Текст книги "Лестница на небеса"

Светлана ПОЛЯКОВА
ЛЕСТНИЦА НА НЕБЕСА

Что поделать – грустные дни наступают…

Так бывает, дружок, так бывает!

И – как быть нам, кто знает?

Зимний ветер деревья до зела смиряет…

Слишком гордо стояли они, облаченные в листья!

ПРОЛОГ

Осень 1998 года от Р. X.

«Старость подкралась незаметно, но ощутимо…»

Раньше Анна никогда так не уставала к концу дня. А теперь чувствовала себя так скверно, словно проработала целую неделю без отдыха. Да еще эта выматывающая головная боль – следствие непогоды и магнитных бурь…

Она едва дошла до дому и, закрыв дверь, без сил плюхнулась в кресло. Тишину вокруг нее время от времени нарушали голоса с улицы.

Там шла жизнь, и иногда Анне казалось, что ничего не меняется. Те же самые голоса, скрип качелей, тот же самый стук каблуков и даже невольно подслушанные разговоры те же… «Если сидеть так, не выходя, и не заметишь, что прожил столько лет, и черт знает что пережил…» Как у Блока. Ночь, улица и так далее… В общем, полный облом и скука смертная…

«И как они живут!» – подумала она. Если не наделить это жалкое течение дней смыслом, можно возненавидеть процесс…

Голова немного прошла, ровно настолько, чтобы Анна наконец смогла сварить себе кофе. Про ужин ей и думать не хотелось – от усталости она и есть-то ничего не могла. Может быть, попозже, решила она. Не сейчас…

Она включила музыку, просто нажала кнопку, даже не особенно заботясь, что будет слушать. Главное – не чувствовать собственное эго, подумала она. Иногда оно становится невыносимым. Иногда напоминает о том, что хочется забыть…

Пока варился кофе, голова прошла совсем, скорее всего от аромата. Анна приготовилась к блаженному вечеру – спокойному, отрешенному, как у схимника.

«Они же уходили от мира, – подумала Анна. – Почему мне нельзя? Вот пройдет еще немного времени – и я удалюсь в монастырь. Как сделала Кончита. А кому в принципе я нужна, кроме Бога? И мне, если подумать, нечего ждать от жизни. Как сказал Игнатий Брянчанинов, жить в миру – это стоять в огне и пытаться не сгореть… Не настолько я и сильна, чтобы это выдержать».

Анна усмехнулась невесело – а что она вообще могла бы выдержать? Свою жизнь? Окружающее ее безликое и потому ненаказуемое зло? Всеобщую шизофрению? Где можно спастись, если не рядом с Богом?

Кинг…

Она зря про это вспомнила, зря… Столько лет она пытается спрятаться. Столько лет говорит себе: «Он просто уехал… Он бросил меня, разлюбил и уехал…» Но те воспоминания иногда приходят сами, разрывая тяжелую цепь, могильную ограду, где она навеки погребла их. Чтобы выжить…

Она закрыла глаза, пытаясь остановить слезы. «Позвольте мне спросить: вы ангел Сан-Франциско?..» Да, она больше никогда не смогла выйти на сцену. Да, она ничего не хотела слышать. Кто мог тогда ее понять? Девочку с великим будущим, которая от этого самого будущего отказалась? Повернулась и ушла прочь – в темноту. Человек, который разрушил ее жизнь, жив. Она чувствует это, она и себе не может объяснить, почему она это знает, откуда…

«Мышка, взгляни сюда… Вот это и есть старик Джим. Умер, говорят, от сердечного приступа… А еще говорят, что он просто послал всех на фиг и ушел к своим любимым индейцам в резервацию. Теперь мчится по утрам на белом коне, и зовут его Джим Вольное Перо».

Кинг, а ты теперь как зовешься?

«Знаешь, как он говорил? „Жить надо быстро, умереть молодым…“ Что-то, мне кажется, он напутал. Жить надо долго… Потому как ничего сделать не успеешь толком, если будешь жить быстро».

Почему же ты не стал жить долго?

А теперь все кончилось. Да, поезд-то ушел, но и лестницу она больше не видит. А еще она не хочет видеть прежних друзей. Никого. Ни Бейза, ни Майка, ни Ирину… Потому что это все – воспоминания. Это – возобновление вечной боли.

– Да и никого я иной раз видеть не хочу, кроме Бога, – прошептала она. – Я так думаю, это потому, Кинг, что Он-то тебя теперь все время видит. Вот мне и кажется, что, говоря с Ним, я и с тобой могу… А если бы я поверила, что Его нет, жизнь моя стала бы похожей на свинью-копилку… Вроде кто-то туда складывает монетки, а я не понимаю зачем. И монетки мелкие… А так я знаю, что ты просто ждешь меня, сидишь там, на самом верху лестницы, болтаешь с Богом и ждешь, когда я приду. Старая, сморщенная, как огурец… Приду, ты взглянешь и скажешь: «Ну и ну… Зачем она мне, эта старая грымза?»

Анна и сама не знала, плачет ли сейчас или смеется… Но ей снова стало легче. Как будто кто-то нежно коснулся ее волос. Невидимый и потому с легкими прикосновениями… Коснулся и тихо прошептал: «Глупости ты говоришь, Мышка… Души возраста не имеют. Души – они или красивые, или уродливые… Примерно как тела, только красота их зависит от другого. Никаким макияжем не подправить…»

Все, Мышка, тут другое… И ты будешь такая, как есть на самом деле. Какой ты сама себя не знаешь.

Часть первая
КИНГ

Глава 1
«И ЕСЛИ Я ТЕБЯ СМОГУ УВИДЕТЬ В ПОТОКЕ ЛИЦ…»-

Весна 1977 года от Р. X.

«Если растворяться в луче солнечного света, можно стать частью его».

– Краснова, повтори то, что я сейчас сказала…

Мышка медленно повернула голову. Ей казалось, что это слишком жестоко – так возвращать человека в реальность. Тем более что ее мысль осталась недодуманной, хотя лично ей, Мышке, мысль эта казалась гораздо важнее, чем какой-то там Левинсон… Она вообще не понимала этой литературы и даже позволяла себе иногда сомневаться, литература ли это.

– Ну, Анна, мы все ждем…

Как ей хотелось сказать – да ждите дальше, кто же вам мешает… И – перестать так сжиматься, чувствуя спиной насмешливые взгляды «сокамерников-одноклассников». Им-то было легче: в отличие от Мышки, они никогда не сомневались. Они просто принимали условия игры, предложенной им, даже если эта игра…

– Бездарна, – пробормотала Мышка и тут же ощутила, как тишина, повисшая в классе, становится невыносимо тяжелой.

– Как? – переспросила Зинаида Александровна, слегка поморщившись.

Ее небольшие глаза из-под очков теперь пытались сжечь Мышку – сжечь целиком, вместе с душой, или – можно просто сжечь одну душу…

Мышка прекрасно понимала, что умнее сейчас промолчать, но слова уже рвались с губ, и она ничего не могла с этим поделать.

– Почему я должна делать вид, что мне это нравится? – спросила она.

Теперь они смотрели глаза в глаза, и Мышке отчего-то вспомнился Пушкин, и словно бы это тоже была дуэль, причем Мышка ни минуты не сомневалась, что жертвой незапланированного боя падет именно она…

– Как это? – опешила (или сделала вид) Зинаида Александровна. – Тебе не нравится Фадеев?

Ну вот тебе и аутодафе, усмехнулась про себя Мышка. И кто, собственно, тянул ее за язык? Завтра состоится комсомольское собрание. «Почему Анна Краснова не любит советских писателей…»

– Нет, не нравится, – тихо сказала Мышка, не отводя глаз. – Каждому свое… Я же не говорю, что если он не нравится мне, то не имеет права на существование…

– Нет, вы ее послушайте! – радостно засмеялась Зинаида Александровна. – Признанный писатель, оказывается, не имел бы права на… существование, если бы госпожа Краснова этого пожелала бы…

– Я не говорила ничего подобного! – возразила Мышка. – Я просто не люблю такую прозу. Но я не говорила…

Она тут же прервала себя. Бессмысленно продолжать… Если тебя не хотят услышать, тщетно сотрясать воздух.

Теперь она молчала и слушала. Сначала она еще немного понимала, о чем ей говорят, но это было так скучно: «…если большинство считает этого писателя хорошим, то не тебе обсуждать его достоинства и тем более недостатки… как ты вообще можешь…» Она говорила еще долго, в том числе и что-то о чьей-то бесконечной мудрости… Сначала Мышка просто устала, потому что все фразы были такими знакомыми и такими пустыми, что она предпочла думать о своем. А потом…

Потом она услышала гудок поезда. И в этом не было ничего удивительного, потому что школа стояла недалеко от железной дороги, но отчего-то именно сейчас Мышкино сердце сжалось от страха и ожидания. Именно так. С одной стороны, было ожидание, а с другой – торчал уродливый, злой и неизбежный страх. Потом голос Зинаиды потонул в стуке колес – и это тоже было странно, потому что никогда колеса не стучали так громко, ни у одного поезда – только у этого…

Теперь Мышке казалось, что он несется прямо на нее, и сейчас ее не станет, и стук становился все громче и громче, проникая в самые потаенные уголки ее сознания, а сама Мышка растворялась в этом зловещем гудке – и надо было бежать, бежать, бежать отсюда…

Она попыталась зажмуриться, хотя в глазах и так потемнело, закрыть уши ладонями, как будто стук этот уже не жил внутри ее…

«Не-е-ет…»

Кто-то дотронулся до ее плеча.

Она очнулась. Зинаида стояла перед ней и смотрела с укором. Так Мышке показалось.

– Тебе плохо, Краснова?

Мышка кивнула. Ей сейчас и в самом деле было плохо. Пусть не физически, но ведь душа что-то все-таки значит?

«Почему это со мной случилось?» Глупо задавать себе вопрос, на который не знаешь ответа…

– Тогда ступай домой… Ты дойдешь? Или тебя проводить?..

– Не надо, я дойду… Спасибо…

Мышка прекрасно понимала, что Зинаида Александровна движима в данный момент совсем не чувством жалости, а страхом перед неприятностями, и, несмотря на это, была ей благодарна.

Мышка вышла из класса. Ненадолго остановилась, жадно вдохнув воздух освобождения.

Она не слышала, как облегченно вздохнула учительница, стоило только закрыться за Мышкой двери.

– Как хорошо без этой сумасшедшей… Не связывайтесь с ней…

– Кинг! Что такое «У зайн зум тоде»?

Он открыл глаза.

«Черт, – подумал он, – и почему они считают меня умным? Откуда я знаю, что это такое…»

– Не знаю, – пробормотал он. – В жизни не учил немецкий…

– Но Ницше ты читал?

– Он мне не понравился, – сообщил Кинг, просыпаясь уже окончательно. – А теперь должен вам сказать, любезнейшая моя, я его просто ненавижу. Я так чудесно плыл по реке, окруженный водяными лилиями…

– Офелия, – фыркнула девушка. – А вокруг еще скакали водяные пауки и один из них…

– Ирка!

– …прыгнул тебе прямо на фейс, – продолжала она. – «Фу, – закричал новоиспеченный Офелий, – гадость-то какая!»

Кинг швырнул в нее подушкой. Она увернулась и показала ему язык.

– Ты обещал сходить за сахаром…

– Схожу, – смиренно согласился он. – И за портвейном схожу… И за колбасой даже. И за пером сокола-миротворца…

Он продолжал лежать.

– Все ради тебя, дорогая, – сообщил он спустя минуту, по-прежнему не делая никаких движений. – Я могу принести тебе даже горстку зеленых кофейных зерен… И букет той травы, которую в просторечии называют «петрушкой», а я предпочитаю называть ее «травой-упавшей-с-небес»… И, я так думаю, это будет мой самый ценный дар тебе.

– Мне достаточно сахара, – сказала Ирина, вставая рядом с ним на колени и убирая с лица прядь рыжеватых светлых волос.

Теперь ее губы были так близко, что он почувствовал себя монахом, терпящим стихийное бедствие.

– Я же должен идти…

– Потом, – сказала она. – Магазин не собирается исчезать. По крайней мере, в ближайшие полчаса…

– А ты?

– А я уже исчезаю…

Он вдруг услышал, как где-то загудел поезд, и ему отчего-то показалось, что его зовут… Он мягко отодвинул Ирину, встал, на одну минуту остановился у окна, вглядываясь туда, далеко, точно пытаясь понять, кто только что позвал его.

Ирина оказалась за его спиной, обняла за плечи.

– Ты меня иногда пугаешь…

– Я сам себя пугаю… Ты слышала этот гудок?

– Тут рядом железная дорога, – пожала она плечами. – Странно, что ты только сейчас услышал поезд…

– Действительно странно, – рассмеялся он. – Ладно, я пошел за сахаром и кофейными зернами… Может, по дороге пойму смысл существования рядом с железной дорогой…

Кинг натянул джинсы, майку, надел куртку. Потом обернулся и ласково коснулся губами ее щеки.

– Если меня долго не будет, – сказал он шепотом, – значит, я наткнулся на охотников за тунеядцами… Тогда собирай армию, и спешите мне на выручку…

* * *

Мышка на минутку остановилась в школьном дворе. Ветер ласково коснулся ее щеки, и она прикрыла глаза, улыбаясь началу весны. Домой ей не хотелось. Она всегда успеет домой, как ей казалось.

Она шла неторопливо, пытаясь забыть про неказистое форменное платье, в котором самой себе казалась исхудавшей цаплей, и это клетчатое пальто, которое мама с трудом купила и так этим гордилась, а потом вдруг выяснилось, что почти всем девочкам в городе мамы купили эти светло-коричневые румынские пальто, и Мышке иногда казалось, что ее размножили… Сейчас она шла, стараясь вообразить себя одетой в легкие, невесомые шелка, и стрижки этой короткой не было, и глаза были фиалкового цвета… В общем, не Мышка шла по улице, а Фрези Грант легко перепрыгивала с одной волны на другую…

Наверное, она долго брела бы так, в полусне, но внезапное видение заставило ее остановиться. То есть сначала этот человек показался ей продолжением сна. Он шел ей навстречу – именно так! Ей показалось, что именно к ней он направляется, посланный самим Богом. Он улыбался – именно ей, и на одну секунду Мышке даже стало немного страшно, настолько это все походило на чудо, которого она так долго и упорно ждала. Но теперь это чудо было наяву, и Мышке захотелось убежать прочь, спрятаться подальше – а вдруг она его, этого чуда, недостойна?

Он приближался к ней, и Мышка сама не знала, почему не делает ни шага ему навстречу, а стоит и смотрит, на время превратившись в соляной столб, подобно жене Лота, и слово «жена» кольнуло в сердце, почти заставив поверить, что этот человек и есть ее муж, суженый…

Он подошел к ней совсем близко и неожиданно улыбнулся.

– Как дела, принцесса? – бросил он.

Увы, это было все, что он сказал. Дальше он… О, Мышке куда больше хотелось бы, чтобы он просто растаял в воздухе, оставив после себя только слабый след непонятной тайны, немного горький и сладкий одновременно вкус на губах, но ничего этого не произошло.

Он просто зашел в магазин, и на секунду Мышке даже стало обидно, но потом она подумала: а если это совсем не магазин типа «сельпо», с плохо окрашенной радостной голубой дверью, на которой размашистым почерком написаны непечатные слова, а какая-то законспирированная штаб-квартира ангелов, напившихся и упавших с Небес?

Она подумала и, набравшись храбрости, толкнула дверь.

* * *

На минуту ему показалось, что у него остановилось сердце.

Девчонка, идущая ему навстречу, в этом дурацком пальто, которое делало ее несчастной, потому что как будто насильно притягивало к земле, заставляло выполнять функцию «одной из многих», и он откуда-то знал, что ей это совсем не нравится… Сначала она действительно показалась ему обычной девчонкой. Но вот она остановилась внезапно, и он был вынужден присмотреться к ней внимательно, потому что она-то стояла, как будто ожидая, что он к ней подойдет, и он в самом деле чуть не подошел… Потому что ее глаза были «остановкой в пути». Он еще подумал, что, когда она вырастет, эти глаза станут погибелью для многих – и юношей безусых, и мужей, убеленных сединами, и отчего-то сердце кольнуло, как будто он этого не хотел, и заранее ревновал, как будто… эти глаза должны были смотреть только в его глаза. Именно так. Глупо-то до чего, невольно поморщился он. Это просто маленькая девочка… Просто маленькая…

Он судорожно вздохнул, пытаясь справиться с почти невыносимым желанием подойти к ней поближе и посмотреть в ее глаза, чтобы утонуть в них, растаять да там и остаться…

Он сдержался.

– Как дела, принцесса? – спросил он, выдавив улыбку, чтобы от ее глаз скрылась его серьезность и его желание остаться рядом с ней хоть ненадолго – скажем, на одну человеческую жизнь, если, конечно, не получится с вечностью.

Она отпрянула – ему даже показалось, что она испугалась. Он усмехнулся про себя: «Я пугаю маленьких девочек…»

Быстро, стараясь не подчиняться сильному желанию оглянуться, – хотя бы для того, чтобы попрощаться с ее глазами, – он вошел в магазин, где убогая реальность сразу вернула его к себе, и теперь девочка эта казалась ему просто внезапным, стихийным видением, призраком, тенью..;

«Но, Бог ты мой, – подумал он, – до чего же мой поступок напоминает бегство!»

* * *

Мышка снова остановилась. «Как же я глупо себя веду», – подумала она.

Он покупал сахар. Толстая продавщица смотрела на него с плохо скрытым недовольством. Он же словно не замечал этой застывшей презрительной гримасы. Безмятежно улыбаясь, он забрал пакет и сказал:

– Вы сегодня великолепно выглядите, дорогая леди… Особенно вам идет сочетание голубого с зеленым…

Продавщица нахмурила брови и уже собралась ответить, но передумала. Ее взгляд обратился на Мышку, и она сурово спросила:

– Тебе чего?

Теперь обернулся и он, глядя на нее удивленно и, как ей показалось, немного насмешливо.

«Глупо-то все как, – еще раз подумала она. – Убого все…» От обиды на саму себя, совершающую такие смешные и нелепые поступки, ей хотелось исчезнуть с лица земли как можно скорее, чтобы никто не заметил, как она краснеет.

– Спички, – буркнула она. Денег-то у нее не было… Только эта случайно завалявшаяся на донышке кармана копейка…

Забрав спички, она выбежала прочь, стараясь не оборачиваться. Она не знала, почему ей хочется плакать. Где-то вдали грохотали колеса поезда, только теперь ей было не страшно, наоборот – она вдруг испытала невероятное облегчение, как будто неминуемое уже свершилось, и ничего исправить нельзя, невозможно… Но слезы все равно жгли ее изнутри, и она очень быстро пошла к скверу – удаленному от любопытных глаз, потому что ей сейчас было необходимо спрятаться.

Мышка села на спинку скамьи, поскольку иначе было невозможно: сиденье грязное, размытые следы чьих-то ног плотно впечатались в светло-желтые доски. Она порылась в портфеле. На самом дне лежала распечатанная пачка кубинских сигарет. Кислые на вкус, они тем не менее ей нравились – из-за яркой, красивой пачки.

Мышка огляделась – поблизости никого, – достала сигарету, зажгла спичку и прикурила. Стало немного легче – и спокойнее… В конце-то концов, философски подумала она, ничего не случилось. Ничего, что заслуживало бы траурного внимания…

– Мне кажется, что тебе рано курить, – услышала она за спиной. Невольно вздрогнув, обернулась.

Насмешливые зеленые глаза смотрели на нее. И длинные светлые волосы с рыжеватым оттенком, и этот голос, и… поезд, грохочущий где-то. И хотя ты прекрасно знаешь, что поезд далеко, что-то внутри тебя подсказывает – это пока… Он уже очень близко. Гораздо ближе, чем тебе хотелось бы…

– А мне не кажется, – сказала Мышка.

Она старалась сохранить на лице невозмутимое выражение, хотя давалось это нелегко – на самом-то деле внутри у нее все дрожало, и плакало, и смеялось, и вообще ее душа жила собственной жизнью и рвалась наружу, как будто хотела покинуть хозяйку и остаться с этим человеком, встретившимся случайно, или – не случайно?

– Нахальные теперь пошли ребятишки, – посетовал он. – Подойдешь к ним предупредить о пагубных последствиях дурных привычек – так тебе еще и нахамят…

– А нечего подходить, – произнесла она тихо.

Он что-то еще хотел сказать, но удержался. Взял у нее из рук пачку, едва заметно поморщился и положил на место. Потом достал из кармана свои сигареты и протянул ей:

– Если уж к тебе пристала эта зараза, кури хорошие.

Потом повернулся и пошел прочь.

Мышка застыла, сама не зная, что с ней происходит. Смотри же, сказала она себе, он уходит… Он же сейчас уйдет, и ты никогда больше его не увидишь. От него у тебя останется только початая пачка «Винстона»…

Потом что-то с ней произошло – оцепенение исчезло, и она побежала за ним вслед. Ей самой казалось, что она выглядит смешно, нелепо и наверняка неприлично – ну и пусть, сердито отмахнулась она. Это все не важно…

Догнав его, она снова испытала невольный страх перед «последствиями».

– Подождите, – попросила она. – Пожалуйста, подождите…

* * *

«Какой бред, – думал он. – Зачем я за ней пошел? Сие необъяснимо, впрочем, как необъяснимо мое упорное нежелание перестать видеть ее глаза… Черт, а что в ее глазах?»

Он на секунду замедлил шаг и снова увидел ее – в рассеянной дымке внутренних ощущений, и она отчего-то была в белой одежде, с небольшими прозрачными крыльями за спиной… Ее глаза и в самом деле сверкали, как адаманты, – он невольно поморщился этому банальному сравнению, но тут же признался, что другого слова не подберешь… Можно было сравнить со звездами – но, во-первых, это сравнение тоже попахивало банальностью, а во-вторых, звезды были далеко, звезды казались холодными и равнодушными, а ее глазищи были близко, и одиночество в них сочеталось с нежным вопросом: не могли бы вы понять меня? Или хотя бы попытаться меня понять?

Мог бы, наверное, ответил он, и тут же одернул себя, прогоняя видение, – нет, не хочу… Вон есть огромный плакат, зовущий нас стройными рядами в светлое будущее… Есть этот нищий магазин. Есть троллейбус, уныло плывущий мимо меня… А этих глаз нет, слишком уж ярки они для этого мира…

Он снова ускорил шаг, напоминая себе беглеца, вот только его не покидало ощущение, что сбежать-то все равно не удастся… Эта девочка будет преследовать его ночами. Днями.

«Я вообще-то до сегодняшнего дня был нормальным мужиком», – усмехнулся он. Старость подкралась незаметно, и ты, Кинг, стал с интересом смотреть на подростков… Он невольно рассмеялся – женщина, шедшая мимо, посмотрела на него и отшатнулась, бормоча себе под нос что-то о его волосах…

Ее ворчание неожиданно помогло Кингу вернуться на землю, и он немного успокоился. Стоя на перекрестке, он подумал: «Я же ушел… И я никогда ее не увижу…»

От этой мысли стало немного грустно. Он шагнул уже на белую полоску перехода, но тут снова зажегся красный свет, а за спиной он услышал ее голос:

– Подождите! Пожалуйста, подождите!

Он остановился.

«Что я делаю?» – подумал он. И тут же обернулся, потому что ему надоело думать о последствиях.

Она смотрела на него с таким страхом и надеждой, что он невольно улыбнулся. Рука сама потянулась к ее коротко остриженной голове – она же просто замерзла, подумал он. Это ребенок. Замерзший ребенок…

Может быть, он не имеет права сейчас уходить. Подняв голову к небу, он привычно поискал там свою лестницу – на одну секунду ему показалось, что она и в самом деле появилась, так высоко, почти незаметная – только блеснули в солнечном свете тонкие перекладинки-ступеньки, ведущие к Богу.

«Однако иногда было бы неплохо узнать Твое мнение, Господи, – обратился он мысленно к Тому, Кто прятался за облаками. – Или это – Твой очередной замысел?»

* * *

«Что я делаю, – ужаснулась Мышка, когда его рука коснулась ее волос. – Зачем я его остановила?»

– Я…

Слова слетели с ее губ раньше, чем она успела их остановить.

– Не уходите, – попросила она. – Вы сейчас уйдете, и я никогда вас больше не увижу… Или, увидев, побоюсь к вам подойти…

Она сама испугалась своей искренности и отчаянно покраснела, украдкой, впрочем, продолжая смотреть в его глаза. Казалось, он был потрясен ее смелостью и какое-то время разглядывал ее серьезно, молча, пытаясь понять смысл только что произнесенной фразы.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Я не уйду… Я вообще не ухожу, если меня об этом просят… Только надень шапку, замерзнешь…

– Но вы-то без шапки!

– Согласись, у меня куда больше волос, – серьезно сказал он. – А ты зачем-то постриглась…

– Потому что они ходят с косами, – насупилась Мышка. – Или с завитыми волосами… Я хотела вообще побриться, но мне стало жалко родителей… Им и так несладко со мной.

Если вдуматься, я поступаю, как ты. Только у мальчиков все наоборот. В основном распространена лысая прическа. Или коротко стриженная… Получается, мы с тобой оба нонконформисты…

Мышка не знала, что означает это длинное слово, но кивнула – просто потому, что ей хотелось оказаться с ним в одной компании.

Он снова попросил ее надеть шапку – и Мышка послушалась.

– Теперь я, наверное, совсем ужасно выгляжу, – сказала она.

– Нет, – заверил он ее. – Может быть, ты выглядишь забавно, но уж никак не ужасно…

Она скептически усмехнулась, оставив себе право думать так, как думала и раньше.

Теперь они шли вдоль улицы вдвоем, и Мышка охотно согласилась бы брести целую вечность по этой улице, но возле одного из домов он остановился.

– Все бы хорошо, – сказал он, – да только вот в этом доме одна девушка ожидает сахара, потому что хочет кофе, а без сахара ей почему-то пить кофе не нравится…

Она испугалась, что все сейчас закончится – из-за неведомой девушки и вообще из-за какого-то дурацкого сахара.

– Я тоже хочу кофе, – заявила она и тут же испугалась своей наглости.

Он рассмеялся:

– А разве можно идти в незнакомую квартиру, к неизвестному взрослому дяденьке?

– Вообще-то нельзя, – немного подумав, сказала Мышка. – Ладно, отнесите свой сахар… Вы же можете вернуться. Я просто подожду вас здесь…

Кинг представил, как она сидит на скамейке, отчаянно замерзая… И еще он представил, как в его отсутствие появляется какой-нибудь страшный, неполноценный урод, и эта доверчивая девочка идет с этим уродом, точно так же, как сейчас она хочет пойти с ним, и его сердце сжала ледяная рука ужаса.

– Нет уж, – решительно сказал он. – За себя я все-таки могу поручиться, а за тебя – нет… Мало ли что придет тебе в голову?

Он распахнул обшарпанную дверь подъезда и слегка наклонил голову, пропуская ее вперед:

– Прошу вас, принцесса!

Дверь была открыта.

* * *

– Только не пугайся, – предупредил Кинг, толкая ее и пропуская Мышку вперед себя.

Она замерла на пороге, оглядываясь.

Обычная квартира, с длинным узким коридором, но на стенах было что-то написано – Мышка успела прочесть один настенный автограф: «Хай, Бродяги Дхармы! В этом мире есть мы, и поэтому он еще не потонул в собственном занудстве! Помните об этом! Майкл».

– Кинг, тебя только за повестками в военкомат посылать, – услышала Мышка женский голос и обернулась.

Девушка стояла в дверном проеме и разгневанно смотрела на ее спутника.

– Ты ездил на Кубу, смотреть, как рубят сахарный тростник? – поинтересовалась она холодно. – А потом, конечно, тебе пришлось ждать, когда они сделают из него сладкий белый порошок…

Кинг пожал плечами.

– Смотри, – сказал он. – Я привел ангела… Познакомьтесь. Это Ирина. А это…

Он обернулся, только сейчас сообразив, что даже не знает, как ее зовут. Просто ангел…

– Мышка, – сказала девочка.

– Очень приятно, – кивнула девушка. – Хотя на месте ангелов я бы поостереглась разговаривать с такими типами…

Она взглянула в сторону «типа», точно молнией полыхнула, и исчезла с долгожданным пакетом.

– Проходи же, – сказал Кинг. – По-моему, ты уже поняла, что тут некого бояться, кроме меня. А я сегодня настроен миролюбиво…

Мышка прошла в большую светлую комнату – и остановилась.

Из огромного катушечного магнитофона лилась такая красивая музыка, что она невольно задохнулась, потрясенная тем, как мог кто-то, совершенно незнакомый ей, так точно выразить ее, Мышкину, боль, ее надежду, ее душу…

– Что это?

– «Лестница на небеса», – объяснил Кинг. – Нравится? Она даже не знала, как это сказать. Слово «нравится» тут было бы слишком маленьким. Она просто опустилась на пол напротив магнитофона и смотрела на него, точно пыталась увидеть эти звуки наяву, впустить в себя и оставить там навечно.

Наверное, это все-таки невежливо, подумала она, не отвечать на вопрос… И обернулась, все еще пытаясь найти слово, более подходящее тому, что творилось сейчас у нее в душе.

Никаких слов и не надо, мгновенно сообразила она. Он и так все понял… Она слегка улыбнулась, он же остался серьезным и смотрел на нее внимательно, немного удивленно и нежно…

Впрочем, она догадалась, что ему хватило и этой слабенькой улыбки.

* * *

Она не сразу поняла, что в комнате они не одни. И невольно вздрогнула, услышав за спиной голос:

– Это «Цеппелины»…

Обернувшись, она увидела, что в углу сидит парень с такими же длинными волосами, только на носу у него торчали круглые очки. Такие же носила Мышкина бабушка.

– Вам же этот тип не удосужился объяснить, кто поет, – объяснил этот парень и добавил: – Он считает, что люди должны до всего доходить сами. Например, даже нас не познакомил. Меня зовут Майк.

– А я Мышка, – сказала она. – Вы тоже здесь живете?

– Изредка. На самом деле я живу со своими предками… Но когда мне становится невыносимо тяжко объяснять им сложные побудительные мотивы моих поступков, я предпочитаю прятаться здесь… Добро пожаловать на нашу «площадь Дам», Мышка.

Сказав это, он снова уткнулся в книгу.

Мышке стало неудобно сидеть на полу, и мелодия сменилась другой. Она поднялась и сделала это вовремя.

– Кофе наконец-то готов, – сообщила Ирина. – Конечно, я могла бы варить его часа три-четыре, в отместку, но так уж и быть…

Мышке казалось, что она попала в другое измерение или вообще спит, – ей даже захотелось ущипнуть себя, но она так боялась проснуться, что не стала этого делать. Если в твоем сне так тепло, уютно и хорошо, зачем просыпаться раньше времени?

Все равно никуда не деться от завтрашнего дня, никуда не спрятаться от неизбежного…

Она чувствовала себя тут хорошо. То, о чем они разговаривали, было ей не совсем понятно – то и дело вспыхивали в их разговоре незнакомые ей слова, она жадно впитывала их, стараясь запомнить, чтобы потом узнать, что они значат. Ей нравилась Ирина. Она подумала, что Ирина эта безумно красива и совсем не похожа на «школьных красавиц», потому что ее красота такая нежная и естественная, и какая жалость, что Мышке не дана такая же красота… Ей нравился немногословный, насмешливый Майк. Но больше всех все-таки нравился… Впрочем, это слово не подходило ему так же, как «Лестнице на небеса».

Оно невольно умаляло его, ставило в один ряд с этими, пусть милыми и симпатичными, людьми. А он был больше. Он просто не помещался в это слово, и надо было подобрать другое, а пока Мышка просто смотрела на него, пытаясь определить, какого цвета его глаза. Серые? Зеленые? Или – серо-зеленые? И что такое странное живет в этих глазах, без чего Мышке теперь будет трудно обойтись?

Он тоже смотрел на нее, и хотя участвовал в разговоре, Мышке казалось, что на самом деле он молчит – вместе с ней, или просто они так разговаривают, пока еще не научившись понимать друг друга без слов, но уже делая первые попытки.

За окном начинало темнеть. Сон кончался. «Если я задержусь, – подумала Мышка, – родители начнут сходить с ума…»

Она нехотя поднялась.

– Мне пора…

Мышка не надеялась, что это когда-нибудь повторится. Кинг тоже поднялся.

– Я тебя провожу…

– Не надо.

Он не слушал ее.

Она снова надела ненавистное пальто – и ее крылья сложились тоскливо, становясь грузом почти непосильным. Какое-то время они шли по улице молча.

– Если тебе будет плохо, ты знаешь теперь, куда можно прийти, – сказал он, дотрагиваясь до ее руки.