Текст книги "Горби. Крах советской империи"

Августовский путч

Новый Союзный договор Горбачева должен был подписываться Ельциным и Назарбаевым в Москве в четверг, 20 августа. Советский президент надеялся, что руководители других республик поставят свои подписи позже.

Опубликованный за пять дней до даты подписания, этот договор передавал столь много прерогатив власти республикам, что ставил тем самым конец исторически централизованному Советскому Союзу. Он включал также некоторые уступки, которые Кремль делал республикам по налогообложению, природным ресурсам и контролю над аппаратом государственной безопасности. Все это для приверженцев жесткой линии в Москве оказалось неприятным сюрпризом.

Накануне подписания Союзного договора западные дипломаты и политические деятели гадали, сможет ли Горбачев пережить еще одну такую огромную перемену.

Многие месяцы ходили разговоры о государственном перевороте. Один переворот предсказывал Шеварднадзе, уходя в отставку в декабре. В июне мэр Попов предупредил Мэтлока, что сторонники жесткой линии готовятся выступить против Горбачева.

Но с каждой ложной тревогой, после каждого грозившего, но не состоявшегося путча Горбачев, казалось, становился более уверенным в своей непобедимости и потому менее склонным принимать слухи и предупреждения всерьез.

В воскресенье, 18 августа, приближался конец отпуска, который он проводил с женой, дочерью, зятем и внучками в своем роскошном убежище в Форосе, на крутом берегу Черного моря. Во второй половине дня Горбачев работал над речью, которую собирался произнести через два дня в Москве при подписании Союзного договора.

Внезапно появился его главный охранник с известием, что к нему прибыла делегация из Москвы. Тотчас что-то заподозрив, Горбачев поднял трубку телефона, чтобы вызвать подкрепление. Телефон не работал, как и все другие, по которым он пробовал звонить.

К этому времени приехавшие ворвались к нему в кабинет. В числе их был заведующий его канцелярией Валерий Болдин, которому Горбачев вполне доверял, и Олег Бакланов, секретарь ЦК КПСС и главный трибун военно-промышленного комплекса.

Объявив Горбачеву, что они представляют Государственный комитет по чрезвычайному положению, приехавшие потребовали, чтобы он подписал указ, передающий президентскую власть Янаеву. Горбачев отказался – и его посадили под домашний арест.

* * *

Буш был в это время в штате Мэн, где планировал провести, как он это называл, «отдохновенно» месяц. Однако, прочитав 18–19 августа бюллетени разведслужбы, он увидел в них несколько сигналов о том, что в Советском Союзе, похоже, происходит что-то очень плохое.

«Ежедневная информация для президента» за субботу, 17 августа, начиналась с сообщения о том, что сторонники жесткой линии в СССР, видимо, готовятся в последнюю минуту устроить обструкцию новому Союзному договору. Далее в сообщении отмечалось, что в пятницу Александр Яковлев предупредил: «влиятельная группа сталинистов» планирует «партийный и государственный переворот». В заключение в «Ежедневной информации» говорилось: «Возрастает опасность того, что традиционалисты захотят создать такую ситуацию, которая оправдала бы применение силы для восстановления порядка». Заговорщики «будут стараться вовлечь Горбачева в созданную ими ситуацию, но на этот раз он может повернуться против них и присоединиться к демократам».

Позднее в другом разведбюллетене, основанном на сведениях из весьма секретных источников, включая спутниковый шпионаж, был поднят тревожный вопрос: почему Горбачев не вылетел из Крыма в Москву в воскресенье на церемонию подписания Союзного договора?

А в Кеннебанкпорте в воскресенье вечером местные ловцы омаров и агенты секретной службы устанавливали барьеры против урагана «Боб», бушевавшего у середины Атлантического побережья страны. В доме под серой черепицей Буш, готовясь отойти ко сну, слышал, как по крыше барабанит дождь. Он намеревался встать на заре, чтобы вместе со Скоукрофтом и Роджером Клеменсом, звездой бейсбола из бостонской команды «Ред соке», отправиться в клуб графства на Кэйп-Арундел поиграть там в гольф. Президент едва закрыл глаза, как на деревянном ночном столике зазвонил белый телефон. Было 23.45.

Звонил Скоукрофт из своего номера в гостинице «Нонантум». В половине двенадцатого, уже лежа в постели, он смотрел программу Си-эн-эн и услышал сообщение, основанное на заявлении ТАСС, о том, что из-за «плохого здоровья» Горбачева вице-президент Янаев вынужден сменить его на посту. Скоукрофт решил тогда не беспокоить президента, пока не получит подтверждения этого известия и не узнает подробностей.

Теперь же он сказал Бушу, что Си-эн-эн передала второе сообщение ТАСС о том, что Янаев и остальная хунта, включающая Павлова, Крючкова, Язова, Пуго и Бакланова, ввели в Советском Союзе «чрезвычайное положение» на шесть месяцев!

– Боже мой! – воскликнул Буш.

Исходя из предположения, что сообщение верно, Скоукрофт посоветовал президенту, конечно же, ни в коем случае не одобрять новое руководство в Москве. Но Буш должен также понять и то, что, если путч поддерживают столько могущественных фигур, он скорее всего закончится успешно. Западу, возможно, придется иметь дело с этими людьми, поэтому «не следует сжигать мосты, соединяющие их с нами».

Буш не знал, как же охарактеризовать путч в публичном заявлении администрации. Скоукрофт заметил, что такие слова, как «незаконный», «противозаконный», «неконституционный», были бы слишком провокационными; наконец они с президентом сошлись на более нейтрально звучащем слове «внеконституционный».

Скоукрофт позвонил своему пресс-секретарю Роману Попадюку и велел использовать это слово в разговоре с журналистами, которые ломились к нему, пытаясь выяснить официальную оценку США потрясающих новостей из Москвы.

Попадюк предупредил Скоукрофта, что утром президенту придется что-то сказать самому: «Не может же он поехать играть в гольф и реагировать на самое важное событие нашего времени, находясь на площадке для игры в гольф». Скоукрофт ответил: «В любом случае утром может пойти дождь».

* * *

В своем доме в штате Вайоминг Бейкер с женой были уже в постели, когда позвонили из оперативного центра Госдепартамента и сообщили новости. Бейкеру трудно было поверить, что этот кризис будет затяжным. Во время своих недавних визитов в Москву он был поражен тем, насколько глубокими и широкими были перемены, происшедшие за последние несколько лет; интуиция подсказывала ему, что консерваторы давно уже потеряли контроль над положением и что их попытка захватить власть запоздала.

Вспомнив, что Шеварднадзе предсказывал путч сторонников жесткой линии, Бейкеру захотелось позвонить ему и сказать: «Вы нам это говорили». Но он отказался от этой мысли: пока новый режим у власти, его звонок по открытой линии связи окажет Шеварднадзе дурную услугу.

Не в состоянии заснуть, Бейкер добивался от оперативного центра последних сведений о развитии событий. Он позвонил Деннису Россу, проводившему отпуск в Нью-Гэмпшире, и Роберту Зеллику, путешествовавшему по Шотландии.

Росс напомнил своему боссу, что советские военные уже не составляют монолита: не следует предполагать, что все они участвуют в путче и даже готовы поддержать хунту. Как и во всем советском обществе в целом, сказал Росс, среди военных сейчас произошло глубокое разделение по этническим и другим признакам, и это может удержать их на нейтральной позиции в конфликте, затрагивающем центральное правительство. Если все пойдет именно так, то путч, вероятно, провалится.

Зеллик заметил, что администрации следует воздерживаться от публичных высказываний, которые могут способствовать узакониванию заговорщиков. «Мы ничего не потеряем, взяв вначале жесткую линию, – утверждал он. – Если они укрепятся, им потом понадобится помощь извне и признание, поэтому они проглотят все, что мы скажем вначале».

Генерал Колин Пауэлл спал в своем доме в форте Мак-Нейри в Вашингтоне, когда ему позвонил дежурный офицер из Национального центра военного командования в Пентагоне и сказал: «Это путч!»

За время войны в Персидском заливе Пауэлл привык к таким ночным тревогам. Положив трубку телефона, он выждал, проверяя, вполне ли проснулся и четко ли мыслит. Прежде всего его тревожила угроза внезапного нападения: ни одно официальное лицо в США не могло знать, у кого теперь находится «чемоданчик» с кодами, который мог бы позволить Янаеву или Язову запустить против Северной Америки межконтинентальные баллистические ракеты.

Пауэлл запросил самые последние «на текущий момент» разведданные о диспозиции всех советских ракет, бомбардировщиков и подводных лодок: «Есть ли какие-либо изменения в положении готовности любых вооруженных сил?» Пентагон заверил его, что таких изменений нет. Сверхсекретные источники американской разведки обнаружили, что некоторые полки советских стратегических ракетных войск были заняты необычной деятельностью, связанной с размещением мобильных межконтинентальных баллистических ракет. При наихудшем предположении это могло сначала показаться поводом для тревоги, но эксперты Пентагона пришли к заключению, что в действительности командующие соединениями принимали меры к тому, чтобы их поведение не могло показаться угрожающим, а также, чтобы быть абсолютно уверенными в том, что ракеты находятся под контролем.

В ЦРУ Джордж Колт создал специальную группу для обработки и анализа телеграмм, которые теперь шли потоком с сообщениями о советском путче. В управлении уже многие месяцы слышали, что Горбачев страдает от эмоционального и психического перенапряжения, поэтому первое заявление ТАСС о путче, прозвучавшее в половине двенадцатого, навело Колта на мысль, не заболел ли советский лидер на самом деле. Но второе заявление не оставило у Колта никаких сомнений в том, что недомогание Горбачева было не медицинского, а политического происхождения.

В понедельник, днем, в 12.45, Колт сказал Дэвиду Гомперту из аппарата Совета национальной безопасности: «Мы называем это путчем». Осуществится ли он, будет зависеть от способности Ельцина и других демократов оказать сопротивление, а также от реакции советских военных и Запада.

Позже ЦРУ подверглось критике за то, что оно не смогло «предсказать» захват власти. В последние месяцы эксперты управления действительно высказывали предположения о «слабой вероятности» путча сторонников жесткой линии, но это объяснялось тем, что они не верили в успешность такого путча.

* * *

В понедельник, приехав в Ленгли около часа ночи, Фриц Эрмарт сел за пульт своего компьютера, подключенного к банку данных управления. Он просмотрел все, что было за последние дни выявлено шпионскими спутниками США и перехватами средств связи о передвижениях Советской Армии и войск КГБ.

Эрмарт был поражен: не было свидетельств о каких-либо перемещениях, которые бы надо было ожидать перед путчем. Заговорщики не провели серьезной подготовки: не было ни массированных передвижений войск и танков, ни перерыва в работе средств связи, ни глушения западных радиопередач, ни облавы на популярных руководителей реформ.

В два часа ночи Эрмарт воскликнул, обращаясь к своим коллегам: «Эй, ребята, а ведь собаки-то не лают!» Колт произнес в ответ: «Да, мы это тоже заметили». Эрмарт сказал: «Казалось бы, эти парни могли совершить нечто подобное куда искуснее. Ведь они же практиковались в этом с января». Они вспомнили о предупреждении Попова еще в июне месяце и пожалели, что не восприняли это достаточно серьезно в то время.

Эрмарт составил для президента «Репортаж с места событий». В нем отмечалось, что путч был плохо подготовлен и носил беспорядочный, сиюминутный характер. Эрмарт прикинул его последствия: 10 процентов он отдавал тому, что Кремль вернется к режиму в стиле Андропова, 45 процентов – тому, что путч может привести к патовому положению как для заговорщиков, так и для реформаторов, и 45 процентов – тому, что путч «быстро выдохнется».

А в Белом доме Гомперт и Хьюэтт пили кофе и вышагивали вокруг лишенной окон Оперативной комнаты. Гомперт, бывший офицер с миноносца, предложил, чтобы они с Хьюэттом установили сменные «вахты по правому и левому борту» на все время кризиса.

Хьюэтт не считал, что кризис продлится долго: «Эта группа никак не продержится дольше одного-двух месяцев. Их прикончит экономика. Они не смогут откупиться от рабочих обещаниями о повышении зарплаты и пособий. А экономическая разруха будет усиливаться».

К утру в Москве войска, включая сотни танков, заняли позиции на главных улицах, крупных перекрестках и мостах. Лидеры путча издали указы, запрещающие большие сборища, ввели комендантский час, запретили политическую активность оппозиции и установили ограничения для прессы.

В понедельник в пять часов утра Скоукрофт позвонил президенту в Кеннебанкпорт и сказал: «Вам надо что-то сказать прессе и лучше сделать это не на площадке для игры в гольф». Президент согласился. Все равно шел дождь. Попадюк наметил президентскую пресс-конференцию на утро.

В половине седьмого Скоукрофт сел в арендованный им «олдс-мобил», подъехал к дому президента и повесил свой дождевик в шкаф в прихожей рядом с пиджаками, пальто и сувенирными шапками от каждой прошлой кампании Буша. Президент встретил его в гостиной в темно-синем пиджаке с металлическими пуговицами и галстуке с золотыми президентскими печатями.

Буш разговаривал по телефону с Джеймсом Коллинзом, видным американским дипломатом, оставшимся в Москве после ухода Мэтлока в отставку с дипломатической службы. Назначенный на замену Мэтлока Роберт Страус, динамичный адвокат и бывший председатель демократической партии, еще не был приведен к присяге.

Коллинз информировал Буша, что он только что был в «Белом доме» – российском парламенте, где Борис Ельцин и несколько его главных помощников провели всю ночь. В понедельник рано утром Ельцин осудил путч, заклеймив его лидеров и назвав их предателями. Белый дом, расположенный через улицу от нового комплекса посольства США, был окружен военными машинами, но Коллинз сообщил, что смог пройти сквозь них в парламент и встретиться с Ельциным и Козыревым. Он добавил, что никто из американцев, находящихся в советской столице, судя по всему, не пострадал.

– Большое спасибо, – сказал Буш. – Я рад, что вы там.

* * *

В течение всего понедельника Ельцин продолжал оказывать открытое неповиновение путчу и организовывать себе поддержку. Пренебрегая опасностью попасть под огонь армейских снайперов, он вышел из здания парламента и обратился с речью к десяткам тысяч москвичей, стоявших среди танков и бронетранспортеров. Ельцин повторил, что Янаев и другие захватили власть незаконно; он также призвал к всеобщей забастовке против установления чрезвычайного положения. Эдуард Шеварднадзе и другие видные демократы пришли к зданию, чтобы продемонстрировать свою солидарность.

Павлов, сославшись на болезнь, внезапно подал в отставку с поста премьер-министра и члена Комитета по чрезвычайному положению. Иностранные корреспонденты в Москве в шутку стали говорить, что началась «путчевая инфлюэнца».

А Буш по возвращении в Вашингтон сел на телефон. Прежде всего он переговорил со своими главными европейскими союзниками – Джоном Мейджором, Франсуа Миттераном и Гельмутом Колем, а потом – с Лехом Валенсой в Польше, Вацлавом Гавелом в Чехословакии, Тургутом Озалом в Турции, Рюдом Любберсом в Нидерландах, Йожефом Анталлом в Венгрии, Брайаном Малруни в Канаде, Джулио Андреотти в Италии, Тосики Кайфу в Японии и Фелипе Гонсалесом Маркесом в Испании.

Валенса, Гавел и Анталл были озабочены тем, что сторонники жесткой линии в Москве найдут способ спровоцировать подобные перевороты в их странах. Буш убеждал их не принимать никаких предварительных мер, которые могут показаться провокационными, но в то же время обещал дать ясно понять в своих заявлениях, что, какие бы события ни произошли в Советском Союзе, процесс демократизации в Восточной Европе необратим.

Мейджор предсказал, что новый режим в Москве будет свергнут через несколько месяцев, если не раньше, а Миттеран заметил, что «это, пожалуй, будет впервые, когда путч провалится» в советском блоке. Буш вспомнил о своем контакте с Янаевым в Киеве три недели назад и заметил, что вице-президент Куэйл встречался со своим коллегой на похоронах короля Норвегии Улафа V в январе и премьер-министра Индии Раджива Ганди в мае. Куэйл сказал, что Янаев «не брызжет энергией», но человек «сносный».

Буш сказал Мейджору и Миттерану, что, согласно наблюдениям его и Куэйла, Янаев «не такой уж плохой парень, но крайне легковесен». Миттеран согласился с этим, добавив, что Янаев, «вероятно, всего лишь марионетка» в руках остальных семи членов Комитета по чрезвычайному положению.

Премьер-министр Испании Гонсалес уговаривал Буша попытаться связаться напрямую с Горбачевым, хотя бы для того, чтобы стало известно об этой попытке, и она показала бы, что Соединенные Штаты не отказались от смещенного лидера.

Из всех руководителей, с которыми говорил Буш, Коль был расстроен больше всех. Канцлер знал, как ненавистно советским сторонникам жесткой линии объединение Германии в рамках НАТО, и опасался, не захотят ли они использовать советские войска, все еще находившиеся в Восточной Германии, для возбуждения беспорядков. Он настоятельно просил Буша потребовать, чтобы новые советские лидеры придерживались своих международных обязательств и уважали права человека. Коль просил также американского президента подчеркивать, сколь важное место занимает Горбачев в истории мира.

* * *

В начале дня Буш готов был к самому худшему. Он старался никого не оскорбить и особенно Геннадия Янаева, который теперь стал номинальным лидером Советского Союза. Скоукрофт поддерживал склонность президента убирать паруса, пока не прояснится ситуация.

В гостиной Бушей в Кеннебанкпорте Скоукрофт сообщил, что из Москвы поступают противоречивые сообщения. Бронетранспортеры на улицах были замечены из посольства США всего несколько часов тому назад, что было добрым знаком, поскольку по обычному сценарию военного переворота танки выкатываются, как только сделано первое объявление о путче.

Скоукрофт передал мнение ЦРУ, что заговорщики так и «не выстроили своих уток в ряд», но от себя добавил: «Все это в данный момент предположения, к которым, несомненно, примешивается стремление выдать желаемое за действительное». Янаев и соучастники заговора вполне могут оказаться будущим правительством Советского Союза, и Скоукрофт напомнил Бушу: «Вы должны быть осторожным. Возможно, нам придется иметь дело с этими парнями».

Бейкер позвонил Бушу из Вайоминга и вспомнил, что сидел рядом с Янаевым во время московской встречи в верхах: «Он не выглядит как главарь банды», – заметил Бейкер.

Зная о том, что пресса непременно спросит его о Янаеве, Буш сказал: «Может, нужно полегче обойтись с ним вначале».

Незадолго до восьми утра угрюмый Буш появился перед репортерами и теле– и кинокамерами в коттедже, который обычно занимали агенты секретной службы. Следуя совету Коля, Буш сказал, что, как он ожидает, «Советский Союз будет полностью выполнять свои международные обязательства», и назвал Горбачева «исторической фигурой, человеком, который привел Советский Союз к экономической реформе, что позволило ему играть конструктивную роль в деле сотрудничества на международной арене».

Буш не стал открыто осуждать тех, кто пришел теперь к руководству в Кремле. Используя формулу Скоукрофта, он назвал захват власти «внеконституционным». Он с надеждой отметил, что Комитет по чрезвычайному положению обещал продолжить реформу, но признал: «Я не знаю, верить этому или нет. Я думаю, что в данный момент нам надо просто наблюдать за развитием ситуации и повторять снова и снова наши принципы, – посмотрим, как будут развиваться события. Все еще только разворачивается».

Один из журналистов спросил, что думает президент о Янаеве. Буш ответил: «Ну, инстинкт подсказывает мне, что у него есть определенное обязательство продолжать реформу… Но, думаю, не он определяет цели… Я уже говорил неоднократно, что мы не хотим видеть путч, поддерживаемый КГБ и военными».

Затем он добавил: «Я думаю, важно знать, что путчи могут и проваливаться. Вначале путчисты могут захватить власть, а затем они наталкиваются на волю народа».

А как насчет требования Ельцина объявить всеобщую забастовку? «Ну, посмотрим, что из этого получится… Я надеюсь, что люди услышат его призыв». Вернется ли президент в Вашингтон? Буш вспылил: «Я не интересуюсь разыгрыванием спектаклей. Не стараюсь делать вид, будто занят работой». Он заметил, что в Кеннебанкпорте есть прекрасный комплекс связи.

Пытался ли он разговаривать с кем-либо из советского руководства по «горячей линии» связи? Президент рассердился еще больше: «Мы не собираемся излишне волновать американский народ или мир. Поэтому мы будем проводить нашу дипломатию благоразумно – без эксцессов и без крайностей». Буш добавил, что люди связывают использование «горячей линии» с возникновением «какой-то военной проблемы между Советским Союзом и Соединенными Штатами. Неужели вы считаете, что я должен навести на эту мысль американский народ и народы в Европе? Отнюдь нет!» Он резко оборвал пресс-конференцию, сказав: «Хорошо, вы свое получили. Не говорите теперь, что мы здесь не сообщаем вам никаких новостей».

* * *

В это время граждане Москвы выходили на улицы, чтобы защитить штаб-квартиру Ельцина от войск, окруживших парламент. Комитет по чрезвычайному положению только что провел свою пресс-конференцию, которая лишь усилила мнение, что это банда, не умеющая стрелять в цель. Когда Янаев зачитывал заявление, руки его дрожали, и журналисты в аудитории заподозрили, что он и несколько других членов комитета были пьяны.

А Колин Пауэлл в своем кабинете в Пентагоне одним глазом смотрел передачи Си-эн-эн, а другим просматривал по-прежнему поступавшие потоком разведывательные донесения. Оба источника говорили ему, что танки и бронетранспортеры с пехотой на улицах Москвы не проявляли признаков боевой готовности к захвату политической власти. Он воскликнул: «Этих парней послали в Москву без поручения!»

Пауэлл позвонил Чейни на борт самолета: «В последней строке говорится, что это половинчатый путч. Что-то происходит, но происходит не по учебнику». В ЦРУ Эрмарт пришел к выводу: «Проводит все это банда неудачников. Они потерпят провал».

В первые часы после путча советское Министерство иностранных дел разослало телеграммы своим представительствам за границей с текстом декларации Государственного комитета по чрезвычайному положению. Виктору Комплектову, советскому послу в Вашингтоне, вменялось вручить Бушу письмо Янаева, выражавшее желание Комитета поддерживать добрые отношения с Соединенными Штатами и содержавшее обязательство продолжать процесс реформ, а также заверения, что Горбачев находится в безопасности.

Комплектов в полдень посетил Иглбергера в Госдепартаменте, а затем Гейтса в Совете национальной безопасности. Он выполнял свое поручение с удовольствием, что побудило его коллег по посольству, а также официальных лиц США прийти к заключению, что он приветствовал путч.

Комплектов сказал Иглбергеру и Гейтсу, что он «ценит» то «понимание», с каким президент Буш относился до сих пор к сложившейся ситуации. Это был комплимент, который американцы рады были бы не слышать, поскольку он подразумевал, что Комплектов и путчисты в Москве и в самом деле восприняли мягкое заявление Буша в понедельник утром как выражение готовности признать путч.

Иглбергер вручил послу письменное послание от имени администрации, настаивавшее на том, чтобы ГКЧП придерживался международных обязательств, взятых на себя СССР, и продолжал политические и экономические реформы. Но даже при выполнении этих условий, сказал Иглбергер, руководителям путча не следует ожидать, что Соединенные Штаты вскоре признают их законным правительством Советского Союза.

* * *

В понедельник, в пять часов дня, в Рузвельтовской комнате Белого дома Буш председательствовал на совещании заместителей руководителей главных ведомств. Он приказал временно приостановить все программы американо-советских обменов, но так, чтобы их можно было легко восстановить. Если путч провалится, он хотел иметь возможность быстро восстановить нормальные отношения между двумя странами.

Заместитель директора ЦРУ Ричард Керр перечислил признаки того, что в Москве еще не все потеряно: линии связи с Западом продолжали действовать; Ельцин, бросая вызов путчистам, сидел в Белом доме; на улицах солдаты вылезали из танков и пытались успокоить возмущенных москвичей.

Керр сказал: «Короче говоря, господин президент, это не похоже на традиционный путч. Он осуществляется не очень профессионально. Они пытаются постепенно, один за другим, захватывать контроль над крупными силовыми центрами, а нельзя победить в путче, если действовать по этапам».

Задетый за живое публичной критикой за то, что он вроде бы проявил слишком большую терпимость к путчу, президент стремился ужесточить свою позицию. Просмотрев проект заявления, которое он должен был зачитать, Буш вспомнил о тревоге Валенсы, Гавела и Анталла в связи с тем, что сторонники жесткой линии могут попытаться вновь захватить контроль в их странах. Он сказал: «Я тут не вижу ничего о Восточной Европе».

В комнате совещаний Белого дома Буш теперь произнес то, от чего утром всего лишь отмахивался: он сказал: «неконституционный» и «незаконный». Он поддержал призыв Ельцина к восстановлению на своем посту Горбачева и изложил свои требования: лидеры путча должны продолжать продвижение Советского Союза к демократии; уважать избранных на основе конституции руководителей и не нарушать прав человека; соблюдать все договоры и воздерживаться от применения силы против республик или других «демократически избранных правительств», что являлось ссылкой на Восточную Европу.

Он «не заинтересован в новой «холодной войне», сказал Буш, но будет «избегать всеми возможными путями» действий, которые могут придать путчистскому Комитету какую-либо «законность или оказать поддержку».

Министр иностранных дел России Андрей Козырев, которого Ельцин отправил в Западную Европу, позвонил Аллену Уайнстейну из Центра за демократию, существующего в Вашингтоне на частные средства и поддерживающего в последнее время отношения с окружением Ельцина. Козырев продиктовал заявление, в котором назвал первоначальную реакцию Запада на путч «двусмысленной и даже разочаровывающей», и подчеркнул, что сейчас «не время для умиротворения». Уклончивое утреннее заявление Буша, сказал Козырев, сыграло на руку заговорщикам-путчистам, которые «некоторое время верили, что их усилия обманули Запад». Козырев, однако, добавил: «Более поздние заявления… исправили это неправильное представление».

В своем письме Бушу, полученном им утром в понедельник, Ельцин попросил президента установить «оперативный контакт» с ним на время кризиса. Это была прямая открытая просьба, чтобы Буш позвонил ему в русский Белый дом. Но Буш и его советники из Совета национальной безопасности не хотели этого делать. Они считали, что должны попытаться связаться вначале с Горбачевым, иначе может показаться, что администрация списала со счета шансы советского лидера на возвращение к власти.

Телефонный оператор Белого дома послал вызов Горбачеву через Кремль в надежде, что вызов будет передан в Крым: «Президент Буш вызывает президента Горбачева». Голос на другом конце линии сказал: «Один момент, пожалуйста». После паузы оператор в Москве вернулся на линию и вежливо сказал: «Извините, но его сейчас нет». Белый дом пытался в течение дня несколько раз связаться с Горбачевым, но тщетно.

В понедельник вечером Хьюэтт сказал Скоукрофту: «Брент, мы потратили столько усилий, пытаясь добиться связи с Горбачевым. Теперь пришло время позвонить Ельцину. Он явно является ключом к решению этого дела, и мы должны зарегистрировать нашу поддержку прямо у него».

* * *

На рассвете во вторник в Москве войска, окружавшие парламент, пришли в столкновение с сотнями граждан; некоторые из них бросали «коктейли Молотова» в бронемашины. Трое из протестовавших были убиты и еще несколько человек ранены, прежде чем войска отступили.

В Вашингтоне Буш начал этот день рано. В своем укромном кабинете, примыкающем к Овальному кабинету, Буш отпечатал памятку для себя: «Держи связь с Борисом Ельциным». Вскоре он связался с российским президентом по телефону. «Борис, друг мой!» – радостно вскричал Буш. Ельцин заорал: «Я чрезвычайно рад слышать вас». Он сказал, что советские войска окружают Белый дом. «Мы ожидаем нападения, но ваш звонок поможет нам». Толпа наших сторонников на улице около здания возросла до 100 тысяч человек.

– Мы очень хотим сделать все возможное, чтобы помочь. Есть у вас какие-либо предложения? – спросил Буш.

– Главное – это моральная поддержка. Нам нужно услышать заявления, которые обратили бы внимание мира на наше положение, – ответил Ельцин.

– Хорошо, мы это сделаем. Мы сделаем все, что сможем. Мы молимся за вас.

Напомнив о заявлении Буша в понедельник вечером, Ельцин сказал:

– Я слышал о том, что вы сказали вчера. Для нашего народа важно иметь такую поддержку.

Буш спросил Ельцина, что он думает о том, какие позиции занимают другие советские политические фигуры по отношению к путчу. Особенный интерес вызывали Бессмертных и Моисеев, роль которого была особенно важна, поскольку Язов, его непосредственный начальник, связал свою судьбу с заговорщиками.

Ельцин сообщил, что Бессмертных до сих пор был «нейтрален»; он, видимо, ждет, кто возьмет верх. Моисеев тем временем проводит политику Министерства обороны. Другими словами, он, по меньшей мере, поддерживает путч.

После того как Буш услышал голос Ельцина, он начал верить, что в этой драме может появиться герой, который действительно победит злодеев, но это будет не Горбачев, а Ельцин. Как только стали поступать оживленные отклики на его более резкое заявление в понедельник вечером, президент сказал Скоукрофту, что он чувствует себя достаточно обнадеженным, чтобы возвратиться в Кеннебанкпорт: «Я думаю, мы возвратимся туда с чистой совестью», – сказал он.

При перелете на север находившийся на борту самолета № 1 сын президента Джордж, ревностный республиканец, ликовал. Младший Буш видел в советском кризисе напоминание о том, что мир все еще является предательским местом и что опыт его отца в области внешней политики все еще имеет значение. Повстречавшись с репортером в хвостовом отсеке самолета, он спросил его: «Неужели вы думаете, что американцы повернутся теперь к демократам?»