Текст книги "Во саду ли, в огороде"

Глава 5

– Дайна, голос!

Августа

На писательских дачах кипела жизнь, из которой Архитектор, Содомов и мы были просто исключены. Меня беспокоило, что приватизированы все участки, кроме наших трёх.

Я не знала, что делать. И тут пришёл Архитектор:

– Вы собираетесь заниматься приватизацией?

– Не представляю, как подступиться.

– Я могу взять это на себя. На неудобья полагается десять соток. От вас требуется только заявление, что нет претензий к соседям.

Неудобья, по-настоящему, были только у нас и Содомова, но раз Архитектор всё будет делать сам – пусть присоединяется!

Он составляет какие-то бумаги, ходит по кабинетам, серьёзный и сосредоточенный. Но когда я спрашиваю, как идут дела, говорит:

– Ну как идут ваши дела, вы ведь даже заявления не подали!

Теперь я сама хожу по кабинетам, из одного посылают в другой, пока все бумаги не оказываются в земельном комитете.

Я хожу и хожу в этот комитет к одной и той же полной женщине, вся информация только у неё. Я, наверно, среди её клиентов одна такая непонятливая – не приношу ни цветов, ни конфет, не говоря уже о конвертах.

И тут я получаю письмо, его даже нельзя назвать анонимным – есть обратный адрес, почтовое отделение, до востребования. На это почтовое отделение и на эту фамилию, оказывается, я должна отправить деньги «истринцам и литфонду, вместо того, чтобы трясти… по кабинетам».

Я не отнесла его ни в милицию, ни в прокуратуру, но и деньги не подумала отправлять.

Наступает зима. Именно зимой почему-то приезжают замерщики из БТИ. Зря я не поехала с Витей, его легко было уговорить, на плане и до сих пор нет хозблока.

Зимой замирает дачная жизнь, я живу совершенно другой, параллельной. Пытаюсь выпустить книги за свой счёт, выступаю в школах, продаю книги от издательств на выездных распродажах.

Только иногда представляю, как там наш сад, не замёрзла ли клубника, не осел ли дом, не дай Бог. Земля под ним замерзала и поднимала его, а весной оттаивала, и он оседал всей своей тяжестью.

Той зимой у Тани с Олегом родилась Анечка. Как-то получилось, что Олежка нам сообщил об этом по телефону, из роддома её забирали без нас и в гости не звали всю зиму.

Так что с первой нашей внучкой мы познакомились только летом.

Наконец кончается эта долгая зима, и мы едем на дачу!

Оказывается, это только в городе снег сошёл уже, а по обе стороны дороги он лежит нетронутой целиной. Дорога от деревни прочищена шириной в одну машину, проехать бы этот отрезок! Но, как нарочно, навстречу нам едут такие же ненормальные.

Мы пытаемся разъехаться – не тут-то было! Обе машины увязают в высоком снегу. Мы с женщиной из встречной машины целый час танцуем на снегу от холода, пока мужчины орудуют двумя лопатами.

А от дороги до нашей калитки сплошная целина слежавшегося снега выше пояса. Витя снимает верхний слой лопатой.

– Ступай по моим следам. Неужели не понятно?

Мне понятно, но его шаги шире, я оступаюсь, проваливаюсь в снег, и Витя вытаскивает меня, отряхивает, как маленькую.

– Ну вот, теперь промокнешь. А сухого на даче нет ничего, всё отсырело.

Вокруг дома огромные сугробы. Снег надо отбросить подальше от стен, чтобы талая вода не потекла под дом. Я помогаю, как могу.

– Нужна отмостка, но я не перетащу машину бетона, он застывает мгновенно, а по частям её делать нельзя.

Снег сошёл давно, земля подсохла. И аврал с рассадой позади – всё на своих местах: помидоры в теплицах, картошка на поле, кабачки, перец, баклажаны. И уже много цветов, клумбы у дома, рабатки вдоль дорожки.

Витя больше не говорит про отмостку, но я запомнила – она нужна, а Витя не перетащит машину бетона.

Я не знаю, почему подошла к этим ребятам. Они сидели на корточках у входа в магазин и пили пиво, трое молодых грузин.

– Вы строители?

– Да. А что нужно?

– Отмостку сделать. Сможете?

– Надо посмотреть.

Витя провёл их вокруг дома.

– Цветы отсадите на такое расстояние. Когда заказывать машину?

– На субботу, с утра, – сказал Витя, и они ушли друг за другом – Ираклий, Реваз и Давид.

– Где ты их взяла?

– Возле магазина, они пиво пили.

– Слов у меня нет. Только тебе могло прийти в голову нанимать строителей возле магазина. И ещё пиво пили!

– Не водку же! Ты сам твердил, что нужна отмостка. Ладно, мне надо пересадить цветы…

Отмостка выросла за каких-нибудь два часа. Машина крутила бочку на объездной дороге, двое бегом возили бетон тачками, третий укладывал. Стоит, уже больше десяти лет стоит.

Весной полная женщина из земельного комитета заявляет, что свидетельство на шесть соток я могу получить прямо сейчас, Содомов с Архитектором уже получили. А если я настаиваю на десяти – нужно ждать ещё одного постановления.

– Я вам советую… Лучше что-то, чем ничего.

– Если я сейчас получу свидетельство на шесть соток, потом смогу – на десять?

– Нет.

– Тогда я буду ждать.

И всё лето я езжу к ней, как на работу…

Позвонил Олег:

– Я купил новую машину! Приезжайте, мы сняли на лето дом в деревне.

Всё побросали и поехали, конечно. Дорога едва намечена, не наезжена, наверно, из машин здесь ходит только одна, Олежкина. Он встречает нас у распахнутых ворот.

Участок в траве по пояс, вытоптан только у дома. И машина, серебристая красавица, стоит тут же.

– Вот она, смотрите! – с гордостью говорит Олег.

– Да ты нас с дочкой познакомь сначала!

– Дочка у нас уже давно, а машина – только со вчерашнего дня. Ну, хотите – с дочкой, идём.

В доме комната и кухонька, стол посредине, лавки…

Большеглазая девчушка горько плачет, её пора кормить, а у Тани не готово ещё.

– Олег, подержи её, я сейчас, я быстро…

И Олег держит её навесу под мышкой и приговаривает:

– Терпи, терпи, сейчас тебя покормят, потерпи пока…

Остались фотографии того летнего дня – сиреневый зонтик над белым столом, Анечка у меня на руках, и я улыбаюсь счастливой улыбкой. А вот её держит Витя, и такое умиление у него на лице! Я видела его всяким – серьёзным, спокойным, весёлым, озабоченным. Счастливым я его тоже видела. Но такого умиления – больше никогда…

Потом её укладывают спать, и Олег торопит:

– Идёмте, идёмте же смотреть машину! Это же моя первая настоящая!

И мы обходим её сначала вокруг, оглядываем, восхищаемся…

– Олежка, я так рада, что у тебя всё хорошо – и Таня, и Анечка, и вот теперь машина!

– Да вы посмотрите, какая она внутри!

Мы с готовностью забираемся внутрь, все, Олег за рулём, отец рядом, мы с Таней на заднем сиденье.

Обшивка сидений мягкая, кожаная, светлая, я глажу её, я никогда не видела такой красоты!

Олег с Витей выходят, поднимают капот, что-то обсуждают. Мы с Таней остаёмся вдвоём, и вдруг она плачет украдкой, чтобы не видел Олег:

– Он меня обижает, тётя Света, он так меня обижает всё время! Не знаю, что будет дальше. Только ему не говорите ничего…

И всё меркнет вокруг – солнечный день, сиреневый зонтик…

Олегу я и не говорю ничего, только хочется уехать поскорей. Я долго молчу на обратном пути, и Витя поглядывает на меня искоса:

– Что-то не так?

– Всё не так! Не так уж солнечно всё у них… Мне Таня жаловалась.

– Не бери в голову, перемелится. Молодые ещё, не умеют ценить то, что есть, уступать друг другу, прилаживаться. Всё будет хорошо, не переживай.

– Разве мы с тобой прилаживаемся?

– Мы – особая статья, при чём тут мы…

У Содомовых две дочки. Старшая живёт за границей, но тем летом приехала на дачу с мужем, который не понимал по-русски. Младшая, мама Славика, разошлась с его отцом и снова вышла замуж. Её мужем стал состоятельный, уверенный в себе молодой человек. Это он привёз и оставил на даче кавказскую овчарку Дайну.

Тогда я поняла, что такое настоящий ад. Она была просто бешеная, целый день рвалась с цепи к забору. Я, по-моему, вызывала у неё особенную ненависть.

Лаяла она беспрерывно. А когда умолкала, бабушка или внук говорили тихо, но я слышала, слышимость была полная:

– Дайна, голос!

Собака, попугай, Славик, взрослые, перекрикивающие друг друга… Они, наверно, думали, если человек не понимает по-русски, ему надо кричать, как глухому.

Иногда Дайну спускали с цепи, и она немедленно бросалась к нашему штакетнику. Я даже с дорожки видела её белые от ненависти глаза и ощетиненную холку. И с ужасом думала, она вполне может переплыть озеро и оказаться на нашем участке!

Они, наверно, тоже поняли это. Одно дело – пугать собакой без защитную женщину, а другое – если она действительно, не дай Бог, вцепится в меня.

Молодой Содомов дал добро на расходы, и старый пришёл на переговоры.

– Вот здесь и здесь останется штакетник, а тут мы поставим сплошной забор. Вы должны принять в этом участие.

– Разумеется, мы примем участие, но только если весь забор будет сплошной.

– Нет.

– На нет – и суда нет. Тогда мы сами дотянем эту часть забора.

– Но мы в этом не участвуем.

– Разумеется.

Два огромных самосвала – и метр твёрдой суши вдоль их озера был готов. Столбы поставили быстро, и забор вырос буквально на наших глазах, лицевой стороной к нам. В первые же выходные мы привезли доски, и Витя дотянул забор до объездной дороги.

Но, конечно, это был бы не Содомов, если бы он не сделал последнюю доступную ему подлость. Крайний столб по прямой линии он сдвинул, и теперь хозблок одним углом стоит ближе к забору, чем на необходимые два метра.

Забор – это прекрасно, слов нет. Но для обозрения нашего участка оставалась почти половина забора из штакетника со стороны Первой улицы. И я решила повесить над штакетником редкий тогда чёрный спанбонд.

А Дайне дали, наконец, долгожданную свободу. Она могла теперь бегать вдоль штакетника, отчаянно лаять и пытаться прорваться сквозь забор.

И вдруг однажды я увидела её голову! И холку! Она подкопала землю под забором. Мне сказали потом – для кавказской овчарки это нормальная реакция на препятствие.

Но тогда я испугалась отчаянно. Хорошо, что Витя был тут же и я могла кинуться к нему. Он поймал меня на бегу и прижал к себе.

Содомов испугался не меньше, Дайну оттащили и снова посадили на цепь, а он пришёл к забору на переговоры.

– Светлана, вы злите собаку.

– Я злю? Будто её можно разозлить ещё больше. Я боюсь к забору подойти!

– Вы ходите по своему участку, а собака не терпит посторонних вблизи своих владений.

– Ну, просто слов нет! Я уже и по своему участку ходить не могу!

– Вот вы зачем-то натянули эту жуткую материю над забором. Перенесите её вниз, наверху она просто никому не нужна.

– Она мне нужна, чтобы вы не следили за каждым моим шагом!

– Я всё равно буду следить. Вот поставлю здесь внизу скамеечку… Он присел на корточки. Я схватила ведро с водой и замахнулась. На какие-то секунды мы замерли друг напротив друга, он на корточках за забором, держась руками за штакетины, и я с ведром.

Он не выдержал первым.

– Сука! – И ушёл, взбешенный не меньше Дайны.

А я собрала всю тёмную плёнку, старые синтетические скатерти, куски мешковины, и до самой осени это пёстрое хозяйство украшало штакетник.

Дайну держали на цепи, я только слышала её непрерывный лай с утра до вечера. Но однажды мы всё же столкнулись с ней нос к носу.

Я возвращалась вечером из магазина, Витя был в Москве. Содомов перед моей калиткой выгуливал своего зверя, еле удерживая поводок.

– Уберите, пожалуйста, собаку, я боюсь!

– Ничего страшного! Ну, разорвёт она вас, одной поэтессой станет меньше, может, меня начнут печатать!

– Вас не будут печатать, если и ни одного поэта не останется на земле! – зачем-то бросаю я ему…

Он с трудом оттаскивает обезумевшую собаку, я бегу к своей калитке, отпираю её дрожащими руками и закрываю за собой.

Когда я попадаю в неразрешимые ситуации, Господь приходит ко мне на помощь, это случалось уже не раз. Всё кончилось внезапно, я даже поверила не сразу. Младшая дочь со Славиком, попугаем и собакой уехала за границу! Навсегда, Господи! Какое счастье…

Осенью Ираклий «со товарищи» сняли штакетник и поставили сплошной забор. Я ждала бури, но миновало.

Архитектор за железным забором из прутьев что-то говорит, поёт арии из опер, ругает Варю с Олей, что они плохо работают, хотя Варя таскает землю тачками. И ещё он жалуется в пространство – никто им не помогает, хотя бы с дизайном.

Я стараюсь не обращать внимания, но очень хочется тишины. Она ещё придёт – сплошная, вязкая, когда включаешь телевизор, только чтобы не утонуть в ней с головой. Но пока, к счастью, до этого ещё далеко…

И вот в выходные к ним стал приезжать Сергей Сергеевич, невысокий, деловитый человек. В первый же приезд подошёл к забору знакомиться.

– Вы литератор? Как интересно! Я думал, это не женское дело.

– Наверно, так оно и есть. А вы кто?

– Стоматолог. Живу не в Москве, приехал на неделю, друзья позвали помочь. Можно напроситься к вам в гости?

Он ходит по участку, и его всё восхищает – и дом, и горы с яблонями.

– А у наших ещё конь не валялся. Разбухали стройку!

И в каждый приезд он первым делом подходит к забору здороваться, хотя мы давно не общаемся с семьёй Архитектора.

Иван не приходил и не звонил, и Витя забеспокоился. Новая его жена ответила по телефону:

– Он здесь больше не живёт!

– Как не живёт? Где же он живёт?

– Вообще-то я не знаю. Мне кажется, на даче.

Мы поехали к нему. Я была там в первый раз.

Дом небольшой, но кирпичный, основательный, с круглым, выложенным плиткой крыльцом. Всё как в городской квартире – и кухонный гарнитур, и водонагреватель, и широченная кровать почти во всю комнату, и ковролин с длинным-длинным ворсом. Участок – просто выкошенный пустырь с кустиками у забора…

– Что случилось, Иван? Инга сказала, что ты больше не живёшь дома…

– Мы расстались.

– Это серьёзно, ничего поправить нельзя?

– Она сама захотела, сказала, что не может больше меня терпеть. Я и не настаивал, пусть попробует пожить одна.

– А к Лене ты не хочешь вернуться? У тебя дочка всё-таки.

– Там давно всё отрезано. Но дочка есть дочка, я от неё никогда не откажусь. Да, вы не знаете ещё, Олег тоже ушёл от жены, живёт со мной пока. Участок купил здесь, рядом, дом строит. Сходите посмотрите – за углом прямо метров двести, дом белый, его издали видно.

Мы идём по дороге. Витя расстроен, а тут я ещё подливаю масла в огонь:

– Почему ты не сказал ничего? Разве так можно – от одной ушёл, теперь от другой…

– А он сказал бы, сам ты не лучше…

Дом белоснежный, и стук молотков внутри слышен ещё с улицы, и Олег встречает нас на крыльце.

Дом достроен только снаружи, Олег показывает:

– Здесь будет зал, а наверху – спальня хозяина…

Отец деловито осматривает всё, а я за своё:

– Олежка, что у тебя случилось с Таней?

– Она сама сказала, уходи на квартиру.

– Быть того не может! Что же ты сделал такого?

– Настроение было плохое, что-то сказал не так, а она: если я тебя раздражаю, сними себе квартиру.

– Детские какие-то разборки! Разве из-за этого расстаются? Хочешь, я поеду к ней, поговорю?

– Тётя Света, не делайте этого, очень вас прошу. Всё перегорело уже…

Зимой тихо прошли два развода, и ребята переехали жить в комнату в коммуналке, что досталась Олегу.

Весной мы снова поехали на дачу к Ивану – праздновать два дня рождения, которые по неведомому капризу судьбы приходились на один день, – Витин и Димы. Прошлой зимой он тоже остался один.

Стол накрыт на маленькой веранде, только наша семья, никого посторонних. Я – одна женщина за столом, и у меня привычно болит душа, я слишком хорошо знаю, что такое одиночество. Что же так не везёт моим ребятам…

– Мальчики, я от всей души желаю, чтобы как можно скорее я не была единственной женщиной за вашим столом…

У себя на даче я как-то отстраняюсь он всего остального пространства. Это мой мир, мой остров, поднявшийся из воды. Здесь я – главный человек, без меня всё вернётся в своё первобытное состояние.

Я прохожу по рукотворной дорожке от дома до Первой улицы. Справа – две теплицы, они уже совсем в тени. Дальше – клубника, тёплые грядки с огурцами, картофельное поле с кабачками по краям, фасолью всех сортов между кустами.

Картофель цветёт розовыми цветами, с какой-то нежной сиреневой подсветкой внутри. Дальше – гора компоста. И на ней тыквы, завязались уже. Слева тоже грядки клубники, морковка, свёкла, лук, перец, баклажаны.

А дальше горы, уже все три запланированные горы с молодыми яблоньками. Я хотела сделать из них шпалеру, поэтому посадила близко друг к другу. Отлично знала уже, как это делается. Но для этого надо было калечить деревца каждый год, подгоняя их свободный рост под человеческую выдумку.

Ради большого урожая? Не поднялась у меня рука, так и растут, в тесноте, да не в обиде.

Я иду по дорожке, никого вокруг, и я пою от полноты души свою любимую песенку:

 
– Сбудется – не сбудется,
Хозяйка идёт!
 

Пою тихонько, я стесняюсь петь на людях, только при Вите – он же прощает мне всё – и пение, и насморк…

И ещё у меня любимая песенка, неизвестно где услышанная:

 
Серебром звеня,
Я приду домой,
Дома ждёт меня
Любимый мой!
 
 
Он простой рыбак,
Но я им горда
И клянусь любить
Его всегда!
 

Хотя каким я могу звенеть серебром! Я ничегошеньки не зарабатываю, зарабатывает Витя. Простой рыбак – смешно!

Всё остальное, конечно, полностью соответствует действительности. И любимый, и горда, и любить буду всю жизнь…

У Вити новая работа. Он всегда в любую работу погружался по самую макушку. А эта к тому же была связана с долгими командировками в Ставрополье, все деньги шли оттуда, немалые деньги по тем временам.

Он охладел к участку, он всегда говорил, это ты можешь заниматься тысячей дел в параллель, а я – только последовательно.

Надо было срочно переносить теплицы. Мы уже передвинули их один раз, подальше от дома, напротив горок с деревьями. Оглянуться не успели – деревья подросли, и теплицы оказались в тени. Не росли в них мои помидоры, не росли, и всё, а уж краснеть отказывались наотрез.

Надо было ставить сарай, всё разбрасывалось по участку – инструменты, дрова… Туалет освободить, перенести на постоянное место, использовать по назначению.

– Где ты собираешься ставить сарай, у нас ни клочка свободной земли!

Место для сарая было только одно, но там росла огромная берёза, сестра и сверстница той, что росла за забором у Архитектора.

Её надо было спилить. Провода, что шли к Содомову, пробирались меж её ветвей, а крона закрывала своей тенью половину нашего участка. Но она была обозначена на плане.

Я поехала к леснику. Маленький районный городок, стандартная, с советских времён, главная площадь с типовым зданием администрации.

Молодой парень встречает меня в штыки:

– Помешала берёза? Цветы сажать негде? Ненавижу дачников. Знаю я ваше товарищество, мы же вам дали год – пилите всё, что мешает. Что же тогда не спилили?

– Нам дали участок на три года позже.

– Ненавижу дачников! Все леса свели в Подмосковье.

– Вот и боритесь с теми, кто сводит леса, а не с теми, кому на крошечном участке повернуться негде! Я оставила столько деревьев, сколько могла!

Берёзу спилили. Приехал Миша, лучший Витин друг, вдвоём они в два часа перенесли теплицы и поставили каркас сарая, кубик с односкатной крышей.

Но я видела, видела, что у Миши больше энтузиазма. Витя ещё не смотрел на участок, как на обузу, это придёт, к сожалению. Но он стал чем-то второстепенным, а главное – новая работа, интересная, перспективная, денежная.

Он всё же слепил сарай до отъезда в долгую командировку, обшил чёрными досками, которые вырезал из брёвен, что лежали уже не один год за забором. Осталось обшить вагонкой.

– Можешь загружать в него всё, что тебе мешает.

Мы остались вдвоём с мамой. Я ждала его – то терпеливо, то считая дни и часы, но всегда зная, что он вернётся, вернётся обязательно!

На нашей улице первым ушёл Володя. И кто-то сказал горько:

– Россия – страна вдов.

У меня сжалось сердце, хотя Витя был рядом и ничего не предвещало беды…

На какую-то годовщину окончания школы собрались у одноклассницы, мы с Витей оказались в Ростове. Мне сказали, что у неё умер муж.

Было весело, как в детстве. Говорили все одновременно, смеялись без конца, и она веселилась вместе со всеми.

А я думала, оказывается, это можно пережить и даже смеяться…

Когда мы приехали на дачу весной, Женя уже возилась на своём участке одна. Я принесла ей рассаду каких-то необыкновенных кабачков, постояла молча. У меня не было слов, ничего страшней я не могла себе представить…

Она стала заходить ко мне чаще, а как-то позвала по грибы. Мы шли по чистому лесу, это было до урагана, который повалил массу деревьев, сделал лес почти непроходимым, пока они не легли в землю намертво, растеряли ветви и веточки, оставив одни стволы.

Мы шли по этому лесу, пронизанному солнцем на полянках, по его мягкой от опавших иголок и прошлогодних листьев земле. Грибов было немного, а может, я их просто не видела. Когда я бросалась к какому-нибудь красавцу, Женя говорила спокойно:

– Не трогай, это поганка.

А у неё в корзинке грибы всё прибавлялись.

– Знаешь, Света, у меня жизнь как будто тоже кончилась. Хлопот хватает, конечно, сын не женится никак, удобно – за мамкиной спиной, на всём готовом, и дочка на хорошей работе. Но сын вообще сюда глаз не кажет, а дочка только сейчас стала приезжать, привезёт две сумки продуктов, и всё. И знаешь, просто слова некому сказать…

Я молчу, но идут, наверно, какие-то волны понимания, сочувствия, потому что она приходит ко мне часто, когда Вити нет, до самой осени. А следующей весной уже не приезжает, продаёт участок.

Витя приезжает на дачу только на выходные, всю неделю мы вдвоём с мамой.

Мама стареет. Я уже не позволяю ей полоть, наклоняться над грядками. Вечером, когда спадает жара, она медленно гуляет по дорожке, за участок не выходит. А чаще сидит на крылечке и любуется кустом гортензии. Когда-то я купила жалкий хвостик, он подрос незаметно и стал почти главным украшением сада.

Но ещё не вечер её жизни, медленный ясный закат…

– Посиди, Светочка, хватит тебе по участку бегать, у меня от тебя просто в глазах мельтешит. Сколько ты тратишь сил…

Сил, действительно, уходит немало. Ещё нет лёгких синтетических шлангов для полива, я таскаю по участку тяжёлый, резиновый.

Участок большой, ввод один. Шланг цепляется за прямые углы грядок, за торчащие колья их стенок и вообще за что попало. Загибается, когда ему вздумается, струя воды иссякает, я бросаю его и иду выяснять, в чём дело.

Наша полоса недаром называется зоной рискованного земледелия. Весной вода не сойдёт никак, а летом мои высокие грядки высыхают мгновенно, это же торф.

– Посиди со мной, что ты мечешься…

Я беру маленькую скамейку и сажусь возле мамы. Надо было чаще сидеть с ней рядом, пока она была жива, и ум у неё был ясный, как всю нашу с ней жизнь. И когда она, наконец, захотела, чтобы я была рядом…

– Смотри, какая красота, какой куст изумительный, белоснежный! А ты бегаешь, бегаешь, тебе и полюбоваться некогда.

И вправду, некогда. А может, я разучилась не делать ничего, умела же когда-то просто гулять, общаться с друзьями…

Сижу рядом с мамой, солнце садится, птицы поют, какой-то миг душевной тишины. А потом снова тяжёлые мысли: сколько можно жить на стройке, спать всем в одной комнате…

Дом, несмотря на все мои усилия, даже при моей непритязательности, был каким-то временным убежищем, где можно переночевать, приготовить какую-то еду. Полы я не могла отмыть, мы же не снимали обувь!

Оставалась внутренняя отделка, материалы приготовлены, я всё покупаю заранее. Только на Витю надежда была слабая.

У меня часто бывает: стоит подумать…

– Хозяева дома?

– Часть хозяев дома.

Это Зоя с Аликом, у Зои каникулы, Алик безработный. Они часто гуляют вечером, доходят до нашего края, если не встречают знакомых по дороге.

– Витя не приехал?

– В пятницу приедет. А у вас что нового? Алик, ты не устроился на работу?

– Нет. На учёт поставили, как безработного, и пособие платят. Правда, заставляют ездить на предприятия, где нужны инженеры. Но всегда можно договориться, они же видят – не хочет работать человек. А вообще, мне понравилось не ходить на работу, только Зоя не привыкнет никак. Дом бы кончить, да денег на материалы нет. Если бы найти подработку какую-нибудь… На еду не надо, огородом проживу.

– На самом деле, на одну зарплату и пособие по безработице мы долго не протянем, это ясно. – Голос у Зои дрожит.

– Знаете, ребята, мне всё равно надо кого-то нанимать на внутреннюю отделку, у Вити совсем времени нет. Платить деньги, так своим. Сто рублей в день тебя устроит, Алик?

– Света, спасибо тебе, я этого никогда не забуду, – говорит Зоя.

Я убегаю к маме, я боюсь оставлять её одну, пола нет ни на веранде, ни во второй комнате, которую мы называем маминой. И две горы оргалита на веранде. Я так боюсь, что она упадёт!

Алик приходит утром, и я сразу верю, что стройка наша сдвинется с мёртвой точки.

– Главное – настелить полы на веранде и убрать оргалит на второй этаж и в хозблок, но раньше там тоже надо полы настелить.

– Как поднимать листы по такой лестнице… Придётся резать.

– А стыки не будут видны под обоями?

– Заклеим газетами. По-хорошему, весь оргалит под обои надо заклеить газетами.

– Это я беру на себя. Но сначала – полы, я очень боюсь за маму.

– Отправь её в Москву хотя бы на неделю, здесь действительно чёрт ногу сломит.

– Хорошо. Приедет Витя на выходные, отвезу.

– А что с шифоньером делать? Не хочешь выбросить его? Ведь он половину двери загораживает!

Мы перевезли на дачу старую, ещё ростовскую, спальню. В нашей крошечной квартире она занимала слишком много места.

– Нет, его надо распилить на два, вот по этой линии. Половина станет в этой комнате, а половина – у мамы. Срезом – к стенке, и там, и там.

– Это невозможно.

– Поглядим. Сначала – полы!

Мама сидела в тени, тихая, как мышонок, я ей строго-настрого запретила входить в дом. Мы с Аликом вдвоём перетащили оргалит на второй этаж, он убрал доски, по которым можно было ходить на веранде, и взялся за полы.

В пятницу приехал Витя. И оказалось, Алик неправильно навесил дверь.

– Ну, какие проблемы – переделаем.

И Витя сказал, что можно распилить шифоньер.

– Я же говорила – можно!

– Мне просто не хотелось с ним возиться.

– То есть – как? – удивилась я.