Текст книги "Ночные кошмары в отдельно взятом княжестве"

– Ой! – зажал рот сапожник и выпучил испуганные глаза на собеседника. – Вот же ж вырвалось. Не обессудь, батюшка воевода, нечаянно я… оговорился… Ты, говорят, с нечистой силой якшаешься, с нелюдями знаешься…

– Мои друзья – просто НЕ ЛЮДИ, – по слогам произнёс Щур, – но некоторым людишкам сто очков фору дадут. Ты это к сведению прими и другим передай, а за обещанную помощь – спасибо. Надобно нам объединяться. Пропадём поодиночке, передавят, как клопов.

– Ежели вздумаешь кого ко мне посылать, нехай так и скажут: Тарас передать велел… – добавил воевода и внимательно посмотрел на сапожника. – Ясно?!

– Ясно, батюшка, – согласно закивал бритой головой Тарас. – Чего ж тут не ясного?! По возможности сам прибегать буду или мальца своего среднего пошлю. А уж коли что, то посланник мой так и скажет, как ты велел.

К дому воевода подходил, уже зная, как будет действовать. И среди старой гвардии есть у него верные друзья, и не со всех ещё песок сыплется. И людишек есть кому поднять. У купца, пожалуй, кишка тонка самому-то повоевать, а вот Тарас подойдёт. Этот с низов выбирался – силён. И знакомцев у него полгорода… Хороший помощник.

А ещё резерв есть у воеводы. Многие о нём слышали да видеть мало кому доводилось. Ещё прадед-колдун передал ему, тогда мальцу совсем, свою охрану надежную, неподкупную: лешего Еремея, карлика Ёрьку, упыря Хомку да водяного Эдьку. Это чтоб охранник всегда рядом был: и в горах и в степи, и в лесу и на воде.

Много воды с тех пор утекло, много приключений и битв пережил воевода, а друзья и поныне с ним. Он у них теперь чаще в гостях бывает, чем они у него. От кого его, старого, охранять?! А было время… Эх!

Но не зря люди твердят, что жизнь полосатая: то одним боком к человеку поворачивается, то другим. Думал Щур тихо жизнь дожить, да не вышло. Придётся снова с врагом сразиться. Теперь уже не с внешним – внутри княжества вороги засели. Попробуй, выкури их отсюда. Отравишься быстрее.

А пробовать надо. Опять же людишки о нём не забыли. Помнят его славные денёчки. Надеются на него.

Правильно надеются – не подведёт старый воевода Щур. Соберёт вечером друзей на совет. Пусть только стемнеет, чтоб глаз поменьше…

Со всеми этими мыслями да заботами не заметил Щур, как и до дому добрался.

Хорош дом у воеводы: в два этажа, о восьми комнатах, стены из брёвен сосновых, будто вчера срубленных, так светом и брызжут. И пахнут так же, как свежие: сосновым смоляным духом вся округа пропиталась. Зря, что ли, они столько лет с лешим дружат?! Не подвел Еремей, удружил с лесом на постройку. Много доволен воевода. Ни у кого дома лучше нет во всем княжестве.

А уж цветники Глафира развела всем на зависть. Весь дом опоясали. Круглые, где флоксы разных цветов в середине, а настурции пестрым ковром у их ног лежат; квадратные, где гладиолусы, словно часовые, по углам стоят навытяжку, а вокруг мелочь разная пышным ковром стелется; треугольные и многоугольные… Цветов разных множество, ни один цветник на другой не похож. Любит цветы супруга Щура, разбирается в сортах и сроках посадки, а воевода лишь любуется плодами её труда.

И усадьба, что в двадцати километрах от города, тоже хороша. Получил когда-то от князя воевода за верную службу неказистую деревеньку с нищими мужиками да великой пустошью в придачу.

А теперь там избы крепкие, мужики сытые да весёлые, ребятишек здоровых полным-полно, и бабы улыбчивые красотой так и блещут. Вокруг сады цветут райские, стада ухоженные пасутся, нивы колосятся. О пустоши заброшенной и речи нет.

Это уже заслуга хозяина. Хорошо живётся мужикам, хорошо и воеводе.

Старый камердинер Вахромей встретил хозяина в прихожей, как и положено по-настоящему вышколенному слуге. Принял шляпу. Хоть и лето на дворе, но привык воевода к своей широкополой шляпе и только в морозы её снимает, заменяет тёплой шапкой.

– Прикажете чаю подать, хозяин? – склонился Вахромей, который любил прикидываться настоящим слугой, хотя давно уже был в доме на положении друга– приживала, которому некуда да и неохота уходить.

– Потом чай, – отмахнулся Щур. – Кадку самую большую к столу вели принести и воды в неё наносить. Котов пусти по хлевам, пусть крыс наловят, а ты всех собери да сложи в большую корзину. Рыбы добудь у рыбаков из сетей. И чтоб плавала ещё. Орехов да семечек на стол не забудь поставить, а ещё пусть бегом барана освежуют… а лучше – парочку… Гостей к вечеру жду.

– Ясно, – ворчливо отозвался старый слуга. – Опять страхолюдины ваши пожалуют гостиную загаживать: водой зальют, костями всё закидают да крысами дохлыми… Прислугу перепугают… Вот радость, так радость…

– Не ворчи, а распоряжения мои передай холопам, – строго сказал воевода. Он тоже любил изображать строгого хозяина и придумывать дела для совсем дряхлого камердинера. Проще самому распорядиться, да ведь обидится старик. Он теперь как дитя… За девяносто перевалило, не шутка…

Не задержался воевода в доме, вышел во двор. Многое надо успеть к приходу гостей. День хоть и длинен, да не бесконечен.

– Маркел! – зычным голосом позвал воевода здоровенного детину, что стоял у конюшни, прислонившись к стене, и с задумчивым видом изучал воздух.

Детинушка встрепенулся, распрямил плечи, повернул кудлатую голову к хозяину.

– И когда ты кудри свои буйные укротишь? – привычно проворчал Щур. – Оброс, аки лешак.

– Дык, не укрощаются, – привычно пожал могучими плечами Маркел. – Хоть налысо соскабливай. Так невмоготу лысым-то ходить. Сразу эти, как их, чернобурорубашечники – во! – за своего признают. А я в их ряды – ни-ни. Я только видом страшен, а внутрях – добрее воробья. Куды к ним, к сатанам…

– Ладно, – остановил речь великана воевода Щур. Каждый день об одном и том же. – Сейчас о деле. Запрягай Цыгана (он у нас самый крупный и выносливый жеребец), ставь в карету бочку с водой и далее по сценарию… Чай, не впервой. Неча распоэзиваться, и сам знаешь откуль ноги растут.

– Всё сполню, батюшка воевода. Не сумлевайся, не подведу, – поклонился Маркел. Это была ещё одна игра: иной раз и поёрничать хочется, изобразить сценку из старинного быта – крепостной и помещик. Настроение эта игра обоим поднимает: и хозяину, и слуге. Служба службой, но любили воеводу его работники. Справедливым он был, хоть и строгим, порядок во всем любил и сам его поддерживал; расточительным не был, но и жадностью не отличался, а это для хозяина, пожалуй, главные качества.

У старого воеводы и друзья все старинные: с самого детства с ним или с молодости. Как-то не получается в преклонные годы друзей заводить. Приятелей, пожалуйста, сколько угодно, а друзья все родом из детства – юности.

На крыльце появилась супруга Щура Глафира. Росточку в ней никакого, весу тоже, талия осиная, а голос – дай Бог каждому генералу.

И как Бог распределяет, кому что дать при рождении?! Верно, наугад пальцем тычет. Вот и результат.

– Щур! – зычный, хорошо поставленный командирский голос воеводши был слышен и на другом конце города. – Что опять затеваешь?! С утра не евши! Марш к столу! Дела, чай, не прокиснут! А сам скоро ноги с голодухи протянешь!

– Иду! – со смешком отозвался здоровяк воевода, давно привыкший к манерам своей половины, и не сдвинулся с места.

А Маркел втянул голову в плечи и шустро скрылся за сараем: побаивался он строгую воеводшу до дрожи в коленях, хотя и была та чуть выше этих самых колен.

Посмотрел воевода вслед храброму вояке Маркелу, о смелости которого по городу легенды ходили, усмехнулся весело и зашагал к супруге, которая терпеливо стояла на крыльце.

– И пошто ты мне всякий раз Маркела в смущение вводишь?! – шутливо укорил воевода Глафиру. – Ведь лишусь через тебя бесстрашного вояки.

– Не лишишься, – хладнокровно ответствовала Глафира, стоя на крыльце ровно, как солдат на плацу. – Я с вами, чай, на поле брани не выхожу.

– А зря, – расхохотался довольный Щур. – Ты бы своим голосом всех врагов разогнала, и воевать нам не с кем бы стало. Как упрёшь руки в бока, как гаркнешь басом – так все замертво и полягут, али в бега ударятся. Тоже неплохо.

– Зубоскал! – не улыбнулась супруга. Не любила, когда над ней смеются. Отвесила мужу лёгкий, вроде шуточный, подзатыльник и, сделав «направо, кругом», чётким шагом вошла в дом.

Щур, посмеиваясь, поволокся следом. Спорить с супругой – себе дороже. Это он усвоил ещё на первом году женитьбы, а за сорок с большим лишком лет совместной жизни вызубрил наизусть.

Всем хороша его Глафира: и лицом, и характером, и в хозяйстве толк знает, умело дом ведет. А что в строгость поиграть любит – так и Бог с ней. Знает Щур: добра и жалостлива его супруга, подруга верная и надёжная. Пять десятков годков уже скоро счастливо проживут, даст Бог и ещё не один год рядышком рука об руку пройдут. Жаль только, что Бог им деток не дал, но видно так на роду написано. Не всем такое счастье выпадает.

Пока трапезничали, Щур о визите в княжеские палаты рассказал, о задании, что от Гадины получил.

Прищурилась Глафира:

– Будешь ополчение собирать?!

– Буду, – твердо ответил Щур и положил ложку. – Спасибо. Сыт.

– Ну, ну! – усмехнулась супруга. – Сказками меня не корми. Всё равно не поверю, что ты к Гадине в услужение собрался.

– А я и не собираюсь. Ополчение мне для другой цели надобно, только Гадине об этом знать не нужно…. И к тебе у меня просьба малая: отошли своего любимца кота Бандита в усадьбу ненадолго…

– Боишься, что опять в Лешего твоего вцепится? Ведь небось позвал уже?

– Позвал. А от твоих котов не только Леший страдает, но и Хомка с карликом… Ведь подумай сама, сколько котов за эти годы сменилось, а реагируют все одинаково: шипят и бросаются на моих гостей, выпуская когти от души.

– Какие гости, таков и прием. Что с животных возьмешь? Не переживай. Всё в порядке будет.

Глава 3

После обеда Щур разослал гонцов к друзьям закадычным, многими годами проверенными: бравому старшине Ефиму, семидесяти двух лет от роду, и молодому (всего-то шестьдесят четыре годочка!) Веденею.

Веденей при кухне солдатской обретался, так что тоже силой и сноровкой не обижен.

А как иначе?! Попробуй-ка в боевой обстановке, под обстрелом, и кухню сохранить, и солдат накормить?! Ужом повертишься. Это тебе не в штабе писарем сидеть.

Решил Щур с друзьями посоветоваться, как так дело поставить, чтоб и толк был, и самим не сплоховать, и других не подвести. Одна голова хорошо, а три-то куда сподручнее.

Ефим явился первым. Он жил гораздо ближе к воеводе и, когда прибыл гонец, тут же в путь собрался. Нечем было заняться старику. Сидел мух считал и вдруг – о радость! – он ещё кому-то нужен! Тут не замешкаешься: руки в ноги и вперед, пока звать не передумали.

Дети и внуки с радостью в гости бегут, когда он военный пенсион получает. Любят подарки. Так, если подумать, а кто ж их не любит?! А в другие дни всё заняты: редко заглядывают на минутку-другую…

Правда, хотели тут как-то правнука четырехлетнего на пару дней оставить, так бедный Ефим поседеть оставшимися последними темными волосками успел за то время, пока договаривали.

Не гляди, что мальчонке четыре годочка всего: шустёр так, что и семилетка не угонится. За один день успел две тарелки и чашку расколотить, дедовы тапки в ближайшем пруду утопить и сам туда свалился, насилу подхватить успели, когда нырнул. У бывшего старшины сердце так не колотилось, даже когда в штыковую атаку ходил.

– Ой, дедускин тяй! – завопил сорванец, увидев в углу заветный графинчик с наливкой, и хвать его побыстрее. Пока подскочили, он облиться успел, но, слава Богу, не нахлебался.

И зачем наливку чаем невестка называла?! Нельзя детей обманывать. А наливка деду не вредит – ягодная, натуральная…

Успел пострелёнок и на разлапистую берёзу, что у крыльца растет, влезть следом за кошкой. Кошка сама вниз спрыгнула, а сорванца снимать пришлось: забрался на тонюсенькую веточку высоко-высоко, она под его тяжестью согнулась, а он давай орать. И ведь только что рядом стоял!

– Возьми, дедка, мальчонку на деньков несколько, – сказала невестка, и Ефим тут же обмер и за сердце схватился. Побелел сердечный, затрясся, на топчан упал.

Внук перепугался не на шутку:

– Может, скорую?! Или в больницу?!

– Езжайте с Богом, – только и вымолвил старый солдат. – Отлежусь в тишине.

Нет. В няньки не годился бывший старшина, но и мух считать не хотелось. Вовремя появился гонец. Ой, как вовремя!

Ежели Щур зовёт, значит – на дело. Уж лучше воевать, чем с внуками – правнуками сидеть. Ага… Посидишь с ними… как же… В мыле весь будешь от эдакого сидения… И никакой ворог уже не страшен…

Воевода встречал гостя у ворот:

– Иди, обнимемся, старый чёрт, – не изменилось приветствие за долгие годы, не стёрлось, не износилось.

Улыбнулся Ефим во весь рот, радостно. Показал сразу все вставные зубы, красивые, каких и у молодого не было – вкривь и вкось росли свои-то:

– Не берёт тебя время, воевода! Ни морщин, ни седины за столько-то годков не нажил. И зубы все свои. И стать молодецкая при тебе. Небось, молодухи заглядываются?!

– Они б загляделись, да Глафиры боятся, – подмигнул Щур старому товарищу, который при знакомом имени враз стал серьёзным. Честно говоря, и у него при виде миниатюрной супруги воеводы поджилки тряслись. Ещё неизвестно, что страшнее: сиденье с правнуками или недовольный взгляд Глафиры.

– Звал зачем? – перевёл разговор в деловое русло Ефим, входя в ворота и подходя к хозяину почти вплотную. Спросил тихо, чтоб никто, кроме воеводы, вопроса не услышал.

– Что в княжестве делается, небось, в курсе?! – вопросом на вопрос ответил Щур, и Ефим согласно кивнул в ответ. А кто ж не в курсе?! – Ну, тут тебе и ответ.

И опять кивнул молча бывший старшина. О чём тут говорить, когда и так всё ясно и понятно.

– Скоро Веденей подвалит, тогда и побеседуем, чтоб не повторяться, – тихо сообщил гостю хозяин. – Глафира стол в холодке накрыла, подальше от любопытных глаз.

– Да уж, – вздохнул Ефим чуть растерянно и печально, – то, что в нашем княжестве сейчас деется, и в ночных кошмарах видеть не хочется, не то что наяву.

Помолчали, покачивая в раздумье седыми головами.

– И почему всякий следующий правитель хуже предыдущего?! – горестно вопрошал Ефим, глядя на друга. – Ропщет народ, по углам шушукается. Князя шерстит в хвост и в гриву. А явится другой на престол княжеский, и задумаешься: хотели как лучше, а получили дерьма кучу …. взамен вполне приемлемой власти.

– Деньги, не иначе, дьявол изобрёл, – вздохнул и Щур. – Соблазняет людскую душу, искушает копейкой. Ломаются людишки перед деньгой, как гнилое дерево в бурю. И себе на смену производят такие же гнилушки. Всё меньше народу настоящего на земле – честного и неподкупного. Всё больше пустых оболочек, живущих с закрытыми глазами. Такими наш Гадина держится. И ему подобные душонки подлые. Способные лишь на удар из-за угла..

Пока они во дворе шептались да переглядывались, поминутно вздыхая, Веденей и подоспел.

Скрипнули ворота, бывший полковой кашевар вошёл во двор и плотно притворил за собой створки. Никого из слуг во дворе не было, значит, так им приказано – не высовываться.

Прикрыть ворота труд не велик, а защита от чужих глаз отменная. Раз даже слуг рядом нет, которым Щур доверяет как себе самому, значит, чужие глаза им тем более без надобности.

Кашу и ту без смекалки не сваришь, так что додуматься, что разговор серьёзный предстоит, Веденею несложно.

– Ну, други, – пробасил дородный Веденей, поворачиваясь лицом к ожидающим его товарищам, – видно, рано на покой старой гвардии. Не может народ нашего княжества без старых вояк обойтись.

– Куда ж мы без кухни?! – привычно съязвил Ефим, продолжая старый извечный спор двух бывших служак: кто важнее – кашевар или снабженец.

– На пустой желудок и новым сапогам не рад, – тут же ответил Веденей и хитро покосился в сторону воеводы: что тот скажет?

Щур заулыбался, но пока промолчал, довольный, что друзья с годами не теряют молодого задора: всё петушатся, всё соревнуются. Глаза его потеплели.

Ефим тоже поглядел на воеводу и, увидев улыбку на его лице, так же широко и радостно улыбнулся, шагнул навстречу Веденею и хлопнул того по плечу:

– Ни разу не уступишь старику. Всё последнее слово за собой оставляешь, – в шутку укорил он бывшего полкового повара. – Конечно, где нам за молодыми угнаться?! Вот, доживёшь до наших лет…

– Если доживёшь… – внезапно став серьёзным, сказал вдруг Щур. – Такие события навалились, что уцелеть проблематично даже страусу: ты голову в песок, а тебя – за задки…

Друзья тоже вмиг стали серьёзными. Помолчали, поникнув головами. Почесали затылки.

– От судьбы не уйдёшь, – произнёс наконец Ефим, приосанившись. – Пожили на свете, даст Бог – и ещё поживём. А нет, так нет, ни под кем ходить не будем, топтать ногами себя и людишек не позволим… Должна быть правда на свете. Никак нельзя без правды-то…

– Помрём всё равно, – горячо подхватил Веденей мысль товарища. – Рано или поздно. Никто ещё от зловредной старухи с косой не спрятался. В обозе не отсиделся. Так уж лучше на поле боя за правое дело погибнуть, чем в тюрьме сгинуть, куда сейчас всех непокорных бросают. Мы – то отродясь покорными не были, так что вскорости и нас туда поволокут, а пока просто рук у самозваного Гадины не хватило. Так не ждать же расправы, на лавочке сидя?! С нашими-то языками да мыслями не долго на ней просидим…

– Давайте в дом, – пригласил хозяин. – Не для улицы наши речи. Продажного люда всегда хватало: не заметишь, как подслушают и донесут. Деньги Гадина немалые доносчикам обещает.

– Вот именно что обещает, – хмыкнул Ефим, – слышал я, что никто от него ещё ни копейки не получил. Одни посулы. Но и они некоторых с панталыку сбивают… Хватает ещё легковерных. Только не верю я посулам Гадины. Обманет.

– Как пить дать обманет, – поддакнул Веденей, – а на службу к нему идут не столько легковерные, сколько жадные и беспринципные. Им тоже лишь бы хапнуть. А там хоть трава не расти.

Старые вояки дружно повалили в дом вслед за хозяином, не подозревая, что над головой их уже сгустились тучи; ибо один из горожан, мимо которого проходили и Ефим, и Веденей, решил всё-таки донести стражникам нового правителя, что у воеводы гости сегодня. Может, ничего крамольного и не замышляется в доме Щура, но вдруг повезёт и за бдительность хоть сколько-нибудь заплатят. Деньги – то лишними не бывают. Как в воду глядел воевода.

Глава 4

Княжеский дворец был окружён густыми зарослями деревьев и кустарников и не менее густыми зарослями стражи: охрана была расставлена плотно и стояла, словно в землю вросла.

Новоявленный князь любил и берёг собственную жизнь. И очень за неё боялся. Уж он-то точно знал, как легко отобрать у человека его единственно по-настоящему ценную вещь – жизнь.

Раскидистые деревья, густо высаженные в несколько рядов когда-то давно, ещё в незапамятные времена, укрывали дворец от любопытных взглядов, а стража ограждала его обитателей от назойливых просителей, которым вечно было что-то нужно.

Не могут люди существовать самостоятельно: так и мечтают переложить свои заботы на чьи-то плечи. Не думают, глупые, что государства для того и создаются, чтобы сильные мира сего сами сидели на всём готовом, повелевая теми, кто оказался менее шустрым. Или более щепетильным… в вопросах чести и порядочности. А иначе зачем и наверх карабкаться?!

В общем, правители любого государства – это те, кто долго и упорно устраивался поудобнее на чужих шеях и по доброй воле с них не слезет. По крайней мере, Щур таких не встречал. Ни в своём княжестве, ни в соседних.

А с другой стороны, хаос куда хуже любого государства. Убери законы, так столько всего вылезет, что разгребать замаешься. Пусть лучше правители будут, желательно толковые.

Вот ведь что интересно, при старом князе деревья от птиц шевелились, воздух от птичьих голосов звенел, а теперь тишина – не видно и не слышно пернатых. Видать, беду чуют, вот и убрались от греха подальше.

Година ни шагу не делал из захваченного дворца. Во-первых, вряд ли на улице его хлебом и солью встретят. Во-вторых, страшно: выйти-то исхитришься, а вот, когда назад вернёшься, можешь и обнаружить, что место занято. Соратники-то они соратники, пока ты на троне сидишь, а сойди – и разорвут, как волки в голодный год приблудного пса.

Береженого, как известно, Бог бережет, вот и сидел хмурый и злой Година во дворце безвылазно, ногти грыз да думал, как себя со всех сторон обезопасить. Молодой князь уехал в свадебное путешествие, вот и пусть теперь путешествует всю оставшуюся жизнь. А Година не дурак. Раз сел на трон, то теперь до победного сидеть будет.

Ближайшие помощники, самоназначенные министры, вот они, рядышком, в соседних кабинетах рассиживаются.

– Пригласить ко мне Есуловича, Хейда и Горбыля! – велел секретарю Година. Ему по штату не положено к министрам бегать. Хотя, какие они министры?! Ни бельмеса в делах не смыслят, но руководить всем охота. Даже если грамоте едва обучен.

Нету других-то! Нету! Бегает по залу Година, как заяц, попавший в западню, мечется. Да с такими-то помощничками разве вырвешься?! Вот если б воевода Щур с ним…

– Ну?! – ввалился в тронный зал Есулович, военный министр, мужичок с ноготок, с аршинным носом и крошечными злобными глазками.

Друг детства всесильного Годины, он не считал возможным церемониться с тем, кому всегда прислуживал, но в то же время и держал на коротком поводке. Игра в одной песочнице в бесштанном детстве дороже любого диплома.

– Сколько раз тебе говорить, перестань мне нукать, – со злобой прошипел Година. – Этикет соблюдай хоть на людях.

– Гы-гы-гы! А где люди-то? – гоготнул Есулович, дурашливо оглядываясь. – Люди где? Тут же тока мы с тобой?

Дверь широко открылась, и к ним вошли Хейд и Горбыль.

– Это ж не люди! – снова гоготнул Есулович. – Это ж свои! При них можно!

Година скривился, словно уксуса хлебнул, но тут же взял себя в руки: подонки все трое, но других-то нет и взять негде. Пусть только помогут княжество удержать, а там он отблагодарит – уберет из этого мира безболезненно, учитывая их заслуги перед ним. Не убрать, перед послами иностранными так ославят, век не отмоешься. Ведь будут же послы? Будут. Куда они денутся? Повыкаблучиваются и признают. Впервые, что ль?!

– Прошу занять свои места за круглым столом, – сделал приглашающий жест в сторону маленького кабинета Година. Он всё-таки теперь князь… Надо соответствовать…

Расселись под жизнерадостный гогот Есуловича, бывшего недавно муниципальным работником – дворником, а теперь взлетевшим до небес. Военный министр целого княжества! Не хухры – мухры! Есть от чего радоваться жизни!

– Положение сложное, – скрипнул зубами Година, выкрошив два передних до половины (и так хоть в петлю лезь, а ещё этот дурак гогочет, нервы треплет). – Но обратного ходу нам нет. Что делать будем?!

– Учителям не плати, – быстро сказал Есулович, облизывая губы. – Они, гады, два года меня в третьем классе продержали, два – в четвёртом и три – в пятом, а потом из школы выперли за исключительную тупость. Сами научить не могли, а я крайний! Фиг им, а не денег!

– Не-е-е… моим можно, – расплылся в улыбке Горбыль. – Мне с учителками повезло: сказали сразу – сиди тихо, трояк получишь; не соврали; я до конца честно досидел, а они так же честно мне трояки все годы ставили.

– Заткнитесь, – прошипел сквозь недовыкрошенные зубы новоявленный князь, злобно глядя на Есуловича, и стукнул кулаком по столу. – По делу говорить!

Три пары тупо выкаченных на него глаз повергли Годину в уныние, а желание выкрошить зубы без остатка (и свои, и чужие) стало таким сильным, что Година поспешно разинул рот во всю ширь. И то правда, своих зубов жаль, да и беззубые помощники кому нужны?!

– Ты, Горбыль, у нас за финансы отвечаешь, – справившись с приступом острого раздражения, повернулся Година к другому соратнику, который успел в своё время восемь классов одолеть. Уходил из школы, учителя от радости плакали и обнимали всё подряд, даже дубы у школы, утверждая, что эти дубы, растущие у школы, куда умнее и понятливее, чем те, что внутри сидят. – Тебе и слово. Что скажешь?

– А что тут сказать можно? – пожал плечами Горбыль. Он вполне оправдывал своим внешним видом собственную фамилию: был высок, тощ до безобразия и сутул до неприличия. – Что было, то уже у тебя в кармане. Ну, и у нас по капельке. А учителкам на что деньги?! Нам и самим мало. Я б себе добавил. А ты?! – повернулся он к министру внутренних дел Хейду.

– Дык, на большой дороге места много, а ночи тёмные, – ухмыльнулся тот и плотоядно облизнулся. – Карманы-то не у всех ещё вывернули.

– Цыц! – стукнул по столу кулаком новоявленный князь и даже замычал от злости. Досчитал до ста, взял себя в руки. На крик не сорвался. Удержался чудом.

– Тебе, – зашипел Година ядовитым змеем, – карманнику мелкому, всё неймётся. Мало за это сидел?! Пора по-крупному делами ворочать, тем более что за это не сажают.

– Дебилы! Уроды! – вырвалось горестное восклицание у самозваного князя. Само собой вырвалось, помимо его воли. – Хоть на что-то дельное годитесь вы или нет?!

– Налоги новые добавь, – сказал Хейд, сосредоточенно нахмурив брови. Вон ведь правитель в каком пакостном настроении. Ещё должности лишит, не дай Бог, под горячую руку. И что тогда?!

– Всё обложено, – горестно вздохнул Година. – В первые ж сутки расстарался. Я бы и рад добавить…

– Дома обложены, а окна – нет, – радостно оскалился Хейд. – И двери не охвачены. На трубу налог есть, а на дым надо ввести. За стены и потолок тоже бери. За цветы у дома и в комнатах… Ишь, поразвели крамолу несъедобную… Да за каждый цветок отдельно бери. Во, сколько новых налогов! Денег на всех нас хватит. С избытком!

– Правда твоя, – обрадовался Година. – Этот недосмотр мы исправим. А как быть с недовольными?

– Бабку – ворожею с Чёрной горки надо доставить, – подпрыгнул Есулович, внезапно озарённый новой идеей. – Она, люди говорят, всё может. Вот и пусть удачу к нам приворожит. Врагов изведет. И чего она там ещё могёт?!

– Пусть доставят, может, и сгодится на что?! – вяло махнул рукой Година, отворачиваясь от школьного дружка. Он уже понял, что других советов, толковых, не дождется. – Авось, хуже не будет.

Он посмотрел на Горбыля. Тот пожал плечами, скривил губы и сморщил лоб – задумался. Потом, медленно и трудно выговаривая слова, особенно последнее, начал:

– Сам говорил, что правительство наше ли-ги-тим-ное…

– Гильотинное?! – снова подскочил Есулович. – Ты что ж, гад, виселицу нам пророчишь?!

Хейд ухмыльнулся во весь рот, демонстрируя собственное превосходство:

– Гильотина – это не виселица, дурень. Это нож такой. Здоровый. И острый.

– Чур меня, – перекрестился суеверный Есулович, – и от ножа, и от виселицы. Хрен редьки не слаще.

– Хватит! – рявкнул взбешённый Година и стукнул кулаком по столу так, что столешница треснула, а трое министров в испуге подпрыгнули, едва не свалившись с кресел. – Хватит болтовни! Бабку, эту ведьму, тащите! Наёмников ищите! Золотые горы им обещайте! Зовите чернобурорубашечников! Эти головорезы любую толпу усмирят, особенно за деньги. Им по барабану кого громить. Но чтоб я не видел больше ни одной рожи перед дворцом, и не слышал голоса ни одного смерда, который против меня вопит! Заткните глотки недовольным! А как?! Это ваше дело! Хоть кляпами, хоть смолой кипящей! Это меня не касается! Всё!

Година вскочил с места, его подручные тоже поднялись.

Только встали из-за стола, вошёл секретарь с докладом:

– Ваша милость, донос поступил через стражников, что у воеводы Щура сборище на дому.

Година почесал затылок и задумался:

– Я ему поручил ополчение собрать… Так, может, начал уже, старый черт?! Жить-то всем охота… даже старпёрам, молью поеденным…

Хейд откашлялся, приосанился:

– Я, ну это… как глава ведомства, отвечающего за порядок в стране, предлагаю проверить, кто собрался у воеводы и с какой целью. Если действительно ополчение Щур собирает, похвалим; а ежели вдруг чего… пусть пеняет на себя: на прошлые заслуги не посмотрим!

– Порвём как шавку позорную! – визгливо выкрикнул вдруг он, и Година от неожиданности вздрогнул.

– Тьфу! – рявкнул самозванец, пытаясь скрыть внезапный испуг. – Орёшь, будто тебе ногу бревном расплющило.

Година повернулся к секретарю:

– Отправь пару стражников. Пусть глянут, что там за дела. Потом мне доложишь. Лично.

– Слушаюсь, – секретарь повернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Служба службой, но держаться от этой братии он предпочитал на расстоянии. Особенно, когда они все вместе.

– Все свободны, – повернулся Година к своим министрам и скривился. – Валите отсюда!

Горбыль рванул с места первым, за ним шустро потянулись остальные. И в самом деле, поработали и хватит. Надо меру знать. А то ведь дело известное: от работы и кони дохнут. А они не кони. И работа – вовсе не то, о чем они мечтают. Да и пожить охота… а когда бывший дружбан в таком настроении, лучше держаться от него подальше. Шкура будет целее.

Година горестно вздохнул и вскарабкался на трон – охранять свою сегодняшнюю собственность.

Глава 5

А в это время в доме Щура три закадычных товарища превратились в трёх профессиональных заговорщиков.

Глафира накрыла богатый стол, украсила, как на праздник. Если и сунет кто любопытный нос в их дом, легко отговорку найдут: празднуют боевые друзья очередной юбилей их дружбы, вспоминают былые победы. А чего старикам не попраздновать?! Свободного времени завались и пенсион позволяет.

Даже бутылочка наливки, наполовину опорожнённая для конспирации (Глафира перелила часть её содержимого в другую да в буфете спрятала), посреди стола красуется. И стаканы вином испачканы. Всё чин чином. Но не до выпивки и праздничных воспоминаний старым солдатам. Тревожно на душе.

Рассказал воевода друзьям о визите во дворец княжеский, о предложении Годины и его угрозах, о разговоре с купцом Али и с сапожником Тарасом.

– Я сапожника Тараса давно знаю, – заговорил Ефим спокойно, стараясь, чтобы это спокойствие друзьям передалось. – Сам с ним переговорю. Думаю, немало народу приведём в ополчение с его помощью. Уважают его в городе. Люду из самых бедных кварталов надо обязательно жалованье положить: деньги семьям отдать, а солдатиков на полное обеспечение взять. Трудно живется сейчас людишкам, многим и вовсе невмоготу: куска хлеба дома нет и взять негде. Притихли люди, по домам засели. Хорошо у кого запасы, а так: лавки позакрывались, мастерские ремесленные тоже по большей части за ставнями скрыты. Крепко всех новая власть пограбила, вот и попрятались люди.

– Кто побогаче, тот пусть сам себя обеспечивает, – встрял Веденей. – За общее дело бьёмся.

– Купцы скинутся, – задумчиво произнёс Щур. Он сидел за столом, чуть согнувшись, подперев одной рукой подбородок, а другую, согнутую в локте, положил на стол, – насколько их щедрости хватит, но не думаю, что денег у нас будет в избытке. Патриотизм народа спасёт – он сильнее денег.