Текст книги "Во саду ли, в огороде"

Часть II

Глава 6

– Ты редкий экземпляр и нуждаешься в защите.

Лёша

Витя уехал в командировку. Мама была в Москве, и я просто разрывалась между участком и домом. Алика надо было контролировать, я это поняла сразу. Хотя у себя он делал всё тщательно и профессионально!

Я поливала своё хозяйство, помогала Алику прибивать оргалит на потолке и вечерним автобусом ехала в Москву.

Еда, что я оставила маме, стояла на столе нетронутой, а она сидела и смотрела куда-то вдаль широко открытыми глазами. Что она там видела? Я никогда этого не узнаю, теперь уже – точно никогда.

– Алик, я больше не могу оставлять маму одну. Сколько дней ты будешь делать полы? Пять, шесть? Вот через шесть дней я приеду.

Через шесть дней линолеум был раскатан на веранде и в маминой комнате, правда, лежал он волнами. Как мама будет ходить?

Алик прибивал оргалит в маминой комнате. Он ложился неровно, особенно одна стена.

– Алик, это никуда не годится!

– Переделаем, подумаешь!

– Там же целая гора планок под оргалит. Почему ты их так редко прибиваешь? Я видела, их прибивают решёткой!

– Это настоящие планки так прибивают. А у вас – одни отходы. Мне противно в них копаться, это оскорбляет моё эстетическое чувство.

Я просчитала в уме до десяти, не помогло. Вздохнула и просчитала до пятнадцати.

– Другого материала у нас нет. Стены не должны прогибаться. Углы должны быть прямыми. Я сейчас переберу хлысты, отрежу лишнее и поеду за мамой. Она будет жить в этой комнате, поправь стены, газеты я наклею сама.

Мама опять сидела у стола, правда, тарелки были пусты.

Без Вити я не могла поставить её под душ, выкупала в двух тазиках.

– Мам, я договорилась с Олегом, он отвезёт нас на дачу, твоя комната готова. Поедем?

– Поедем, я хочу на дачу. Неужели у меня будет своя комната?

– Конечно, самая прохладная днём и самая тёплая ночью. Правда, линолеум не прибит ещё и обои не приклеены. Но мы это сделаем при тебе, главное, там уже можно ходить, и мы будем вместе.

– Да, главное, чтобы мы были вместе. Мне так спокойно, когда ты рядом…

Чего у Олега не отнимешь – он ни разу не отказал мне ни в одной просьбе. Сейчас он бросает свои дела по моему звонку, помогает вынести вещи, которые я собирала до поздней ночи.

Я сажусь рядом с мамой, вдруг уснёт или её укачает. Мама всю дорогу смотрит в окно.

– Какой прекрасный лес на нашей дороге! Мы с тобой всю жизнь прожили в степи, я и не видела настоящего леса! Мы ведь раньше ездили другой дорогой?

– Да, – вру я храбро, не говорить же, что она просто забыла!

Алик поправил стены, и пол прилежался, я думаю, мама сможет ходить спокойно. Мы с ним вносим стол, кушетку, биотуалет – Витя успел купить и заправить его до отъезда.

– Я ухожу, Светлана.

– Хорошо, возьми денежку. Завтра поставь наличники, мне нужно покрасить окна.

– Почему ты сама берёшься за всё? Моя Зоя никогда не взялась бы красить окна!

– Мне надоело жить на стройке. И у меня день рождения двадцать девятого, а сегодня девятое. Я хочу привести дом хотя бы в относительный порядок.

Мама ходит по дорожке, руки за спину, и смотрит по сторонам. И у меня уже не так тревожно на душе. Она ещё встаёт к туалету. Только иногда будто сдвиг – говорит что-то нелепое, и мне страшно…

Я клею газеты в маминой комнате, один слой за другим. Но всё равно на стыках видны неровные швы, а я купила светлые обои.

Алик стучит в соседней комнате, прибивает наличники. Он уже прибил их один раз, но между ними и стенкой оказалось пространство в десять сантиметров, и теперь он переделывает их. Он спокойно переделывает почти каждую работу, ведь я плачу ему по времени.

Витя сделал бы всё это за неделю, а с Аликом – прошёл почти месяц.

Мне нужно хотя бы оргалит прибить и обои поклеить. Мы попробовали с Аликом, я мазала полосы, он клеил. Было ужасно. У себя он стены красил.

– Так. Бросаем это дело, никуда не годится. Витя приедет, мы наклеим сами. Делай шкафчики на втором этаже. По балкам, чтобы это пространство было закрыто. Вот до этого уровня – вертикально, а здесь косая полоса до потолка.

Шкафчики у него получились хорошие, и у меня снова появилось чувство, что дом скоро станет домом.

Мама проводит сухонькой рукой по моим газетам:

– Это что, так и останется? Почему вы перестали клеить обои, они мне нравятся. И линолеум надо прибить.

– Витя приедет, поклеим. А линолеум должен ещё прилежаться, выпрямиться, тогда его можно будет прибить.

Мне казалось, что я убедила её…

И вдруг Алик не пришёл. На калитке у него висел большой замок.

Шла клубника. Я собирала её, кормила маму, и на заморозку хватало. Она радостно улыбалась, когда я ставила перед ней тарелку с самой отборной, самой крупной, какая только росла у меня.

И ещё я взялась перетягивать старый диван. Витя купил его, когда мальчики были маленькие, и ещё долго он украшал их кооперативную квартиру. Теперь он оказался на нашей даче, продавленный и громоздкий.

Я решила дать ему новую жизнь. Выбросила сгнивший поролон, чехлы выстирала и целый вечер отглаживала каждый уголок. Утром они лежали в тазике с водой.

– Мам, зачем ты это сделала?

– Не знаю. Прости, доченька.

Она не знала, зачем прячет мои вещи, а я ищу их по всему дому.

В нашей семье начались тяжёлые времена… Я считала, что тяжелей быть не может, дурочка…

В то утро я проснулась от грохота в маминой комнате. Я похолодела и кинулась туда. Мысли одна страшней другой теснились в моей голове. Мама упала? Перевернула на себя кушетку или стол? Или биотуалет? Больше в её комнате предметов не было.

Скорей, скорей, не надо было стелить линолеум, он весь волнами…

Мама разбирала стол. Ножки были откручены, и теперь она волокла через узкий проём в стене тяжёлую столешницу.

– Господи, что ты делаешь?

– Я попрошу Алика, он прибьёт линолеум. Это какое-то безобразие, а не пол.

– Я же тебе объяснила, его нельзя прибивать, пока он не выпрямится. Алик не будет этого делать.

– Почему?

– Потому, что я ему не позволю. Ты что, не видишь, как мне трудно? А ты только усложняешь мне жизнь! То чехлы, теперь стол. У меня чуть сердце не разорвалось!

Я кричу, я кричу на неё, пока не замечаю, что она дрожит мелкой дрожью.

– Мам, что с тобой?

– Я хочу лечь.

– Идём. Ложись, ложись, мамуль.

Она укрывается до подбородка и смотрит на меня испуганными глазами. Господи, что я наделала! Как я могла кричать на неё! Как я могла!

– Мне холодно. Ты дашь мне чаю?

– Сейчас, я быстро!

Она пьёт жадно.

– Спасибо, доченька, спасибо тебе!

За что меня благодарить? Она думает, что я перестала бы кормить её, лечить, мыть за ней полы и стирать её бельё? Как же ей должно быть страшно, Господи, как я посмела кричать на неё!

Она спит, а я поливаю свой огород и плачу от жалости к ней, от страха за неё…

Потом я снова бегу смотреть на замок у Алика на калитке. Впору снова плакать от бессилия.

Тогда я познакомилась с Лёшей? По-моему, тогда.

– Вы Алика ищете? Он уже несколько дней не появляется. А зачем он вам?

– Да он у нас дом отделывал, ещё столько работы, а у меня день рождения вот-вот, и муж в командировке.

– Я новый сторож, зовут меня Лёша. А вас я знаю, как зовут, – Светлана, как мою жену. Я проходил мимо, у вас действительно работы непочатый край. Во-первых, что у вас за ворота – из прутьев? Ворота должны быть сплошными.

– Я вам только что объяснила, у меня работать некому.

– Это поправимо.

Назавтра, не успела я выйти из дома, как они с кучерявым пареньком поставили столбы и зацементировали. Я глазам своим не поверила. Ворота получались меньше двух метров!

– Лёша, это никуда не годится, ворота должны быть шире минимум на метр. Как Витя въедет сюда?

– Где вы раньше были? Как я должен переставлять столб?

Действительно, как? Этого я не могла себе представить. А он плюнул, ушёл и вернулся с болгаркой, пилой по металлу. Столб спилили у самой земли и установили на новом месте.

Теперь мы остались совсем без ворот. Мне было всё равно, я понимала, что ни штакетник, ни ворота из прутиков не защищают ни от кого. Но маме нужны были ворота.

– Разве можно так жить – всё нараспашку, заходи не хочу.

– Мам, у нас же дверь запирается на ключ.

– Этот ключ вот уж действительно ни от кого не защищает.

Она отыскала какое-то бревно, упирала его одним концом в дверь, а другим – в стенку камина. Свою дверь забаррикадировала столом.

Ночью я проснулась от шороха – мама сидела, согнувшись, на этом бревне. Так не могло продолжаться.

Утром я пошла к Лёше, это я потом поняла, что все хождения к нему – бесполезное занятие. Он живёт своей прекрасной и удивительной жизнью: когда есть настроение – работает, нет – гуляет с друзьями на широкую ногу.

– Лёша, мама боится жить в разомкнутом пространстве.

– В разомкнутом? Что это значит?

– Это значит – дыра на улицу. Поставьте ворота.

– Поставим, конечно.

– Когда?

– Завтра. Сегодня сколотим, а завтра навесим.

– Ещё одну ночь мне дежурить, чтобы она не держала дверь палкой…

Ворота не поставили ни завтра, ни послезавтра, но до Витиного приезда они всё же повисли на своих петлях, правда, прогибались. Лёша плюнул, но появились скобы с поперечной балкой.

– Отличные ворота. Только теперь этот забор не смотрится, давайте я сделаю вам точно такой же забор с улицы!

– Сколько?

– Двести долларов. С моим материалом.

Доллар стоил ещё шесть тысяч. Последние дни стоил…

– Только деньги – когда Витя вернётся.

– Годится.

Доски они привезли назавтра, сложили горкой, но работать и не начинали. Психология была такова – главное, договориться о работе. А потом можно было не спеша делать несколько работ в параллель, понемногу, у того хозяина, который в данный момент выходит из себя. Или уже на грани.

Ко мне Лёша приходил почти каждый день. Садился на корточки и рассказывал свою жизнь. Я не знала, сколько ему лет, не могла определить. Седина пробивалась, был он полноват, иногда небрит, но под моим взглядом извинялся:

– Не успел побриться. Называется, я охранник, но на самом деле – на всё про всё. У кого-то кран потёк – Лёша, предохранитель вылетел – опять я.

У него были яркие голубые глаза и обаятельная улыбка. Я уже знала и про Афган, и про спецназ, когда их выбросили в тайгу на выживание. И про Тибет, куда его занесло каким-то чудом на целых шесть лет. Но не выдержал, отправили в мир.

– Я видел твоего, стоящий мужик.

– Не то слово. Стоящий всех остальных мужиков на свете.

Долгий взгляд внимательных голубых глаз. И молчание.

Тогда он сказал мне или позже:

– Ты редкий экземпляр и нуждаешься в защите. Если тебя кто-нибудь обидит – только скажи, я здесь всю округу вот как держу. – Он показал кулак.

Я засмеялась:

– Знаешь, все думают, что меня надо защищать, а меня не обижает никто. Я на лов сайры ходила, на Шикотане, на маленьком сейнере. Ну, смотрела, как ловушки ставят, у рации посидела, поохала, поболела за них. А потом кок отвёз меня в гостиницу, поставил на пол мой чемоданчик и сказал:

– Если вас кто-нибудь обидит, вы нам только напишите – ему не ходить по земле!

– Точно сказал. Только Шикотан далеко, а я рядом.

Он и был всегда рядом, долгие годы…

У Архитектора новый работник, парень лет пятнадцати-шестнадцати, мягко говоря, с большим сдвигом. Не работает, не учится и готов с утра до вечера тачками перетаскивать грунт, пилить и рубить дрова и вообще делать всю чёрную работу.

Когда я оказываюсь в зоне его видимости, он бросает работу и прилипает к забору. Я отвечаю на его вопросы, наверно, я даже улыбаюсь ему, я ведь всем улыбаюсь.

– Представляете, хозяин платит мне! Отец меня заставляет работать, иногда соседки просят помочь, но никто никогда не заплатил ни копейки! А хозяин приехал и дал мне целых пятьдесят рублей, у меня никогда не было столько денег. Что мне купить, как вы думаете?

– Я думаю, вы должны сказать отцу, пусть он приедет и сам договорится об оплате.

– По-вашему, пятьдесят рублей – это мало? Но если я скажу отцу, он заберёт у меня эти деньги.

– Решайте сами, только не говорите хозяину.

Наверно, какой-то разговор всё же состоялся, потому что Архитектор в бешенстве. Стоит Игорю подойти к забору, хотя бы поздороваться со мной, как следует окрик:

– Игорь! Я тебе за работу плачу, а не за разговоры!

В один прекрасный день я продёргивала морковку в старой фетровой шляпе, тапочках, в ношеном-переношеном спортивном костюме. Игорь подошёл к забору.

– Светлана, я давно хотел вам сказать… Я до вас никого не любил. А вас я полюбил, как только увидел…

У меня началась тихая паника. Он ведь ненормальный, эта фантазия могла прийти в голову только ненормальному. До меня долетали путаные фразы:

– Я не встречал женщины прекрасней вас… Я ничего не требую, я ведь знаю, вы замужем… Я хочу только, чтобы вы знали…

Господи, что же делать? И Вити нет, мы одни с мамой…

– Вы с ума сошли!

– Ну и что? Мама говорит, что с этим прекрасно можно жить.

– Я не в том смысле… Сколько девчонок вокруг! Я вам в бабушки гожусь…

– Девчонки боятся меня и убегают или смеются надо мной. А вы – по-человечески…

– Игорь, чтобы я больше никогда ничего подобного не слышала. Я мужу скажу.

– Не надо мужу. Я буду только смотреть на вас издали. Смотреть – никто не может запретить, никакой муж. Я буду только издали…

Издали – Бог с ним. Но Вите надо сказать, когда он вернётся? Или не говорить? Я могу тысячу раз решать, что не скажу, но ведь скажу всё равно, у меня нет от него секретов.

А Игорь брался за прутья, улыбался и приговаривал:

– Солнышко! Красавица моя!

Это было ужасно. Почему я не пожаловалась Лёше? Да он просто избил бы мальчишку…

Я ждала Витю, как я ждала Витю!

Я чувствовала только неловкость, опасности не было, пока он оставался за забором. Но как-то я увидела его по пути из магазина. Шёл поперёк поля неизвестно куда и откуда и разговаривал сам с собой. Меня не видел, по-моему, он вообще не видел ничего вокруг.

– Я – мужчина, имею право. Я сильный, она ничего не сможет сделать. Она слабенькая, где ей справиться со мной!

Я испугалась до смерти – почему-то решила, что это обо мне! Побежала обратно в деревню, сидела на остановке и слушала, как сердце стучит на всю округу.

Но вот подошёл автобус, и цепочка людей потянулась к дачам через поле. Я пошла вместе со всеми и оглядывалась, всё время оглядывалась, но Игоря нигде не было видно. Я больше не видела его никогда.

Только недавно узнала – разбился он с отцом на машине тем летом…

Мне было бы страшно жить на участке вдвоём с мамой, если бы не Лёша. Я чувствовала себя под его защитой и покровительством. С Витей, конечно, было бы спокойней, но он был далеко.

Деревенские Лёшу не любили и боялись. Он появился у нас с огромной чёрной собакой, настоящим монстром неизвестной породы. Какая нужна была взрывная смесь генов, чтобы получилось это чудище!

Лёша ходил со своим псом по деревне, и все шарахались от них. Местные подростки не показывались у нас, пьяницы не поворачивали на нашу дорогу, он завёл такой порядок раз и навсегда.

Через год он продал своего монстра и завёл другую собаку, Тосю, большую и благодушную. Когда приходил ко мне, садился на корточки возле грядки, над которой я корпела, она ложилась рядом и смотрела на меня умильными глазами.

Но за калиткой я не могла защититься от её всепоглощающей любви. Она радостно летела со всех ног, забрасывала мне лапы на плечи, норовила лизнуть в лицо. Она была такая огромная!

– Тося! Анастасия! Прекрати немедленно! – раздавался Лёшин голос, если он, по счастью, оказывался неподалёку. И она послушно оставляла меня в покое.

Если его не было видно, я отбивалась сама, как могла:

– Тося, перестань, я знаю, что ты меня любишь! Не надо, пожалуйста!

А однажды я вдруг добавила:

– Я Лёше скажу! – И подействовало, к моему изумлению.

Я не верила в Лёшину свирепость, хотя он иногда рассказывал страшноватые истории:

– Поймал вора на даче и прибил гвоздём кисть к столу…

– Ты с ума сошёл!

– А что – больше не сунется. И другим расскажет. Время такое – или ты, или тебя. А как на меня с топором бросился мужик? Хорошо, у меня реакция! Я его этим топором…

– Ты что!

– Да не переживай, не убил я его. Хотя на мне не одна душа загубленная.

Главным Лёшиным работником был Сеня. С головой у него явно было не всё в порядке, но он был тихим и безобидным.

Соседка Ираклия рассказывала, что Лёша избил его и отобрал паспорт. Я не решалась спросить у Лёши, правда ли это.

С Лёшиной женой я познакомилась, когда ходила и ходила к нему – поторопить с воротами.

Она была высокая, гибкая, и что-то восточное сквозило в её скуластом лице, чёрных блестящих глазах, мгновенной смене настроений.

Вот сидит, грустная, а через минуту идёт навстречу лёгкой танцующей походкой и улыбается своей загадочной улыбкой.

Сначала встречала меня не очень приветливо, прямо скажем. Смотрела искоса, настороженно – что я за птица такая, почему Лёшка при мне ни слова матом и вообще голос у него меняется.

Но я, наверно, не давала ни малейшего повода для ревности. И она вдруг потянулась ко мне.

Я заходила к Лёше только по делу. К нему по одному и тому же делу можно было ходить бесконечно, чаще всего его просто не было дома.

– Он сегодня на Шестой. Знаешь, там гора щебня на дороге? Вот они там вагонкой дом обивают. Посиди, куда ты всё время торопишься! Я вот никуда не тороплюсь. Обед не готовила, пожарю картошку с грибами, он опять принёс корзину.

– Взял бы меня хоть разок, Витя не берёт, говорит, я хожу медленно. Да и некогда ему сейчас, только по опята и берёт.

– Опята у нас на участке растут, вёдрами собираем. Когда пойдут – приходи. Твой в командировке?

– Ну да. Лёша обещал краны закончить на улице. Неделю как начал и пропал.

– Ты сходи к нему, когда я говорю – одно, он отмахнётся просто.

– А мне снова пообещает прийти завтра в восемь и не подумает.

Мы смеёмся вместе.

– Знаешь, Светка, если бы я тебе свою жизнь рассказала – это целый роман можно написать!

Она и рассказывает исподволь, то один кусок, то другой. Нет, сыновья не Лёшины, у них другой отец. И сейчас живёт в их деревне.

– Женился, своих народил. Но мои всё равно бегают к нему. Они с тёткой живут, приедут летом, посмотришь, какие вымахали. К Лёшке прикипели, дядя Леша да дядя Лёша. Учит по строительству и вообще по жизни. Он, знаешь, несмотря ни на что – классный мужик.

Так бы выглядела её речь, если бы из неё убрать мат через каждое второе слово, вместо запятых.

– Светик, я не могу этого слышать, у меня просто уши заворачиваются.

– Как это?

– В трубочку!

– Ну ты даёшь!

В следующий раз она говорит медленно, смотрит в потолок, когда надо подобрать обычное слово вместо мата, и смеётся.

– Светик, не кури при мне, очень тебя прошу. У нас дома никто не курит, у меня аллергия на табачный дым.

– Где ты жила, где ты выросла? Мата не принимаешь, курева не выносишь. Водку хоть пьёшь?

– И водку не пью, – говорю я, и мне стыдно почему-то – ни шага в сторону за всю жизнь…

– Не скучно твоему с тобой?

– Не знаю, не жаловался пока.

– Разве с тобой соскучишься! Это я так.

А в другой раз:

– Когда меня лишили родительских прав… Мальчишки маленькими ещё были, они погодки. Хорошо, хоть тётке отдали, а не в детдом. То есть формально отцу отдали, но они ему были по фигу, у него уже тогда краля была. Он их тётке и сбросил. В школу ходят, и держит она их в строгости.

– Скучаешь?

– А куда денешься! Когда вышла из тюрьмы, знаешь, какая я была – худая, злющая. Вот тогда меня Лёшка и подобрал. Детей мне отдали, я не пила уже, долго не пила, но с Лешкой разве выдержишь. Понемногу, за компанию, а теперь бьёт смертным боем, когда напьюсь.

– Какой ужас…

– Не бери в голову, переживём! Только Лёшке не говори, а то мне ещё хуже будет.

Лёшка пришёл как-то утром.

– Ты всегда на грядках! Я что пришёл – Светкин младший приехал, не нужно ли поделать что по хозяйству? Он, вообще, всё умеет.

– Грядки поправить, Вити нет, да и приедет – руки не доходят. Сколько ему заплатить? Только не забирай у него деньги, пусть мальчик почувствует, что можно зарабатывать своим трудом.

– Всё ты так поворачиваешь, что у меня слов не остаётся. Я же кормлю его? Кормлю.

– Вот и корми, не обеднеешь. И не ты кормишь, а мать.

– Она вообще-то кулинарный техникум кончила.

– Цены ей нет!

– Не пила, на руках бы носил.

– А ты поноси, может, и пить не будет.

– Опять ты заворачиваешь, не знаю, что отвечать…

Пришёл мальчик лет пятнадцати, высоконький, крепкий по-деревенски, белоголовый, сероглазый. Смотрит прямо, не прячет глаза.

У него всё получалось быстро и ладно, чувствовалась Лёшина выучка.

– Теперь я могу ходить между грядками, как королева, а то доски расползаются, гвозди торчат. Спасибо вам!

– Почему вы говорите мне «вы»? Я ведь намного младше.

– Знаете, в старину даже маленьким мальчикам говорили «вы», и у них вырабатывалось чувство собственного достоинства. Терпеть не могу, когда рабочему человеку говорят «ты», независимо от возраста.

– Тётя Света, таких, как вы, больше нет…