Текст книги "Княжна"

– Давеча как увидел вас… Красота дивная, ровно в сказке… Отец на иноземке женить хочет. Любить буду, беречь, пуще глазу…

Шагнул к ней, протянул руки.

Мария подалась в сторону, загородилась столом.

– В полонянки, значит, меня решили взять, Алексей Петрович, в наложницы? Великая честь, премного вам благодарна!

– Да я… Да мы… Да в ноги отцу бы потом…

Алексей что-то ещё булькал и сникал, сгибался под её гневным взглядом.

– Фёдор, – крикнула Мария, – проводи, гость торопится.

Присела в низком, очень низком поклоне.

Когда Фёдор вернулся, спросила, не глядя на него:

– Сегодня можем выехать? Повозки поправлены?

Фёдор улыбался во весь рот, прямо распирало его.

– Можем, всё готово. Вот люди счас горячего поедят и тронемся. Ночевать только на заимке придется, ну да ничего, не впервой.

Только в возке Мария окончательно успокоилась. Посмеялась про себя: вот так приключение, рассказали бы – не поверила. Пелагее ничего говорить не стала, и Фёдору наказала, чтоб никому не сказывал.

Остальную дорогу ехали без происшествий, хоть и с опаскою. Фёдор осунулся от недосыпа, проверяя каждую ночь сторожей по нескольку раз. И когда показалась петербургская застава, и он, и все люди вздохнули и перекрестились.

– Слава те, Господи, целы доехали.

Прибыли быстро, раньше срока, так что в голицынском доме их ещё не ждали. Дома была одна Наталья, невестка, с детьми. Выбежала в сени, обняла Марию.

– А мы вас на той неделе ожидаем. Скоро вы собрались. Борис Алексеич с Василием только вечером будут. Все дни на верфи. Горячка у них – завтра спуск корабля и вечером бал у Меньшикова. Вот ты и кстати. Выросла ты. Александр, поди, и не узнает сестрицу названную.

– Саша приехал?

– Недавно. И сразу государь его в работу. Вечером будет, увидитесь. Возмужал он. Усищи черные. Ну, ты отдыхай с дороги, а я посмотрю, как с обедом.

Наталья укатилась колобком, звонко распоряжаясь по дороге об устройстве приехавших с Марией людей, о лошадях, о бане.

Мария оглядела свою новую комнату. Высокое окно в частом переплете, зеркало во всю стену, богато убранная кровать. Подошла к кафельной стенке, прижалась к теплым изразцам, закрыла глаза. Саша приехал. Интересно, какой он стал…

В полудрёме услышала голос Пелагеи:

– Дочка, да ты совсем спишь. Ну-ка ложись.

Проснулась вечером и не сразу поняла, где она. Издалека доносился раскатистый голос батюшки и ещё чьи-то голоса. Соскочила с постели, поскорее оделась, заплела распустившуюся косу. В дверях столкнулась с Натальей.

– Встала? А я как раз за тобой, батюшка кличет.

Быстро пошли по тёмным комнатам. Когда добрались до столовой, где шумели гости, Наталья, увидев на свету Марию, всплеснула руками.

– Маша, да ты в сарафане! Ведь против царского указу!

Но их уже увидели, закричали:

– Вот и дочка!

– Ну-ка, ну-ка, покажите красавицу!

– Иди сюда, затворница.

В ярко освещенной столовой вокруг большого стола было полно народу. У Марии зарябило в глазах от нарядных камзолов, разноцветных париков. Оглушили крики. Застыла на пороге, забыв поклониться. Рты закрылись, даже жевать перестали. В тишине прошла Мария к отцу, поднявшемуся ей навстречу у дальнего конца стола. Все головы, как подсолнухи за солнцем, поворачивались вслед вишневому сарафану. Толстый краснолицый человек сказал соседу по-голландски:

– Сколь уродлива русская одежда. Она портит фигуру даже такой красавицы.

Сосед улыбнулся бледными губами.

– Напротив, сарафан есть свидетельство скромности русских дам, не желающих выставлять свои прелести на всеобщее обозрение.

Борис Алексеевич раскрыл объятия, шагнул навстречу, облобызал троекратно, потом повернул дочь за тонкое плечо к гостям.

– Прошу быть знакомыми, господа, Мария Борисовна Голицына.

Поднялся рядом сидящий большой, весь в золотом шитье человек.

– Приветствую вас, принцесса, в нашей новой столице, коей вы будете лучшим украшением. Надеюсь, мы увидим вас завтра на бале в моем доме?

За Марию ответил Борис Алексеевич:

– Непременно, Александр Данилович, непременно будет.

Поднялся с бокалом в руке голландец, которому не понравился сарафан.

– Позфоляйт мне потнимать тост за прекрасный княшна, прекрасный, как древний богиня.

Мария улыбнулась, повела плечиком и громко сказала, отчетливо выговаривая голландские слова:

– Как может уважаемый мейнхеер сравнивать с богиней девушку, одетую в такую уродливую одежду?

Сказала это неожиданно для самой себя и тут же испугалась своей смелости. У голландца же от удивления рот стал таким же круглым, как и щекастая физиономия. Многие гости засмеялись, видно, те, что понимали по-голландски. За ними подхватили другие. А громче всех хохотал сам хозяин, приговаривая сквозь смех:

– Ай да дочка! Знай наших! Голицынская порода сразу видна.

Гости принялись вставать и пить здоровье красавицы и хозяина. А он махнул Наталье уводить совсем смутившуюся Марию. Они ужинали вдвоем. Наталья все удивлялась, как её золовка так по-голландски наловчилась, у неё самой иноземные слова совсем в памяти не держатся. Вдруг прервалась на полуслове:

– Ой, главное-то забыла! Приметила такого худого в сером кафтане?

– Какого худого?

– Ну, с голландцем этим рядом сидел.

– Не помню. А что?

– Князь Борис Иваныч Куракин. К государю ближний и богат. Раньше при армии был, а теперь с посольством в скором времени отправляется. И как раз в Голландию.

– Почему «как раз»?

– Ах ты, Господи! Вдовый он, и ещё молодой. Сговорились они с батюшкой, что за него тебя отдадут. А как раз ты и по-голландски знаешь. Как смотрел-то он на тебя! Прямо ел глазами! Ну, что молчишь, Маша?

– Натальюшка, я там Сашу не углядела, неужто он так переменился?

– Да там его и не было. Ни его, ни Василия. Видать, опять на верфи до ночи будут. Так бывает, когда работа спешная. А что ж ты про жениха-то… Али не слышала меня?

– Да что ж жених… То воля родительская.

– Это конечно… А все ж хорошо, когда муж добрый, да по сердцу. Так-то сладко… Ну да тебе, девице, рано знать ещё про это.

Наталья засмеялась и, расходившись, толкнула Марию локтем. Но взглянув на притихшую золовку, остановилась.

– Пойди-ка, Маша, приляг, дорога-то неблизкая. Пошли провожу, дом-от большой, я поначалу плутала.

Встали.

Внизу вдруг грянула музыка.

– Наташа, что это?

– Дак, гости ж, танцы начались.

– Поглядеть бы.

– В сарафане ты, да и я не больно нарядна… А мы вот что: наверху залы галерейка есть, оттуда поглядим. А коли захочешь спуститься, переодеваться надо.

Галерейка была обнесена перилами с пузатыми столбиками. За ними и присели, между столбиками скрытно выглядывая. Зала была полна народу. Дамы в пышных платьях с сильно открытой грудью, кавалеры в атласных кафтанах и кудрявых париках. Всё пестро, шумит, кружится под музыку. Марии показалось, что народу в зале много больше, чем за столом было.

– Знамо, больше. К танцам ещё подъехали. Но эта ассамблея небольшая. Вот завтра у Меньшикова – увидишь – целая толпа будет. Ну что, спустимся? Одеваться тогда пошли.

– Подожди, посмотрю ещё.

Очень красивыми казались ей танцующие внизу люди. А как изящно приседают и кланяются! Ей никогда так не смочь. Немка учила её танцевать, хвалила; но она танцует совсем не так красиво! Ловчее всех двигался широкоплечий и узкий в поясе красавец в черном парике. Он был самый ладный среди всех. И показалось Марии, что похож он на того капитана на большом корабле из её мечтаний.

– Ну, Маша, насмотрелась ли?

– Скажи, вот этот в черном парике, он русский?

– Ой, да это Саша. Приехали, видать.

– Саша?! Какой он стал… А кто это с ним в паре?

– Это княжна Цицианова. Её отец из грузинских князей, сподвижник царёв.

– Она красивая. Вон как танцует ловко.

– Ну уж и красивая. Только что танцует, а собой черная, длинноносая.

Увлёкшись, они высунулись из-за столбиков, и снизу к ним поднялись лица, заулыбались. Наталья потянула Марию за руку, на носочках пробежали несколько комнат и только тут дали волю хохоту. Чему смеялись, и сами не знали, но так разобрало, что остановиться не могли.

– Ишь, хохотушки, – послышался мужской голос.

Неслышно за их смехом подошёл Василий.

– Ну, здравствуй, сестрёнка.

Поцеловал в голову, оглядел. Выросла.

– А вот узнаешь ли? Иди сюда, Александр. Каков молодец вымахал! Уезжал мальчонкой, играли вы с ним детьми. Помнишь?

И Мария и Александр молчали, глядя друг на друга.

– Наташа, устал я. Государь и двужильного замотает.

Наталья сразу заполошилась.

– Пойдём, Васенька, пойдём. Жаркое я укутать велела, чай, ещё тёплое. Поешь, и ляжем.

Обнявшись, они ушли. Затих в переходах ласковый говорок Натальи.

Мария первой нарушила молчание.

– Давно ты приехал?

– Две недели, как в Петербурге, – он прокашлялся. – А ты еще краше стала… Постой, у меня гостинец. Подожди здесь, я сейчас…

Метнулся из комнаты и быстро вернулся, неся малый сверток. Молча подал, уставив на неё чёрные дышащие зрачки. Она развернула и ахнула: невесомыми складками пролилась из её рук до полу тончайшая кружевная шаль. Накинула её на голову и плечи и до самых ступней покрылась кружевной пеной. В простенке висело большое зеркало со свечами по сторонам. Мария повернулась к нему и увидела поверх своего отражения черные глаза стоящего сзади статного красавца. Казался он близким, родным – Саша ведь – и в тоже время будто пугал чем-то. Пальцы её ослабли и шёлковое кружево заскользило вниз. Он подхватил, робко окутал шалью тонкие плечи, и его руки остались на этих плечах, как бы не в силах подняться. Прошептал:

– У тебя волосы можжевельником пахнут.

На Марию нашло какое-то странное оцепенение. Она чувствовала спиной исходящее от него тепло, сильные удары сердца, прерывистое дыхание на своём затылке и не могла пошевелиться. Странная слабость охватила все члены.

– Маша, где же ты? Батюшка кличет.

Голос Пелагеи помог ей прийти в себя.

– Иду.

Она сняла шаль, протянула кормилице.

– Вот, отнеси ко мне в комнату.

Оглянулась. Ещё раз встретились два взгляда, чёрный и синий. Быстро ушла.

Батюшка был не один. С ним сидел бледный сосед давешнего голландца. При входе Марии он встал и с поклоном пошёл навстречу. Подал руку и подвёл к стулу. Борис Алексеевич с усмешкой смотрел на эту сцену.

– Куртуазен ты князь, зело куртуазен.

Потом повернулся к Марии. Оглядел её, смирно сложившую руки на коленях.

– Что ж Маша, не спросишь, зачем так спешно тебя в зимнюю пору вызвал?

– Чаю, батюшка, сами скажете, что изволите.

Улыбнулся.

– Скажу. Дело вот какое: возраст твой подошёл, замуж самое время. И вот от меня жених тебе, Борис Иваныч Куракин, моя на то отцовская воля.

Сказал и с некоторою опаской взглянул на дочь. Строптивой росла, как бы не заупрямилась. Но она спокойно подняла глаза.

– Хорошо, батюшка.

У Бориса Алексеича отлегло от души. Поднялся князь Куракин.

– Позвольте мне, княжна, уверить вас в том, что я совершенно счастлив вашим согласием, найдя в вас сочетание телесной прелести и образованного ума с благонравием и благовоспитанностью. Вы можете быть уверены, что я приложу все мои старания, чтобы составить ваше счастие.

Мария в замешательстве смотрела на него. Она решительно не знала, что бы такое сказать и надо ли говорить вообще.

Выручил отец.

– Вот и ладно. Ты, Маша, иди отдыхай с дороги, а мы с князем о делах поговорим.

Она опять получила поклон от князя, поклонилась ему и батюшке и вышла.

Идя к себе в комнату, несколько удивлялась своему спокойствию. Сейчас решилась её судьба, а ей будто всё равно. На кровати лежал Сашин гостинец. Она расправила его весь, и кровать полностью покрылась белым узорочьем. Как искусно сделано: птицы, цветы, травы дивные. Она водила пальцем по хитрым переплетениям, забыв обо всем.

– Охти, красота какая, – ахнула вошедшая Пелагея.

– Саша привёз. А ты видела, как он вырос?

– Да не то, что вырос – возмужал. Орёл! Ну, давай ложиться, Маша. Время позднее, в Москве об эту пору давно спят, а здесь, вишь, всё галашатся.

Раздеваясь, Мария задела грудь и поморщилась.

– Мамушка, что это мне здесь больно и будто напухло?

– Что такое? – Пелагея всполошилась. – Не зашиблась ли?

Но увидев, куда показывала дева, засмеялась.

– В возраст, Маша, входишь. Дела-то твои давно у тебя были?

– В Никольском ещё.

– Ну вот, скоро опять начнутся, вот грудь-то и припухает.

– Но раньше ведь не болело.

– Раньше не болело, а теперь болит, привыкай. Ох, Машенька, сколько этой боли-то у тебя ещё будет. Да и не такой, а покруче. Доля наша бабья клятая! Да что ты, голубка, испугалась? Будет и радость, будет и сладость. Без этого и жить бы неможно было.

Пелагея давно спала, закинув за голову полные руки. А к Марии сон не шёл. То виделись хохочущие рты под разномастными париками, то батюшка, то танцующие пары. Вспомнила себя и Сашу в зеркале, как в раме. Ну и что ж, что он красавец, она тоже не дурнушка. Вот и князь Куракин говорил «Прелестная…». Замуж. Он что же, будет жить с ней вместе и спать в одной постели? Мария представила себя раздетой, в одной сорочке и князя, подходившего к ней с протянутыми руками… Ну, это ещё не скоро, сначала положено свахе ходить, потом сговор… нескоро.

И вдруг она села в постели и широко открыла в темноту глаза. Саша не учился танцевать, тогда ещё и немки той у Голицыных не было. Значит, в Италии он на всякие ассамблеи ходил? Танцевал там со всякими италианками? Эвон как наловчился! То-то на него та черноглазая девица смотрела, глаз не сводила. Как, бишь, её фамилия, Наташа сказывала? Да, Цицианова, из грузинцев. Так ведь и Сашу на Кавказе подобрали, он тоже князь, только кабардинец. Может, близкая кровь в них и заговорила? Как хорошо они танцевали. А её немка совсем не так учила, всё по-другому.

Мария встала с постели, подошла к зеркалу и стала делать те поклоны и повороты, что запомнила, глядя в залу между столбиками галереи.

Паркет скрипел, пламя свечи колыхалось, а расходившаяся Мария кружилась и приседала, напевая то менуэт, то контрданс.

Вдруг дверь открылась, и в дверь просунулась Натальина голова.

– Что тут? О Господи!

Мария глянула на себя в зеркало: коса растрёпанная, руки голые, босая – прыснула. Ну а Наталье только дай повод посмеяться – обе в голос захохотали. Подняла голову сонная Пелагея.

– Что это вы, среди ночи-то?

На неё замахали руками:

– Спи, спи.

Наталья накинула на Марию халат и потащила за собой. В кофейной комнате был Василий, в халате, как и Наталья, без парика.

– Вообрази, Вася, иду с кухни, слышу – шум. Думала, может залез кто или прислуга шалит. Заглянула – а там…

Наталья опять залилась смехом, замахала руками. Еле выговорила:

– Пойду, скажу, ещё прибор.

Выбежала, смеясь.

Василий похлопал рукой по дивану.

– Садись, сестрёнка. Так что там у вас?

Мария насупилась.

– Давеча мы с Наташей сверху смотрели, как танцуют… А я другим танцам учена, ну вот и хотела попробовать…

Василий тоже засмеялся.

– Ну, это дело нехитрое. Тем паче для тебя, ты у нас легконога.

– Не запомнила я. Вот смотри: так поклон, потом боком, а теперь куда?

Мария потянула его за руку с дивана.

– Ну покажи. Давай сначала.

Когда пришла Наталья и увидела менуэт в халатах, она даже смеяться забыла от удивления.

– Ну, Голицыны! Чего только не учудят!

Мария обернулась через плечо.

– Глянь, Наташа, в этом месте ногу приставлять?

– Нет, вытяни вперёд, самым носочком пол тронь, а потом снова подними и с носочка шагай. Дай-ка я покажу…

Урок был прерван лакеем, принёсшим холодный ужин и три прибора.

– А зачем это вы среди ночи едите?

Наталья засмеялась.

– Мода такая французская, чтоб супруги ночью закусывали.

– Только супругам можно?

Наталья засмеялась ещё пуще, и за неё ответил Василий:

– Не только. Вот замуж выйдешь, сама узнаешь, зачем ночью едят. Говорил тебе батюшка?

– Говорил.

– И как жених на твои глаза?

– Не знаю, жених как жених.

– Он роду хорошего и у царя в чести. Образован, за границей с царём был, а теперь вот в Голландию послом едет. Про богатство и говорить нечего, ну да ты сама не бесприданница. Мужем хорошим будет, Маша, не сомневайся.

Мария молчала. Отчего-то неприятно ей стало на душе.

Василий глянул на неё, усмехнулся.

– А уж как он восхищался тобой сегодня! И красотой твоей, а пуще того разумом: что и по-голландски знаешь, и держать себя умеешь, и поступь у тебя величавая.

Мария фыркнула:

– Поступь он тоже к разуму отнёс?

– Вот только языка твоего острого не приметил. Ну да у него всё впереди. Давайте, девоньки, выпьем за Машино счастье.

Разлили в стеклянные заморские бокалы терпко пахнущее вино, чокнулись. Закусывали маленькими колбасками, сыром, винными ягодами. Чудно было Марии есть среди ночи, пить сладкое вино, чудно и весело глядеть на милые лица родных.

– А что, Маша, – спросил Василий, – в дворне рассказы ходят о твоём лесном геройстве, будто ты с разбойниками сражалась?

– Я? – удивилась. – Я не сражалась, это Фёдор с Никифорычем, да и все мужики.

– Ну расскажи, расскажи, как дело было.

Она рассказала всё по порядку, умолчав только о дознании Фёдора и о последнем своём разговоре с царевичем.

Василий помолчал, с интересом глядя на неё.

– Лихая у меня сестрёнка. А про царевича – любопытно. Он в Москву вернулся?

– Не знаю. Я его больше не видала. Пакет его для государя Фёдор батюшке отдал.

– Любопытно, – повторил Василий. – Ладно, Маша, иди спать, у тебя уж глаза слипаются.

На другой день сборы к вечернему выезду начались сразу после завтрака. Сначала была примерка, и не одна, бледно-голубого с серебряными блёстками платья. Потом Марии долго сооружали башню из волос. У неё даже шея устала поворачивать и наклонять голову в разные стороны. Обедали наспех, после обеда последние примерки и ушивки. И вот, наконец, после малого отдыха – одеваться. Ажурные чулки, башмаки с серебряными каблучками. Корсет затянули несильно – и так тонка. От платья с широченной растопыренной юбкой в комнате даже места меньше стало.

Вошёл батюшка, оглядел.

– Хороша! Хоть сейчас ко французскому двору. Вот одень-ка.

Протянул убор драгоценный: серьги, кольца, ожерелье. Сам вдел в уши и надел на пальцы, застегнул на шее. Взял за руку, к зеркалу подвёл. Мария увидела красавицу с большой от пышной прически головой, со сверкающими камнями вокруг тонкой шеи. Красавица улыбнулась Марии маленьким розовым ртом, подмигнула синим глазом.

Борис Алексеич любовался дочерью, не скрывая гордого удовольствия.

– Ну, пора. Да не забудь, Маша, государя Петром Алексеевичем зови и говори с ним смело, он это любит. Танцуй, от кавалеров не шарахайся, как наши московские барыни. А то вчера как деревянная с испугу стояла. Одичала ты у меня в деревне.

– Вы говорите «деревянная», а жениху я вчера величавой показалась.

– Ишь! Уж вызнала. Ну, напрасно я беспокоюсь, бойкость у тебя природная.

По улицам ехали в санях, а снегу на земле совсем не было. Лошади из сил выбивались, тащивши, хорошо хоть грязь жидкая – скользко. Мария больше не по сторонам смотрела, а на лошадей, жалко их было. По сторонам-то и смотреть не на что: лачуги убогие под дерновыми и берестяными крышами, грязь кругом, и сверху дождь моросит – это зимой-то! Кое-где, правда, стояли каменные дома затейливой архитектуры, но всё больше недостроенные. Грустный вид у новой столицы, царского парадиза.

Вот у сидевшей напротив Натальи вид очень весёлый и глазу приятный. Тёплые карие глаза, румянец во всю щёку, нос чуть кверху вздёрнут, на губах всегдашняя улыбка. Славная Марии невестка досталась. Не утерпела, наклонилась и чмокнула её в щёку.

– Что на тебя нашло, Маша?

– Славная ты, Натальюшка. Повезло Василию. И живёте вы с ним ладно – глядеть весело.

– И ты ладно жить будешь. Вася говорил, ты жениху сильно по сердцу пришлась.

– Да… А ты не знаешь, Саша туда приедет? За обедом его не было.

– Приедет, наверное. А что это ты о нём?.. Постой-ка, Маша, да уж ты ли… Глянь-ка на меня. Девонька, что ты, Бог с тобой!

– Да я ничего. Мы ж сызмальства вместе. Я привыкла к нему. Не виделись давно, а поговорить не успели…

Мария говорила отрывисто, странным сдавленным голосом и упорно не поднимала глаза на Наталью. Та молчала, слушая её лепетанье, только вздохнула участливо, да поправила белую розу в Машиной прическе. Показала в окно:

– Подъезжаем. Глянь, красота какая.

Дворец светлейшего князя Меньшикова был похож на сказочный замок. В ранних зимних сумерках он весь сверкал от бесчисленных огней. Мало того, вся река напротив дворцовых окон словно пожаром горела: костры на плотах, бочки с горящей смолой плавали по воде. Фейерверочных огней в небе было больше, чем звезд в самую раззвёздную ночь.

Гостей встречал важный человек в большом парике, стояли напудренные лакеи, вдоль всей лестницы – огромные вазы с дивными цветами. Светло было, как днём. Какое-то дрожащее сияние наполняло пространство между колоннами, отражалось в зеркалах и лицах людей. Мария чувствовала себя невесомой, казалось, она едва касается башмачками красно-ковровых ступеней лестницы.

С гордой улыбкой поглядывал на дочь князь Голицын. Хороша, прямо царевна! Да что там царевна, королевна заморская! Царевны – государевы племянницы – в подмётки ей не годятся: ни красы такой, ни стати. Может, поторопился он, сговорив дочь за Куракина? Не подвернётся ли кто поважнее? Хотя и Борис Иваныч из родовитых, да и у государя в чести. Остальные-то царёвы сподвижники всё больше из подлого рода, выскочки. При Петре высоко летают, а что дальше будет…

В залу вошли под звуки музыки. К Марии уже в дверях подлетел кавалер. Развязно, не спросясь батюшки, пригласил на танец. Она оробела сначала, но, подбодрённая улыбками родных, взялась за кавалеровы пальцы и пошла по вощёному паркету на виду у всех. После первого танца сразу начался второй, за ним без перерыва – третий… Марию приглашали наперебой, и она никому не отказывала. Робости как не бывало, ноги сами неслись под музыку, и всё выходило складно, всё к месту.

Батюшка стоял с хозяином дома, Александром Даниловичем Меньшиковым. Тот улыбнулся ей, как знакомой, и потрепал за кончики пальцев, когда Мария подошла после очередного танца. Но она даже сказать ничего не успела – опять пригласили. Александр Данилович милостиво кивнул и, глядя ей вслед, наклонился к Борису Алексеевичу:

– Прямо фурор наделала прелестница твоя. Как молодёжь-то вкруг неё вьётся! Уж мамаши забеспокоились, как бы не увела всех женихов сия прелестница.

– Напрасное беспокойство, Александр Данилыч. У Маши свой жених есть.

– Уже! Кому ж такое счастье?

– За Куракина отдаём. Родство хорошее.

– Что ж ты молчал! Отметить надо! Эй, бокалы сюда…

– Постой, светлейший, постой. Вот государь приедет и объявим. Да устроим на той неделе помолвку, ну, вроде как сговор по новой моде.

– О, вот и Куракин пожаловал. Счас мы его спросим… Ишь, и не глядит – сразу к своей любезной. И то сказать, хороша, от такой немудрено белый свет забыть.

Князь Куракин, едва войдя в залу, увидел Машу Голицыну. Она танцевала в первой паре и, казалось, притягивала всеобщие взоры – то восхищённые, то завистливые. Она была не просто красива, в тонком очерке высоких бровей, нежном изгибе шеи, отведенных назад плечах чудилось что-то неземное, какая-то тайная сила.

Увидев склонившегося в поклоне князя, Мария обрадовалась ему, как знакомому. Куракину же её улыбка показалась знаком райского блаженства.

Ей нравилось, как он вёл танец – спокойно, чуть небрежно уверенной рукой направлял свою даму. Ему хотелось довериться.

После танца перешли в другую залу, где были столы с закусками, и сели у окна на Неву. Борис Иваныч спрашивал о жизни в Никольском, о том, где она выучилась по-голландски. Потом стал рассказывать об Амстердаме, Гааге, о голландских каналах и тюльпанах, тамошних обычаях. Многое из этого Мария уже знала от мейнхеера Кольпа, но не встревала, вежливо слушала.

Вдруг все зашевелились, пронеслось:

– Государь приехал.

Мария с Куракиным тоже пошли в главную залу. Пётр был уже там, весёлый, с торчащими усами над широкой улыбкой. Рядом с ним стоял царевич. Мария не смогла скрыть удивлённого возгласа и, чтобы объяснить его, спросила:

– Борис Иваныч, а что это за дама рядом с царём?

Она указала на черноволосую коренастую женщину в роскошном платье алого бархату, с улыбкой слушающую склонившегося к ней Меньшикова.

– Эту даму, княжна, надлежит называть Екатериной Алексеевной и быть с ней попочтительней. Более же, ввиду вашей невинности, ничего сказать не могу.

Мария внутренне усмехнулась. Что ж, значит, она не невинна, если знает, кто такая Екатерина царю Петру. Подумаешь, у всех европейских государей есть метрессы, а чем наш хуже. Екатерина ей понравилась – чем-то на невестку Наталью похожа. Может, смешинкой в карих глазах и румяным круглым лицом?

Куракин между тем подал ей руку.

– Мария Борисовна, надобно подойти, поприветствовать его величество.

Но только они начали пробираться через толпу, умолкнувшая было музыка вновь грянула сверху. И Пётр, подхватив свою роскошную подругу, пошёл в первой паре. А прямо к ним быстро подходил через расступавшуюся толпу царевич. Подошёл, поклонился сначала князю, затем Марии, прося на танец.

Она так удивилась, что чуть не забыла, с какой ноги начинать. Думала, Алексею стыдно за лесное происшествие, что он и глаз ей не покажет, а он вишь…

Танец меж тем шёл своим чередом. И когда Марии с Алексеем пришлось стать против царя и Екатерины, Пётр с любопытством оглядел её, а Екатерина ласково улыбнулась. Мария с готовностью улыбнулась в ответ и подумала, что Петру с ней, наверное, так же хорошо, как брату Василию с Наташей.

На царевича Мария не смотрела, неловко было. Старалась меньше касаться его потной руки. Музыка смолкла, но он не повёл её к отцу и подлетевшему кавалеру не дал пригласить, а дождался с ней следующего контрданса. Тут только Мария глянула ему в лицо – шалые, будто пьяные глаза, и весь вид отчаянный и трусливый. Ей даже жаль его стало – видать, с отцом опять неладно. Все знали, что царь не любит первенца.

Другие кавалеры во время танца разговорами её занимали, а царевич молчал, только всё крепче сжимал её руку. Казалось княжне Голицыной, что опоры ищет в её маленькой руке наследник Российского престола. Захотелось подбодрить его, успокоить. Улыбнулась ему дружелюбно и завела разговор. О чём – сама не помнила. О погоде петербургской, о позициях танцевальных, о Голландии, ещё о чём-то. И добилась своего – разгладились напряжённые складки на лбу царевича, разомкнулись губы, сказал что-то.

Теперь уже с прежним удовольствием выступала Мария по вощёному паркету, улыбалась и своему кавалеру, и парам, кланявшимся навстречу. Ей в ответ тоже улыбались – по-разному. Все глаза были прикованы к этой незнакомой боярышне с гордой осанкой и яркими синими глазами, которую выбрал царевич, да и не отходит от неё который танец, и глаз с неё не сводит.

Вдруг в очередном перерыве между музыкой около них появился Василий. Торопливо извинился и потащил Марию через толпу. Чуть ли не бегом вывел на лестницу, накинул на неё шубу – и к саням.

На крыльце Мария заупрямилась:

– Да в чём дело, скажи наконец.

– После, сестрёнка, после. Давай-ка домой. Вот Саша тебя отвезёт.

Мария обернулась – к ним шёл Александр.

– А как, почему…

– Садись, садись.

Василий уже подхватил её на руки, как ребёнка, и посадил в карету.

– Давай, Саша, как довезёшь, сразу ворочайся.

И побежал назад, перепрыгивая лужи, стараясь не замарать нарядных башмаков.

Марии было жаль так внезапно окончившегося веселья, и разбирало любопытство: что означает сие поспешное бегство. И Саша…

Она повернулась к нему с улыбкой.

– Саша, ты там был? Я тебя не видала.

Ой, какое холодное лицо у него, глаза совсем чужие.

– Был, Мария Борисовна, я позже вас приехал, с государём.

Какой голос у него неласковый. Мария проглотила откуда-то взявшийся комок в горле и попыталась сказать весело, но голос получился хриплым и дрожащим.

– Ты видел, как я танцую? Меня Наташа учила.

– Видел, Мария Борисовна. Отменно танцуете.

Господи, ещё хуже. Почему он такой, что случилось? Марии вдруг стало зябко. Молчание было нестерпимо тягостным.

– Ты сердит на меня за что-то? За что, скажи.

– Не за что мне на вас сердиться. Это вы меня простите, что без должного почтения к вам обращался.

Его глаза горели, губы сжаты так, что стали белыми.

Мария глядела на него в оцепенении, ничего не понимая. Он, видно увидев что-то в её лице, горько проговорил:

– Скоро вы княгиней Куракиной будете… Простите мне дерзостные мечтания, виноват.

Она, всё ещё не понимая, сдвинула брови.

– Батюшкина ведь воля…

А он, не в силах больше держать себя, схватил её руки, прижал к лицу.

– Маша, – застонал с тяжёлым мужским придыханием.

И только тут она поняла, нет, не поняла, ощутила… Как будто упала пелена с глаз. И стало ей так ясно всё про неё саму и про Сашу. А князь Куракин? А батюшкина воля? Слов у неё не было. Она только отняла ладони от Сашиного лица, положила их ему на плечи и близко-близко посмотрела в его горячие глаза.

В этот момент, Боже! в этот сладкий момент раздался отчаянный крик кучера, треск, конское ржание, и весь мир вокруг счастливой пары полетел вверх тормашками.

Когда они выбрались, к счастью невредимые, на свободу, снизу была топкая грязь, сверху дождь со снегом и со всех сторон противный ледяной ветер. Кучер испуганно оправдывался, вокруг ни души. Александр взобрался на колесо, огляделся, прикидывая, где они. Спрыгнул, закутал Марию поплотнее в шубу и легко подхватил её на руки.

Скомандовал кучеру:

– Беги домой, пусть за княжной присылают.

Спрыгнул на землю и побежал с дорогой ношей к ближайшему дому.

Хозяев дома не было, но была ключница. Она заохала, испугавшись, не покалечилась ли боярышня, послала дворового за лекарем. Гостей провела в жарко натопленную комнату и, несмотря на протесты Марии, уложила её на широкий диван. Докучать им старушка не стала – пошла хлопотать по хозяйству, наказав кликнуть, коли что понадобится.

Остались вдвоём и растерялись, будто испугались чего-то. Мария встала и подошла к окну – темень какая…

– Ты не ушиблась? Нигде не болит?

Сашин голос за спиной звучал глухо. Он подошёл к ней вплотную, и от ощущения его близости у неё ослабли ноги.

– Маша, что ты молчишь?

Его дыхание было таким горячим, что обжигало. У неё не было сил ответить, по спине бежала дрожь, когда он, не удержавшись, стал целовать её волосы и нежную шею. Она повернулась к нему, закрыла глаза и с восторгом утонула в его объятиях.

Очнулись они от стука копыт и криков за окном. Мелькали фонари, суетились люди. Марию с Александром сразу отправили домой, а управляющий с людьми остались вызволять опрокинутую карету. Поговорить им дорогой не пришлось – за Марией приехала Пелагея и всю дорогу охала да выспрашивала.