Текст книги "Признание обвиняемого. Монография"

…С пытаемого снимали рубаху и руки его связывали назад подле кости веревкой, обшитой войлоком; после подымали вверх. Орудие пытки уподоблялось виселице; ноги преступника связывали ремнем, палач вступал ему в ноги на ремень своею ногою и тем его стягивал, так что руки становились прямо противу головы его, выйдя из суставов. Палач бил сзади по спине кнутом изредка, ударяя в час тридцатью или сорока ударами, и как ударит по которому месту по спине, и на спине станет так слово в слово, будто бы большой ремень вырезан ножом, чуть не до костей. Кнут был из ремня плетеный, толстый; на конце ввязан ремень толстый шириною в палец, а длиною был в пять локтей. Кроме этого способа пытки существовал еще другой, в котором жгли огнем, для чего связывали руки и ноги и вкладывали между рук и ног бревна, а после того подымали на огонь, а иным, разжегши железные клещи накрасно, ломали ребра.

В работе П. Кошеля приводится «обряд, как обвиняемый пытается»¹⁹.

…Если пытается человек, обвиняемый во многих и тяжких злодействах, и на дыбе он не винится в них, то, вправив ему кости в суставы, пытают его еще иначе:

1. В тисках, сделанных из трех толстых железных полос, с винтами. Между полосами кладут большие пальцы пытаемого, от рук – на среднюю полосу, а от ног – на нижнюю. После этого палач начинает медленно поворачивать винты и вертит их до тех пор, пока пытаемый не повинится или пока винты больше вертеться не перестанут. Тиски надо применять с разбором и умением, потому что после них редко кто выживает.

2. Голову обвиняемого обвертывают веревкой, делают узел с петлей, продевают в нее палку и крутят веревку, пока пытаемый не станет без слов.

3. На голове обвиняемого выстригают на темени волосы до голого тела и на это место с некоторой высоты льют холодную воду по каплям. Пытку прекращают, когда пытаемый начнет кричать истошным голосом и глаза у него выкатываются. После этой пытки многие сходят с ума, почему и ее надо применять с осторожностью.

4. Если почему-либо нельзя первыми тремя пытками пытать, а человек на простой дыбе не винится, надо для обнаружения истины, когда он висит на дыбе, класть между ног на ремень, которым они связаны, бревно. На бревно становится палач или его помощник, и тогда боли бывают много сильнее. Таких упорных злодеев надо через короткое время снимать с хомута, вправлять им кости в суставы, а потом опять поднимать на дыбу. При этом винятся многие, ранее очень упорствующие.

Пытать по закону положено три раза, через десять или более дней, чтобы злодей оправился, но если он на пытках будет говорить по-разному, то его следует пытать до тех пор, пока на трех пытках подряд не покажет одно и то же, слово в слово. Тогда, на последней пытке, ради проверки палач зажигает веник и огнем водит по голой спине висящего на дыбе, и так до трех раз или более, глядя по надобности.

С учетом условий действительности и ценности собственного признания, о которых говорилось выше, признание на пытке не являлось достаточным доказательством для осуждения обвиняемого. Свое признание обвиняемый должен был подтвердить перед судьей несколько дней спустя после пытки, когда «болезнь минет». При этом судебное признание могло быть положено в основу приговора только при условии его добровольности. Добровольность в данном случае понималась весьма специфически. Несмотря на примененное к обвиняемому на досудебной стадии физическое принуждение, фактически вынудившее его сделать соответствующее признание, считалось, что если обвиняемый повторял в суде данные им на пытке признания, то делал он это добровольно. В тех случаях, когда обвиняемый отказывался в суде подтвердить сделанные им под пыткой признания, ссылаясь на их вынужденность («от пытки в том повинитца принужден был»), он мог быть подвергнут и второй, и третьей пытке. Обвиняемый, выдержавший три пытки и не сознавшийся, тем не менее, не подлежал оправданию. После присяги о том, «что учиненное над ним истязание ни на ком не отмещать», обвиняемого разрешалось отпустить на поруки с условием являться в суд по первому требованию, поскольку со временем в отношении него могли появиться новые подозрения, разрешающие его снова подвергнуть пытке. А. Ф. Кони, назвав пытку «универсальным средством для выяснения истины» в инквизиционном процессе, отмечал следующее: «Судья допытывается правды и считает за нее то, что слышит из запекшихся от крика и страданий уст обвиняемого, которому жмут тисками голени и пальцы на руках, выворачивают суставы, жгут бока и подошвы, в которого вливают неимоверное количество воды. Этого нельзя делать всенародно – и суд уходит в подземелье, в застенок. Там заносит он в свои мертвые и бесцветные записи признания, данные с судорожными рыданиями или прерывающимся, умирающим шепотом»²⁰.

Получение собственного признания под пыткой законодательно было разрешено вплоть до конца XVII в. Вместе с тем в период правления Екатерины II в законодательстве стали проявляться тенденции к отказу от применения пытки в качестве способа познания истины в суде. Императрицей был издан ряд указов, ограничивающих производство пытки²¹: указ от 15 января 1763 г. запрещал производить пытки в уездных городах, а только в губернских и провинциальных; в указе от 3 февраля 1763 г. предписывалось производить пытку с крайней осторожностью и рассмотрением; признавшихся же освобождать от пытки; до пытки проводить большой повальный обыск и в случае если обвиняемого одобрит половина опрашиваемых людей, его следовало отпустить.

В наказе Екатерины II 1767 г. Уложенной комиссии, сформированной для составления нового Уголовного уложения, содержались рассуждения о том, что пытка противна здравому смыслу и должна быть отменена. С учетом того, что «пытаемый вследствие боли не властен в том, что говорит», пытка представляет собой «надежное средство осудить невиновного и имеющего слабое сложение, и оправдать беззаконного, на силы и крепость свою уповающего»²².

Пытка была отменена формально по указу Александра I от 27 сентября 1801 г. после скандального дела в Казани, когда казнили человека, признавшего под пыткой свою вину, а после казни выяснилось, что этот человек был невиновен. Тогда Александр I предписал Сенату повсеместно по всей империи подтвердить, «чтобы нигде, ни под каким видом, ни в низших, ни в высших правительствах и судах, никто не дерзал ни делать, ни допускать, ни исполнять никаких истязаний под страхом неминуемого и строгого наказания» и чтобы «самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной»²³. Тем не менее, фактически применение пыток к обвиняемым имело место и после их официальной отмены постольку, поскольку собственное признание обвиняемого на протяжении всего XVIII в. и первой половины XIX в. считалось лучшим доказательством по делу, а пытка служила вернейшим средством достижения этого признания.

Процесс доказывания в этот период был подчинен системе формальных доказательств, в соответствии с которой сила и значение судебных доказательств заранее определялись законом. Теория формальных доказательств разделяла доказательства на совершенные, которые «исключают всякую возможность к показанию невиновности подсудимого», и несовершенные, которые «не исключают возможности к показанию невиновности». Согласно ст. 306 Свода законов 1857 г. одного совершенного доказательства было достаточно для признания осуждения несомнительным²⁴. Если учесть, что собственное признание обвиняемого считалось совершенным доказательством (ст. 316 Свода законов), излишними становятся какие-либо комментарии о том, какое значение придавалось данному виду доказательств при разрешении уголовных дел. Следствие было ориентировано на получение собственного признания. Запрещая чинить пристрастные допросы, истязания и жестокости, закон вместе с тем предписывал «стараться обнаружить истину через тщательный расспрос и внимательное наблюдение и соображение слов и действий подсудимого»²⁵. Качественным расследованием признавалось достоверное исследование обстоятельств произошедшего («чтобы судебное место не могло встретить никакого затруднения») либо получение признания обвиняемого, которое должно было отвечать требованиям, установленным Петром I (ст. 318 Свода законов).

Признание, полученное вне суда и не подтвержденное перед судом, считалось недействительным. Однако в случаях удостоверения в суде такого признания заслуживающими доверия свидетелями оно учитывалось в качестве «половинного» доказательства и могло быть положено в основу приговора при наличии иных указанных в законе доказательств, в совокупности образующих полное (совершенное) доказательство вины (ст. 323 Свода законов).

Существенное изменение роли и места признательных показаний обвиняемого для разрешения уголовного дела произошло только в результате Судебной реформы 1864 г., закрепившей состязательную форму уголовного судопроизводства, основанную на свободной оценке судом доказательств, открыто и непосредственно исследованных в судебном разбирательстве с участием равноправных сторон. Отношение к собственному признанию вины как к «лучшему доказательству всего света», по мнению А. Ф. Кони, «имело очень часто пагубное влияние на ход дела и на его исход. На ход дела потому, что зачастую все усилия следователей направлялись к тому, чтобы так или иначе, подчас самыми противозаконными способами и приемами, добиться от обвиняемого сознания и тем «упростить» дело; на исход потому, что при массе косвенных улик, при вопиющей из дела житейской правде, но при отсутствии заранее предусмотренных, условных, измеренных и взвешенных формальных доказательств, умевший не сознаваться злодей выходил из суда обеленным или – в лучшем случае – оставленным “в подозрении” и занимал в обществе, привыкшем быть “к добру и злу постыдно равнодушным”, прежнее положение»²⁶.

Устав уголовного судопроизводства 1864 г. (УУС) прямо запрещал домогаться сознания обвиняемого посредством обещаний, ухищрений, угроз и иных подобных методов вымогательства²⁷ (ст. 405). Дача обвиняемым показаний рассматривалась как его право, а не обязанность. В случае отказа обвиняемого отвечать на вопросы следователя предписывалось изыскивать другие законные средства к отысканию истины по делу (ст. 406 УУС). При этом следователю запрещалось «прибегать к повторению допросов без особой в том надобности» (ст. 412 УУС).

В стадии судебного разбирательства действовали начала гласности, устности и состязательности; суд наделялся правом оценивать доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на обсуждении в совокупности всех обстоятельств дела (ст. 766 УУС); молчание подсудимого не признавалось за признание им своей вины (ст. 685 УУС). В случае признания подсудимым своей вины и дачи об этом соответствующих показаний допускалось не проводить дальнейшего судебного следствия, если признание подсудимого не возбуждало никакого сомнения, и перейти к заключительным прениям. Суд, основываясь на правилах оценки доказательств по внутреннему убеждению и отсутствии преимуществ одних доказательстве над другими, несмотря на сделанное подсудимым признание, был вправе проводить судебное следствие в полном объеме (ст. 682 УУС).

Отношение к признанию обвиняемого в советский период развития уголовного судопроизводства строго юридически предопределялось теорией свободной оценки доказательств: признание обвиняемым своей вины следовало оценивать в совокупности с иными доказательствами, полученными по делу. В ст. 282 УПК РСФСР 1923 г. было закреплено положение, аналогичное ст. 681 УУС, согласно которому в случае если подсудимый согласился с обстоятельствами, изложенными в обвинительном заключении, признал правильным предъявленное ему обвинение и дал показания, то суд мог не проводить дальнейшего судебного следствия и перейти к выслушиванию прений сторон. Последующие законодательные акты по уголовному процессу вплоть до 1993 г.²⁸ не связывали признание вины с какими-либо процессуальными последствиями, отличными от общего (единого) порядка рассмотрения и разрешения уголовных дел.

В то же время закрепленное в самых первых законодательных актах Советской республики требование при вынесении приговоров руководствоваться революционным правосознанием в целях неуклонной борьбы с преступностью с возможностью в некоторых случаях отступить от положений закона («отложить» его в сторону), а также существованием особых производств в отношении определенных категорий дел и (или) лиц на практике приводило к тому, что собственное признание вины приобретало характер исключительно важного для разрешения дела доказательства. А. Я. Вышинский в работе «Теория судебных доказательств» указывал, что по делам об антисоветских, контрреволюционных организациях и группах объяснения обвиняемого «неизбежно приобретают характер и значение основных доказательств, важнейших, решающих доказательств»²⁹. В условиях господства принципа «неотвратимости уголовной ответственности», отсутствия презумпции невиновности, фактического неравенства сторон в суде получение от обвиняемого признательных показаний выступало своего рода гарантией законности выносимого советским судом приговора. Уголовно-процессуальная наука давала соответствующее такому положению вещей обоснование: «права» и «гарантии» обвиняемого в судебном процессе являются лишь следствием установленного порядка разбирательства судебных дел. Общественно-политическое значение этих прав обвиняемого состоит «не столько в том, чтобы служить интересам тех, кому они предоставлены по закону, сколько в том, чтобы обеспечить всеобщее убеждение в непререкаемости закона и уверенность в справедливости, объективности и обоснованности приговора или решения суда»³⁰.

Карательная направленность уголовного процесса, построенного на классовом чутье, пролетарском правосознании, непримиримости к врагам, обвинительный уклон в деятельности государственных органов и должностных лиц, ведущих производство по делу, а также отсутствие у обвиняемого реальных возможностей по защите своих прав и интересов формировали особое («неписанное») отношение к признанию вины как со стороны самого обвиняемого, так и государства. Признание обвиняемого приобретало общественно-политическое значение действия, согласующегося с интересами социалистического государства, направленными на борьбу с преступностью; а подсудимый, признавший свою вину, получал по приговору суда все шансы на исправление и перевоспитание в духе социалистической законности. Значение, придаваемое в практике социалистического правосудия признанию обвиняемого, чем-то напоминает то, которое описывалось в суде инквизиции. Судья-инквизитор, разрешавший дело в интересах веры, руководствуясь при этом желанием спасти лицо, попавшее под подозрение, был вынужден добиваться собственного признания вины подозреваемым, без которого невозможно было прощение и возвращение в лоно церкви. В задачи советского суда как органа укрепления государственной дисциплины, органа борьбы с преступными нарушениями государственного и общественного порядка входило требование «правильно оценить преступные действия с точки зрения не только формальных требований закона, но и с точки зрения интересов всего дела социалистического строительства, дела борьбы за социализм». Целью деятельности суда согласно ст. 3 Закона о судоустройстве СССР от 16 августа 1938 г. было исправление и перевоспитание преступников в духе «преданности Родине и делу социализма, в духе точного и неуклонного исполнения советских законов». Бесспорно, что достижению указанных целей должно способствовать раскаяние преступника, без признания вины невозможное.

Для периода политических репрессий 1934–1939 гг., основанного на мощной идеологической установке борьбы с классовыми врагами, иностранными шпионами, угрожающими безопасности советского государства, характерной чертой уголовного судопроизводства стало непременное получение признания обвиняемого. Нарушение правил производства допросов было нормой, позволяющей добиться от обвиняемого собственноручных признательных показаний, достаточных для вынесения обвинительного приговора. УПК РСФСР 1923 г. не содержал положения о том, что признание обвиняемым своей вины может быть положено в основу обвинения только при подтверждении его другими собранными по делу доказательствами. О допустимых методах получения признательных показаний Сталин указывал наркому внутренних дел СССР Ежову: «Врагов народа надо бить, бить и бить, пока не признаются». Ежов конкретизировал: «при непризнательных показаниях»³¹. В соответствии с позицией ЦК ВКП(б), высказанной в документе, датированном 10 января 1939 г. и адресованном руководителям партийных комитетов и органов внутренних дел, «метод физического воздействия должен применяться и впредь в виде исключения в отношении явных и неразоружившихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод»³².

Только после разоблачения культа личности Сталина уголовно-процессуальное законодательство было реформировано в сторону обеспечения больших гарантий прав обвиняемого в уголовном процессе. В юридической науке появились труды, обосновывающие недопустимость переоценки показаний обвиняемого, данных против самого себя, требующих их подтверждения совокупностью других собранных по делу доказательств³³. В постановлениях Пленума Верховного Суда СССР и РСФСР также неоднократно обращалось внимание судов на необходимость тщательной проверки мотивов отказа подсудимого от показаний, данных на предварительном следствии, а также заявлений о недозволенных методах следствия и иных нарушениях законности, которые могли повлечь самооговор либо дачу иных ложных показаний³⁴.

На основе проведенного ретроспективного анализа представлений о роли и месте признания обвиняемого в уголовном процессе, их развития, а также способов получения и оценки мы подошли к проблеме отношения к собственному признанию вины в действующем уголовно-процессуальном законодательстве, устанавливающем в соответствии с Конституцией РФ приоритет защиты прав личности в уголовном судопроизводстве.

§ 2. Факторы, обуславливающие подход к проблеме признания вины в современном уголовном процессе (ценностный аспект)

Построение уголовного судопроизводства и отдельных его институтов, формулирование целей и задач, определение процессуального положения участников уголовного процесса напрямую связано с иерархией ценностей, существующих в обществе в конкретный исторический период времени. Форма уголовного судопроизводства обусловлена необходимостью разрешения конфликта двух интересов: интересов государства обеспечить безопасность общества и подвергнуть справедливому наказанию лиц, совершивших преступление, и интересов личности, не быть подвергнутой незаконному уголовному преследованию и осуждению. В зависимости от выбора тех или иных приоритетов – борьба с преступностью или защита прав личности – выстраивается система ценностей, определяющих основополагающие начала уголовного судопроизводства. Признание того или иного интереса более ценным влечет направленность уголовного процесса на его большую защиту (обеспечение), подчиненность всех норм и институтов избранной законодателем иерархии ценностей.

Упорядочение уголовно-процессуальных отношений осуществляется посредством процессуальной формы. При этом мы исходим из положения, обоснованного проф. И. Б. Михайловской, о том, что уголовно-процессуальная форма не является простым отражением (тождеством) нормативной модели судопроизводства (установленного законом порядка расследования и разрешения уголовных дел), а складывается из таких структурных элементов («несущих конструкций»), как цель уголовного процесса, распределение функций между ее участниками и принципы, определяющие построение конкретных институтов в соответствии с провозглашенными правилами³⁵. А также разделяем взгляды названного ученого о социальной обусловленности уголовно-процессуальной формы как отражения существующего положения личности в государственно организованном обществе, с одной стороны, и соответствующем влиянии самой процессуальной формы на различные сферы социальной жизни, в частности поддержание или изменение иерархии ценностей, существующей в обществе, с другой³⁶.

С учетом исторического анализа изменений роли и места показаний обвиняемого в уголовном процессе и исходя из вышеприведенного понимания уголовно-процессуальной формы, позволяющей конкретную уголовно-процессуальную процедуру отнести к определенному типу процесса, представляется возможным рассмотреть факторы, определяющие отношение к признанию обвиняемого в уголовном судопроизводстве.

Классическая типология уголовного процесса, проводимая в зависимости от реализации принципа состязательности, различает состязательный и розыскной типы процесса. В рамках розыскного процесса публичная цель по отысканию и наказанию виновных лиц подчиняет себе все институты судопроизводства, предопределяет активность суда в установлении истины, не требует разделения уголовно-процессуальных функций, не рассматривает обвиняемого в качестве самостоятельного субъекта уголовного процесса, равного в процессуальных правах с обвинителем. В розыскном процессе «дело правосудия есть государственное дело»³⁷, суд, наряду с другими правоохранительными органами, нацелен на установление истины по делу. «Если мы обратимся к истории, – писал С. И. Викторский, – то увидим, что добиться у подсудимого сознания было главной задачей и стремлением во все те эпохи, когда царил инквизиционный следственный процесс, когда стороны в процессе утрачивали свои истинное значение, а подсудимый превращался в предмет исследования, в ближайший и лучший источник, из которого можно узнать истину»³⁸.

Целевая установка состязательной формы процесса, направленная на оптимальное разрешение конфликта, вызванного преступлением, предполагает существование в процессе сторон, имеющих противоположные интересы, обладающих определенной степенью свободы в распоряжении своими правами, ограничение влияния государства в лице суда на возникновение, движение и окончание уголовного дела (суд приступает к делу лишь при наличии обвинения, предъявленного соответствующими органами или лицами, в том числе гражданами, и не вправе выходить за рамки обвинения, сформулированного обвинителем)³⁹. Возложение обязанности доказать выдвинутое обвинение на обвинителя и свобода обвиняемого давать показания в условиях гласного рассмотрения дела независимым судом, оценивающим доказательства по своему внутреннему убеждению, формируют отношение к признанию обвиняемого как к рядовому доказательству.

Отношение к показаниям обвиняемого вообще и к его признательным показаниям в частности находится в прямой зависимости от такого системообразующего фактора уголовно-процессуальной формы, как цель уголовного процесса. Подчинение уголовного судопроизводства государственным интересам в целях искоренения преступности неизбежно влечет ограничение прав и свобод личности, и в первую очередь обвиняемого как лица, «заинтересованного» в уклонении от уголовной ответственности, и тем самым «мешающего» достижению публичных целей. Процессуальная форма в данном случае требует возложения на обвиняемого дополнительных обязанностей, выполнение которых отвечает публичным интересам государства. К примеру, обязанность обвиняемого доказать свою невиновность порождает соответствующий взгляд на признание обвиняемого как на «лучшее» доказательство, поскольку человек невиновный не станет оговаривать себя и будет активно отстаивать свою невиновность. Производство по уголовному делу, как следует из исторического параграфа § 1 настоящей работы, сводится к получению признания обвиняемого, в том числе с использованием пыток, закреплению приговором суда вывода о виновности и неизбежно следующим за этим наказанием виновного. Напротив, если целью уголовного судопроизводства считать разрешение социального конфликта, процессуальная форма конструируется с учетом уважения личности, признания за ней определенных свобод, гарантируемых государством, равных процессуальных прав сторон обвинения и защиты, а также признания ценности самой уголовно-процессуальной формы, нарушение которой влечет недопустимость использования полученных результатов. В таких условиях на первое место выступают гарантии свободной дачи обвиняемым показаний (иммунитет от самообвинения, недопустимость привлечения к уголовной ответственности за отказ от дачи показаний, дачу заведомо ложных показаний, обеспечение права на защиту). Признание вины при этом требует проверки добровольности его получения как необходимого критерия «легализации» сообщенных обвиняемым сведений, допускаемых в качестве доказательств по уголовному делу.

Несмотря на отсутствие в советском уголовно-процессуальном законодательстве закрепления целей уголовного судопроизводства, последние определялись исходя из положений, сформулированных в ст. 2 УПК РСФСР. Задачами советского уголовного судопроизводства являлось быстрое и полное раскрытие преступлений, изобличение виновных и обеспечение правильного применения закона с тем, чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и осужден. На суд, прокурора, следователя и орган дознания в пределах их компетенции была возложена обязанность возбудить уголовное дело в каждом случае обнаружения признаков преступления, принять все предусмотренные законом меры для установления события преступления, лиц, виновных в совершении преступления, и к их наказанию (ст. 3 УПК РСФСР).

Исходя из названных положений закона основной целью уголовного процесса как направления деятельности государства признавалась борьба с преступностью «до ее полного искоренения»⁴⁰. При этом «классовая природа» и «политическая сущность» советского уголовного процесса не допускали противопоставления интересов государства и советского гражданина, признавая морально-политическое единство общественных и личных интересов и тем самым утверждая принцип: все, что хорошо государству, хорошо и его гражданину. Личные интересы не имели самостоятельного содержания и могли быть реализованы только после их проверки на соответствие и непротиворечие общественным (государственным) интересам. В юридической литературе можно было встретить подобного рода высказывания о том, что «законность интересов обвиняемого, совпадающих с задачами судопроизводства, несомненна; критерием законности интересов, расходящихся с этими задачами, является возможность удовлетворить их не в ущерб общественным»⁴¹. А также мнение о том, что «никакими соображениями, например, в том числе – заботой об охране прав и интересов личности от неосновательного привлечения и осуждения, нельзя оправдать нераскрытое преступление, необнаружение виновного или его неосновательное оправдание, впрочем как и соображениями относительного устранения нераскрываемости преступлений или неустановления виновных нельзя оправдать привлечение и осуждение невиновных»⁴². По этому поводу Л. М. Масленникова справедливо отмечает, что борьба с преступностью в качестве основного ценностного ориентира советского уголовного судопроизводства приводила к искажению понятия публичности уголовного процесса, подмене его ярко выраженным государственным началом, подавляющим личность⁴³.

Вместе с тем в настоящее время, исходя из конституционного требования о признании человека, его прав и свобод высшей ценностью, совершенно очевидно, что такой «советский» подход к организации уголовного процесса является недопустимым. Право обвиняемого не свидетельствовать против себя (укрывать истину) хотя и затрудняет расследование преступления, т. е. достижение стоящих перед государством задач искоренения преступности, тем не менее гарантируется Конституцией РФ как более ценное благо, чем возможность получения признаний обвиняемого посредством применения к нему пыток. Наличие сомнений в виновности обвиняемого рассматривается как обстоятельство, исключающее вынесение обвинительного приговора, т. е. защита интересов лица, считающегося невиновным при недоказанной виновности, обеспечивается в ущерб неотвратимости ответственности. Столь кардинальное изменение взглядов законодателя на соотношение частных и государственных интересов в уголовном процессе объясняется множеством факторов, в том числе политических, экономических, социально-психологических, а также уровнем развития правовой культуры, определяющих положение личности в государстве, а значит, и процессуальную форму.

Нацеленность уголовного судопроизводства на решение задач борьбы с преступностью не предполагает наделение обвиняемого процессуальными правами, поскольку он может их использовать «во вред» достижению принципа неотвратимости уголовной ответственности, а также исключает саму необходимость предусматривать механизм защиты обвиняемого от государства, презюмируя совпадение их интересов.

В число государственных органов по УПК РСФСР, призванных обеспечивать достижение указанной цели искоренения преступности, был включен суд с соответствующей регламентацией процедуры разрешения уголовных дел. На суд возлагалась обязанность возбудить уголовное дело по новому обвинению и в отношении нового лица, если в ходе судебного разбирательства будут установлены обстоятельства, указывающие на совершение преступления лицом, не привлеченным к уголовной ответственности, либо на совершение подсудимым преступления, по которому обвинение ему ранее предъявлено не было. По делам, расследуемым в протокольной (упрощенной) форме, именно суд принимал решение о возбуждении уголовного дела, если приходил к выводу о наличии в представленных органом дознания материалах признаков преступления. В случае выявления неполноты произведенного дознания или предварительного следствия суд возвращал уголовное дело на дополнительное расследование, предоставляя государственным органам, осуществляющим уголовное преследование, дополнительные возможности сбора доказательств, изобличающих обвиняемого.

В ходе уголовно-процессуального доказывания в рамках судебного следствия требовалось установить объективную истину, т. е. получить такое знание, которое бы отражало прошедшее событие и все обстоятельства, подлежащие установлению по уголовному делу, в соответствии с тем, как они имели место в действительности. Достижение указанной цели требовало от суда принятия на себя функций обвинительной власти (тем более что фактическое присутствие государственного обвинителя в процессе было крайне редким явлением), а также процессуальной активности в вопросе сбора и получения доказательств, необходимых для всестороннего и полного исследования обстоятельств дела. Если суд вообще рассматривать как орган борьбы с преступностью, «то конкретный суд по конкретному уголовному делу становится не органом правосудия, а органом борьбы с преступником. Если сказать точнее – с подсудимым, еще не признанным виновным…Представление же об уголовном процессе как о поле брани заведомо превращает расследование и рассмотрение уголовных дел в суде в охоту на волков, а наказание – в расправу»⁴⁴.