Текст книги "Горби. Крах советской империи"

События нарастают…

В среду, 12 июня 1991 года, Борис Ельцин был избран президентом России 57 процентами голосов восьмидесяти миллионов избирателей. Впервые за всю свою историю Россия имела демократически избранного лидера.

Ельцин объявил, что посетит Соединенные Штаты в конце июня. Министерство иностранных дел СССР выступило с заявлением, в котором говорилось, что «нет оснований» толковать поездку Ельцина в США как вызов правительству Горбачева – скорее, она должна укрепить связи между США и СССР.

20 июня Ельцин прилетел в Вашингтон. В три часа дня автомашина привезла его к Белому дому. Два года назад Кондолиза Райс встречала Ельцина у бокового входа и провела его через подвал; на этот раз Буш приветствовал российского президента на церемонии в Розовом саду. Несмотря на то, что случилось за предыдущие шесть месяцев в результате шараханья Горбачева вправо, несмотря на сильное новое свидетельство того, что Ельцин стал поборником демократических идеалов и свободного рынка, Буш все еще держался за Горбачева.

В своем приветствии российского лидера Буш упоминал имя Горбачева гораздо чаще и в более благоприятном духе, чем имя самого Ельцина. Он сказал, что никто не должен забывать, как именно «отважная политика гласности и перестройки» Горбачева позволила положить конец «холодной войне». «Я хочу совершенно ясно об этом сказать, – заявил в заключение Буш, – Соединенные Штаты будут продолжать поддерживать возможно более тесные официальные отношения с советским правительством Горбачева».

Проведя Ельцина в Овальный кабинет, Буш сказал ему о предупреждении, которое в это время получил в Москве Мэтлок. Мэр Москвы Попов предупредил его о возможности консервативного переворота. Ельцин не был слишком напуган, но предложил позвонить Горбачеву и предупредить о грозящей опасности.

Это предложение понравилось Бушу, поскольку оно освобождало его от неудобной обязанности действовать в качестве посредника. Он заказал разговор по телефону с Кремлем, но в Москве было уже слишком поздно, и Горбачева на месте не было.

Попрощавшись с Бушем, Ельцин едко сказал помощнику: «Он, видимо, очень рвется поговорить по телефону со своим другом». Затем заметил, что Буш все еще, кажется, находится «под впечатлением», будто все зависит от его личных взаимоотношений с Горбачевым. Он сравнил Буша с одним из многих доверчивых религиозных верующих в России, попавших под влияние знаменитого и популярного телевизионного врачевателя Анатолия Кашпировского.

У Западного крыла Ельцин заговорил с репортерами. Признав, что «у себя дома мы все еще имеем силы, которые хотят вернуться к эпохе застоя», он поклялся, что Россия «не допустит изменения хода истории». В своих замечаниях не для печати Ельцин на приеме в советском посольстве объявил о «конце марксистского эксперимента в России».

* * *

На следующий день, в пятницу, 21 июня, Горбачев был в хорошей форме. Отсутствовав в начале недели на заседаниях Верховного Совета, он теперь размашистой походкой вошел в зал и дал словесный залп по всем своим критикам. Парламент отверг «конституционный путч» Павлова большинством: 262 голоса против 24.

После этого в разговоре с репортерами Горбачев постарался, чтобы его окружали Язов, Крючков и Пуго, которые угрюмо хранили молчание. Широко улыбаясь, советский руководитель объявил свой приговор неделе: «Путч закончен».

В тот день Буш наконец связался с Горбачевым по телефону, чтобы сообщить ему о своей встрече с Ельциным. Он начал разговор с того, что надеется, теперь все нормализовалось после «беспокойства», очевидно, причиненного Горбачеву некоторыми из его коллег. Буш так стремился показать свою искренность и доверие, которые так отличали его отношение к Горбачеву, что случайно проговорился, назвав источник предупреждения – Попова.

Горбачев жаждал поскорее отделаться от всего этого «путча» с тем, чтобы подобный эпизод как-то не повлиял на мнение Буша о перспективах самого Горбачева. Он поблагодарил Буша за проявленную озабоченность и злорадно заявил, что задал своим противникам «хорошую трепку». Затем он обратился к тому, что вызывало у него более острую озабоченность: как прошла встреча Буша с Ельциным?

В действительности в этот визит Ельцин произвел на Буша благоприятное впечатление своей серьезностью и решимостью бороться за демократию в России. Но в разговоре по телефону с Горбачевым Буш проявил осторожность, чтобы не показаться слишком уж восторженным.

На следующий день, в субботу, 22 июня, Бессмертных возвратился из Берлина в Москву и встретился с Горбачевым во время церемонии у могилы Неизвестного солдата. Он попросил уделить ему несколько минут наедине, чтобы «сообщить о своей поездке в Берлин».

Они вместе возвратились в кабинет Горбачева, но ограничились лишь обменом любезностями, так как рядом шел Павлов. Однако, как только закрылась дверь кабинета, Горбачев сказал Бессмертных, что ценит то, как Буш отреагировал на слухи: президент США был «внимателен и отзывчив».

Тем не менее Горбачев надеется, что Буш будет «очень осторожен» и не позволит Ельцину использовать доступ в Овальный кабинет в своих маневрах против Кремля.

Горбачев заметил, что Буш упомянул о Попове как об источнике предупреждения. Тайный доступ Попова через американцев к Ельцину, кажется, обеспокоил Горбачева, как и возможность того, что премьер-министр Павлов устраивал заговор против него. Спустя несколько недель Горбачев встретил Попова на приеме; он отвел его в сторону и потребовал ответа: «Для чего вы обращались к Бушу?»

Попов ответил: «Я не обращался к нему! Вас неправильно информировали».

Это была истинная правда, поскольку Попов передал предупреждение Мэтлоку, а не Бушу непосредственно. Но Попов был взбешен тем, что американцы назвали Горбачеву его как источник этого сообщения. Попов пришел к заключению, что, отдавая предпочтение своей дружбе с Горбачевым, Буш тем самым подверг опасности подлинных советских реформаторов, пытавшихся предотвратить политическую катастрофу.

* * *

Другим испытанием для Буша как государственного деятеля был его отклик на перемены, происходящие в пятнадцати республиках СССР. В течение многих месяцев официальные лица США спорили о том, должен ли Буш посетить столицу какой-нибудь из этих республик.

Сам Буш относился со смешанным чувством к этой идее. В частной беседе он высказал свое прежнее убеждение, что «полный и внезапный развал» Советского Союза ни в чьих интересах. Он мог бы понять и даже одобрить дальнейшее перераспределение ответственности и власти из Москвы в республики, но он надеялся, что «какой-то тип Союза» выживет. Наилучшей формой, думает он, была бы свободная федеральная структура, которую Горбачев, кажется, обязался установить согласно его новому договору о Союзе.

В то же самое время, больше всего из-за сдержанности, проявленной им в одобрении независимости Прибалтийских государств в начале этого года, Буш подвергся внутри страны политическим нападкам за то, что оказался на стороне Горбачева и центра против сил самоопределения. Только пять месяцев оставалось до начала года президентских выборов, и его советники хотели, чтобы Буш притупил остроту этого обвинения, сделав «жест» в сторону республик.

Как столица крупнейшей нерусской республики Киев был самым очевидным кандидатом для остановки в нем после намечавшегося визита в Москву. В мае 1972 года, после своего первого визита в Москву в качестве президента, Ричард Никсон заехал в Киев на один день. Но Украина тогда была послушной провинцией советской империи; теперь, спустя 19 лет, она далеко пошла по пути к отделению.

Когда чиновники из Государственного департамента известили Советы о желании Буша посетить Киев, они сделали это в мягкой форме, сравнив эту поездку с краткими остановками, которые Горбачев делал в Миннеаполисе и Сан-Франциско в 1990 году. Министерство иностранных дел сообщило Мэтлоку, что такой визит не вызовет никаких проблем.

Затем в Вашингтоне в пятницу, 19 июля, Сергей Четвериков, из советского посольства, позвонил Эду Хьюэтту, чтобы передать «срочное послание» из Москвы: поскольку Буш хотел провести день вне Москвы, может быть, он согласился бы поехать в Ставрополь и провести некоторое время на прекрасном горном курорте, как это сделал Коль прошлым летом, или, может быть, оба президента с супругами могли бы отдохнуть – в стиле Кэмп Дэвида, в неофициальной обстановке – на даче Горбачева.

Четвериков знал о том, что «на рабочем уровне» американцы думали о поездке на Украину. Но это была, как он признался, «не очень хорошая идея»: в настоящий момент между республиками существует повышенная напряженность, и визит Буша в Киев был бы «вряд ли практически возможен». Позже Четвериков принес в Белый дом текст этого послания, отпечатанный на телетайпной ленте.

Точные источники происхождения этого обращения к Бушу в последнюю минуту, чтобы он исключил из своего расписания заезд в Киев, не установлены. Послание не было прямо адресовано Бушу и не подписано Горбачевым. Все же Четвериков сказал Хьюэтту, что он должен считать его «президентским посланием».

Хьюэтт передал послание Скоукрофту, который в это время летел вместе с Бушем в Турцию. Он вместе с президентом выработал ответ, в котором было сказано, что они не хотят обострять растущую напряженность между Кремлем и Украиной. Если советское правительства настаивает, Буш откажется от визита в Киев.

Но в американском ответе было дополнительно сказано, что, поскольку украинцам уже было сообщено, что Буш приезжает, советскому правительству придется взять на себя вину за отмену визита. Ответом в таком изложении Скоукрофт и Хьюэтт надеялись заставить Советы отступить и снять свои возражения против визита в Киев.

Когда Мэтлоку рассказали о том, что происходит, он умышленно позвонил в Госдепартамент по линии связи, которую, как он знал, прослушивает КГБ, и сказал: «Знают ли эти парни в советском правительстве, что они делают? Они только ухудшат отношения с украинцами и будут изрядно потрепаны общественным мнением всюду, включая и США!»

По просьбе Бейкера, Мэтлок передал подобное предупреждение Бессмертных в Министерство иностранных дел. «Саша, все это очень загадочно, – пожаловался он. – У вас здесь назревает катастрофа в отношениях с общественностью. Отмена остановки в Киеве станет историей, связанной с совещанием в верхах».

Бессмертных выразил полное удивление: «Джек, признаюсь, что я ничего не знаю об этом. Дайте мне подумать, что я могу сделать».

Когда Мэтлок ушел, министр иностранных дел позвонил Горбачеву, чтобы получить указания. Советский президент не хотел рисковать и ставить себя в трудное положение: лично просить Буша не ездить на Украину и получить отказ. В раздражении он сказал Бессмертных: «Да забудьте об этом. Скажите американцам, пусть не беспокоятся и действуют в соответствии со своими планами. Если президент хочет поехать в Киев, я уверен, его там радушно примут». В его голосе заметна была некоторая горечь: конечно, Буш будет тепло принят в Киеве, несравненно теплее, чем в Москве, поскольку украинцы определенно используют его присутствие как поддержку за отделение.

Визит Буша в Москву и Киев

В понедельник вечером, 29 июля 1991 года, на бетонной дорожке летного поля Шереметьевского аэропорта в окрестностях Москвы стояли вице-президент Геннадий Янаев и небольшой почетный караул, выстроившийся, чтобы приветствовать Джорджа и Барбару Бушей, выходивших из самолета № 1.

На следующее утро Буш встретился с Горбачевым, который не мог скрыть того, что он продолжает терять власть. На небольшой неофициальный завтрак в Кремле с Бушем он пригласил Бориса Ельцина, президента Казахстана Нурсултана Назарбаева и несколько официальных лиц из центрального правительства: Павлова, Бессмертных, Моисеева, Черняева и Болдина, заведующего его канцелярией. Горбачев надеялся, что это удовлетворит желание его гостя встретиться с Ельциным, даже если и понизит статус соперника до уровня всего лишь руководителя одной из пятнадцати республик.

Но в последнюю минуту Ельцин отказался приехать, объявив, что не будет участником «безликой массовой аудиенции». Поскольку Россия ведет собственную внешнюю политику в отношении Соединенных Штатов, все дела с Бушем он обсудит на отдельном заседании с американским президентом.

После завтрака Буш прошел в новый кабинет Ельцина, предоставленный ему в здании Верховного Совета в Кремле. Ельцин заставил его ждать семь минут. Скоукрофт пробормотал: «Так себя не ведут. Сколько же мы должны ждать его высочество?»

Встреча Буша один на один с Ельциным должна была по расписанию длиться лишь пятнадцать минут, но Ельцин растянул ее на сорок. Он сказал Бушу, что, как только новый Союзный договор будет подписан, Российская республика и Соединенные Штаты должны расширить экономическое «сотрудничество» в ряде областей. Он подразумевал под этим, что Соединенные Штаты должны увеличить оказание прямой помощи России.

После этого в комнату вошли Бейкер, Сунуну, Мэтлок, Хьюэтт, Росс и Николас Бэрнс из аппарата Совета национальной безопасности, а также помощники Ельцина. Ельцин повторил многое из того, что уже сказал Бушу приватно. Это дало повод американцам думать, не была ли эта встреча один на один задумана Ельциным для того, чтобы поднять свою значимость в их глазах и уязвить Горбачева.

Хотя обе стороны согласились заранее, что после беседы пресс-конференции не будет, однако, когда Ельцин и Буш вышли из кабинета, сияющий президент России сказал группе поджидавших их журналистов и фотокорреспондентов, что у него есть основание питать большие надежды на «нормализацию» американо-российских связей. И добавил, что Буш «согласился» на экономическое сотрудничество с ним.

В тот вечер Горбачев давал официальный обед для Бушей во Владимирском зале Большого Кремлевского дворца. Ельцин ждал до последней минуты, чтобы сделать свой вход более заметным; затем он попытался пристроиться к Барбаре Буш и идти с ней к столу. Первая леди с ледяной улыбкой сделала вид, что стремится следовать протоколу и, пока шла к столу, держалась между Ельциным и Раисой Горбачевой.

В конце вечера Буш буркнул, обращаясь к своим помощникам, что Ельцин оказался «сущей болячкой» в своем стремлении использовать его, чтобы «переплюнуть Горбачева». Скоукрофт добавил: «Этому парню надо сказать, что мы не позволим использовать нас в своих мелких играх!»

Хьюэтт отвел Мэтлока в сторону и попросил его переговорить с министром иностранных дел Ельцина Андреем Козыревым: «Скажите ему, что существуют определенные установленные нормы джентльменского поведения. Давайте не создавать привычки удивлять друг друга».

* * *

В среду утром, 31 июля, Буш, Бейкер, Скоукрофт и Гейтс поехали на дачу к Горбачеву в Ново-Огарево, где в течение почти пяти часов они напряженно беседовали с советским президентом, Бессмертных и Черняевым. Советские представители были все без галстуков и в свитерах.

Буш был готов к тому, что Горбачев может поднять давно беспокоивший Советы вопрос о программе противоракетной обороны США. Но сейчас советский лидер, видимо, не хотел испытывать добрую волю США, обсуждая эту и другие проблемы традиционного раздора, такие, как Куба или размер советского оборонного бюджета.

Вместо этого Горбачев повел себя так, как вел себя Шеварднадзе во время встреч с Бейкером, и излил перед Бушем душу, рассказав, что происходит в Советском Союзе. При этом он мрачно сослался на гражданскую войну, которая уже многие недели бушевала в Югославии. Поскольку Бушу очень хотелось посетить Киев, Горбачев попросил его учесть возможность того, что выход Украины из Союза может привести к гражданской войне югославского типа, только эта война может охватить одиннадцать временных зон и территорию, усеянную ядерным оружием.

Тут неожиданно пришла весть, напомнившая о том, насколько реальны в Советском Союзе силы насилия. Николас Бэрнс, сотрудник Совета национальной безопасности, прикомандированный к передвижному штабу Белого дома, разместившемуся в новой, белой с хромом, гостинице «Пента», принадлежащей немцам, узнал от представителей Прибалтийских государств в Москве, что неизвестная группа вооруженных лиц совершила налет на литовский таможенный пост, заставила шесть охранников лечь на пол и убила всех выстрелом в голову.

Первоначально возникло предположение, что это было делом рук черноберетников, которые принимали участие в январских убийствах в Прибалтике. Бэрнс позвонил Хьюэтту в Ново-Огарево, где они вместе с Сунуну и Россом сидели на даче поблизости от дачи Горбачева.

Сунуну настоял на том, чтобы Буш сам передал записку об убийствах президенту. Когда Горбачев спросил, из-за чего произошел перерыв в работе, Буш зачитал ему записку.

Разгневанный тем, что встреча в верхах омрачена таким происшествием, и оскорбленный тем, что именно Буш сообщил ему о насилии, совершенном на все еще советской, по его мнению, территории, Горбачев заявил: «Я впервые об этом слышу», и послал Черняева выяснить, что же произошло.

Позднее Горбачев сказал Бушу, что ведется расследование инцидента, и пообещал, что его правительство сделает все возможное, чтобы «избежать таких эксцессов» в будущем.

Некоторым американским участникам пришло в голову: уж не приверженцы ли жесткой линии, потерпевшие неудачу с «конституционным путчем» в июне, устроили этот последний инцидент для того, чтобы поставить в сложное положение Горбачева во время его встреч с Бушем. Несколько помощников самого Горбачева также разделяли это подозрение.

Во второй половине того же дня Буш и Горбачев возвратились в Кремль для подписания в мраморном с позолотой Владимирском зале договора по СНВ. Оба руководителя подписали договор – в 47 страниц и 700 страниц протоколов – вечными перьями, сделанными из того же металла, что и ракеты, запрещенные договором о ракетах среднего радиуса действия.

Буш объявил, что они обращают вспять продолжавшееся «в течение полувека неуклонное движение к наращиванию стратегических арсеналов». Горбачев сказал в ответ: «Слава богу, как говорится по-русски, что мы прекратили это».

В конце церемонии Павел Палащенко, советник-переводчик Горбачева, прошептал своему коллеге: «Вот если б можно было так же аккуратно расправиться с конфликтами и напряженностью в нашей стране, как мы это сделали с теми, которые существовали у нас с внешним миром».

* * *

В четверг утром, 1 августа, когда Буш и его свита поднимались на борт самолета № 1, чтобы лететь в Киев, к ним присоединились вице-президент Янаев, чиновник протокольного отдела Кремля, полковник КГБ и Виктор Комплектов, советский посол в Соединенных Штатах. Смирившись с этой однодневной поездкой, Советы попросили Буша взять с собой небольшое число сопровождающих от центрального правительства – по всей вероятности, для того, чтобы подчеркнуть: Украина все еще является частью владений Москвы.

Поскольку Янаев был старшим в группе, Буш попытался завязать с ним разговор. Однако вскоре стало ясно, что Янаев не склонен говорить о делах, поэтому Буш повел его осматривать президентский командный пункт в воздухе, оснащенный по последнему слову техники, показал ему свою спальню с автоматически опускающимися жалюзи и даже президентский туалет. Янаев лишь повторял, что все «очень мило» и «очень интересно».

Оставив советских представителей снова одних, Буш сказал своим помощникам, что Янаев, кажется, «довольно дружелюбный малый», но безусловно, не из тех, «кто способен уложить противника». Он добавил, что Янаев соответствует той оценке, которую дала ему разведка США еще до поездки: это старорежимный аппаратчик, который едва ли будет играть существенную или независимую роль в политической жизни своей страны.

Подобно большинству американцев, Буш привык называть республику, которую он собирался посетить, – the Ukraine. Сами украинцы, однако, уже некоторое время вели кампанию за то, чтобы опустить из названия артикль на том основании, что он указывает на колониальный статус, например: Ливан – the Lebanon или Гамбия – the Gambia. Разозлившись на подстрекателей-националистов из Советского Союза, Скоукрофт однажды взорвался: «Но ведь Голландия – тоже the Netherlands! Или, например, Соединенные Штаты – the United States?».

Но Мэтлок знал, как остро реагируют украинцы на все это. Во время полета в Киев он предупредил Хьюэтта, что если Буш произнесет «the Ukraine», Белый дом «будет засыпан письмами возмущенных американцев украинского происхождения». Хьюэтт сказал президенту: «Я знаю, это звучит смешно, но артикль много значит для этих людей». Не желая оскорблять ни своих хозяев в Киеве, ни примерно 750 тысяч американцев украинского происхождения в Соединенных Штатах, многие из которых голосовали за республиканцев, Буш обещал выполнить эту просьбу.

* * *

Самолет приземлился в окрестностях Киева, и президент со своей свитой поехал в город в сопровождении вереницы машин. Вдоль улиц стояли тысячи людей, желавших ему добра, женщины держали букеты цветов, караваи хлеба с солью – традиционный знак приветствия. Буш выглядел так, как будто вел предвыборную кампанию в Питсбурге, Кливленде, Детройте или Чикаго, что в какой-то мере соответствовало действительности, поскольку в этих городах жило много американцев украинского происхождения. Приветливо улыбаясь им в ответ, Буш воскликнул: «Эй, да это же великолепно!»

Как и опасался Горбачев, этот прием резко отличался от того, который был только что оказан президенту США в Москве, где большинство народа смотрело на него как на еще одну важную иностранную персону, прибывшую выразить уважение самому популярному человеку в Советском Союзе.

А толпы в Киеве хотели убедить Буша поддержать их против Горбачева, люди размахивали желто-голубыми флагами независимого украинского государства и держали плакаты с такими надписями на украинском и английском языках: «У МОСКВЫ 15 КОЛОНИЙ»… «ИМПЕРИЯ ЗЛА ЖИВА»… «53 МИЛЛИОНА УКРАИНЦЕВ ТРЕБУЮТ НЕЗАВИСИМОСТИ»… «ЕСЛИ БЫТЬ ЧАСТЬЮ ИМПЕРИИ ТАК ХОРОШО, ПОЧЕМУ ЖЕ АМЕРИКА ВЫШЛА ИЗ НЕЕ?»

Когда вереница автомобилей достигла центра Киева, Буш вышел из своей машины и встретился с Леонидом Кравчуком, председателем украинского парламента.

Коммунист с большим стажем, креатура Москвы, он недавно, точно рассчитав время, развернулся на 180 градусов и стал поборником националистических чаяний.

Встреча двух лидеров продолжалась менее часа, и после нее не было никакой пресс-конференции: американские официальные лица не хотели повторения того, что произошло у президента с Ельциным в Москве. В ходе встречи большую часть времени Кравчук затратил на рассказ о положении с урожаем: даже в таком богатом сельскохозяйственном крае, как Украина, из-за потерь при сборе урожая, коррупции и скверной системы перевозок около 30 процентов собранного зерна не доходит до рынка.

Как ни старались американцы, чтобы поездка в Киев не была оскорбительной для Горбачева, украинцы воспользовались присутствием Янаева, чтобы показать нос Кремлю. Хьюэтт заметил, что с советским вице-президентом обходились, скорее как с «председателем Всесоюзной ассоциации прокаженных». На завтраке, устроенном для делегаций США и Украины, языками общения были английский и украинский. Поскольку Янаев не знал ни того, ни другого, вид у него был то озадаченный, то скучающий, то раздраженный.

Текст обращения Буша к украинскому парламенту находился в работе несколько недель. Президент объяснил своим помощникам, что хочет использовать свою речь для поощрения переговоров между Москвой и республиками, но без одобрения движений за отделение, так как Горбачев этого не потерпел бы.

Буш ни разу открыто не порицал отделения Украины как такового, но неоднократно намекал на то, что его эта идея не вдохновляет. Давая понять, что Украина и другие республики поступили бы мудро, оставшись в Советской Федерации, он сказал: «Мы сами являемся Федерацией, и мы хотим хороших отношений, хотим улучшения отношений с республиками».

Буш далее сказал: «Свобода не то же самое, что независимость. Американцы не будут поддерживать тех, кто добивается независимости, чтобы тиранию из центра заменить местным деспотизмом. Они не будут помогать тем, кто поощряет самоубийственный национализм, основанный на этнической ненависти».

Украинцы, потрясенные этой последней фразой, конечно, не знали, что президент США всего лишь воспроизвел то, что Бейкер приватно высказал Шеварднадзе в июле 1989 года. Буш повторял это теперь в качестве особого предупреждения вновь избранному президенту Грузии Звиаду Гамсахурдиа, который вел себя как диктатор и преследовал многие нацменьшинства. Но Буш также знал, что подобные этнические страсти существуют и на Украине, и его предупреждение тем самым относилось и к слушателям в Киеве.

Раздосадованный Иван Драч, лидер движения за независимость Украины, пожаловался репортерам: «Буш прибыл сюда как посланец Горбачева. Он высказался об украинской независимости менее радикально, чем наши собственные политические деятели-коммунисты. Но им-то надо получить место здесь, на Украине, а ему не надо!»