Текст книги "Падение Константинополя. Гибель Византийской империи под натиском османов"

Глава 5. Подготовка к осаде

Все последние месяцы 1452 года султан вынашивал свои планы. Никто даже среди его министров не знал точно, что он намерен делать. Удовольствуется ли он тем, что его крепость Румелихисар дает ему контроль над Босфором и позволяет полностью блокировать Константинополь, чтобы со временем вынудить город к сдаче? У него были планы возвести новый великолепный дворец в Адрианополе, на островке на реке Марице. Значит ли это, что пока он не думал о переносе правительства в древнюю имперскую столицу? На это надеялся его визирь Халил. Халилу, получал ли он регулярные подарки от греков, в чем его обычно подозревают, или нет, не нравилась идея похода на Константинополь. Осада обойдется дорого; а если провалится, то такое унижение Османской империи приведет к катастрофическим последствиям. Более того, Константинополь в его нынешнем состоянии был политически бессилен и коммерчески выгоден. У Халила были единомышленники и среди других старых министров Мурада. Но ему противостояла энергичная партия во главе с такими вояками, как Заганос-паша и Турахан-паша, за спиной которых стоял евнух Шехабеддин; и именно к ним прислушивался султан.

Сам Мехмед той зимой провел немало бессонных ночей, обдумывая будущую кампанию. Ходили слухи, что по ночам он шагал по улицам Адрианополя, переодетый простым солдатом, и всех, кто узнавал его и отдавал ему честь, убивали не сходя с места. Однажды ночью, примерно во вторую стражу, он вдруг приказал привести к нему Халила. Старый визирь пришел, трепеща, боясь услышать о своей отставке. Чтобы умаслить господина, он захватил с собою блюдо с торопливо собранными золотыми монетами. «Что это, о мой учитель?» – спросил султан. Халил ответил, что, по обычаю, сановники, внезапно вызванные к повелителю, приносят с собою дары. Мехмед оттолкнул блюдо. Этот подарок был ему ни к чему. «Я хочу лишь одного! – вскричал он. – Дай мне Константинополь!» Затем он поведал Халилу, что наконец-то решился. Он атакует город без промедления. Халил, испуганный и подавленный, обещал ему всемерную поддержку.

Несколько дней спустя, в конце января, султан созвал всех своих министров и произнес перед ними длинную речь, в которой напомнил о свершениях предков. Однако, заявил он, Турецкая империя никогда не будет в безопасности, пока не овладеет Константинополем. Византийцы, может быть, и слабы, но тем не менее они показали, как умело плетут интриги с врагами турок и в своей слабости могут отдать город в руки союзников, которые окажутся уже не так немощны. Константинополь не неприступен. Прежние осады не удавались по иным причинам. Но сейчас время пришло. Город раздирают религиозные распри. Итальянцы – ненадежные союзники, и среди них много предателей. Более того, турки наконец-то овладели морем. Что касается его самого, то он не может править империей, в которой остается Константинополь, скорее он предпочтет не править вовсе.

Его речь взволновала слушателей. Даже те члены совета, кто не одобрял его планов, не посмели озвучить своих опасений. Министры единодушно поддержали его и отдали голоса за войну.

Как только война была одобрена, султан приказал бейлербею европейских провинций Дайи Караджа-бею собрать армию и атаковать византийские города и селения на берегах Фракии. Города на черноморском побережье, Месемврия, Анхиал и Визе, сдались тотчас же и таким образом спаслись от разграбления. Но некоторые города на побережье Мраморного моря, такие как Селимврия и Перинф, пытались оказать сопротивление. Их взяли приступом, разорили и разрушили их укрепления. Еще в октябре прошлого года султан посадил на Коринфском перешейке Турахан-бея с сыновьями, чтобы совершать набеги на Пелопоннес и таким образом отвлекать братьев императора, чтобы они не могли прислать ему помощь.

В речи перед советом султан особо подчеркнул, что теперь он обладает господством на море. В предыдущих попытках город атаковали только с суши. У византийцев всегда оставалась возможность получать снабжение по воде, и до недавних пор туркам приходилось нанимать корабли у христиан для транспортировки своих армий из Азии в Европу и обратно. Мехмед твердо вознамерился изменить такое положение дел. Весь март 1453 года возле Галлиполи началось строительство корабли разных типов. Множество старых кораблей починили, законопатили и просмолили заново, но было и немало новых судов, которые спешно сооружались в последние месяцы на верфях портовых городов Эгейского моря. Среди них были триремы, где, в отличие от старинных, все лавки располагались на одном уровне. В каждом ряду, находящемся под определенным углом к борту корабля, было место для трех гребцов с короткими веслами, каждое в своей уключине, но все три выходили наружу через своей весельный порт. У корабля была низкая посадка и две мачты, на которых поднимали паруса при попутном ветре. Имелись и биремы – корабли несколько меньшего размера с одной мачтой, где гребцы сидели попарно с обеих сторон; и фусты – длинные корабли, легче и быстрее бирем, гребцы на них располагались по одному по обе стороны перед мачтой, а после мачты – по двое; и галеры – этим расплывчатым термином называли любой крупный корабль, будь то ли трирема или бирема или же судно вовсе без гребцов, но в техническом отношении галера означала крупный корабль с более высокой посадкой и одной скамьей для гребцов с длинными весами. Строились также и парандарии – тяжелые транспортные баржи с парусами.

Величину султанской армады оценивают по-разному. Византийские историки ее невероятно преувеличивают; но, судя по свидетельствам итальянских моряков, находившихся в Константинополе, по-видимому, она насчитывала шесть трирем и десять бирем, около пятнадцати весельных галер, семидесяти пяти фуст и двадцати парандарий, а также некоторое число шлюпов и яликов, на которых в основном доставляли сообщения. Командовать ими поставили наместника Галлиполи, урожденного болгарина и вероотступника Сулеймана Балтоглу. Часть гребцов и матросов набрали из числа пленных и рабов, но было много и добровольцев, которых привлекало высокое жалованье. Султан лично занимался назначением офицеров, считая свой флот даже более важным, чем армия[28]28
  Барбаро говорит о 12 галерах и 70–80 длинных кораблях; по Якопо Тетальди, их было от 16 до 18 галер и от 60 до 80 длинных кораблей; по Леонарду Хиосскому – 6 трирем и 10 бирем, а в общей сложности 250 судов; по Сфрандзи – 30 крупных и 330 мелких судов, а чуть ниже – 480 судов; по Дуке – в общей сложности 300 кораблей; по Халкокондилу – 30 трирем и 200 меньших судов; по Критовулу – всего 350 судов, исключая транспортные. Критовул упоминает об особом внимании Мехмеда к флоту.


[Закрыть].

Примерно в конце марта эта армада, к ужасу христиан – греков и итальянцев, поднялась по Дарданеллам в Мраморное море. До того дня они не осознавали всю мощь военно-морского флота султана.

В то время как флот крейсировал по Мраморному морю, турецкая армия собиралась во Фракии. Как и в случае с флотом, султан лично позаботился об ее снаряжении. На протяжении всей зимы оружейники со всех его владений трудились над изготовлением щитов, шлемов, доспехов, дротиков, мечей и стрел, а инженеры сооружали баллисты и тараны. Мобилизация прошла быстро, но тщательно. Каждая провинция выставила свой полк, были призваны все военные, находившиеся в отпусках на своих служебных наделах. Солдаты нерегулярных войск зачислялись тысячами. На своих местах остались только гарнизоны, необходимые для защиты границ и охраны порядка в провинциях, а также те войска, которые Турахан-бей держал в Греции. Величина армии внушала страх. По утверждению греков, в султанском лагере собралось триста или четыреста тысяч человек; да и более трезво оценивавшие их численность венецианцы говорили о ста пятидесяти тысячах. Основываясь на турецких источниках, регулярные войска, судя по всему, насчитывали около восьмидесяти тысяч человек без учета нерегулярных войск – башибузуков, которых могло набраться около двадцати тысяч, и невоеннообязанную обслугу лагеря, которых, по-видимому, было еще несколько тысяч человек. Почетное место занимали янычарские полки. После их реорганизации, проведенной султаном Мурадом II примерно двадцатью годами раньше, их насчитывалось двенадцать тысяч человек, из которых небольшую часть составляли технические специалисты и гражданские служащие, а также псари и сокольничие, которых к ним прибавил сам Мехмед. В то время все янычары происходили из христиан; но их с детства воспитывали так, чтобы они были набожными мусульманами, считали полк своей семьей, а султана – командиром и отцом. Немногие янычары, возможно, еще помнили своих родных и порой проявляли доброту по отношению к ним; но их фанатичная вера не вызывала сомнений, и дисциплину они соблюдали неукоснительно. Когда-то Мехмед не пользовался у них одобрением, но теперь они с радостью приветствовали поход против неверных[29]29
  Основываясь на христианских источниках, Дука оценивает общее количество турецких войск в более чем 400 тысяч; Халкокондил – в 400 тысяч; Критовул – в 300 тысяч, не считая людей при лагере; Сфрандзи – в 262 тысячи; Леонард Хиосский – в 300 тысяч, включая 15 тысяч янычар; Тетальди – в 200 тысяч, включая 60 тысяч при лагере; Барбаро – в 160 тысяч. Турецкие авторитеты говорят примерно о 80 тысячах. Бабингер указывает, что исходя из демографических условий Османская империя не могла бы на тот момент выставить на поле боя более 80 тысяч человек.


[Закрыть].

Армия и сама повергала в трепет, но еще большую тревогу внушали новехонькие боевые орудия, которыми она была оснащена. Решение Мехмеда напасть на Константинополь весной 1453 года в основном объяснялось недавними триумфами его пушкарей. В Западной Европе пушки применялись уже более ста лет, с тех самых пор, как немецкий монах Шварц[30]30
  В настоящее время Бертольд Шварц считается легендарной фигурой. (Примеч. пер.)


[Закрыть] сконструировал пушку, ядра в которой приводились в движение порохом. Вскоре стало ясно, насколько полезны пушки в осадной войне, однако опыты немцев при осаде Чивидале в Северной Италии 1321 года и англичан в Кале в 1347 году на тот момент пока не увенчались особым успехом. Пушки были недостаточно мощны, чтобы пробить прочную каменную кладку. В последующие сто лет новое оружие в основном использовалось для того, чтобы разогнать вражеские войска на поле боя или проломить легкие заграждения. Венецианцы пытались применять пушки в морских сражениях с генуэзцами в 1377 году. Но корабли того времени не выдерживали веса тяжелых орудий, и пушечные ядра, вылетая из тогдашних корабельных пушек, редко наносили столь сильные повреждения, чтобы пустить корабль ко дну, хотя и могли причинить ему значительный урон. Султан Мехмед, которому интерес к наукам привил его врач, итальянский еврей Якопо из Гаэты, прекрасно осознавал всю важность артиллерии. Придя к власти, он немедленно приказал пушкарям начать опыты с производством крупных орудий.

Летом 1452 года в Константинополь прибыл венгерский инженер по имени Урбан и предложил императору свои услуги мастера по изготовлению пушек. Константин, однако, не мог платить ему то жалованье, которое он считал подобающим для себя, не мог он предоставить и необходимое сырье. Поэтому Урбан уехал из столицы и обратился к султану. Его сразу же допустили в высокое присутствие и допросили с пристрастием. Урбан заявил, что может отлить такую пушку, которая разнесет стены самого Вавилона, и ему положили жалованье вчетверо больше, чем он запрашивал, и предоставили всю необходимую техническую помощь. За три месяца он соорудил громадную пушку, которую султан установил на стенах своего замка Румелихисар, – она и затопила корабль венецианцев, пытавшийся прорвать блокаду. Затем Мехмед приказал ему изготовить пушку в два раза больше первой. Ее отлили в Адрианополе и закончили в январе. Длину ее ствола оценивали в сорок пядей[31]31
  Около 9 м.


[Закрыть]. Толщина бронзы на стволе составляла одну пядь[32]32
  Около 23 см.


[Закрыть], а окружность ствола – четыре пяди в задней части, куда засыпали порох, и двенадцать пядей – в передней половине, куда закладывали ядра[33]33
  Около 91 см и 274 см.


[Закрыть]. Говорят, что ядра весили двенадцать хандредвейтов[34]34
  Более 600 кг.


[Закрыть]. Как только работы были закончены, команда из семисот человек, которым было поручено обслуживать пушку, установила ее на повозку, запряженную пятнадцатью парами волов. Те не без труда дотащили ее до дворца Мехмеда, где предполагалось испытать ее мощь. Жителей Адрианополя предупредили, что они услышат страшный грохот и не должны пугаться. И действительно, когда подпалили фитиль и раздался первый выстрел, эхо разнеслось на расстояние сотни стадий, ядро взлетело в воздух на целую милю и затем ушло в землю на шесть футов в глубину[35]35
  Несколько менее 20 км, более 1,5 км, 1,6 км и 1,8 м.


[Закрыть]. Мехмед пришел в восторг. Двести человек отрядили выровнять дорогу, которая вела в Константинополь, и укрепить мосты, и в марте пушка, запряженная шестидесятью волами, тронулась в путь, а рядом с ней шагало двести человек, чтобы удерживать ее повозку с пушкой в равновесии. Между тем под руководством Урбана пушкари отливали и другие пушки, хотя уже не такие огромные и не столь знаменитые, как это чудище.

Весь март громадная армия султана двигалась отдельными частями по Фракии в сторону Босфора. Обеспечить снабжение такого полчища всем необходимым было нелегко, но все было досконально распланировано. Поддерживалась строгая дисциплина, боевой дух войск был чрезвычайно высок. Каждого мусульманина преисполняла вера в то, что сам пророк отведет особое место в раю первому, кто ворвется в древнюю христианскую столицу. «Константиния будет завоевана, – гласил хадис. – Слава тому предводителю и войску, кто это совершит». В другом хадисе, который проповедники подобрали для такого случая, говорилось, как однажды пророк спросил у своих учеников: «Вы слышали о городе, который одной стороной стоит на суше, а двумя другими – на море? Час суда не пробьет, пока семьдесят тысяч сыновей Исхака его не одолеют». Также нельзя сомневаться и в энтузиазме самого султана. Много раз люд слышали его слова о том, что именно он намерен стать тем предводителем, благодаря которому осуществится этот величайший триумф ислама. Он покинул Адрианополь 23 марта. 5 апреля он вместе с последними отрядами армии прибыл под стены города[36]36
  Сфрандзи указывает дату прибытия турок 2 апреля, когда, вероятно, подошел авангард; Леонард Хиосский приводит дату 9 апреля, когда, по-видимому, подошли подкрепления.


[Закрыть].

В городе же царили совсем другие настроения. При виде мощного турецкого флота, курсирующего в Мраморном море, и огромных пушек во главе с чудовищным порождением Урбана, которое с грохотом приблизилось к стенам, горожане поняли, что их ожидает. Случилось одно-два слабых землетрясения и ряд проливных дождей, и все это толковалось как дурное предзнаменование, а люди в это время вспоминали все пророчества, которые предсказывали гибель империи и пришествие Антихриста. Тем не менее, несмотря на охватившее жителей отчаяние, в смелости у них недостатка не было. Даже те интеллектуалы, которые задумывались, а не окажется ли в конечном счете вхождение в Турецкую империю менее пагубным для греческого народа, нежели его нынешнее состояние разобщенности, бедности и бессилия, искренне включились в подготовку к обороне. Можно было видеть, как все зимние месяцы мужчины и женщины, ободряемые самим императором, ремонтировали стены и расчищали рвы.

Все находившееся в городе оружие собрали в одном месте, чтобы раздавать его тем, кому оно будет нужнее всего. Был создан фонд для чрезвычайных расходов, куда вносили деньги не только государство, но и церкви с монастырями и частные лица. В городе еще оставались значительные богатства, и кое-кому из итальянцев казалось, что некоторые греки могли бы раскошелиться и щедрее. Но в действительности требовались не столько деньги, сколько люди, вооружения и продовольствие, а на деньги купить их теперь было нельзя[37]37
  Леонард Хиосский обвиняет греков в скупости. В некоторых плачах о падении Константинополя говорится об алчности как одном из грехов греков, за которые они и понесли наказание, но это обвинение риторическое и не содержит подробностей.


[Закрыть].

Император сделал все, что было в его силах. Осенью 1452 года в Италию отправились послы умолять как можно быстрее прислать помощь. Встретили их неприветливо. В Венецию отправилось новое посольство, но 16 ноября сенат ответил лишь, что все до глубины души потрясены и подавлены вестями с Востока и, если папа и другие державы что-либо предпримут, Венеция охотно к ним присоединится. Венецианцы еще не узнали о том, что случилось с галерой Риццо неделей раньше, но даже и эта новость и неотложные депеши из венецианской колонии в Константинополе не заставили их предпринять какие-либо конкретные шаги. В том же месяце отправили посла в Геную, и там ему обещали предоставить один корабль, а за дальнейшей помощью правительство рекомендовало обратиться к королю Франции и Флорентийской республике. Король Альфонсо Арагонский дал еще более расплывчатые обещания, однако разрешил византийским послам собрать на Сицилии пшеницу и другое продовольствие для доставки в Константинополь. Они как раз занимались этим, когда началась осада, и больше уж им никогда не привелось увидеть родной земли. Папа Николай и хотел бы помочь, но не желал брать на себя слишком больших обязательств, пока не был уверен в том, что церковная уния в самом деле состоится, да и без венецианцев он мало что мог поделать. Кроме того, его больше заботил мятеж в Риме, разразившийся в январе 1453 года. Пока город не усмирен, папа не мог и помыслить о ведении военных действий за границей.

Письма, которыми обменивались между собою Рим и Венеция, невозможно читать без боли в сердце. Венецианцы никак не могли забыть, что курия все еще должна им деньги за аренду галер в 1444 году; а папа не был уверен в доброй воле венецианцев. Лишь 19 февраля 1453 года венецианский сенат, получив последние известия с Востока, проголосовал за то, чтобы незамедлительно отправить в Константинополь два транспорта, каждый с четырьмя сотнями человек на борту, и распорядиться о том, чтобы пятнадцать галер, которые в тот момент переоснащались, последовали за ними сразу же, как будут готовы. Пять дней спустя сенат принял декрет, вводивший особые налоги с купцов, торговавших в Леванте, на оплату расходов на эту флотилию. В тот же день были отправлены письма папе, императору Запада и королям Венгрии и Арагона, где говорилось, что без скорейшей помощи Константинополь обречен. Однако 2 марта сенат все еще обсуждал организацию флотилии. Было решено назначить ее командующим Альвизо Лонго, однако верховное командование отдать капитан-генералу моря[38]38
  Капитан – генерал моря – звание главнокомандующего венецианским флотом во время войны. (Примеч. пер.)


[Закрыть] Джакомо Лоредану. Через неделю в сенате прошла еще одна резолюция с призывом не медлить. Но дни проходили, а ничего не делалось. В начале апреля наконец-то пришли письма из Рима о том, что папа собирается послать на Восток пять галер. Ответ из Венеции, датированный 10 апреля, поздравлял кардиналов с этим решением, но напоминал им, что еще не уплачены долги предыдущего папы. Также в нем говорилось, что, по последним сведениям из Константинополя, теперь там острее не хватает продовольствия, чем людей, и напоминалось Риму – слишком запоздало, – что корабли должны войти в Дарданеллы до 31 марта, поскольку затем поднимается северный ветер, затрудняющий плавание по проливу. Отбытие венецианской флотилии наконец-то было назначено на 17 апреля, но потом начались новые отсрочки и промедления. Когда в конце концов корабли вышли из Венеции, Константинополь уже две недели находился в осаде.

Все эти задержки искренне заботили папу Николая. Он уже купил за свой счет груз оружия и провианта и отправил его в Константинополь на трех генуэзских кораблях, которые отплыли примерно в конце марта.

Никакое другое правительство не прислушалось к зову императора. В надежде склонить генуэзских купцов к тому, чтобы они доставляли продовольствие в город, он объявил, что ввозимые товары не будут облагаться пошлинами. Но это ни к чему не привело. Генуэзские власти упорно придерживались политики уклончивого нейтралитета. Оставалась надежда, что великий христианский воитель Янош Хуньяди, венгерский регент, воспользуется ситуацией, когда турки практически убрали солдат с границы на Дунае. Но венгры были ослаблены своими бедами в конце правления Мурада, да и сам Хуньяди находился в трудном положении в связи тем, что его подопечный – король Владислав V – 14 февраля стал совершеннолетним и отказался от его руководства. Ни один православный государь тоже не мог прийти на подмогу[39]39
  По словам Сфрандзи, венгры послали к султану посольство и передали, что нападение на Константинополь повредит их добрым отношениям, но что Хуньяди потребовал от императора Селимврию либо Месемврию в качестве уплаты за помощь. Также он прибавляет, что король Арагона Альфонсо потребовал за свои услуги Лемнос.


[Закрыть]. Великий князь Руси был слишком далеко, и его одолевали собственные проблемы; к нему тщетно взывали о помощи. Кроме того, Русь глубоко возмутило провозглашение церковной унии. Правители Молдавии Петр III и Александр II перессорились друг с другом. Господарь Валахии Владислав II был вассалом султана и, разумеется, не стал бы выступать против него без содействия Венгрии. Сербский деспот Георгий оказался еще более исполнительным вассалом и даже прислал контингент своих солдат в войско Мехмеда. Они храбро сражались под началом своего сюзерена, хотя, возможно, и сострадали единоверцам в Константинополе[40]40
  «Польский янычар» описывает, как возмутились сербские солдаты, узнав, что должны будут примкнуть к турецкой армии.


[Закрыть]. Скандербег в Албании по-прежнему оставался шипом в боку султана. Но у него были плохие отношения с венецианцами, а турки настраивали соперников против него. Сеньорам островов Эгейского моря и родосским рыцарям-иоаннитам не хватало сил, чтобы вмешаться, разве что в составе какой-то широкой коалиции. Деспотов Мореи сдерживали войска Турахан-бея. Грузинский царь и трапезундский император были вынуждены все силы бросить на защиту собственных границ. Анатолийские эмиры при всей своей ненависти к султану слишком хорошо ощутили на себе его могущество, чтобы так скоро опять восстать против.

Тем не менее, хотя правительства самоустранились, нашлись люди, готовые сражаться за христианскую веру в Константинополе. Местная венецианская колония безоговорочно поддержала императора. На собрании в присутствии Константина и его совета, а также кардинала Исидора венецианский байло[41]41
  Байло – должность постоянного представителя Венецианской республики в заморской колонии. (Примеч. пер.)


[Закрыть] Джироламо Минотто обязался всемерно участвовать в обороне и позаботиться о том, чтобы ни одно венецианское судно не покинуло гавань без разрешения. Также он гарантировал отправку флотилии из Венеции и направил туда депешу с требованием срочной помощи. Два венецианских капитана торговых кораблей, Габриэле Тревизано и Альвизе Дьедо, чьи корабли стали на якорь в Золотом Роге по возвращении из черноморского плавания, обещали остаться, чтобы участвовать в сопротивлении. В целом шесть венецианских судов и три из венецианской колонии на Крите были оставлены в гавани с согласия их капитанов и превращены в военные корабли «во славу Божью и ради чести всего христианского мира», как гордо сказал Тревизано императору. Среди венецианцев, поклявшихся защищать великий город, который их предки разграбили два с половиной столетия назад, оказалось немало тех, кто носил самые прославленные имена республики: Комаро, Мочениго, Контарини и Веньер. Все они войдут в почетный список погибших, составленный их соотечественником, моряком-хирургом Николо Барбаро, чей неприукрашенный дневник, пожалуй, содержит самый честный рассказ об осаде.

Эти венецианцы предложили свои услуги, потому что случайно оказались в Константинополе, когда началась война, и гордость и благородство помешали им сбежать. Но были и такие генуэзцы, которые, испытывая стыд из-за трусости своего правительства, добровольно прибыли из Италии воевать за христианство. Среди них были Маурицио Каттанео, два брата ди Лангаско, Джеронимо и Леонардо, и трое братьев Боккиарди, Паоло, Антонио и Троило, которые снарядили и доставили за свой счет небольшой отряд солдат. 29 января 1453 года горожан ободрила новость о прибытии знаменитого генуэзского кондотьера Джованни Джустиниани Лонго, молодцеватого мужчины, принадлежавшего к одной из знатнейших фамилий республики, и родственнику влиятельного дома Дориа. С собой он привел семьсот хорошо вооруженных солдат, четыреста из которых нанял в Генуе и триста – на Хиосе и Родосе. Император принял его с радостью и предложил ему стать господином Лемноса, если удастся прогнать турок. Джустиниани был известен как опытный защитник городов, обнесенных крепостными стенами, поэтому его сразу же назначили командовать обороной всех стен, проходивших по суше. Он не стал зря терять времени и тотчас же приступил к исполнению обязанностей, тщательно осмотрел все стены и укрепил их в тех местах, где счел необходимым. Хотя венецианцев было трудно уговорить трудиться рядом с генуэзцем, такова была сила его личности, что они добровольно согласились работать под его началом. По просьбе Джустиниани Тревизано вновь открыл и расчистил ров, который шел от Золотого Рога вдоль Влахернских стен, пока местность не начинала повышаться. Многие горожане из Перы присоединились к обороне, поскольку, как писал позднее их подеста, были уверены, что крах Константинополя будет означать и гибель их колонии.

Люди приезжали воевать и из более далеких земель. Каталонская колония Константинополя самоорганизовалась под началом своего консула Пере Жулиа, и к ним присоединилась группа каталонских моряков. Из Кастилии явился галантный дворянин дон Франсиско де Толедо, утверждавший, что происходит из императорской династии Комнинов, и потому называвший императора кузеном[42]42
  Франсиско утверждал, что является потомком Алексея I Комнина. Мне не удалось проследить его происхождение.


[Закрыть]. Под началом у Джустиниани служил инженер по имени Иоганнес Грант, обычно его называли немцем, но он вполне мог быть шотландским искателем приключений, который добрался до Леванта через Германию[43]43
  Сфрандзи называет его Иоганнес Немец; Леонард Хиосский дает ему фамилию Гранде, Дольфин переписал ее в виде Грандо.


[Закрыть]. Османский претендент Орхан, с детства живший в Константинополе, тоже вместе со своими домочадцами предложил свои услуги императору.

Не все итальянцы в городе отличились таким же мужеством, как Минотто и Джустиниани. В ночь на 26 февраля семь кораблей под командованием Пьетро Даванцо, шесть с Крита и один из Венеции, выскользнули из Золотого Рога с семьюстами итальянцами на борту. Их бегство нанесло серьезный удар обороне. Больше никто, ни грек, ни итальянец, не последовал их примеру[44]44
  Барбаро говорит, что несколько греческих семей разных сословий покинуло город еще раньше, чтобы не попасть в осаду.


[Закрыть].

К началу осады в Золотом Роге оставалось двадцать шесть боеспособных кораблей, не считая более мелких судов и торговых кораблей генуэзцев из Перы, стоявших на якоре под стенами колонии. Пять были венецианскими, пять – генуэзскими, три – критскими, по одному было из Анконы, Каталонии и Прованса, и десять принадлежали императору. Почти все были высокопалубные, без весел и приводились в движение парусами. По сравнению с турецкой армадой это была всего лишь маленькая флотилия. Несоизмеримость сухопутных сил была еще больше.

В конце марта, когда турецкая армия уже двигалась по Фракии, Константин вызвал к себе своего секретаря Сфрандзи и велел ему провести перепись всех находящихся в городе мужчин, способных держать в руках оружие, включая монахов. Когда Сфрандзи сложил все свои списки, оказалось, что население насчитывает всего 4983 грека и чуть меньше двух тысяч иноземцев. От этих цифр у Константина кровь застыла в жилах, и он приказал Сфрандзи о них молчать. Но итальянские очевидцы пришли к аналогичным выводам[45]45
  Тетальди говорит, что их было от 6 до 7 тысяч, и, по одной рукописи, прибавляет: «и не более»; Леонард Хиосский, которому вторит и Дольфин, говорит о 6 тысячах греках и 3 тысячах итальянцев, вероятно включая в число последних боеспособных мужчин, которые бездействовали в Пере. По Тетальди, все население города насчитывало 30 тысяч человек; непонятно, исключает ли он из него женщин. Считая женщин, стариков, детей и священников, 5 тысяч боеспособных мужчин соответствует общему количеству населения примерно в 40–50 тысяч человек; вероятно, некоторые монахи не попали в списки Сфрандзи, хотя стали участвовать в боевых действиях позднее. Критовул утверждает, что при взятии города погибло почти 4 тысячи жителей и чуть более 50 тысяч взято в плен! Как у большинства средневековых авторов, его цифры почти всегда сильно преувеличены.


[Закрыть]. Против полчищ султана численностью около восьмидесяти тысяч человек и целых орд нерегулярных войск огромный город с его четырнадцатимильными стенами мог выставить всего лишь без малого семь тысяч бойцов.