируцис то и дело напоминал Давиду, что сопротивление бесполезно, а Сара давала свое личное слово, что к нему и его семье отнесутся с почетом, и Давид сдался. Его трудно упрекнуть. Узун-Хасан и турецкие союзники его не поддержали. Ни одна западная держава не смогла бы ему помочь, а грузины не стали бы вмешиваться в одиночку. Трапезунд с его мощными укреплениями, возможно, продержался бы несколько недель; но ждать избавителей ему было неоткуда.

15 августа 1461 года турецкий султан вошел в столицу последнего греческого государства. Прошло двести лет с тех пор, как Михаил Палеолог отвоевал Константинополь у латинян, и для греков как будто забрезжил новый рассвет. Султан выполнил обещания, данные Сарой-хатун. Он милостиво принял у себя императора, его детей и молодого племянника Алексея и отправил в Константинополь на специально отряженном корабле вместе с придворными и всем их личным имуществом, не считая груды драгоценностей, которыми одарили Сару за ее любезное посредничество. Но не всем родственникам императора позволили насладиться свободой. Невестка Давида Мария Гаттилузи, которая вышла замуж за его изгнанного брата Александра примерно за двадцать лет до того в Константинополе, а овдовев, уехала с маленьким сыном в Трапезунд, все еще оставалась женщиной поразительной красоты, и Мехмед, по-видимому, сильно привязался к ней, а ее сын пользовался дурной славой одного из любимых миньонов султана.

К остальным жителям отнеслись без всякой жалости. Видные семейства лишились имущества и были отосланы в Константинополь, где султан предоставил им новые жилища и достаточно денег, чтобы начать новую жизнь. Всех оставшихся мужчин и многих женщин и детей обратили в рабство и поделили между султаном и его министрами. Других женщин отправили в Константинополь, а восемьсот мальчиков отобрали для янычарского корпуса.

Отдаленные части империи были быстро захвачены. Город Керасунт какое-то время упорствовал и сдался на почетных условиях, благодаря чему населявших его греков оставили в покое. Несколько горных деревень оказали сопротивление. Крепость Кордили много недель защищала девушка-крестьянка, на века прославленная в старых понтийских балладах. Но ни одна крепость в конечном счете не смогла выстоять против мощи турецкого войска. К октябрю султан Мехмед вернулся в Константинополь, полностью овладев прежними землями Великого Комнина.

Таков был конец свободного греческого мира. «Романии уж нет, Романия повержена», – оплакивали ее сказители баллад. Еще оставались греки, которые жили при власти христиан – на Кипре, на островах Эгейского и Ионического морей и в морских портах материковой Греции, которыми пока владела Венеция, но правил ими чужаки с чужой, хоть и христианской, верой. Только в диких деревнях Майны на юго-востоке Пелопоннеса, в чьи изрезанные горы не смел сунуться ни один турок, только там у греков оставалось какое-то подобие свободы.

Вскоре уже все православные Балканы оказались под пятой у турок. При жизни Скандербега албанцы еще сохраняли непрочную независимость, но после его смерти в январе 1468 года страну быстро захватили, и вскоре Венеция рассталась со всеми своими форпостами на албанском побережье. Севернее, в области, называемой Зета, еще сопротивлялись немногие горцы, которые впоследствии образуют княжество Черногорию – оно попеременно признавало господство над собой то турок, то венецианцев, но никогда не теряло автономии. Задунайские господари Валахии покорились туркам в 1391 году, но отвергали их всякий раз, как подходила венгерская армия. С 1456 по 1462 год господарь Влад, прозванный Цепеш – Колосажатель – по излюбленному способу расправляться с несоглас ными, воевал с султаном и даже посадил на кол его посланцев, но после его падения султан вернул себе прочную власть над страной. Правитель Молдавии Петр III признал его владычество в 1456 году. Его сын Стефан IV восстал против него и успешно сдерживал турок на протяжении всего своего долгого правления с 1457 по 1504 год; и все же через девять лет после смерти Стефана его сын, господарь Богдан, покорился султану Селиму I.

Однако оставалась одна православная держава, куда не ступали ногой султанские армии. В то время как Византия все больше оказывалась под турецким игом, русские прогнали татар и силой вернули себе независимость. Крещение Руси было одним из предметов гордости византийской церкви. Но теперь ее дочь постепенно становилась могущественнее матери. Русские это прекрасно сознавали. Уже около 1390 года константинопольскому патриарху Антонию пришлось написать верховному правителю Руси, великому князю Василию II Московскому, и напомнить ему, что, несмотря ни на что, император, сидящий в Константинополе, все так же является одним истинным императором, православным наместником Бога на земле. Но ныне Константинополь пал, и император погиб. Православных императоров не осталось. Более того, по мнению русских, Константинополь понес наказание за свои грехи, за отступничество и согласие на церковный союз с Западом. Русские с негодованием отвергли Флорентийскую унию и выгнали ее сторонника, архиепископа Исидора, навязанного им греками. Теперь же, имея за спиной века безупречной приверженности православию, Русь обладала единственным независимым владыкой православного мира, владыкой, чье могущество неуклонно росло. Разве не ясно, что именно он должен быть наследником православной империи? Пусть султан-победитель правит в Константинополе и притязает на права византийского императора. Истинная христианская империя переместилась в Москву. «Царьград пал, – писал митрополит Московский в 1458 году, – ибо отступил от истинной православной веры. Но на Руси вера еще жива, вера семи соборов, кою передал Константинополь великому князю Владимиру. На земле есть одна только истинная церковь – церковь русская». Отныне сохранение христианства стало миссией Руси. «Церкви старого Рима пали, – писал монах Филофей в 1512 году своему господину, великому князю, или царю, Василию III, – все царства православной христианской веры сошлись в одно твое царство: один ты во всей поднебесной христианам царь… два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть; твое христианское царство иным не заменится». Отец Василия III имел некоторые законные основания претендовать на этот титул, ибо был женат на принцессе из дома Палеологов. Но для мистически верующих Третьего Рима этот брак не имел значения. Если требовались династические основания, они предпочитали вернуться к женитьбе своего первого крещеного князя на принцессе Анне из дома Багрянородных пятью веками раньше, хотя этот брак и остался бездетным. Однако преемственность Москвы не имела никакого отношения к земной дипломатии, ведь ее со всей ясностью определил сам Господь Бог.

Так из православных только русские извлекли хоть какую-то выгоду от падения Константинополя; и православным прежнего византийского мира, стонущего в рабстве, само сознание, что еще остается могущественный, хоть и далекий православный властелин, приносило утешение и надежду, что он заступится за них и, может статься, когда-нибудь явится их спасти и вернуть им свободу. Султан-победитель даже не замечал, что есть такая страна – Россия. Но в последующие века его преемники уже не смогут подражать ему в этом пренебрежении.

Россия действительно находилась далеко. А у султана Мехмеда были заботы поближе. Завоевание Константинополя неизбежно превратило его государство в одну из мощнейших держав Европы, и теперь ему пришлось участвовать в силовой европейской политике. Он понимал, что все христиане – его враги, и должен был постараться не допустить того, чтобы они сплотились против него.

Эта задача была не так уж трудна. Сам факт, что христианские державы не пришли на помощь Константинополю, показал, что у них нет никакого желания воевать за веру, если только вопрос не затрагивает их непосредственных интересов. Одни только папы и немногочисленные интеллектуалы и романтики в разных странах Запада были до глубины души потрясены при мысли о том, что великий, искони христианский город оказался в руках нехристей. Что касается итальянцев, участвовавших в обороне города, то некоторые из них, как Джустиниани и братья Боккиарди, возможно, руководствовались христианскими чувствами, но правительство их стран исходило из коммерческих расчетов. Это нанесло бы огромный вред их торговле, если бы Константинополем завладели турки, но не менее пагубно было и нанести оскорбление туркам, с которыми итальянцы уже наладили прибыльную торговлю. Западных монархов это не интересовало. Даже король Арагона с его мечтами о левантийской империи не был готов воплотить их в конкретные действия. Вскоре турецкое правительство это полностью осознало. Турция никогда не испытывала недостатка в прекрасных дипломатах. Султану, возможно, еще придется столкнуться с Венгрией и Венецией и, может быть, небольшим альянсом, который соберет Папская курия, но он будет разбираться с ними по одному. Никто не поспешил на помощь Венгрии на роковом поле битвы при Мохаче. Никто не прислал подкреплений рыцарям-иоаннитам на Родосе. Никто не озаботился, когда венецианцы потеряли Кипр. Венеция и Габсбурги, правда, объеди нились для военно-морской кампании, одержавшей триумф при Лепанто, но из этого мало что вышло. Государям-Габсбургам уже приходилось защищать Венецию в одиночку. В Италии или Германии люди могли десятками лет подряд содрогаться при мысли, что турки так близко, но это ничуть не отвлекало их от гражданских войн. А когда христианнейший король Франции, предав великое прошлое его страны, участницы крестовых походов, решил объединиться с султаном неверных в борьбе против императора Священной Римской империи, тогда всем, у кого есть глаза, стало видно, что с духом крестоносцев покончено навсегда.

Глава 13. Судьба уцелевших

Западная Европа испытала укол совести, но так и не расшевелилась. Греческие кардиналы Исидор и Виссарион взывали и молили, а папа Пий II, любитель греческой культуры, собирал средства для спасения Востока. Но все, чего им удалось добиться на практике, – это лишь облегчить жизнь несчастным беженцам, спасшимся от турок.

Таковых было не очень много. Беднякам пришлось остаться на Востоке и нести на своих плечах любой крест, который мог выпасть на их долю. Из крупных фигур, сыгравших роль в этой драме, немногие добровольно согласились жить при султане. Многих же там удержало лишь заточение или казнь. Остальные искали пристанища в Италии.

Две старинные императорские династии вскоре практически сошли на нет. Что касается уцелевших братьев императора Константина, то деспот Димитрий на первых порах вошел в милость к султану. Ему выделили апанаж из бывших владений Гаттилузи: город Энос и острова Лемнос и Имврос, а также части Тасоса и Самофракии. Они приносили ему ежегодный доход в шестьсот тысяч серебряных монет – половину острова, половину Имврос. Вдобавок с монетного двора султана ему каждый год присылали тысячу сребреников. Семь лет он тихо жил в Эносе со своей женой Зоей и ее братом Матфеем Асеном, который когда-то был его наместником в Коринфе, а теперь заведовал местной солевой монополией. Димитрий проводил дни в удовольствиях, предаваясь охоте и пиршествам, и немалую долю своего богатства отдавал церкви. В 1467 году у него внезапно отняли апанаж. Если верить истории, которую Сфрандзи считал правдивой, подчиненные Матфея запустили руку в доходы, которые следовали султану соляных промыслов, и Матфею с Димитрием пришлось отвечать. Что сталось с Матфеем, неизвестно. Димитрия же лишили всех доходов и отправили в Дидимотихон доживать свои дни в бедности. Однажды султан, проезжая мимо, заметил его и почувствовал жалость. Димитрию дали ежегодное пособие в пятьдесят тысяч сребреников, которые выделялись из доходов от султанской монополии на зерно. Длилось это недолго. Вскоре Димитрий с женой ушли в монастырь. Он умер монахом в Адрианополе в 1470 году, а она пережила его всего на несколько месяцев. Их единственную дочь Елену, по официальным сведениям, взяли в султанский гарем, но, по-видимому, она осталась непорочна и жила в собственном доме в Адрианополе. Она умерла за несколько лет до ее родителей, завещав патриархии свои драгоценности и платья.

Деспот Фома с женой и детьми бежал на Керкиру, прихватив с собой голову апостола – святого Андрея, хранившуюся в Патрах. В конце 1460 года он вместе с реликвией перебрался в Италию, а 7 марта 1461 года с почестями въехал в Рим. Через неделю папа, которому он презентовал голову апостола, пожаловал ему орден Золотой розы. Фома оставался в Италии, надеясь когда-нибудь вернуться в Морею. Папа назначил ему пенсион в триста золотых дукатов в месяц, к которому кардиналы позднее прибавили еще пять сотен из собственных доходов. Достоинство и презентабельная внешность, которую Фома сохранил до старости, производила впечатление на итальянцев, и он тем более угодил им тем, что публично принял католичество. Его жена Катерина Заккариа, которую он оставил на Керкире, умерла там в августе 1462 года. В 1465 году Фома вызвал своих детей в Рим. Через несколько дней после их приезда, 12 мая, он испустил дух в возрасте пятидесяти шести лет[104]104
  По словам Сфрандзи, жена Фомы умерла в возрасте 70 лет. Это явная ошибка, так как Фоме к моменту смерти три года спустя было всего 56, а их младшая дочь Зоя не могла родиться раньше 1456 г. Фома женился на Катерине в 1430 г. Если ей в то время было 15 лет, то ко времени смерти ей должно было исполниться 47.


[Закрыть].

У Фомы было четверо детей. Старшую, Елену, еще ребенком выдали за Лазаря III Бранковича, от которого она родила трех дочерей. В 1459 году, вскоре после смерти супруга, она выдала старшую, Марию, за короля Боснии Степана. Когда турки захватили Боснию, молодую королеву взял к себе в гарем турецкий военачальник, а Елена с двумя младшими дочерьми бежала на Лефкаду. Одна из девушек, Милица, вышла замуж за владетеля Кефалонии и Лефкады Леонардо III Токко, но умерла бездетной несколько месяцев спустя. Другая, Ирина, стала женой Гьона Кастриоти, сына Скандербега, и после смерти свекра уехала с мужем в Италию. Елена осталась при дворе своего зятя Лефкаде, в конце концов ушла в монастырь и там и умерла в 1474 году.

Братья и сестры Елены были намного младше. Андрей родился в 1453 году, Мануил – в 1455 году, а Зоя, вероятно, в 1456 году. Сирот приняли на попечение римские папы. В июне 1466 года Зою выдали замуж за римского дворянина из рода Караччоло, но вскоре она осталась вдовой. В 1472 году папа Сикст IV добился, как ему казалось, дипломатического триумфа, когда устроил ее брак с русским царем Иваном III. Бракосочетание состоялось в Ватикане, от имени царя выступало его доверенное лицо. Папа подарил невесте приданое в шесть тысяч золотых дукатов. Но, приехав в Россию, Зоя, теперь уже перекрещенная Софией, забыла о католичестве и со страстью погрузилась в политику православной церкви. Ее дочь Елена вернулась в католическую веру, став супругой польского короля Александра Ягеллончика; но ее сын Василий III и его преемники оставались поборниками православия. Польская королева Елена умерла бездетной. Династия Василия III прервалась столетие спустя со смертью его правнучки Анастасии Федоровны и ее дяди царевича Дмитрия.

У сыновей Фомы жизнь сложилась не столь почтенно. Младший, Мануил, провел юность в Италии, получая папский пенсион в пятьдесят дукатов в месяц. Около 1477 года он вдруг поехал в Константинополь и отдал себя на милость султана. Мехмед принял его благожелательно, дал ему поместье и содержание. Там он женился, но имя его жены неизвестно, как и дата его смерти. Из двух его сыновей старший умер в юности, младший Андрей обратился в ислам и окончил дни вельможей под именем Мехмед-паша. Потомков он, по-видимому, не оставил. Старший сын Фомы Андрей предпочел остаться в Италии, где жил на таком же скудном пенсионе в пятьдесят дукатов в месяц. К нему относились как к наследнику императорского трона, и он сам подписывался «милостью Божией сын императора Константинопольского». Однако его поведение вряд ли приличествовало императору. В 1480 году он женился на уличной женщине, римлянке по имени Катерина, и наделал больших долгов. Он уговорил папу Сикста IV дать ему два миллиона золотых дукатов на финансирование экспедиции в Морею, а деньги промотал. Ни это, ни то, как он охотно продавал титулы и привилегии честолюбивым иностранцам, не спасло его от финансового краха. Около 1491 года он отправился в путешествие к сестре в Россию – которое тоже не принесло ему денежной выгоды, и остаться там его никто не уговаривал. Наконец он нашел себе друга в лице короля Франции Карла VIII, у которого Андрей побывал в 1491 году, и тот уплатил часть его долгов. Андрей приветствовал вторжение Карла в Италию в 1493 году и поспешил на север, чтобы примкнуть к нему. 16 сентября 1494 года он подписал договор с Карлом, щедро пожаловав ему все права на престолы Константинополя, Трапезунда и Сербии, а себе приберег только морейский деспотат. Когда в следующем мае Карл вошел в Неаполь, он пообещал Андрею ежегодный пенсион в тысячу двести золотых дукатов. Сомнительно, что эти деньги выплачивались после отъезда Карла из Италии, а если и да, то совершенно точно прекратились после смерти короля в 1498 году. Вскоре Андрей снова оказался в долгах. В начале 1502 года он подписал новый договор, передав все свои права испанским монархам Фердинанду и Изабелле, но денег от них не получил. Когда он умер в июне того же года, его вдове пришлось выпрашивать у римского папы сто четыре дуката, чтобы оплатить его похороны. Он оставил одного сына по имени Константин, красивого, но бестолкового юношу, который некоторое время командовал папской гвардией. Дата смерти Константина неизвестна.

На двух внуках Фомы – Мехмед-паше в Константинополе и беспечном Константине в Риме – и закончилась императорская династия Палеологов[105]105
  Род претендовал на происхождение от сына Фомы по имени Иоанн. Если бы этот сын существовал, Сфрандзи, который прекрасно знал всю родословную и питал к ней глубокий интерес, никак не мог бы его не упомянуть. Также о нем умалчивает и Виссарион, давая указания наставнику двух сыновей Фомы. Возможно, у Фомы был незаконнорожденный сын Иоанн. Более вероятно, что корнуолльская семья происходила от какой-то побочной ветви Палеологов, которых было много, хотя ни одна не могла похвастаться законным происхождением от императора; все законные потомки по мужской линии Михаила VIII, первого императора Палеолога, хорошо известны, и весьма маловероятно, что авторитеты кого-то проглядели. Помпезный двуглавый орел, вырезанный на гробнице Феодора Палеолога в церкви Ландульфа в Корнуолле, к сожалению, там совершенно не к месту.


[Закрыть]. Младшая ветвь, берущая начало от Андроника II, которая правила в Монферрате с первой половины XIV века, прервалась по мужской линии в 1536 году, и ее владения по женской линии перешли по наследству к маркизам Мантуанским. Дочь деспота Феодора, Елена Палеологина, королева Кипра, окончила свои дни еще в 1458 году, а ее единственный ребенок, изгнанная и бездетная королева Шарлотта, – в Риме в 1487 году[106]106
  Мы узнаем, что королева Елена глубоко горевала, услышав о падении Константинополя, и принимала беженцев.


[Закрыть]. Единственные ныне здравствующие потомки императора Мануила Палеолога проживают в Южной Италии, в семьях, которые происходят от Гьона Кастриоти, сына Скандербега.

Участь императорской династии Трапезунда оказалась еще трагичнее. Император Давид два года пользовался щедрым пенсионом. Но в 1463 году его вероломный друг Георгий Амируцис сообщил турецким властям, что бывший император получил письмо от племянницы, жены Узун-Хасана, в котором она звала в гости брата Алексея или кого-то из сыновей Давида. Султан решил увидеть в этом измену. 26 марта 1463 года в Адрианополе Давида бросили в тюрьму, и 1 ноября его самого, шестерых из семи его сыновей и племянника Алексея казнили в Константинополе. Хоронить их трупы запретили; и, когда императрица Елена собственными руками выкопала для них могилы и положила их туда, ее приговорили к штрафу в размере пятнадцати тысяч дукатов, которые она должна была выплатить в трехдневный срок под страхом смертной казни. Преданные друзья и слуги собрали деньги; но Елена удалилась от мира, чтобы провести недолгие оставшиеся годы жизни во вретище, в крытой соломой лачуге. Ее младший сын Георгий с трех лет от роду воспитывался мусульманином. Позднее ему разрешили навестить Узун-пашу, откуда он бежал к сестре в Грузию. Он вновь обратился в христианство и женился на грузинской царевне, от которой, видимо, имел потомков, но дальнейшая история семейства неизвестна. Другую его сестру, Анну, забрали в гарем султана, а позднее, но лишь на время, отдали Заганос-паше, правителю Македонии. Ее тоже насильно обратили в ислам, но потом она смогла перебраться в местность возле родного Трапезунда. Она основала селение, которое назвали Киранна в ее честь, и пожаловала ему церковь. Вдовая Мария Гаттилузи тихо жила в императорском гареме, а ее сын, тоже Алексей, и дальше пользовался милостью султана. Как он закончил свои дни, неизвестно. По преданию, ему пожаловали земли за стенами Перы, и там его звали «Сыном бея». Именно ему обязан своим названием современный район Бейоглу.

Мало что известно о судьбе министров императора Константина, переживших гибель империи, как и об их родственниках. Если они обрели свободу, то довольствовались жизнью в безвестности. Как только восстановился порядок, султан охотно отпускал пленников на волю. Получив откровенно угодническое письмо от ученого Филельфо, он освободил тещу того Манфредину Дориа, вдову Иоанна Хрисолора, и отправил ее в Италию к зятю, с которым, по слухам, она в прошлом поддерживала скандальную связь. Верный секретарь и друг Константина Сфрандзи сумел через несколько лет выкупить и себя, и свою жену. Они вернулись на Керкиру, где он и дальше интересовался судьбой соотечественников и все так же преданно любил родню своего господина. Он отправился на Лефкаду по приглашению дочери Фомы, вдовы сербского правителя, и навестил ее зятя Леонардо Токко, чья сестра была первой женой императора, а в 1466 году съездил в Рим на свадьбу принцессы Зои и ее супруга из семейства Караччоло. Вскоре после этого они с женой удалились от мира. В монастыре он закончил работу над мемуарами и в конце изложил свое исповедание веры. В нем, несмотря на дружеские отношения со сторонниками церковной унии, он так не смог заставить себя признать догмат об исхождении Святого Духа и от Отца, и от Сына. Его исторические записки доходят до 1477 года. Видимо, он умер в 1478 году.

Часть беженцев поселилась в Венеции и примкнула к дочери старого недруга Сфрандзи, Луки Нотары. Анна Нотара прожила там много лет, отдавая все свои деньги на освобождение соотечественников.

Два греческих кардинала так и жили в Италии. В 1459 году после смерти Григория Маммы папа, вопреки всем традициям византийской церкви, сделал Исидора патриархом Константинопольским. Он умер в 1463 году, и его пустой титул унаследовал Виссарион[107]107
  Говорили, что в старости Исидор стал слабоумен.


[Закрыть]. Виссарион дожил до 1472 года, тратя свои доходы на создание великолепной библиотеки греческих трудов, которую он завещал городу Венеции, а также оказывал помощь греческим беженцам. Архиепископ Леонард вернулся к себе в епархию на Лесбос и находился там, когда турки завоевали остров в 1462 году. Он снова побывал в Константинополе, но в этот раз пленником. Вскоре его выкупили, и он отправился в Италию, где и скончался в 1482 году.