Текст книги "К западу от заката"

– Тогда не пейте.

– Все же я пью и не хочу произвести на вас неверное впечатление.

– Видите? – сказала она. – Говоря это, вы заботитесь обо мне. Хотя не обязаны.

– Поспрашивайте, вам все быстро расскажут.

– Я бы уже могла это сделать.

– А как насчет маркиза?

– Я не нравлюсь его матери.

– А кто она? Какая-нибудь леди?

– Леди Донегалл. Считает, что я хочу удачно выскочить замуж. Он потому и поехал домой – убеждать, что я достойна титула.

– Без вас?

– Со мной она говорить не будет.

– Ужасно, – сказал Скотт, но про себя возликовал.

Назначив первое свидание, Скотт представлял себе, как пригласит ее в «Сады» и как они, быть может, будут танцевать у него дома в гостиной. Услышанное сегодня спустило его на землю, так что он сбавил скорость перед ее улицей и повернул к холмам. На этот раз Шейле не пришлось говорить, где остановиться.

Подходя к двери, Скотт подумал, что, вопреки ожиданиям, вечер вышел не мучительным, а просто неловким. В конце концов, если не считать нескольких неприятных моментов, они успели лучше друг друга узнать. Шейла оказалась неробкой и очень тактичной. Даже хорошо, что так вышло. Завтра Скотти отлично проведет день на студии, он вернется к работе, и все будет, как прежде.

Он затормозил у крыльца. Вокруг фонаря как безумный вился мотылек.

– Сегодня вторник, – сказала Шейла.

Погруженный в свои мысли, Скотт не понял, что она имела в виду, и был ошарашен, когда она подвинулась ближе и поцеловала его.

Он удивился теплу ее губ, будто ждал, что это шутка. Скотт ощутил вкус кофе и мяты. На секунду он замер, и она со смехом отстранилась. Он было подумал, что она насмехалась над ним, но Шейла открыла дверь, взяла его за руку и потянула за собой в темноту. Бросив ключи на стол, снова поцеловала, на этот раз крепко прижавшись. Потом потянула к узкой лестнице, ведущей в спальню. Сияющий внизу город освещал заправленную кровать. Шейла сняла с него пиджак и расстегнула рубашку. Скотт хотел остановить ее и спросить, не слишком ли они торопятся, не совершают ли серьезную ошибку, но вместо этого расстегнул молнию ее платья. Шейла позволила ему соскользнуть. Свет падал сзади, окружая ее тело мягким сиянием.

– Не надо. – Она остановила его, когда Скотт потянулся расстегнуть бюстгальтер.

Кроме него, на ней ничего не было. Шейла так и не сняла его, пока они занимались любовью. Казалось, даже отдавшись Скотту, она хранит что-то еще более сокровенное. Он знал о ней так же мало, как сильно ее хотел. Скотт доверял ей свои секреты, и Шейла жадно ловила их, словно собирая на него досье, но сама ничуть не открывалась. Он думал, что совесть будет мучить его сильнее, но она была молода, нежна и красива, а он был достаточно благодарен и терпелив, чтобы смириться с этой загадочностью. Все, что Скотт мог сказать Зельде, бедной маленькой Зельде, от которой он отвернулся, было: «Прости меня, прости, прости».

Кладбище
Восточного побережья

Как и боялся Скотт, его версию «Янки в Оксфорде» не одобрили. После месяца обсуждений сценария Эдди без предупреждения вызвал его на ковер и снял с работы над картиной. Он сказал, что на студии недовольны его работой и на нее бросят другого. Скотт хотел спросить кого, но понял, что спорить бесполезно. В конце концов, он только наемный работник и, надо признать, уже сделал все, что мог. Скотт снял со стены фотографию Вивьен Ли, вложил ее в страницы последнего черновика и убрал его в нижний ящик стола.

В «Железном легком» новости распространялись быстро. К обеду все уже знали об отставке Скотта, и за столом сценаристов его подразнивали колко, но по-дружески. Преемником был назначен Джулиан Лейтон, британец, чей фарс «Викарий, быстрее!» всколыхнул лондонскую публику лет десять назад. Все единодушно решили, что «Три товарища» – дело во всех отношениях более стоящее.

– Получается, – подытожил Алан, – вместо того чтобы писать сценарий под Роберта Тейлора в роли остряка-ветерана, ты будешь писать другой – под Роберта Тейлора в роли остряка-ветерана.

– И Спен-н-н-сера Трей-й-й-си! – объявил Бенчли, как на боксерском ринге, и указал на Трейси на другом конце стола.

– Он только показывает свою мощь, – сказала Дотти.

– Не важно, что ты напишешь для Манкевича[69]69
  Джозеф Манкевич (1909–1993) – режиссер, сценарист, продюсер и актер. Продюсер фильма «Три товарища» (1938 г.).


[Закрыть], – уверил Оппи. – Он все равно снимет мелодраму.

– И прилепит счастливую концовку, – продолжила Дотти. – Пусть себе смеются над Гитлером.

– Манк как Джейн Остин, – сказал Алан. – Без разницы, Гитлер, Франко или Муссолини. В конце все поженятся.

– Обожает плавно подвести к старой доброй сцене с поцелуем, – сказал Оппи.

– Ты и сам скоро убедишься, – добавил Алан.

– И неожиданный поворот в развязке, – подхватила Дотти. – Вот увидишь, он попросит его добавить. Думает, что первый до этого додумался.

– До этого и до телефона, снятого крупным планом, – сказал Бенчли. – Одного звука мало, надо, чтобы зритель его еще и увидел.

– Все лучше, чем Селзник с его диктовкой[70]70
  Дэвид Селзник (1902–1965) – один из самых успешных продюсеров Голливуда, дважды лауреат премии «Оскар» за фильмы «Унесенные ветром» и «Ребекка», зять Луиса Майера. Был известен обыкновением диктовать свои мысли машинисткам и скрупулезно хранить все документы.


[Закрыть], – ободрил Оппи.

– Воистину, – сказала Дотти. – Представляю, каково его секретарше.

– Лучше представь, каково его жене! – усмехнулся Бенчли. – «Дорогая, я тут посчитал: твой гардероб обходится нам слишком дорого».

Скотт смеялся со всеми, однако в глубине души был разочарован. Он не привык к тому, чтобы его работу отвергали. Долгие дни и недели неимоверных усилий, оказавшихся бесплодными, все впустую. Он приехал на запад не только, чтобы заработать, но и чтобы исправить ошибки прошлого, вдохнуть жизнь в рукописи, на которые он еще возлагал надежды, но которые были переделаны местными писаками, а то и вовсе загублены. После нескольких лет ссылки такой шанс был редкой удачей, а провал в самом начале пути мог пустить все под откос. Единственное утешение в том, что он занимался картиной не с самого начала, во всяком случае, так он сам себе говорил. А больше всего обескураживало то, что самому Скотту работа еще утром казалась весьма приличной.

Теперь главное не подпускать никого к «Трем товарищам», писать в одиночку. Хорошо бы набросать черновик, а потом его проработать, прежде чем показать Манкевичу. Вот только времени на это нет. Через две недели они со Скотти уезжали.

Скотт разрывался между дочерью и Шейлой. Он старался не давать им пересекаться. Вечерами он показывал Скотти город, водил в «Браун Дерби» и на пирс, потом вез в отель, а сам спешил прямиком к Шейле. Домой возвращался поздно, а вставал с первыми птицами. Игра в явки-пароли изматывала, Скотт чувствовал себя старым трусом. На кухне он залпом выпивал кофе и правил даже лучшие сцены. Рано приходил на работу, обед заказывал прямо в кабинет. Он не позволял себе небрежностей, чтобы Манкевич не поручил доделку кому-то еще, а довел первые два акта до совершенства, надеясь, что остальное будут судить по ним. И только в последний момент, полный дурных предчувствий, представил их продюсеру.

В ту ночь он прощался с Шейлой. С балкона, нависавшего над кронами деревьев, открывался потрясающий вид. Они смотрели на огни и прислушивались к гулу города. Оба сидели без сил, будто только что ссорились или, наоборот, затихли перед бурей. Шейла знала, что Скотт с дочерью едут к Зельде и какое-то время проведут вместе в Миртл-Бич, как подобает настоящей семье. Чтобы Шейла не терзала себя мыслями, Скотт сразу сказал, что они с Зельдой будут спать в разных кроватях, но уже одно это звучало как предательство, и Скотт жалел, что еще не уехал.

– Это не мое дело, – сказала она.

– Конечно твое.

– Я же сказала, что не хочу этого.

– Чего?

– Этого. Какая же я дура… Я говорила, ты понятия не имеешь, во что ввязываешься. Теперь и я впуталась.

Несколько часов спустя, когда они помирились и он уже ехал в «Сады» по бульвару Сансет, Скотт понял, что должен был ответить. «Имею, – должен был сказать он. – Имею и не жалею ни о чем».

Домой он приехал в три, а чемодан еще не был собран. Скотт плохо спал, ворочался и что-то бормотал во сне. Он встал в шесть, чтобы заехать за Скотти, как всегда наглотавшись таблеток. Решил, что отоспится в поезде.

Скотт успел провести в городе не дольше пары месяцев, но ему казалось, что он уезжает, поджав хвост. В Эль-Пасо они ехали первым классом. Как и надеялся Скотт, дочь пришла в восторг от продуманной до мелочей роскоши купе. Но даже лежа на откидной кровати, так непохожей на солдатские койки обычных поездов, Скотт все размышлял о том, что не успел сделать. За окном скользили апельсиновые рощи и автомастерские, уже накалившиеся и резко очерченные в утренних сумерках. В районе Сан-Димаса колея пошла в гору, а по другую сторону склона начиналась пустыня.

– Следующая остановка Палм-Спрингс, повторяю, Палм-Спрингс.

Скотт мечтал о крепком сне под мерный стук колес, но нужно было накормить дочь завтраком. Так что они поплелись в вагон-ресторан, где проводник подал озерную форель и омлет, а потом так же поплелись обратно, опустили шторки и легли спать, хотя обоих слегка укачивало.

Он проснулся, когда еще не стемнело. Поезд продолжал путь через пустыню. Над горизонтом дрожали в мареве заснеженные вершины, возвышающиеся, как остров. На мили вокруг не было больше ничего, только растрескавшаяся иссохшая земля и неровные дороги, теряющиеся меж мескитовых деревьев. Будь то море или небо, Скотт всегда благоговел перед простором. Он представлял, каково оказаться здесь в одиночку. Вообразил крушение поезда, падение самолета в горы. Самолета его продюсера, возвращающегося с важной встречи в Нью-Йорке. Пройдут недели, прежде чем место катастрофы обнаружат. Кого и что тогда найдут? Деньги, конечно. Пистолет. Талисман его персонажа – ручку с монограммой. Или нет, лучше портфель. Через проход вздохнула во сне Скотти, и не успел он себя одернуть, как представил ее на месте трагедии. Но не одну девушку, а компанию подростков из соседнего городка, объезжавших округу верхом. Четверых, очень разных. Найдя деньги, они решают никому ничего не говорить. Как изменит их эта тайна? На том Скотт бы и закончил – юные души, теряющие невинность. Все это хорошо сочеталось с продюсером, предавшим мечту, да и вообще с Голливудом. Быть может, даже слишком хорошо. А как его герой дошел до такого плачевного состояния, уже другой вопрос.

Скотт чуть приподнял шторку, чтобы записать мысли. На пятой странице Скотти села на кровати, еще прикрывая глаза.

– Где мы?

– Понятия не имею.

– Душно здесь. Тебе не жарко?

Скотт остановил ее, подняв ладонь, и продолжил писать.

– Пап?

– Да, Пирожок, душно.

Они переночевали в Эль-Пасо, а на следующий день вылетели на восток, остановившись для дозаправки в Канзасе и Мемфисе перед последним броском к Спартанбергу. На подлете Скотт заметил длинные просеки в сосновых лесах, скрывавших темные озера и болота. Упади самолет в такое затерянное озеро, и никто его не найдет, хотя для писателя это был бы не самый удачный прием. Кто-то найти должен. Как в «Гэтсби» – нужен свидетель, которому читатель поверит.

Раз поездка была частью отдыха, в Спартанберге Скотт арендовал «Родстер», один в один как тот, что он продал. Обед наскоро проглотили в придорожной забегаловке по пути в Трайон. Когда они подъезжали к отелю, сумерки уже сгущались. Скотта ничуть не удивило, что комнаты, в которых он раньше останавливался, свободны, только стоили теперь дороже. Лучше они не стали, но здесь нужно было только переночевать. Спальня, обставленная плетеной мебелью, выглядела вполне сносно. Они со Скотти выбрались на веранду и смотрели на светлячков. О Шейле Скотт старался не думать.

– Мама выиграла теннисный турнир, – начал он.

– Неплохо по сравнению с прошлым разом.

– Ей всегда приходится начинать заново.

– В этом-то и проблема.

– Не настраивай себя так, она бывает очень мила. Мы там всего на три дня.

– Три дня – большой срок.

– Мы ее до Рождества не увидим, так что давай постараемся ее порадовать.

– Я всегда стараюсь.

– Знаю, что стараешься, и мне жаль, что она не всегда может нас отблагодарить. Но ты же знаешь, как она тебя любит.

– Знаю.

– Доктор говорит, новое лечение ей помогает, так что посмотрим.

– Посмотрим, – согласилась Скотти.

Остаток пути они преодолели на следующее утро. Зельда изменилась разительно, это было видно с первого взгляда. Скотт даже сначала не узнал грузную женщину, которую подвела к ним сестра. Два месяца назад, когда они расстались, Зельда походила на пугало. Теперь она стала одутловатой, обрюзгшей, второй подбородок появился, а талия исчезла, лицо изменилось до неузнаваемости. Казалось, ее заменила тучная дублерша. Скотт никогда не видел жену такой полной, даже когда она была беременна. Он улыбнулся, чтобы скрыть потрясение.

– Я уродина, да? – спросила она, обнимая Скотта.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Чувствую хорошо, только выгляжу как корова. Экзема проходит. – Зельда отвернула ворот блузки и показала гладкую кожу на груди.

– Прошла! – обрадовался Скотт. – Чудесно.

– И у меня снова появились сиськи. Тебя это обрадует.

Она иногда говорила в компании что-нибудь вызывающее, но здесь была Скотти, и это уже переходило границы. А что еще хуже, Скотт мечтал не о ее груди.

– Рад, что тебе лучше, – проговорил он.

– Нижайше прошу меня простить, – повернулась Зельда к Скотти. – Я, видимо, не должна так при тебе выражаться? Твои, кстати, тоже ничего.

– Перестань! – попросил Скотт жену.

Но Скотти вежливо ответила матери:

– Спасибо.

– Они, знаешь ли, у всех есть, – сказала Зельда, обращаясь к Скотту. – Никакого секрета в этом нет.

– И ничего нового тоже.

– Будет весело! – воскликнула она и, взяв мужа и дочь за руки, как хористка, потянула их к выходу. – Allons-y![71]71
  Вперед! (фр.)


[Закрыть]

– Сначала я должен за тебя расписаться.

– Забыла, я ведь здесь пленница любви!

Про себя Скотт отметил ее выходки, однако не подал виду, решив позже рассказать доктору Кэрроллу.

– Что с твоей машиной? – спросила Зельда на стоянке.

– Я же говорил, что продал ее.

– Додо, – надула она губки, – мне нравилась та машина.

– Знаю. Поэтому я и взял эту.

– Истинный джентльмен, всегда обо мне думаешь. А помнишь тот «Делаж», у которого верх никак не поднимался?

– Помню.

Скотти села спереди, и машина тронулась. Они съехали вниз с подъездной дорожки, миновали ворота и выбрались на свободу, все трое снова были вместе. В городе Скотт повернул на перекрестке направо, взяв курс на юг и решив проехать к берегу через горы. Дорога была незнакомая, и Скотт ехал даже медленнее обычного, как бы нерешительно. Окутавший холмы серый туман напоминал о вылазках во французские деревеньки, прогулках по Булонскому лесу, однодневных поездках в Лион на званые завтраки. Зельда обращала внимание на все, что они проезжали, словно боясь упустить любую мелочь. Скотти пряталась от нее за чтением книги. Новорожденный жеребенок, горящий мусор, следы, прочерченные ураганом в садах. Было начало десятого; по расчетам Скотта, в Миртл-Бич они приезжали около пяти. Скотт боялся, что Зельда не справится с бурным потоком новых впечатлений и, как часто бывало в таких случаях, после первой вспышки она сникнет и замкнется в себе, спрячется во внутреннем мирке, из которого потом ее будет не выманить. Сейчас же она проявляла живой интерес ко всему и даже к Скотту.

– Ты нормально ешь? Кажется, похудел.

– Вообще-то наоборот. Слишком часто ем всухомятку, почти не хожу пешком.

– Выглядишь уставшим.

– Работаю…

– Понимаю. Если бы могла, я бы поехала и приглядывала за тобой.

Скотт вздрогнул.

– Конечно, – кивнул он.

– Пекла бы тебе пироги и гладила носовые платки.

– Не знал, что ты умеешь гладить.

– Работаю в прачечной, все умею делать.

Скотту трудно было это представить, хотя он понимал, что жена говорит правду. У Зельды теперь другая жизнь, ее окружают люди ему незнакомые, да и у него то же самое. Скотт гордился ее успехами, но теперь они только делали вид, что знают друг друга.

Вот и воссоединились – делая вид, что все так и должно быть. Когда-то давно они уже останавливались в этом отеле, Скотти тогда было лет пять или шесть. В семейном альбоме сохранились ее фотографии – щекастой и веснушчатой, с жестяным ведерком и совочком в руке, стоящей над песочным замком с гордостью архитектора. То лето было едва ли не последним хорошим для Зельды; тогда они еще строили планы.

Путь через горы занял несколько часов, потом потянулись низины с рисовыми полями и длинными амбарами. Скотт собирался сделать всего одну остановку, чтобы пообедать и залить бензин, однако недалеко от Чарльстона Скотти и Зельда захотели в туалет, так что пришлось свернуть на еще одну заправку. Потом проехали по влажному городу и покатили на север вдоль берега, чтобы Зельде было интереснее. Скотти сняла обувь и свернулась на заднем сиденье, однако трудно было сказать, спит она или нет.

– Чувствуешь? Пахнет морем, – сказала Зельда, потянув воздух. И правда пахло.

В Джорджтауне через пролив навели новый стальной мост. Покрытие еще положить не успели, и шины при переезде жалобно поскрипывали. Судя по тому, что, сидя на перилах, с моста рыбачили негры, наступило время отлива.

– Смотри, пеликаны! – Зельда помахала руками, как крыльями.

Остров представлял собой песчаную равнину, поросшую соснами. Их отель, возвышающийся над белыми дюнами, был виден за несколько миль. Как и «Беверли-Хиллз», «Бичкомбер» был розовым уродливым зданием, которому, по-видимому, надлежало поражать внушительными размерами. После банковского Краха он был продан, пустовал несколько сезонов и приходил в запустение, затем его снова вернули к жизни, сад аккуратно постригли, лужайку для крокета привели в идеальный порядок. Когда машина подъехала к входу, «Форд» окружила целая вереница лакеев, обряженных в ливреи и штаны до колен.

Хотя сезон подходил к концу – от лета остались считаные дни, – на террасах, выходящих в сады, было полно чарльстонцев. Даже мужчины еще одевались в светлое, потягивали джин с тоником и поедали канапе. В холле отеля, перекрывая низкий гул голосов, музыкант во фраке играл на рояле у подножия широкой лестницы. У конторки портье выстроилась очередь. Господа приехали на свадьбу Кэббиджстолков? В другое время Фицджеральды соврали бы, что да, танцевали бы с женихом и невестой и пили бы шампанское. Но Скотт отклонил приглашение, ощутив себя ответственным занудой, как и подобает отцу семейства. Стоявшая рядом Зельда наконец успокоилась и теперь разглядывала все с открытым ртом, словно пораженная роскошью убранства, а Скотти в это время опять уткнулась в книжку. Скотт помнил, что несет ответственность за поездку, и пока все шло вполне сносно. Он заранее заказал большой номер, так чтобы места хватило всем: в одной комнате разместятся они с Зельдой, а Скотти будет спать на диване. Как он и обещал Шейле, спать супругам предстояло в отдельных кроватях, так что хоть в этом он слово сдержал.

Пока разбирали чемоданы, Скотт заметил, что вещи Зельды завернуты, как подарки, в пергамент, каким пользуются мясники.

– Они не мои, – объяснила жена. – Вся моя одежда мне мала.

– И откуда же эта?

– Пожертвования. Невостребованные вещи из бюро находок. Все сначала пропускают через прачечную, не переживай, они чистые.

Ни капли не стесняясь, она стянула рубашку через голову и выбрала другую. Теперь у Зельды была не только округлая, тяжелая грудь, но и выпяченный живот, как у беременной. Исчезла та стройная подвижная девушка, на которой Скотт женился. Казалось, рядом с ним совершенно другая женщина.

Зельда застегнула бледно-зеленую блузку с ложным карманом на левой груди – неотглаженную, с явными складками. Она была заметно велика и висела, как гавайская рубашка.

Скотт отвернулся, но поздно.

– Джентльмены не подглядывают, – сказала она.

– А кто сказал, что я джентльмен?

– Помнится, были устремления.

– Бросил. Слишком хлопотно.

– Понимаю.

Скотт не знал, шутят ли они еще. Он хотел было сказать, что нет предела совершенству, однако передумал. Теперь, когда семья добралась до места, он чувствовал себя вымотанным. Путешествия давно ему приелись. Даже в последнее лето – 29-го года, перед тем, как все рухнуло, – им уже некуда было ехать. Да и незачем.

Скотти валялась с книжкой на диване и только вздохнула, когда отец позвал ее обедать.

– Не будь противным Пирожком.

– Будь сладким Пирожком, – закончила Зельда.

– И надень, пожалуйста, что-нибудь посимпатичнее. Мы идем в приличное место.

Скотти вопросительно посмотрела на наряд матери.

– Хорошо, пап.

– Спасибо!

Она переоделась в родительской комнате и вернулась в прелестном платье, которое ей помогла подобрать Хелен.

– Ты просто очаровательна, – сказала Зельда, оглядывая плечи Скотти, как портниха.

– Папа купил мне его в Голливуде.

– Tres cher, n’est-ce pas? – В ее голосе не было упрека, хотя они месяцами вели бои из-за счетов за питание Зельды в больнице.

– Oui.

– Mais tres jolie aussi, – сказала Скотти.

– C’est vrai comme toi, chou-chou[72]72
  – Очень дорогое, не так ли? / – Да. / – Но и очень красивое. / – Под стать тебе, дорогая (фр.).


[Закрыть]. – Зельда расцеловала ее в обе щеки.

Скотт не мог свыкнуться с новыми формами жены и ее гардеробом. Когда они спускались по главной лестнице, ему казалось, что все уставились на них, разглядывая странное семейство. За обедом он внимательно следил, не проявится ли малейший признак болезни, однако Зельда ела так же, как они, поддерживала вежливую беседу, смеялась вместе со Скотти, когда он капнул соусом на галстук, и вспомнила по этому поводу тушеных устриц в отеле на Капри. Отель Скотт помнил, а устрицы – нет. От десерта Зельда отказалась, но уговорила остальных его взять, а потом даже не попробовала у мужа бисквит с вином и взбитыми сливками. Скотт настолько привык следить за ней, ловить малейший симптом, что не мог остановиться.

После кофе они неспешно гуляли по променаду вдоль пляжа, освещенного гирляндой простых лампочек, заходили в игровые павильоны, катались на тех же аттракционах, которые нравились Шейле в Оушен-парк и Венеции. Скотт не видел Шейлу уже три дня. Ему хотелось позвонить ей, послать цветы или что-нибудь еще, чтобы она знала: он о ней помнит, – и еще чтобы напомнить о себе. Это было бы неправильно, но желание от этого меньше не становилось, только тени, вытягивавшиеся на песке, становились более зловещими. Будь они героями кино, Скотта показали бы кровожадным мужем, Зельду – беспомощной жертвой, а началось бы все с мрачных кадров промозглой ночи. И как бы Скотт ни убеждал себя в обратном, в глубине души он знал: так все и было. Чтобы спастись, он убил в себе все лучшее и слишком поздно осознал, что ничего не спас.

– Приятно погулять вечером, – сказала Зельда, глубоко вдыхая и вглядываясь в небо. – Жаль только, луны нет.

Скотт окинул небосвод взглядом, будто желая убедиться. То же сделала и Скотти.

– Моя палата на верхнем этаже, я всегда знаю, где должна быть луна. В древности по ней определяли ход времени.

– Все считали в лунах, – сказала Скотти.

– Тринадцатое полнолуние, луна до и после осеннего равноденствия, растущая, убывающая…

– Значит, сейчас должен быть отлив, – сказал Скотт.

– В прилив вода убудет, в отлив – прибудет. – Ее слова прозвучали пророчеством. Кажется, до больницы Зельда и думать о таком не думала. Даже если это были просто отголоски того, что она вычитала в больничной библиотеке, новые мысли удивили Скотта. Больше всего он боялся того, что сам не знал, какое будущее ждало жену. Сейчас он легко мог представить ее в доме матери, листающей книги, качающейся на качелях, ухаживающей за цветами. Скотт не просто пытался усыпить совесть. До встречи с Шейлой он хотел, чтобы Зельда была счастлива.

Пока Зельда была в ванной, Скотти заметила, что прошел только первый день, впрочем мать казалась спокойной и вполне разумной.

– Посмотрим, как она будет чувствовать себя завтра, – сказал Скотт. – Спасибо, что промолчала о ее блузке.

– Если бы она все время вела себя так, видеться с ней было бы приятно.

Он пропустил Скотти в ванную, дав ей время спокойно привести себя в порядок. Когда настала его очередь, Скотт выпил таблетки и тщательно почистил зубы.

– Спокойной ночи, Пирожок!

– Спокойной ночи, пап.

Больше тянуть было невозможно.

Зельда ждала его в спальне, не погасив свет. Она лежала в кровати, из-под одеяла высовывались полные плечи. Даже если бы из бюро находок прислали пижаму, Зельда все равно их никогда не носила. Сбросить одежду на вечеринке не было для нее пьяной выходкой, в отличие от Скотта. В глубине души Зельда была нудисткой, обожала особые пляжи, где можно было открыться солнцу без малейшего стеснения. Его и привлекала в ней эта дикость, дерзость, присущая им обоим. Скотт обманулся в ней, по собственной воле, как ему думалось, так же, как обманывался в себе. Ее вины в этом не было.

Скотт выключил свет, чтобы переодеться в пижаму, и, пытаясь просунуть ногу в штанину, ударился о туалетный столик.

– Ушибся?

– Ерунда, сам виноват.

Простыни были холодными. Но Скотт знал, что потом станет даже жарко. В темноте виделся квадрат окна, серебрящийся от света фонарей променада. Где-то далеко мягко и мерно вздыхал прибой. Они уже несколько месяцев не оставались наедине. В Вирджиния-Бич у Зельды случился очередной приступ, она бросалась с руганью на него и дочь, потом замирала в оцепенении. Сейчас, когда она была в порядке, Скотт не хотел все испортить и лежал тихо, как мышка, надеясь, что жена заснет.

Он думал о Шейле в бюстгальтере, о том, как отличалась она от Зельды и о чем это говорило. Насколько хорошо Скотт знал самого себя, настолько беспомощен он был в вопросах любви – если только это любовь. Всю жизнь он отдавал всего себя одной женщине. И никогда не думал, что может полюбить другую.

Надо было признаться Зельде, хотя неизвестно, как на ней скажется правда. Как она скажется на Скотте, тоже было непонятно. Годами супругам казалось, что их связывают вечные узы, хотя они уже давно не приносили друг другу счастья.

Заскрипели пружины – Зельда села на кровати и выбралась из-под одеяла. Пошла ссутулившись, по-детски – маленькими шажками и выставив руки вперед, проверяя путь, как слепая. Ее кожа, отражающая свет, казалась призрачной. Скотт испугался, что Зельда идет к нему; впрочем, наткнувшись коленом на его кровать, она ее обошла и так же на ощупь стала продвигаться к окну. Ее силуэт замер на фоне проема. Номер был на четвертом этаже – высота достаточная, чтобы убиться, однако Скотт не пошевелился.

Она облегченно вздохнула, задумчиво ему улыбнулась.

– Что?

– Помнишь звезды в Монте-Карло?

– Конечно.

– Я загадывала на них желания. Каждый раз, когда мы бывали там, я загадывала выиграть миллион долларов.

– И как?

– Я была молодой и глупой. Надо было желать другого.

– Еще не поздно снова попытать удачу. Что делать с миллионом долларов, мы придумаем.

– Не смейся.

– Да я и не смеюсь.

Скотт сел. Зельда стояла к нему спиной, и чем дольше это продолжалось, тем больше Скотт убеждался, что, если бы только это ее утешило, он подошел бы, взял за плечи, положил бы подбородок ей на голову и смотрел с ней на море, чтобы она не чувствовала себя одиноко.

– Вот, одна упала, – сказала Зельда, отворачиваясь от окна. Лицо скрывала тень.

– Что ты загадала?

– Если скажу, не сбудется.

Зельда подошла к нему. Вопреки здравому смыслу, несмотря ни на что, с жалостью, он загляделся на ее новое тело. Она обошла кровать, Скотт закрыл глаза, словно так можно было спрятаться от вины, потом не выдержал и взглянул на нее украдкой. Зельда стояла совсем рядом, бесстыдно, как амазонка. Она не вернулась в свою кровать, а встала на колени и положила голову ему на грудь. По привычке, а может, просто из приличия, Скотт стал гладить ее волосы. Он лежал в темноте и думал, что их брак или то, что он когда-то любил ее в другой ипостаси, не имеет значения. В душе он понимал, что поступает неправильно, однако оттолкнуть ее не мог. Скотт не знал, как объяснить это Шейле, но он всегда будет нести ответственность за жену.

– Ну хватит, – сказал он, потрепав ее по плечу. – Уже поздно.

– Еще чуть-чуть.

– Только чуть-чуть.

Скотт подумал, что Зельде, наверное, неприятно стоять на коленях на голом полу, но она не двигалась и не жаловалась. Было что-то страшное в ее покорности, словно она приносила кровавую жертву к его ногам.

– Спасибо, Додо. – Зельда отстранилась и встала. Мгновение она помедлила, почти замерев над ним бледным духом, как бы давая Скотту время передумать, и вернулась в постель. – Спокойной ночи, – сказала она.

– И тебе.

Под серебрящимся окном бесконечно разбивались о берег и пенились волны. Если Зельда загадала вернуться домой, на свободу, то в его силах было осуществить желание. Если она хотела, чтобы между ними все стало как прежде, то уже слишком поздно. Сам Скотт хотел одного: чтобы жена обрела душевный покой, однако и то было ложью, поскольку зависело от него. Почему все его желания несбыточны? Он терзался мыслями, слушая дыхание лежащей рядом жены, и думал, что так и не заснет. Но, когда в подробностях вспоминал прогулку по променаду, представлял, как зазывалы и торговцы сладостями и всякой мелочью закрывают свои лотки, пряча товар от тумана, начали действовать таблетки, увлекая его в знакомую темную пучину.

На следующий день Зельда была в хорошем настроении, радостно купалась, заставляя сердца мужа и дочери сжиматься от жалости. Ночью она снова пришла к Скотту, и они вновь сидели вместе. Все повторилось, как ритуал, и в третью ночь, как будто теперь это было им позволено. Тяжело было оставлять жену, когда у нее наступало просветление, Скотт словно предавал невинную. Так что, посадив Скотти на самолет, первым делом он пошел в бар и выпил двойную порцию джина. Он помнил, как просил бармена повторить, а потом не помнил ничего до самого Альбукерке. Там Скотт завалился на чью-то сырую лужайку и лежал под струями поливальной системы. Деньги пропали, на пиджаке откуда-то взялась кровь. Он позвонил Шейле, но не успел вымолвить еще и слова, когда та сказала, что не позволит говорить с собой подобным образом, и повесила трубку.