Текст книги "Совместное дыхание. Жизнь и любовь подводных пловцов"

12. Каменный лев

21.11.2016

Фейсбук

Люди подходят друг другу, как ключ к замку, нет-нет, ничего эротического. Каждый человек и замок, и ключ от замка. И если твой ключ не подходит к другому – хоть умри, а дверь никогда не откроется. Иногда встречаются люди, у которых вместо ключа – отмычка. Дверь открывается, но у человека со взломанным замком рано или поздно появляется желание вытолкать проникнувшего вон и забаррикадироваться так, чтобы никто и никогда больше не смог войти.

Есть люди, владеющие поддельными ключами – дверь открывается, и в дом попадает чужой. А хозяин радуется, что ключ подошел…

Дневник

Словно мне снится какой-то страшный кошмар, и я вот-вот проснусь, и всего этого не будет… Кажется, что меня предал самый близкий на этом свете человек. Не знаю, когда он стал близким и главное – почему. Не понимаю, как я могла вот так обмануться. И ведь я даже не спрашивала его ни о чем. В жизни бы не поверила, что Игорь – человек семейный. Одинокого, будь он трижды женат, всегда видно… И даже здесь я пытаюсь его оправдать. Не понимаю, почему не могу прекратить думать о нем. Однажды тетя Юля, чтобы вылечить себя от любви к женатому, распечатала с «Одноклассников» его семейные фотографии и развесила по своей квартире. Недавно видела ее по телевизору на службе в храме Христа Спасителя. Хотя это уже не тетя Юля… Почему-то страшно, что я тоже такой стану, хотя почему я должна такой становиться? С детства боюсь, что Анна-Мария сделает со мной что-то, чего нельзя будет исправить. Она всегда делает то, что хочет. Вот и могла бы, кстати, посмотреть его паспорт или просто спросить! Ведь Варька же говорила! А теперь я не знаю, что мне сделать, чтобы оборвать это. Я хочу его видеть.

«Семейное положение?» – строго спросила ведущий специалист Кондратюк Оксана Павловна и поправила апельсиновую копну волос.

В ответ в голове сначала появилось слово «одинокий», потом «холостой», почему-то оба мужского рода. Сообразив, что они не подходят, Марианна вспомнила подходящее: «Не замужем». Оранжевый начес склонился над бумагами, периодически поднимаясь, чтобы заглянуть в экран компьютера. «Интересно, если есть ведущий специалист, значит есть и ведомый», – размышляла Маша, наблюдая, как Оксана Павловна борется с мышкой.

– Детей нет?

– Нет.

– Возьмите квитанцию на оплату, плюс две фотографии, можно цветные, но обязательно матовые! – Ведущий специалист протянула ей листочек.

Марианна поблагодарила и отошла от окошка. Несколько дней назад, перекладывая вещи из одной сумки в другую, она доставала свой раскрывшийся паспорт, крепко застрявший где-то между зонтиком, расческой и косметичкой. Поторопившись, слишком сильно потянула за страницу, и та осталась у нее в руках. Сначала Маша расстроилась – теперь придется заниматься заменой паспорта, но потом вспомнила, что толстощекая фотография в нем ей никогда особо не нравилась. К тому же не так давно рядом с домом открылся Многофункциональный центр с электронной очередью и множеством окошек по оформлению документов и выдаче различных справок. Марианна заглянула в квитанцию – в графе «вид платежа» было указано «Государственная пошлина по ветхости и порчи». Засомневавшись в правильном написании слова «порча», она тут же просклоняла его, припомнив школьный стишок для запоминания падежей по первым буквам: Иван родил девчонку, велел тащить пеленку – получались именительный, родительный, дательный, винительный, творительный, предложный.

Вспомнив эту подсказку, она представила щекастого младенца, ползущего по паркету и волочащего за собой пеленку. «У него же и дети, наверное, есть!» – похолодело где-то между ключицами. Маша ощутила пронзительную обиду от того, что возможные сыновья или дочери Игоря не были их детьми. Это было странно, но отчего-то и радостно. Раньше мысли о детях не вызывали у нее ничего, кроме пронзительного ужаса. Раз в месяц, если в женский механизме происходил незначительный сбой, Марианна тут же неслась в аптеку за тестом на беременность, а увидев отрицательную одинокую полоску, с подозрением вглядывалась в белую поверхность – не проявляется ли там очертание второй. Одновременно она штудировала женские форумы на тему признаков беременности, особенно вчитываясь в темы про полоски-призраки – еле различимые вторые черточки, не проступившие полностью по каким-то причинам. Однажды ночью, начитавшись таких форумов и перенервничав, Маша обнаружила у себя все симптомы внематочной беременности. Тогда действительно живот разболелся какой-то странной болью. Но вместо того чтобы вызвать врача, она пошла на кухню и выпила полстакана коньяка. После чего вернулась и начала засыпать, злорадно улыбаясь, представляя, как утром Геня, предательски спящий во время ее ночных тревог, обнаружит рядом ее остывшее тело.

«Как бы мы его назвали?» – подумала она и стала припоминать мужские имена, нравящиеся ей. Олег… или Матвей. Матвей Игоревич – тоже хорошо. Она прикинула, куда можно поставить детскую кроватку. Жаль, прихожая тесновата, но коляска все равно поместится. Нельзя же хранить ее в подъезде, вдруг кошка какая залезет, а то и крыса… Или пусть он назовет, все же мальчик… «Маша! – чуть ли не вслух крикнула она. – Какой мальчик?!» Самым обидным было то, что в первую ночь после прилета Марианна увидела сон: у них родился сын, и первые минуты после пробуждения она лежала, счастливо улыбаясь, как будто на самом деле произошло что-то хорошее… Маша досадовала на себя и одновременно – по-новому радовалась просто от того, что такое возможно. Когда она встречалась с Геней, то была уверена – материнский инстинкт у нее полностью отсутствует.

Быстро сунув квитанцию с ошибкой в сумочку, Марианна вздохнула: «Вот так и в паспорте напишут гражданство другое или дату рождения неправильно!», после чего толкнула дверь и вышла на ноябрьскую улицу. Вдоль дороги под деревьями стояли черные мешки с собранными листьями. «Как покойники, – подумала она. – Неужели никак нельзя остановить это бессмысленное собирательство!» Летом траву даже не подстригают, скорее выбривают уже почти лысую землю, никакой газон вырасти между этими постоянными стрижками не успевает. А в перерывах компании гастарбайтеров часами отлеживают себе бока под деревьями рядом с помойкой, изнывая от безделья. Зачем? Раньше была одна дворничиха, тетя Валя – и отлично справлялась, всегда чисто было. При этом она успевала регулярно уходить в запои. А теперь на тот же участок работы человек десять, которые не знают, чем заняться. Для чего эта куча народа? Неужели, не на что потратить деньги города? Понятно, что бюджет нужно освоить, но не все ли равно, где это делать – на ненужной стрижке газонов или реставрации старых зданий. Не все же осядет по карманам, и городу что-то достанется. Раньше Москва развивалась и хорошела с помощью благотворителей, а сегодня ее надо защищать от разорителей. Даже слово «благотворитель» почти исчезло. Появилось меценат. Ничего плохого в Гае Меценате, конечно, нет, но «творить благо» – проще и понятнее. Когда-то списков «Форбс» не было, но ежегодно публиковались отчеты, кто и сколько из состоятельных людей пожертвовал городу. Петербург строил театры и музеи за счет государства, а в Москве этим занимались Мамонтов, Морозов, Рябушинский…

Маша посмотрела на часы и ускорила шаг – перед работой она хотела заскочить в Скарятинский переулок рядом с Большой Никитской – сфотографироваться для паспорта. С тех пор, как она была тут последний раз, улица сильно изменилась. Край пешеходной части занимала велосипедная дорожка, а оставшийся узкий участок был вымощен оранжевой плиткой. Она даже остановилась, удостоверяясь в том, что идет в нужном направлении. С прошлого года Москва преобразилась, и в некоторых местах до неузнаваемости. Все лето на центральных улицах стучали отбойные молотки, перекрывалось движение – асфальт менялся на плитку, расширялись пешеходные зоны. В прошлом году на Триумфальной площади рядом с Маяковским появился сквер с качелями, который тут же принялись ругать, мол, памятника не видно. Но многим и понравилось – сколько Марианна ни проходила мимо, качели всегда были заняты, а по вечерам даже появлялась небольшая очередь. Маше идея с качелями приглянулась – и Маяковскому не скучно, и людям радостно. Чего ей было жаль, так это асфальта, исчезающего с московской земли. С детства у Марианны было теплое отношение к этому темному покрытию – ей нравился запах во время укладки, нравилось смотреть на темную, дымящуюся дорогу, похожую на голую землю. Они с друзьями часто подолгу смотрели, как катки превращают рассыпанную темную крошку в гладкую поверхность. Иногда им удавалось утащить из дымящейся асфальтовой кучи по кусочку – это были горячие темные комки, которые держали рукавами, так рукам было горячо. И сегодня, находя в каком-нибудь старом дворике кусочек асфальта, она радовалась и улыбалась ему, как старому знакомому. И жалела, если такие тротуары исчезали. Наверное, кто-то в свое время также негодовал, когда каменную брусчатку меняли на асфальт. Все мы ищем своих и любим свое…

Почему-то именно здесь, на обновленной Никитской, Маша вспомнила, как несколько лет назад они с Сергеней рассматривали в парижском метро схему-указатель с картой города и ближайшим наземным транспортом. И он тогда назидательно сказал: «Видишь, как тут хорошо – все для людей. А у нас такого никогда не будет!» Маша, конечно, принялась с ним спорить, они даже из-за этого страшно рассорились, и она бросила его на станции, впрыгнув в закрывающиеся двери поезда. Геня в одиночку забрался на Эйфелеву башню, а Марианна ходила по улицам, злилась и раздумывала о том, чтобы улететь в Москву прямо сейчас. Встретились они вечером в номере, где и помирились – он принес в подарок часы Шанель, которые Маша очень полюбила и впервые рассталась с ними, уезжая в Египет. Что до указателя, виновного в их ссоре, – этим летом Марианна увидела такие в метро и даже захотела немедленно позвонить Гене и победно ткнуть его в эту табличку.

Завернув в Скарятинский переулок, Марианна увидела работающую бригаду Мосводоканала. Почему-то рядом с выкопанной ямой собралось много людей, и, подойдя ближе, она услышала, как один из сотрудников говорит в телефон: «Человеческий череп! Да вроде целый…» Маша протиснулась сквозь толпу – и правда, рядом с ямой лежало то, что когда-то было человеческой головой. Начальник бригады говорил по телефону, взволнованно объясняя обстоятельства находки… «Ничего себе, мементо мори», – подумала Марианна и толкнула тяжелую дверь с надписью «Фото на документы». Когда она шла обратно, возле неожиданных раскопок уже работала полиция и криминалисты. На месте черепа стояла опечатанная картонная коробка. На этот раз Маша быстро прошла мимо, понимая, что попадает на работу почти к обеду. Тем не менее, проходя по Спиридоновке, она остановилась перед домом Бойцова и подняла голову вверх, вглядываясь в льва, попирающего дракона. По легенде, у него можно было просить исполнить одно желание, и, если царь зверей находил его достойным, оно обязательно сбывалось. Марианна посмотрела на льва и неожиданно для себя произнесла: «Хочу, чтобы Игорь Суханов был моим». Потом постояла еще немного перед домом, представляя, как лев, оставив попираемого дракона, спрыгивает вниз и стучит ее по голове своей каменной лапой, мол, поглупее ничего нельзя было придумать? Но лев ничего такого не сделал, и Маша, сильно ускорившись, зашагала в сторону Ермолаевского переулка, чтобы наконец добраться до работы. В это время зазвонил телефон. Она заглянула в экран и увидела цифры, исчезнувшие из телефона, но не из ее памяти. Это был он. Марианна улыбнулась, оглянулась на льва и осторожно опустила телефон обратно в сумку. «Спасибо!» – прошептала она.

На работе царила суета по поводу «Достоевского». Директор потребовал срочно распродать остатки квартир, а покупателей не было, несмотря на разгар сезона.

– Машенька, солнышко, попробуй ты показать кому-нибудь, я не могу больше! – упрашивала ее риелтор Ира. – Вообще ничего не успеваю!

– Да ты что! – сопротивлялась Марианна, я же воды в пустыне не продам! Я вообще этого не умею!

– А я тебя научу, это несложно. Главное показы, так ты их подводи не со стороны кладбища, может, не заметят. А процент весь себе заберешь, только продай! Ну одно дело же делаем!

– Ир, какие показы, как я с работы уйду?

– Да ты приходишь к часу! Никто не заметит! А заработаешь хорошо, машину новую купишь!

– Ну не знаю…

– Пожалуйста, подумай! Я тебя очень прошу! А то нормальные продажи не успеваю сделать, а тут хоть по просмотрам отчитаемся.

Подумать Марианна пообещала, про себя решив ни за что не соглашаться, зачем ей еще и эта головная боль.

После обеда позвонила мама, напоминая, что вечером Николай Егорович устраивает семейный ужин.

– Смотри не опаздывай! Кока Рита тоже приедет.

Кокой тетю Риту называли из-за того, что она была крестной отца, а в его семье крестных почему-то называли «кока». Марианна к этому имени привыкла с детства, но если кто-то из друзей его слышал, приходилось объяснять.

– Мам, ну когда я опаздывала! – обиделась Маша.

– Да знаю я тебя! И не забудь купить торт, малиновый, не перепутай!

Она повесила трубку и поняла, что ей совсем не хочется видеть кого-то из родни, да и вообще никого. Хотелось сварить глинтвейн, забраться в свою кровать и читать, замотавшись в одеяло… Она даже подумала отказаться, притворившись больной, но не хотелось расстраивать деда. Папиного отца Николая Егоровича боялась вся семья. Он всегда носил с собой три пары очков: большие круглые для улицы, небольшие квадратные для чтения и темные – для гнева. Когда он, яростно сопя, появлялся на пороге в темных очках, домочадцы врассыпную бросались кто куда, пытаясь хотя бы отсрочить неминуемый взрыв. Кроме Марианны. Когда он впервые увидел Машу, несмотря на свои угрозы лишить ее родителей всяческих благ, если они не подарят ему внука, – дед Николай лишь умиленно вздохнул и победно поднял нового члена семьи над головой. «Моя!» – заявил он оторопевшим супругам, ожидавшим бури. К ее рождению он подарил им новенькую «Волгу», со словами: «Будете возить на природу, чтоб здоровой у меня росла». А когда Марианне исполнилось три, их семья из маленькой однушки переехала в трехкомнатную кооперативную квартиру.

– Будет жить в отдельной комнате! – безапелляционно заявил Николай Егорович, указывая на Машу.

Но ничего этого тогда Марианна не знала. Если во время прогулки с дедом Колей нужно было перейти тревожный мостик над темным ручьем, она протягивала ему руку: «Деда, держись за меня».

– Это надо же! – восхищенно пересказывал он потом эту историю. – Читать еще не умеет, а мне помогает! Моя кровь! Не то что вы! И одарив презрительным взглядом молчащих родственников, склонялся над столом и цеплял на вилку крохотного опенка.

– Марианнушка! Иди ко мне, ласточка, дедушка нашел твой любимый грибочек! – И она радостно соскальзывала со своего стула, проглатывала угощение и ласково прижималась к нему.

– Еще! – улыбалась внучка, и Николай Егорович послушно вылавливал из своей тарелки скользкие крошечные грибы.

Если родители между собой начинали ругать Егорыча, Маша всегда заступалась за него, а если защита не удавалась, начинала горько плакать со словами: «Дедушка хороший!» Сейчас она больше понимала своих родителей, но ругать деда в ее присутствии по-прежнему было нельзя.

Когда она была маленькой, Николай Егорович работал заместителем директора на заводе ЗИЛ. Как сотрудника его ценили, к мнению прислушивались, многое прощалось. Он позволял себе спорить с начальством и поступать по-своему, если считал, что это – в интересах родного завода. Пережив лихие девяностые, Егорыч уже перестал тревожиться за будущее. А однажды утром, придя на работу, обнаружил свои вещи, сложенные в коробки перед дверью его кабинета, на которой висела табличка с другой фамилией. Николай Егорович уехал на дачу и закрылся там с двумя собаками и женой, хлопотливой Людой, трепетавшей перед ним. Безропотно терпевшая все – и скандалы и любовные связи, обсуждаемые всем заводом, – однажды она не выдержала, и, когда он уехал в очередную «командировку», Людмила Андреевна пошла к ювелиру и переплавила его обручальное кольцо в сережки. Когда мама Марианны узнала об этом, то сильно испугалась того, что будет. Несмотря ни на что, дед бережно хранил свое кольцо, оставляя дома на тумбочке, когда уходил в очередной загул: «Храни, Людмила!» Однако после случая с сережками Николай, обычно скорый на расправу, ничего не сказал супруге и даже стал вести себя немного спокойнее, правда, недолго.

На даче он так долго и отчаянно пил, что бабушка уже приготовилась к его похоронам и даже принялась шить последний костюм. Сначала подруги корили ее, мол, живого мужика хоронишь, но потом, согласившись с ней и грустно покачав головами, что Егорыч уже не жилец, лишь советовали оставить свою кройку, ведь сейчас для похорон уже не шьют, да и сколько у мужа хороших костюмов есть. Но здесь Людмила стояла насмерть: «К Богу в чужом – не пойдет!»

В свое время Людмила Андреевна обшивала всю семью не хуже лучшей московской модистки. И до самой смерти она продолжала шить, хоть и не часто, но каждый раз придумывая что-то необычное – то замысловатые тапочки, то тряпочный складной рюкзачок, то невероятно удобный плащ «не хуже, чем у ваших версачей». И когда костюм был уже почти готов, Николай Егорович, словно почуяв, что дело серьезно, вдруг остановился, протрезвел и даже вышел на улицу, впервые за несколько месяцев. Постепенно новая жизнь наладилась, он переболел, увлекся охотой и даже завел новых друзей, которые с удовольствием участвовали в устраиваемых им пирушках, на которые Егорыч не жалел денег. А однажды, не прошло и двух лет после его увольнения, к нему заявились делегаты от его преемника. Они умоляли Николая Егоровича помочь – оказалось, управлять заводом, а тем более в условиях стихийного рынка, было совсем не просто. Предприятие медленно, но верно шло ко дну. Он думал, ругался, три дня пил и в конце концов ответил: «Я вам помогу, как советский инженер, а вы мне заплатите, как капиталисты, и не деньгами, а акциями». Те сразу же согласились, и, казалось, неизбежное банкротство обернулось прибылью. Тем не менее разговаривать о его работе было запрещено.

Семью он навещал по одному давно заведенному обычаю – перед приездом звонил отцу и коротко бросал в трубку: «Сегодня еду!» Это означало, что к вечеру за накрытым праздничным столом вся родня должна быть в сборе. Причем дед не терпел ресторанной еды, чуя подлог сразу, поэтому мама под любым предлогом отпрашивалась с работы, чтобы успеть подготовиться к приезду. Николай Егорович всегда привозил хороший алкоголь и подарки – всем. Большая часть маминых драгоценностей состояла из этих даров, начиная с бриллиантовых сережек после рождения Маши. Для любимой внучки дед не жалел ничего. У нее первой из класса, даже из школы, а может, и во всем районе появилась кукла Барби – дедушка привез из-за границы. Увидев, в каком она восторге, Егорыч привез еще одну, а потом, когда уже и в московских магазинах появились эти игрушки, в Машиной коллекции оказалось двенадцать девушек, семь детей, кукольный дом, похожий на дворец, несколько лошадей, автомобили, лодки и два Кена. «Мужиков много не надо, – объяснял дед, – выгоднее владеть одной акцией лучшего, чем ста процентами никудышного», – поучал он внучку. Что такое «акция» Маша не понимала и решила – это что-то касающееся красоты. Она часами могла рассматривать лица своих новых игрушек, кукольные глаза, носы, губы и волосы. А наряды! Баба Люда шила просто невероятные одежды: вечерние, свадебные, домашние, платья и юбки, пальто и шубки, шляпки и накидки – гардеробу Машиных кукол позавидовала бы любая женщина.

Марианна подошла к овальному столу, накрытому праздничной красной скатертью. Вся посуда была из ее детства – привезенная Егорычем из-за границы, он ее любил и не хотел менять. «Тили-тиль!» – затренькал домофон, и через несколько минут в квартиру вошла кока Рита, сразу заполнившая собой все пространство.

– Анечка, какая красавица! А я тебя во-от такой помню, – крестная развязала шарф, и в коридоре запахло старыми французскими духами.

– Когда замуж-то выйдешь? – она вручила Маше неизменную коробку бабаевских «Ассорти».

– Не берут, тетя Рита, – пожала плечами Маша.

– Ой, не берут! И чего им дуракам надо, такая девка пропадает! Галя, ты где на кухне? – и кока Рита пошла по коридору.

Почему-то вопросы о замужестве, от которых Марианна всегда легко отмахивалась, не принимая всерьез, сегодня казались крайне неприятными. Ей захотелось надеть пальто и уехать, чтобы не видеть никого: родителей, коку Риту, даже деда. Она вернулась в комнату и подошла к ковру, неизменно висевшему на стене. Когда она была маленькой и хотела уйти из квартиры, но было нельзя, то представляла, как уходит из комнаты в этот ковер. Это была ее тайная сказочная страна: вон тот завиток – это остров, попасть на него можно на этом тюльпане, который на самом деле – волшебный кораблик.

– Аня! Где ты ходишь, мы салаты не успеваем порезать! – донесся из кухни мамин голос.

– Иду, – отозвалась она и нехотя пошла на кухню.

Дед сегодня пришел в обычных круглых очках, и мама тайком вздохнула с облегчением.

«Ну, – поднял рюмку Николай Егорович – за то, что мы собрались по-семейному. Дай бог, не в последний раз…»

Маша рассеянно слушала тосты повторявшиеся от встречи к встрече. Она могла думать только об одном, а все происходящее сейчас в этой комнате ее не волновало. Хотелось вытащить из себя эту боль, поселившуюся где-то под левой лопаткой, но никто из сидящих рядом не мог ей помочь. Хотелось кому-то пожаловаться, но она точно знала, говорить об этом здесь – нельзя. Но почему? Кому можно сказать, если не им? Марианне показалось, будто она находится в стеклянной банке – вроде бы всех видит и слышит, но не может говорить, чтобы ее услышали, не может дотронуться до этих людей, которые вдруг стали ненастоящими, нарисованными персонажами из какого-то фильма. «Им всегда хотелось видеть на моем месте какого-то другого, кого-нибудь, у которого все хорошо», – подумала она. А кто она и чем живет – никого не интересовало. Ее как будто не существовало – даже имени нормального не было. Тянут каждый к себе, как куклу, – моя, моя! А вот не ваша! Если только дедушка поймет – но так не хочется его расстраивать… Да и чем он поможет? Сегодня ее не могли развеселить даже папины рассказы про Африку, которые никогда не надоедали.

Валерий Николаевич в свое время крупно провинился перед своим отцом, чего тот ему, несмотря на все его успехи, так и не простил. Вместо того, чтобы поступать на экономический факультет МГУ, Валера, с детства болевший химией подал документы на химфак. Но с первого раза не поступил и, чтобы не идти в армию, обложившись учебниками, год просидел безвылазно в гараже брата коки Риты, дяди Толи. Поступив на следующий год и после окончив институт с красным дипломом, папа Марианны почти сразу же попал в списки сотрудников, направляемых в загранкомандировку, и не куда-нибудь, а в Танзанию. Там собирались создавать химический завод, и инженеры-технологи были очень нужны. Тогда СССР много строил в Африке, и в некоторых странах этого континента до сих пор помнят русских.

Однажды Маша поехала в Танзанию с Геней и его друзьями. Они весело катили по африканским дорогам, когда их тормознули местные гибэдэдэшники. Толком не разобрав, что именно они нарушили, тот, кто был за рулем, сунул местному стражу дорожного порядка двадцать долларов, и они отправились дальше. Но далеко не уехали – следующий пост тормознул их снова. «Ага, им просто понравилось обирать белых туристов!» – возмутились ребята и начали препираться с постовой службой. Дошло до того, что им предложили поехать в участок разбираться. А они уже разошлись, кричат: «Поехали-поехали!» И тут гаишник на минуту задумался, и спросил:

– Where are you from?

– From Moscow, Russia!

Услышав ответ, темнокожий гаец расплылся в улыбке: «Велкам! Рассия, Путин, мы знать! Русский карашо!»

В той поездке, еще только находясь в небе над континентом, Марианна поняла, чем пленила ее отца эта страна. Когда самолет, покачивая крыльями, заходил на посадку, а корабли в блестящем солнечном океане казались игрушечными пароходиками, она ощутила нечто похожее на то, что чувствует путешественник, когда возвращается домой после долгих странствий. Ее детство было наполнено разговорами о далекой стране, вместо сказок отец рассказывал на ночь о своих приключениях: как он встретился с крокодилом, как выбирался из пустыни, когда его машина сломалась, как он обманул разбойников… Африка, нарисованная на школьной карте, приближалась и становилась настоящей, проявляясь растущими на глазах домами, деревьями и машинами. Да и как можно было не полюбить место, наполненное солнцем, кирпичной дорожной пылью и звуками диких животных. Во всем ощущалось много радости и свободы, еще не тронутой человеком, и хотелось дышать этим теплым воздухом еще и еще.

Как позже выяснилось, в гараже Валерий Николаевич мог и не прятаться – в институте на медкомиссии у него обнаружили порок сердца. Это чуть не сорвало его африканскую командировку – помимо прочих проверок, сотрудники обязательно проходили всех врачей и отбирали только здоровых. Так как разговоры о командировке начались еще во время учебы, папа Марианны задался целью истребить гнусный порок, неведомо откуда проникший в его сердце. Он серьезно занялся легкой атлетикой – не пропускал ни одной тренировки. Когда будущий инженер пришел на медкомиссию, на него посмотрели как на сумасшедшего (учитывая значащийся диагноз). Но когда он сделал прямо в кабинете тройное акробатическое сальто, его вопрос пересмотрели, порока не обнаружили, и отец отправился на просторы африканской республики.

– Галя, передай мне арбуз, – потянулась к большому блюду кока Рита. – Это вы хорошо придумали – на балконе хранить. Чуть не до Нового года их едим… Тебе положить?

– Не буду я твой арбуз! Помнишь, что в Анапе со мной случилось?

– Галина, ну не за столом же! – поморщился отец.

– А что не за столом, тут все свои, – вмешалась кока Рита. – Галя, рассказывай!

Все посмотрели на Николая Егоровича. «Валяй!» – махнул рукой он.

– Ну, это было в восемьдесят девятом году. На пляже в Анапе. Я тогда была немножко беременная, но так, заметно. Ну и поели мы арбуза. У меня живот прихватило, я вскочила, бегом к туалету. Еле добежала, влетела туда, довольная, что успела, села на дырку… И тут заходит мужик! Я, оказывается, с перепугу, в мужской заскочила. Ну, в общем, заходит он, и тут я сижу такая, а купальник слитный, грудь с пузом, все на виду…

– Ну а мужик чего?

– Выскочил как ошпаренный! А потом стоял на входе – других не пускал. Охранял меня. В общем, с тех пор я арбузы не ем.

– Вышел и охранял – гляди-ка! – разохалась кока Рита. – Бывают же приличные люди! Предлагаю тост – за мужчин!

– У меня есть тоже история не к столу, – папа поставил пустую рюмку.

– Про гороховый суп, что ли? – теперь поморщилась мама.

– Про суп гораздо приличнее, чем про твоего мужика! В общем, приезжаю я как-то в столовую – у меня же машина была служебная, вот я и ездил пораньше, чтоб без очереди. А на кухне что-то происходит – наши поварихи все бледные, зеленые, в слезах… Что такое? Оказалось, сварили гороховый суп. А горох оказался червивым – то ли из Союза привезли с начинкой, то ли местное что-то в нем успело развестись, короче, весь здоровый котел – в червяках. А сейчас работяги наши начнут голодные на автобусах подъезжать со стройки. Их кормить надо! Ну я и придумал – зелени нарубить и в каждую тарелку перед подачей бросать здоровый пучок – чтоб червяков было не видно…

– И как прошло?

– Никто не заметил! Ну и потом, подумаешь, червяк, белка больше!

– Фу, гадость! – скривилась Марианна.

– Гадость! – передразнил отец. – Креветок ты же ешь? А чем, по-твоему, креветка не червяк? Тот же таракан с лапами, если присмотреться!

– Ну ты сказал, креветка – червяк, – вздохнула мама. – Расскажи лучше про мазут в шариках!

– Да про мазут все знают!

– Я не знаю, мне расскажите! – крикнула кока Рита.

– Да ты знаешь, просто забыла!

– Все равно расскажи, Валера!

– Ну хорошо. Приходит как-то ко мне прораб наш и говорит, что привезли мазут, но странный – в шариках. Как мазут может быть в шариках? Поехали в порт разбираться. Стоят бочонки с мазутом, по накладной – мазут. Я в него заглядываю, а там и правда – черные шарики. Я понюхал – а это, ребята, – черная икра! Бочонки с черной икрой! Видимо, везли контрабанду, но на корабле перепутали и отгрузили нам. Мы ее потом несколько месяцев ели…

После ужина дедушка подошел к Марианне.

– Машуня, у тебя все в порядке?

– В порядке.

– Врешь!

Маша вздохнула.

– Ты мне скажи! Я его, мерзавца! Стреляю я метко, не боись…

– Деда!

– Что, деда! Ты же у меня и умница, и красавица, скажи, что надо, я тебе из-под земли достану… Ладно, ладно, молчу. А пойдем-ка посмотрим, что я тебе привез! – дед заговорщически улыбнулся и подмигнул ей так же, как в детстве.