Текст книги "Аэросмит. Шум в моей башке вас беспокоит?"

Мы были полярными близнецами. Абсолютными противоположностями. Джо был спокойным, по его венам тек фреон; а я – бешеным, с бурлящей кровью, монстр из сернистого солнца, мой рот никогда не закрывался. ДЖО СТРЕМНЫЙ… А Я ЗАСРАНЕЦ. Он ковбой в опущенной на глаза огромной шляпе, чувак типа блин-да-какая-разница. Но, черт возьми, он что, всегда будет побеждать? А я всегда буду тем, кто опростоволосился? Разумеется, противоположность – ключ ко всем успешным дуэтам. Матт и Джефф, Люси и Деси, Том и Джерри, Дин Мартин и Джерри Льюис, Шем и Шон, Бэтмен и Джокер.

И сразу же возник скрежещущий зубами конкурентный антагонизм. Это двигатель внутреннего сгорания, который нами управляет. Это заложено в нашей ДНК, в нашей химии. Эти взаимоотношения… сочетание двоих. Когда я встретил Джо, то понял, что нашел свое второе «я», своего брата-демона… мы чудовище-шизофреник с двумя головами. Джо придумывает отличные соло, а я сразу же думаю: «Вот мразь, я буду лучше этого ублюдка. Я придумаю такие слова, которые сожгут страницу, как только я их запишу!»

Но знаете что? Антагонизм, чистое нитро-заряженное производство, топливное вдохновение. Мне надо все это вам объяснять? И вражду невозможно контролировать, так ведь?

Мы были скованы вместе почти сорок лет, в бегах, как Сидни Пуатье и Тони Кертис в «Непокорных». Мы вместе писали песни, жили по соседству, гастролировали, делились девушками, записывались, накидывались, очищались, расставались… снова сходились. Мы любим друг друга, что бы ни случилось. Как только гнев утихает, мы становимся закадычными друзьями, ничто не может нас разлучить, но каждый раз что-то неизбежно появляется, и я говорю: «Стоп! Подожди-ка, мать твою!»

Никто не может так меня взбесить, как Джо. Никто не возил меня к тому гробику, чтобы напомнить о мечте дудочника, чаще, чем Джо. Ни бывшие жены, ни бывшие менеджеры – а вы знаете, как они могут меня разозлить. Джо Перри – это хуев Джо Перри, и я ничего не могу с этим поделать. Да и не хочу. Если бы он вышел на сцену весь в рвоте и дерьме, с иглой, торчащей из руки, толпа все равно аплодировала бы ему и кричала, потому что он играет на гитаре лучше всех. Он настоящий. И я не говорю, что настоящий – значит лучший.

Я всю жизнь искал близнеца-мутанта – я хотел брата. Я не хотел быть в группе без брата. Мне нужна была родственная душа, которая пела бы: «Аминь!» Кто-то, кому бы я мог сказать: «Да, блядь!», когда слышу шикарное гитарное соло.

Это обреченная, саморазрушающая фишка рок-звезд… прямо из «Инструкции для рок-звезд». Поэтому мне приходилось за ним присматривать. Кому-то же надо было! Женщины его любили; им приходилось мириться с его херней – чрезмерным нытьем, травой и наркотой. Я вижу его со стороны. Джо, мать его, Перри шикарен… но именно я могу видеть эту тень над, под… и внутри.

И над ним правда витает ебаное облако отчаяния. Мои отношения с Джо сложны, полны соперничества, чреваты опасностями и завораживают, заставляя волосы вставать дыбом. Всегда будет скрытое течение, постоянное напряжение, периоды убийственной враждебности, предательской ревности и обиды. Но знаете, так работает производство.

Мы присоединились к прославленной компании драчливых братьев по блюзу: Мик и Кит! Рэй и Дэйв Дэвис! Братья Эверли! Это мы, сиамские бойцовские рыбы рока! Так-то! Держитесь.

Но что бы ни случилось, когда мы отправляемся в тур, он сплавляет нас, и мы становимся большим двухголовым зверем. Я вижу Джо каждую ночь и такой: «Черт, вот оно что, я понял! Так вот зачем все это! И почему мне это нравится?» Все как бы забывается. Все.

После той ночи, великого Rattlesnake Shake, я был готов воплотить это в жизнь. Том и Джо еще учились в старших классах, когда я с ними познакомился, и подумывали поступать в колледж. Я уже сжег все мосты. Я не собирался к этому возвращаться. Я сказал себе: «В пизду, я рискну и перееду к ним».

Я знал, что мы все сможем. Я любил музыку шестидесятых; британские рок-звезды были охеренными. Я так мечтал о подобном звучании. И почти так же сильно, как и о группе, я мечтал о таком образе жизни. Я хотел этого больше всего на свете. Я прямо чувствовал. Эта группа станет шестидесятыми 2.0… The Yardbirds на жидком азоте.

Мы все переехали в Бостон и серьезно работали над тем, чтобы прославиться. Все остальное у нас уже было, осталось добиться славы. А так как я более чокнутый, чем большинство, как только я узрел свет, я боролся за него изо всех сил. Я собрал вещи и в конце лета попрощался с родителями со словами: «Ну все, на этот раз все будет офигенно».

В тот день, когда мы поехали – самое время растянуть слог – пое-е-е-е-е-хали из Нью-Гэмпшира в Бостон, я помню, как выглянул из окна и смотрел на проносящиеся мимо поля и деревья. Я был каким-то задумчивым (не как обычно). Я немного переживал о том, что мы будем жить вместе; но в то же время я был в восторге. Одновременно хорошие тревога, нервозность и восторг. И в тот момент мы выехали на шоссе – прямо на перекрестке, в том месте, где виднеется горизонт Бостона, и ты такой: «Что?!» Потому что деревья, леса и сверчки внезапно сменяются мелькающими машинами, небоскребами и многоквартирными домами… И в этот момент я такой: «Вот черт, город!» Я сидел на заднем сиденье. Схватил коробку салфеток из бокового кармашка, спросил, есть ли у кого-нибудь ручка, и начал писать на дне коробки.

В машине я как будто в своем пузыре. Как проекционная будка, где на лобовом стекле показывают мое будущее, широкоэкранный фильм о предстоящем – и я его вижу! «Лес Пол» Джо вгрызается в реальность, как звуковая акула, крутые девчонки бросают на сцену свои трусы, тот кайф от беснующихся двадцати тысяч людей в твоей фантазии. Машина движется (это тоже есть в фильме)… сталкиваются образы и слова, создавая своего рода заклинание того, что я хочу.

В тот момент, когда я увидел горизонт Бостона, в моей голове зазвучали слова: «Блядь, мы должны сделать это, нет, сломать, сделать это. Нельзя останавливаться, мы должны сделать это, сломать, сделать, понимаешь, сделать это». И я начал писать: «Сделать, сделать, сделать, сломать», я все повторял и повторял эти слова, пока записывал, как золотоискатель промывает песок, туда-сюда, туда-сюда – вода и песок, вода и песок, – пока из песка не вышла золотая крупица. И там, на заднем сиденье машины, я подумал: «Что, блядь, я могу сказать публике? Если мы пишем песни, поднимаемся на сцену, я буду смотреть на публику, и что же мне сказать?» Я начал добывать золото: «Что мне сказать? Что я хочу сказать? Что будет круто сказать?» И все эти мысли начали склеиваться в одну ебаную фразу… Оп, поехали!

 
Um… good evening, people, welcome to the show…
[First-person, me singing to the audience…]
I got something here I want you all to know…
[The collective we, the band…]
We’re rockin’ out, check our cool…
[Um, no, no, that’s no good, uh, talk about my feelings…]
When life and people bring on primal screams,
You got to think of what it’s gonna take to make your dreams,
Make it…
Э-э-э… добрый вечер, народ, добро пожаловать на шоу…
[От первого лица, я пою толпе…]
Вы все должны кое-что знать…
[Коллективное «мы», группа…]
Мы зажигаем, зацените…
[Э, нет, нет, плохо, эм, надо о чувствах…]
Когда жизнь и люди издают первобытные крики,
Подумайте о том, что нужно, чтобы воплотить ваши мечты,
Сделайте это…
 

Да, блядь! И вот я с безумной скоростью пишу на коробке салфеток.

 
You know that history repeats itself
But you just learned so by somebody else
You know you do, you gotta think the past
You gotta think of what it’s gonna take to make it last;
Make it, don’t break it!
Make it, don’t break it! Make it!
 
 
 Вы знаете, что история повторяется
 Но вы узнаете это от других
 И вы знаете, что надо вспомнить прошлое
 Надо понять, что нужно сделать, чтобы мечты не кончались;
 Сделайте это, не сломайте!
 Сделайте, не сломайте! Сделайте!
 

И это была первая песня, первая запись. Так что мотайте на ус… и на дудку…

Глава 4
Мой красный парашют (и другие сны)

Я был…

Новоорлеанским, зеленянским, Питер Гринянским, как королевянским; по утрам вставанским и будильник выключанским, Седьмым печатским, хлопково полянским; «Холлер-лог» и «Йеллер Дог»; освященным, обреченным, ожесточенным и измельченным; черным котом, роллинг-стоуном, дорожным хлыстом; поездом сбитым, болью убитым, ничего не значимым, копами схваченным; хлопковым долгоносиком, женщинами брошенным; заколдованным, тремолованным, парализованным и отмордованным; издольщинным и опозорщенным, очень счастливым и сукиным сыном; вуду, худу и никогда не забуду; музыкой увлеченным и детка-почему-ты-такая-огорченным; фольклором Миссисипи и грязным хиппи; буги-вуги, где мои слуги, проклятым и кокнутым; посланным на все четыре стороны и я-сам-решу, – что-мне-делать, – клоуны; Литл Вилли Джоном и огнедышащим драконом; на сцене очарованным и Джимми Клиффованным; вдали утихающим криком и Стиви Ником…

Блюз, дружище, блюз… бл’уз! Боль всех сердец, смешок среди слез, демонический двигатель рока, матрица перегруженного Aerosmith и голос моей души, Стивена Тайлера, периферийного зрителя племени О, да-а-а!

Блюз был, есть и всегда будет ведьмовским зельем измученной души. Пятое Евангелие криков и стенаний, он начинается с первого стона, когда Адам и Ева поступили плохо и их выперли из Эдема.

«Давным-давно…», «Жил да был…». Так все начинается. Каждая история, Евангелие, рассказ, летопись, миф, легенда, сказка, старушечья байка или блюзовое соло начинается с «я проснулся сегодня…». Блюз полон мутной воды, пропахшей потом и спермой каждого борделя, дымящейся от тепла музыкального автомата, запятнанной проросшей плесенью и дешевым одеколоном. И эта вода есть в каждом низменном, убогом заведении, которое когда-либо видел мир.

Все сосут чью-то сиську, а мы сосали это ведьмовское зелье блюза.

Мои первые сексуальные музыкальные прозрения произошли из-за радио. Они все были связаны между собой. Не помню, сколько мне было лет, когда я понял, что это разные вещи – но так ли это? Вот в чем вопрос. Я слушал радио так, будто эти звуки и голоса доносились из космоса. Диджеи были волшебниками, которые каким-то образом разговаривали через воздух и транслировали эти эротические звуки, песни о любви, желании, ревности, потере и сексе. Позже я слушал 1010 WINS, тогда это была нью-йоркская рок-станция, и слышал, как все эти великие сумасшедшие ведут свои программы.

Когда я переехал с группой в конце 1970 года в Бостон, там были самые большие рок-н-ролльные станции всех времен, и, поверьте, я слушал их все. Лучшее радио за всю историю.

Когда Aerosmith только появился, я начал встречаться с сексуальной ведущей на одной из таких станций. До этого я никогда не общался с диджеями, но знал, что это знаменитые люди, которые сами могут создавать знаменитостей, – и, соответственно, обеспечивать сексом. Но до нашего знакомства я и не думал, что это может произойти одновременно… в эфире.

Конечно, пока я был в группе и пытался сделать карьеру в Бостоне, лучшего способа и не придумаешь, чем развлекаться с ней в эфире, пока она делала репортажи о собаках и кошках – объявляла о пропавших щенках и котятах. У нее не было места в прайм-тайме, поэтому ей приходилось много говорить о местных события: танцы в общественном центре, пикник у синагоги.

Безумно забавно, что я делал с этой женщиной, пока мы были в эфире, просто чтобы проверить, смогу ли вывести ее из равновесия. Ни разу не получилось. Хотя было смешно; мы делали самые невероятные вещи. Я делал ей куни, пока она вела передачи, снимал с нее трусы, сажал к себе на колени и трахал.

Как скандально, но нам все сходило с рук! Никто об этом не догадывался, но знаете, что… она получала восторженные отзывы! Мы не только всегда были под кайфом, но еще и, как говорится, залезали под одеяло. И все это пока она ставила Led Zeppelin, The Yardbirds, The Animals, Guess Who, Montrose, The Stones – кучу охрененной музыки. У нее были ночные смены, но это неважно, это все равно эфир, поэтому тебе хочется прощупать почву, узнать, до чего можно дойти. Еще я иногда пел с записями – никто так и не понял, что я это делал, наверное, все считали, что это альтернативная версия или запись с концерта. Я рассказывал анекдоты, декламировал стишки, выдумывал безумные новости. Боже, ну что за рай!

Я был повсюду: ранний Fleetwood Mac с Питером Грином, Blodwyn Pig, Taj Mahal, Fugs. В те времена диджеи полностью проигрывали альбомы. Сейчас радиостанции ставят только самые популярные треки. Мы все должны гордиться, что наша музыка, то, что создавалось тогда, прожила так долго. Любовь – и музыка времени – и есть награда, так ведь? И секс с диджеем, пока она ставит Whole Lotta Love, было высшим осуществлением моих радио-секс-фантазий.

Блюз был, есть и всегда будет ведьмовским зельем измученной души. Пятое Евангелие криков и стенаний, он начинается с первого стона, когда Адам и Ева поступили плохо и их выперли из Эдема.

Джо Перри, Джоуи Крамер (мы учились в одной школе в Йонкерсе), Том Хэмилтон и я приехали в Бостон и заселились в квартиру на 1325 по Коммонвелт-авеню осенью 1970 года, словно шпионы, готовые покорить за ночь весь мир. Но заняло это чуть больше времени, чем мы надеялись.

С какими бы группами я ни играл, всегда хотел жить вместе. Мечтал об этом лет с двенадцати, а теперь мечта сбылась. Мы могли вместе сочинять, идти спать, все еще думая о написанном днем. Остров потерянных мальчиков.

В первый день я сказал парням: «Так здорово, что мы живем вместе! Просто охуенно!» Все начиналось божественно, но вскоре переросло в мелкие стычки из-за жвачек и зубной пасты и незначительных ссор. Но в этом вся суть брака. У нас действительно получилась группа, и мне кажется, где-то глубоко внутри – настолько, что они сами не знают! – ребята все же любили меня за то, что я заставлял их делать, когда мы жили на 1325. Красть еду и готовить! Я готовил завтрак; мы разучивали песни и создавали их, добивались идеала.

В своей книге «Резкий удар: история о падении на высоте» Джоуи поведал миру, что причина его лицевого тика заключается в том, что я издевался над ним так же, как и его отец. Я часто кричал на него. Говорил: «Не играй так… играй так!» Я знаю, что без практики не бывает ничего; если я и орал на него, то только для того, чтобы добиться результата. Но поскольку я решил не играть в группе на барабанах, то получил МЫСЛЕННОЕ право самовоплощаться через Джоуи.

У меня была мечта. В самом начале Джоуи был моим переводчиком, мы сидели и играли вместе. Я поставил свои барабаны и сказал:

– Джоуи, сегодня тот самый день.

– Какой, бро? – спросил он.

– Ты поставишь свои барабаны, а я – свои… прямо перед тобой! И мы будем играть и смотреть друг на друга.

Он не понимал. Потом, когда у Aerosmith появились записи, он всегда думал, что если я буду играть с ним на малом барабане – или если я буду играть на тарелке, а он – на барабанах, – люди заметят, что за барабанами двое. А я говорил:

– Послушай I’m No Angel Грегга Оллмана или Grateful Dead, где два барабанщика. Вот это звук.

Битлы пели в комнате со своим голосом… это значит, что там было эхо. Они не нанимали какого-то хитровыебанного звукаря, чтобы убрать это. Они так и записывались. Как только песня выходила, эхо оставалось там навсегда.

У комнаты есть свои звучание и музыка. Можно купить специальную машину и настроить ее под «атмосферу». Когда мы создавали Just Push Play, то сначала записывали пустую комнату. Если сначала записать этот пустой шум, а потом петь сверху него, это все равно что позволить комнате вас обнять. В ней есть стулья, оборудование и люди. Комната – ЕЩЕ один инструмент. Комната в группе.

И вот мы с Джоуи играли вместе, и в начале – к этому я и клоню – на наших лицах появлялась чеширская ухмылка. Он любил меня, а я любил его. Он офигевал от тех трюков, которые я умел. И по сей день он может играть то, что я не смогу никогда. Но тогда, в 1971-м, все сводилось к одному: «Эй, покажи мне это еще раз!»

Я ночь за ночью сидел возле его установки и говорил: «Сыграй тут побольше», потому что он правда не понимал, что после второго куплета – как раз после предприпева, перед припевом – нужно что-то захватывающее и… что бы это могло быть, мистер Барабанщик? Барабанный переход! Предприпев означает: «Оп, сейчас начнется». Куплет – это повествование, а предприпев – это «Оп, сейчас начнется». А потом барабанный переход, чтобы показать, что это важно… отметить эту важность! Конец песни, может, снова предприпев и бридж (суммирование), такой «довесок» к тому, что ты мог сказать в начале песни, чтобы напомнить всем, о чем речь… и БАМ, снова куплет, и все. А во время куплета и затихания… давай, сыграй на барабанах еще раз. Это то, что я знал, выучил и передал Джоуи. И он играл, и последние тридцать пять лет я жил через него. Я не знаю, как этого не делать.

Знаете, какой альбом я люблю почти что больше всех? Songs in the Key of Life Стиви Уандера, в основном потому, что там решил сделать барабанщик, Рэймонд Паундс[2]2
  To pound (англ.) – колотить.


[Закрыть], а именно – не делать то, что говорится в его фамилии. В этой замечательной пластинке почти нет барабанных соло. Можно быть достойным, просто поддерживая всю композицию. Послушайте барабаны в Kashmir Zeppelin. Просто. Понятно. Из-за них песня живет – как нападающий, который защищает квотербека.

Так как я барабанщик и перфекционист, я признаю, что был строг к Джоуи. Но из-за этого он стал лучше. Например, когда мы репетировали на Гавайях, я сел за барабаны и написал барабанную партию на Walk This Way. Вам рассказать эту историю сейчас или когда мы дойдем до Toys in the Attic? Вообще-то, я не говорил, что книга будет идти по хронологии. Как это вообще возможно? (Ха!) Но мы за БАРАБАНАМИ, поэтому… да похуй.

Песня Walk This Way – одна из моих величайших гордостей, и я, конечно, тешу свое ЭГО и все такое, но даже после того, как вы почитаете про Run DMC и Рика Рубина, я все еще думаю, что песня и так была ХИТОМ. И вот доказательство… «Backdoor lover always hiding ’neath the covers» – это невозможно СПЕТЬ, если ты не барабанщик или хотя бы не имеешь хорошее представление о том, что такое ритм.

Вот, мы на арене HIC в Гонолулу, проверяем звук, Джо играл свое соло, и я такой: «Тихо-тихо-тихо… СТОП!» И побежал к барабанам. Джоуи тогда еще не вышел. Он был за кулисами, а мы с Джо начали играть соло Walk This Way, потому что ритм Джо был просто «так-то!». Бада да дам, ба дада дам бам (пауза)… бада да дам, ба дада дам бам. Я сел за барабаны и играл под это, так и родилась партия ударных в Walk This Way.

Битлы пели в комнате со своим голосом… это значит, что там было эхо. Они не нанимали какого-то хитровыебанного звукаря, чтобы убрать это. Они так и записывались. Как только песня выходила, эхо оставалось там навсегда.

Джоуи был не лучшим барабанщиком, когда я вступил в группу, а я тоже был барабанщиком, и у меня была теория, как должна репетировать настоящая группа, чтобы сплотиться – играя ту строку из Route 66 снова и снова, – а еще я написал песню Somebody. В конце концов Джоуи стал самостоятельным барабанщиком. Ему всегда нелегко давалась партия в конце Train Kept a-Rollin’, но он боролся за свою независимость – то есть возможность самому шевелить четырьмя конечностями – и в итоге стал лучшим рок-н-ролльным барабанщиком. Теперь его правая нога похожа на бицепс из-за игры на бочке.

Джоуи говорит, что я сводил его с ума, из-за меня у него был нервный срыв. Когда мы были вместе на реабилитации «Степс» в Малибу в 1996 году, со мной начали спорить.

– В чем смысл приводить сюда того, кто принимает дальше?

– Вы че, блядь, несете? – спросил я.

– Твой барабанщик! Он на кокаине, у него тот тик, который возникает только у кокаинщиков.

А потом мне пришлось все объяснять – но я понятия не имел, что объяснением был я сам.

Итак, мы все живем и работаем вместе и уже начали играть на концертах. Конечно же, время от времени мы цапаемся, но ни у кого нет сомнений, что нас ждет успех. Все были абсолютно преданы делу. Ни одна моя группа не доходила до такого уровня. До того как мы переехали на 1325, я смотрел на Тома и начинал: «Ты же не уходишь?», «Ты что, трус?», «Мы же едем, да?». Сейчас становится все меньше и меньше городов, где начинающие группы могут играть… и облажаться. Попробуйте облажаться! Мы смогли – и вы сможете!

Джоуи Крамер – тот, кто привнес в Aerosmith фанк и все такое, потому что до этого он играл в черных группах и считал, что чувствует эту музыку. Разумеется, он и не представлял, во что вырастет. Он такой са-мо-быт-ный. Даже его ошибки впи-и-и-сываются!

А еще со мной был старый приятель и соратник по банде Рэй Табано. Он присутствовал с самого начала. Не самый лучший гитарист на планете, но чокнутый засранец. Чокнутый Рэймонд. И я хотел, чтобы в нашей группе были две гитары (как и у многих других… The Stones, например). Где-то через год Рэя заменил Брэд Уитфорд (в 1971-м).

Как и многие группы, мы жили в одном доме, играли, напивались, шырялись, воровали еду. У нас не было денег… мы тогда умирали с голоду. Я воровал продукты из «Стоп-шопа» (который мы переименовали в «Стоп-крад»). Я шел в магазин, брал говяжий фарш и запихивал в джинсы, где уже был рис. Получалась дешманская смесь, которую можно вылить на хлеб с бурым рисом и морковкой. И так питались все шестеро.

Наша психологическая война началась с молока – что довольно забавно, потому что в 1979-м группа распалась именно из-за пролитого молока. Утром я приносил молоко и ставил его в холодильник; чуть позже я шел налить себе стаканчик, и какого хуя, там оставалась только капля. «Ну, зато мы оставили тебе хоть что-то!» – говорили они. И вот она… психолактологическая суть дела, и это самый шутливый способ описать наши мелкие ежедневные терки в группе. Я правда бесился, но никогда никого не бил. А то, что никто никогда не бил меня, свидетельствует об их выдержке. Наверное, я всех сводил с ума.

Но если ты не выводишь из себя это дерьмо, оно остается внутри и гноится. Группы стараются избегать стычек, но, черт, они действительно могут вдохновить на создание лучших песен. Однажды, в самом начале 1971 года, я написал базовый мотив и текст песни Movin’ Out на водяном матрасе с Джо Перри в нашей гостиной на 1325 Ком-авеню. Я вскочил и закричал:

– Ребята! Вы понимаете, что мы сделали?

– Че такое, бро? – их энтузиазм точно не бил через край.

– Это наш первенец! – провозгласил я. – Первая аэросмитская песня! Круто же!

 
We all live on the edge of town
Where we all live ain’t a soul around
People start a-comin’, all we do is just a-grin
Said we gotta move out ’cause the city’s movin’ in
 
 
Мы все живем на окраине
Вокруг нас нет ни души
Люди приезжают, а мы лишь ухмыляемся
И говорим, что уезжаем, раз город переселяется сюда
 

В это время вся группа развалилась перед теликом, пила пиво и курила травку. Они и глазом не моргнули, если бы я объявил о конце света.

– Подвинься, ты загораживаешь телик, – ныли они.

– Нет, дружище, – ответил я, – пошли писать новые песни!

– Пф! Уебывай давай! – и они скидывали на меня пепел.

Я настолько взбесился на парней, что пошел в соседнюю комнату, сел за фортепиано, написал новый куплет Movin’ Out, закончил Make It, Don’t Break It и начал работать над Dream On. Короче, до хрена сделал. Может, любовь – правда, лучшая мотивация, но злость занимает почетное второе место.

Альбомы Taj Mahal и Deep Purple (смесь Taj Mahal и The Yardbirds) имели на меня огромное влияние. Именно это я привнес в Aerosmith. Я решил: «Эти альбомы определенно станут нашей Библией». Taj Mahal. Боже, его альбом был таким инструментальным для моего восприятия, когда я ушел из других групп в Aerosmith. Я назвал своего сына в честь Таджа. Taj Mahal пел ту песню Going Up to the Country, Paint My Mailbox Blue на улице с гармоникой – она из первого альбома, и я до сих пор его слушаю.

У нас была Train Kept a-Rollin от The Yardbirds, но в итоге вышел R&B-хит Тайни Брэдшо, лидера свинговой группы. Джонни Бернетт упростил ее в пятидесятых, а The Yardbirds просто зажгли с ней. И что нам было терять? Я всегда хотел сыграть Road Runner («Дорожный бегун») – это мое тотемное животное. Версию Бо Диддли, «облюзенную» группой Pretty Things.

Группы стараются избегать стычек, но, черт, они действительно могут вдохновить на создание лучших песен.

Первый необходимый шаг – достать себе Библию блюза: The Yardbirds, Led Zep, The Stones. Старый перегруженный британский блюз. Это все части того самого креста, детки. Огненная святыня! Oh, Well Питера Грина или Rattlesnake Shake Fleetwood Mac на Live at the BBC. Какого хуя? Это все скрытая истина! Мелодическая чувствительность заложена на этом виниле.

Этот набор может купить любой дурак. Например, лысый бухгалтер в стремном парике и тугом спандексе, а потом он попадет на обложку хеви-метал-журнала. Но в том смутном, непонятном прошлом мистические трюки Джеффа Бека, Джимми Пейджа и Питера Грина открывались только истинным верующим.

Когда Джимми Пейдж приехал в Бостон с туром Outrider в июне 1988-го и посвятил песню Train Kept a-Rollin’ «Стивену и Джо из Aerosmith», нас будто благословил один из наших богов.

Мы репетировали в Бостонском университете, в подвале женского общежития. Джефф Грин был заведующим Первым западным общежитием, таким здоровяком, которому нравилась наша группа, и он разрешал нам репетировать бесплатно. Мы репетировали до половины пятого, возвращались домой, чтобы успеть посмотреть «Трех балбесов» ровно в пять на 38-м канале, и накуривались. Короче, тупели. Хотя тупеют не все. Вообще, мне кажется, что я под травой написал неплохие вещи, но больше всего я употреблял тяжелые наркотики.

В Джо Перри я видел необузданную силу… но как направить ее в нужное русло? Однажды до меня дошло, почему Led Zeppelin были такими охеренными. Джимми Пейдж все понял, и суть была не в импровизации. В этой группе все знали, что надо играть, и держали ритм. Я слышал, как Джо Перри, Том Хэмилтон и Падж Скотт импровизировали в «Сарае» Санапи. Меня поразила их огненная энергия, но я был не в восторге от их бессвязного, хаотичного бренчания.

– Эй, братан, мы же импровизировали, – говорили они.

Они даже называли себя «импров-группой». И вот что я отвечал:

– Да, и… что? Что?!

В трех импровизирующих музыкантах нет ничего особенного. Это как-то чересчур самовлюбленно. Поэтому я сказал:

– А может, вместо того чтобы каждый следовал своему зову, вы все будете играть синхронно?

Вот это я понимаю!

– Пацаны, нам надо играть вместе. От импровизации не становятся охуенными рок-звездами. Барабаны должны идти с гитарой, и тогда мы станем непревзойденной рок-машиной.

У рока есть секреты, как и у секса с женой или подружкой. Вы кончаете одновременно? Я не буду спрашивать, но скажу вот что – занятия любовью с женщиной, в конце которых мы кончали вместе, были одними из лучших моментов моей жизни. Для этого есть древний магический ритуал: если прямо перед тем, как кончить, вы оба заключите пакт или помолитесь и сосредоточитесь на одной мысли: «Милый Иисус, прошу, пошли мне свет», чтобы вылечить болезнь или достигнуть глубокой цели в жизни, то это произойдет, потому что в мире нет ничего сильнее. За этим стоит одна электромагнетическая теория. Если бы я подключил энергию оргазма к электроду, то он бы сделал так: ммммнннбррррггггннннннн. Эта маленькая красная игла будет метаться, как хвост гремучей змеи.

Но что, если у тебя будет какая-то идея во время того, как твоя электроэнергия будет нарастать? Что, если к каждой мысли будет прилагается электрический заряд, который во время секса будет усиливаться? Когда два оргазма соединяются, они обладают невероятной психической силой. Английский оккультист Алистер Кроули основывал свою ритуальную магию на этом принципе. И очень интересно, что в семидесятые и восьмидесятые Джимми Пейдж владел Болскин-хаусом – старым домом Кроули на берегу озера Лох-Несс, так что кто знает, какое влияние магия Кроули оказала на неимоверный взлет Led Zeppelin ?

Я практиковал магию Кроули, так что я знаю, что она действует. Я не говорю, что все девушки, с которыми я спал, кончили одновременно со мной и что я просил их молиться о том же: в основном о том, чтобы Aerosmith стала лучшей американской группой. Но и мне не надо было, потому что я и так все время об этом думал… и молился.

Каждый пацан в каждом квартале каждого американского города мечтает быть рок-звездой. Но если девушки, деньги, быстрые тачки, дома в Мауи и вип-билеты на «Ред Сокс» – твоя единственная мотивация (а это охрененная мотивация), то у тебя проблемы. Aerosmith были вместе – пятеро – сорок лет с коротким перерывом в два года, и такого не добиться без огромной мотивационной силы, которая будет балансировать все эти глупые, ебнутые случаи, которые без конца будут вас ссорить. Духовным клеем, удерживающим нас вместе, была музыка. Коллективный звук, который воспроизводили мы пятеро. Сорви все слои лука (так оно и выглядит)… и, если все получится, ты о таком даже не мечтал.

Наверное, так и было в группе Джими Хендрикса. Его музыка была такой тяжелой, что когда ты слышишь это громоподобное оргазмическое вступление к Purple Haze, то тебе не надо ничего говорить. Можешь представить, как барабанщик Джими, Митч Митчелл, слушает это и такой: «О боже! О боже!» И эти энергия и шум засасывают тебя, засовывают куда-то. Это был магнетизм, вызывающий зависимость, – за этим звуком ты был готов идти на край света. От такого нельзя просто уйти. Это стуки, волнение, скрежет самой жизни – с ноткой вуду.

Я помню, как моя первая девушка, Джеральдин Рипетти, сказала:

– Я услышала по радио одну песню… в жизни не слышала более сексуальной музыки.

– В каком смысле?

– Purple Haze, – ответила она.

У Джерри Рипетти были огромные сиськи – я даже смотреть на них не мог, когда стоял рядом с ней, они были такими большими и так на меня действовали, что я начинал за-за-заикаться, по-по-по-потому ч-ч-что… Она была такой красивой. И она сказала:

– Стивен, ты должен послушать эту песню, это самая сексуальная музыка на свете.

И от самой фразы «сексуальная музыка» ее голосом у меня в штанах все напрягалось.

– Сексуальная? В каком смысле?

Она включила мне Are You Experienced?, и боже! Она была охуеть как права, потому что, когда я услышал эти стратосферные звучания… это был секс в звуке в самой чистой его форме.

Никто еще так не играл. Никто. Так что представьте, чтобы в этой группе кто-то сказал: «Да мы просто это сыграли». Или The Stones, которые создали эти мистические, блюзовые мотивы, эту энергию, эту ощутимую силу, которую нельзя отрицать, с этим надо было считаться. Со звуком, который стал голосом целого поколения. Когда ты думаешь о рок-группах, стоявших у истоков, о том, почему они это сделали, как они это сделали, для чего они это сделали, – я могу стать из-за этого очень эмоциональным. Потому что их музыка такая сильная, такая ошеломляющая, как одновременно и молитва, и ответ на нее.