Текст книги "Лестница на небеса"

Он вдруг понял: это можно исправить, сейчас, немедленно, стоит только протянуть руку и снять телефонную трубку.

Он сделал шаг и – остановился, глядя на эту самую трубку, вдруг осознав, что ему страшно. Все изменится, да? Задал себе этот вопрос – и не ответил на него, потому что и так ясно – все изменится…

И главное – не только у него. У нее…

А кто может поручиться, что в лучшую сторону?

Он снова увидел ее – как будто в тот первый день, когда они встретились. Она сидела, сжавшись в комок, и с этой своей вызывающей сигаретой выглядела одиноким бунтарем, отчаянно страшащимся собственного бунтарства, и все-таки продолжавшим разрушать понемногу чертовы устои. Пока – этой дурацкой сигаретой.

И ее такое простое – «я люблю тебя»… В глазах потемнело. Он ничем не отличается от других. Вместо того чтобы понять ее, и – самое главное! – принять с ее щенячьим нонконформизмом, он оттолкнул ее.

Просто пнул под ребра… «Слышу, я не глухой… Что ты прикажешь мне теперь делать?»

А в самом деле – что?!

Он снова рванулся к телефону, еще не зная, что ей скажет. И хотя голос внутри шептал: «Скажи правду», он боялся. Потому что потом отступления не будет. Невозможно будет спрятаться…

В тот самый момент, когда его рука коснулась трубки, телефон зазвонил.

Звонок был внезапен, как выстрел. Кинг невольно отдернул руку – на секунду его посетила кретинская мысль, что это она, она сама. Не выдержала. Позвонила. Он поднял трубку.

С замиранием сердца выдохнул «алло» и тут же был оглушен знакомым голосом:

– Почему не звонишь?

Таким начальственным рыком на всем белом свете мог разговаривать только один человек.

– А почему я должен тебе звонить? – поинтересовался Кинг, проклиная себя за то, что тут же съежился внутри, превращаясь снова в того типа, каким его видел отец. То есть в нечто непонятное, слабое, неготовое к жизни и вообще больное головой…

На другом конце провода его нахальным ответом остались недовольны – Кинг невольно усмехнулся, потому что знал это недовольное дыхание. За свои двадцать шесть лет он уже научился узнавать это дыхание, слава богу, и когда наконец уехал сюда, даже не зная толком, почему ему пришло в голову отправиться именно сюда, он долгое время наслаждался свободой. Просто наслаждался. Тем, что никто не станет так дышать по его поводу.

– Хотя бы потому, что…

«Если бы ты сейчас сказал, что волнуешься!»

– Мать волнуется.

– Она вчера звонила, – усмехнулся невесело Кинг. – А позавчера ей звонил я.

– Ну да… Ты устроился на работу?

– Нет.

– Ты что, сошел с ума?

– Иногда я работаю. Мне хватает на жизнь. Но на восьмичасовую каторгу я не пойду.

– И кем ты работаешь?

– Когда как… Иногда грузчиком…

Он сказал это с мстительной радостью. Каково тебе, мой папочка? Мой папочка, самых честных правил, мажор высшего разряда? Твой сын позорит твои благородные седины…

– Надо было кончать МГУ, – фыркнул отец, – чтобы работать грузчиком…

– А что в этом плохого? Помнится, ты в каком-то интервью говорил, что рабочий класс двигатель… Не помню, правда, чего.

Глупо опять говорить друг другу гадости по телефону. Глупо вообще говорить с ним, ведь надо думать о Мышке.

– Стае…

В его голосе на сей раз прозвучало что-то человеческое.

– Что?

– Так, ничего… Ты все-таки звони иногда. У тебя нормально с деньгами?

– Нормально. Не волнуйтесь.

– Тебе легко говорить… В твоем возрасте люди…

– Я все знаю. Давай не будем о всех людях. Может быть, я просто урод. Но я такое дерево…

– Опять цитаты, – вздохнул отец. – Ты не можешь всю жизнь оставаться Питером Пэном.

– Увы, не могу. А жаль…

Повесив трубку, он вдруг подумал – его отец такая же жертва этой чертовой окружающей среды, как и он. И удивился, потому что впервые ему стало жаль этого властного человека. Потому что – как знать? – не сидел ли там, внутри у Николая Александровича Ковалева, простой и добрый человек, нормальный, искренний, умеющий говорить не лозунгами, а простыми словами?

«Как же я все это ненавижу», – подумал он, глядя в окно, словно пытаясь найти там небо. Но неба не было. Только огромная стена темно-серого цвета, закрывающая от него не только небо, но и Бога…

Да разве за этой стеной увидишь ее, лестницу, ведущую на небеса?

* * *

«Может быть, жизнь и не кончилась…»

Мышка поднималась по ступенькам, нагнув голову. Ей казалось, что теперь она уже не сможет никогда поднять плечи. Такие они стали тяжелые, будто на них обрушился весь этот мир.

Она не кончилась, просто… остановилась. Потому что, если нет никакого смысла двигаться дальше, движение будет хаотичным и бессмысленным. Тогда зачем?

Принимать участие в «броуновском движении молекул» Мышке не хотелось.

Она услышала за своей спиной смех и машинально обернулась. На нее смотрели сузившиеся глаза этой девицы – она даже не знала, как ее зовут. Просто часто видела, но сейчас остолбенела, почти забыв все, о чем только что думала. Эта девица ее ненавидела. Мышке даже захотелось подойти и спросить почему. Ведь они даже никогда не разговаривали… Но она вспомнила про хаотичность движения и поняла – ненависть тоже хаотична. И ненавидят ее просто так. Потому что она, Мышка, есть на белом свете.

Девица была страшная – коренастая, с плохой кожей и узкими глазами непонятного цвета. Да и кавалеры ее тоже были страшными. Одного из них, Костика, знала вся школа – его отец был каким-то мелким партийным чинушей, что, впрочем, не мешало Костику постоянно напоминать всем о величии его папика. С Костиком никто не рисковал связываться. Сам Костик был сморщенный, как усохший пенек. Галка как-то с ужасом в голосе сказала, что он колется. Оттого и похож на компрачикоса из банки алхимика. Третий в этой компании был Мышке совсем неизвестен. Он просто стоял, не смеялся, а смотрел на Мышку – пристально, сквозь нехороший прищур, периодически выпуская в воздух клубы дыма. Был он невысокого роста, в темной куртке, и впечатлительной Мышке тут же пришло в голову сравнение с бесом, который собирался искушать святого Антония. Стоит, гад, и примеривается…

Он что-то тихо спросил у девицы – ах да, вспомнила Мышка, кажется, ее зовут Лена.

Девица вытаращилась на него и неожиданно визгливо расхохоталась.

– Да она убогая, – услышала Мышка. – Ты чего, Витек, охренел?

Мышка невольно вздрогнула, тем самым показав, что обидные слова, произнесенные нарочито громко, достигли ее ушей.

Витек же сделал шаг в ее сторону. Она попыталась успокоиться, чтобы не убыстрять шаг, и даже умудрилась справиться с неприятным ощущением собственной трусливости. Он приближался.

Мышка не видела, что он приближается, но чувствовала это. Ей очень хотелось побежать, но она понимала – именно этого от нее добиваются. Именно этого от нее ждут. Именно этому будут рады.

«Не дождетесь!» – нахмурилась она.

– Краснова, как хорошо, что я тебя встретила! На ловца и зверь бежит! Привет, Леночка, почему не на уроке? Краснова, пойдем быстрее, не засыхай!

Рука легла на ее плечо и потащила внутрь, в школу. Вздох облегчения чуть не вырвался из Мышкиной груди. Она даже не успела понять, зачем понадобилась местной «комсомольской богине» Тане, но была ей благодарна.

А Таня уже заглянула в ее класс, моментально отпросила Мышку с урока и, теперь быстро цокая каблуками фирменных туфель, поднималась на самый верхний этаж, стопроцентно уверенная, что Мышка покорно плетется сзади.

Оказавшись в комнате, она наконец посмотрела на Мышку.

– Так, – сказала она без лишних предисловий. – Ты пишешь стихи.

– Откуда вы знаете?

– Сорока на хвосте принесла, – хмыкнула Таня. – Новая директриса… Ты, кстати, в курсе, что у нас новая директриса?

Мышка в курсе не была, но на всякий случай кивнула.

– Так вот, новая директриса у нас тетка с идеями… Ей понадобилась духовная жизнь. Говорит, у нас застой. Так что ты будешь принимать участие в поэтическом турнире. Раз ты пишешь стихи…

Мышка нахмурилась.

– Я…

– Ничего страшного, – успокоила ее Таня. – Не думаю, что у нас тут все Евтушенки…

– Слава богу, я не он, – сказала Мышка. – Я не люблю…

– Я его тоже не люблю. А кого ты любишь?

– Бодлера, – тихо сказала Мышка. – Я люблю Бодлера. И одно стихотворение Эмиля Верхарна. Я не знаю, почему я их люблю. Так получилось…

Таня посмотрела на нее с интересом и тут же тряхнула головой:

– Ну и ладно, Бодлер так Бодлер… В общем, ты будешь принимать участие в этом самом турнире. Говорят, ты оригиналка, так что директрисе наверняка понравишься.

– Но я не хочу! – выпалила Мышка.

– Чего ты не хочешь?

– Не хочу принимать участие в этом вашем турнире! Мои стихи никому не понравятся!

– Зачем же ты такие пишешь?

– Потому что…

Она невольно осеклась. Ну как ей объяснить, что она их даже не записывает? Просто иногда думает в стихах… Просто думает. Так легче думается… Ей показалось, что единственный человек, который мог бы это понять, стал таким далеким, и ей захотелось закричать от боли, потому что сама была виновата. Все испортила…

Она уже приготовилась. Даже попыталась найти Понятные слова, но стоило ей поднять глаза, как все слова растаяли. Она и сама удивилась собственной немоте, постигшей ее, как тяжелое заболевание. Внезапно.

Таня смотрела на нее теперь холодно и властно.

– Так вот, – тихо проговорила она. – Можешь не хотеть дальше. Но на твоем месте я бы все-таки согласилась. Не в твоем положении фордыбачиться. Поняла?

Мышка отчаянно хотела возразить ей, сказать, что никто не заставит ее делать то, чего она не хочет, но тут в голову пришла простая и ясная мысль. Хотите? Получите…

– Хорошо, – кивнула она и улыбнулась. – Я буду участвовать…

Она развернулась, шагнула к выходу. На секунду обернулась.

Таня сидела озадаченная. По ее виду Мышке было ясно – она уже начала подозревать, что настаивала зря. Но пока еще успокаивала себя, пытаясь внушить, что эта странная девчонка не в состоянии выкинуть фортель, причинить ей, Тане, какие-то неудобства. Слишком мала… И трусиха.

– Турнир послезавтра! – крикнула она ей вслед.

Мышка ничего не ответила. Просто вышла, плотно закрыв за собой дверь.

– И впрямь чумная какая-то, – недоуменно пожала Таня плечами.

* * *

Он шел не разбирая дороги и даже не заметил, как посерело небо. И когда первые капли дождя щелкнули его по щеке, подумал: «Словно небо нашло способ дотронуться» – и вдруг почувствовал себя… счастливым. Ощущение было странное, и сначала он вообще не понял, что с ним произошло. Просто губы сами растянулись в улыбке. Просто серость неба впервые действовала не угнетающе, а наоборот, ему стало уютно и спокойно. Более того, его не раздражал окружающий пейзаж с этим нескончаемым грязно-розовым заводом, и люди, одетые одинаково, в серо-черное, показались ему не бесформенной массой, материалом для лепки в чьих-то бездарных руках, а такими же, как он сам. Просто более несчастными, чем он, потому что были покорны чьей-то злой воле и только ночью, осмелев в темноте, задавали себе вопрос: что делают с их жизнью? Почему они позволяют это делать с ними? Почему их единственная жизнь должна быть для чего-то? Для кого-то? Для чьего-то удобства? Почему они отныне не твари Божий, а просто – твари?

Он и сам не знал, почему вдруг впервые за его двадцать шесть лет он почувствовал, как это верно – братья. Сестры. Все. Просто братья. Просто сестры. Совсем не враги. Просто такие же заблудившиеся. Такие же осиротевшие.

И на душе стало тепло. Причину этого он нашел сразу, почти не затрудняясь.

Мышка…

Ее присутствие в этом вот мире делало его симпатичным. Как будто ею, Мышкой, этот мир оправдывался перед Богом. И – перед ним тоже…

Он пошел дальше, на сей раз медленно, чтобы сохранить в душе это ощущение и… Мышку, как будто от быстрой ходьбы это его счастье могло расплескаться. И еще он понял – все просто. Он не станет ничего придумывать. Он не станет. Все в руке Божией. Если Бог сделал так, что они встретились, разбивая назло массе условностей его одиночество, значит, так было нужно.

«Все в Его руках», – улыбнулся Кинг почти беспечно и радостно, удивляясь тому, как все просто. И как он не додумался до этого раньше.

* * *

Мышка спустилась на этаж ниже. В школе тихо, как на кладбище, усмехнулась она, правда, там не так мерзко пахнет… Но ведь то – кладбище тел, а это? Тут же ей пришло в голову – кладбище душ, и она невесело засмеялась. А как еще прикажете назвать место, где стараются всех подровнять под одну гребенку? Вместо живого человека выковать андроида?

Даже с этим дурацким турниром – что она должна там прочитать, по их мнению? Какую-нибудь бурду про счастливую юность на фоне берез? Она задумалась на секунду, пытаясь подобрать что-нибудь в тему, но тут же отказалась от этих попыток. Незачем врать…

«Может быть, когда-нибудь я и подумаю, что была счастлива», – решила она. Но не сейчас…

И тут же остановилась, вслушиваясь в это словосочетание – «может быть…».

Она подошла к окну и закрыла глаза – так слышалось лучше. Яснее становились чувства.

В актовом зале началась репетиция школьного хора.

До нее донеслась строчка: «…петь и смеяться, как дети…» Мышка невольно поморщилась. И ее «может быть» получило продолжение.

«Может быть, я одна не стану смеяться…»

За спиной послышались шаги. От неожиданности Мышка вздрогнула – когда она начинала думать стихами, ей казалось, что она оставалась совсем одна.

Обернувшись, она снова встретилась с недобрым взглядом прищуренных глаз – слава богу, на сей раз Лена была одна. Без своих друзей.

Она стояла в самом конце коридора, у лестницы, прислонившись к ней спиной, и, лузгая семечки, рассматривала Мышку.

«Какого черта она ко мне пристала», – подумала Мышка, уже догадываясь, что теперь ей придется еще труднее. Такие вот глаза не обманывают. Раз эта девица наметила ее в качестве жертвы, придется побороться…

Словно прочитав ее мысли, Лена усмехнулась – криво, одним уголком рта. Потом сделала шаг в Мышкину сторону. Мышка невольно отступила, ругая себя за этот непроизвольный жест самосохранения.

И тут же почувствовала, как ее плечи оказались в чьих-то руках.

– Простите, – пробормотала она.

– Вообще-то надо смотреть, – произнес женский голос за ее спиной.

Мышка еще раз извинилась, на этот раз обернувшись. Женщина была довольно молодой, высокой, в синем строгом костюме. В ее глазах было что-то живое, насмешливое, и она улыбалась. Это и есть новая директриса, догадалась Мышка.

– А почему ты не на уроке?

– Меня задержала Таня…

Она поймала себя на том, что оправдывается. Невольно, хотя наверняка раньше она не стала бы этого делать. «Будто я твердо решила стать хорошей девочкой, – усмехнулась она про себя. – До тошноты хорошей…» Скорее всего, это просто из-за стихов, которые уже кружились в ее голове белыми птицами – еще хаотичные, бестолковые, но – и тут уж не поспоришь, – когда они появлялись, Мышка становилась беспомощной.

– Понимаете, она говорила со мной о турнире…

– Ах да. Танечка уже зашевелилась… Ну что ж, хорошо… Она пошла дальше, легко ступая на высоких каблуках, а Лены уже не было.

Мышка вздохнула с облегчением. Хотя бы это, успокоила она себя. Словно ей было важно, что эта странная девица не увидела ее «хорошей девочкой». Как будто это важно…

«Да уж, – покачала она головой. – Ив самом деле, неприятности сегодня преследуют меня. Слава богу, пока я от них счастливо избавляюсь».

Она открыла дверь в класс и на секунду снова вспомнила странные глаза этой Лены. Разве можно так ненавидеть незнакомого человека, подумала она, пожимая плечами. Впрочем, это такие странные люди… Кто их, в самом деле, может понять?

* * *

«И если все в Его руках, я просто подчиняюсь… Единственный, кому я могу подчиниться, – Он…»

Он резко остановился, подняв глаза. «Как я здесь оказался?» – подумал он. Перед ним высилось серое трехэтажное здание. Памятник – отчего-то тоже серый, с горбоносым профилем. Почему они так любят серое? – подумал он. Школа непременно должна быть этого цвета… Словно они хотят, чтобы обилие серого в конце концов проникло в мозги, стало главным цветом, вытеснив остальные краски…

Но как, как он здесь оказался? Или ноги сами привели его сюда, к этому месту?

Он покачал головой и невольно рассмеялся. На секунду ему показалось, что он видит там, через стену, одно яркое пятнышко. Наотрез отказывающееся подчиниться. Маленькую птицу. Колибри…

При мысли о ней его душу затопила нежность, он улыбнулся, представив ее, всегда готовую к защите своего радужного оперения. А потом понял, как ей трудно. Гораздо труднее, чем ему. Потому что он – взрослый, привыкший уже, а она… Маленькая. И тут же вспомнилась его недавняя грубость. Теперь она не придет. Она останется совсем одна. В этом одиночестве ей предстоит жить долго, и, возможно, однажды она сдастся…

Он сделал шаг в сторону школьных дверей – порывисто, точно подгоняемый ветром.

– Молодой человек, не угостите сигаретой?

Он вздрогнул. Голос, прозвучавший за его спиной, рывком вернул его на землю. Последняя мысль задержалась в голове – она маленькая, но теперь все приобрело другую окраску. Она маленькая – а ты? Что ты можешь ей предложить?

Он обернулся.

Перед ним, слегка расставив ноги, стояла девица в коротком, обтягивающем форменном платье. Ее глаза показались ему узкими, недобрыми.

– Си-га-ре-ту… – лениво повторила она, растягивая каждый слог.

Он молча достал пачку, протянул ей.

Она достала сигарету – выбила ее щелчком и поблагодарила легким наклоном головы. Ему почудились в ее голосе издевательские нотки. Но он тут же одернул себя. «Странно, – подумал он, отойдя на приличное расстояние. – Во-первых, я ее уже где-то видел. А во-вторых, она ровесница Мышки. Явно ее ровесница. Но вот маленькой я бы ее никогда не назвал. Наоборот…»

Он даже обернулся, чтобы понять, так ли это.

Девица стояла, положив портфель у ног, и курила, глядя на него. Заметив, что он обернулся, она растянула губы в улыбке и подмигнула ему.

Он даже не мог объяснить себе, почему ему стало так гадко. Быстро повернувшись, он пошел прочь. Сам еще не зная, куда идет. И почему уходит отсюда – ведь еще пять минут назад он был уверен, что сюда его привел Бог.

Теперь ему казалось, что он обманывал себя, выдавая желаемое за действительность. Это все – из разряда «может быть», убеждал он себя. Может быть…

С каждым шагом он все больше возвращался к прежним мыслям – он взрослый. Она ребенок. И то, что он принимает за любовь, – может быть, только нежность к замерзающему птенцу?

Теперь он шел мимо железнодорожной насыпи. И где-то далеко гудел поезд… Он остановился, невольно прислушиваясь, и удивленно отметил – снова ему показалось, что это предупреждение. Угроза. Как будто кто-то требовал от него – отстань от этой девочки. Уйди.

Он поднял голову, пытаясь оторваться от этих мыслей, как отрываются от земли, и увидел, что небо стало серым. Таким же серым, как стены школы. Таким же серым, как лицо той девицы… Таким же серым, как мир, который окружал его сплошной стеной, и с каждым гудком приближающегося поезда стена становилась все ближе, и небо тоже, и он знал – настанет момент, когда он окажется стиснутым со всех сторон, и тогда…

Он вздохнул – судорожно, впуская в легкие воздух свободы. И усмехнулся – ему в самом деле стало легче.

– Тогда я услышу этот чертов поезд в последний раз, – пробормотал он. – И то слава Богу…

Глава 4
«КУДА МНЕ, КОСНОЯЗЫЧНОМУ ЗЕМНОМУ ИКАРУ?»

День пролетел незаметно. Мышка исписала все свои школьные тетради мелкими буквами. Рифмуя, она так увлеклась, что и в самом деле ничего не слышала, не видела, точно оказалась вдали, на огромном белом облаке, сама с собой…

Ее не трогали. То ли всем учителям уже сказали, что Краснова будет принимать участие в этом турнире, то ли просто боялись ее потревожить, как боятся потревожить больного…

Мышку это мало заботило. Она писала, стараясь впервые в жизни запомнить эти бессвязные строчки, и с удивлением обнаружила, что они бессмысленны лишь на первый взгляд. А если повнимательнее присмотреться – там можно даже найти ответ… Как будто нечто внутри ее гораздо лучше знало, что ей надо делать. «Отторгнута от твоего лица, ищу тебя в старинных зеркалах»… Строчка пришла внезапно, но Мышка знала – именно там она сможет его найти. Нет им обоим места в современном им мире. Где-то там, очень далеко. В старинном зеркале… Надо найти его, и тогда они там отразятся вдвоем. И Мышка получит ответ, что ей делать. Прочтя эту строчку, она уже была не так уверена, что ушла оттуда, из их странной квартиры, навсегда. Она даже попыталась вспомнить, не притаилось ли там старинное зеркало, но так и не смогла… «Значит, имеется в виду зеркало души». Чьей-то души…

Когда прозвенел звонок, Мышка собрала тетради и почти побежала прочь отсюда, в другую сторону от дома…

– Ты куда? – услышала она за спиной Галин голос и только отмахнулась.

– К зеркалу, – сорвалось с ее губ – невольно, быстро, как самая заветная мысль. Словно желание было настолько сильно, что пыталось вырваться на свободу вместе с неосторожными словами.

Она не слышала, что говорит ей вслед растерянная Галя. Быстро выскочив на воздух, она с удовольствием вдохнула и такими же быстрыми шагами дошла-добежала до перехода. Там ей пришлось задержаться – она даже в нетерпении топнула ногой, ожидая, когда наконец-то загорится зеленый. А потом, почти не касаясь земли, точно летела, она домчалась до его дома.

Перед дверью, впрочем, остановилась. Прежняя решимость покинула ее и уступила место здравому смыслу. «Что я ему скажу?»

Она даже попятилась невольно, отдернула руку, уже готовую постучать в дверь. «Что я ему скажу?..»

Сразу вспомнились его последние слова: «И что ты мне прикажешь теперь делать?..»

Она зажмурилась: «В самом деле, зачем ты пришла? Разве тебе не ясно сказали?..»

– И пускай, – пробормотала она. – Пускай…

Она постучала.

В конце концов, она потом придумает, что ей сказать. Когда его увидит. И заодно поймет, правильно она поступила, не поверив его словам.

Дверь открылась. Мышка боялась открыть глаза. Она так и стояла, зажмурившись, отчаянно ругая себя за трусость.

– Привет, – услышала она мужской голос, явно удивленный. – А чего это ты глаза закрыла?

Она не смогла сдержать разочарования. Глаза она, конечно, открыла и, глядя прямо в лицо Бейзу, проговорила:

– Там пыльно… Черт знает сколько гадости в глаза налетело… Можно я сначала умоюсь?

– Да ради бога, – улыбнулся он, пропуская ее. – Хоть душ принимай… Я вообще-то совсем один…

Он хотел добавить, что принца ее тоже нет, бог весть где он шляется, но удержался. Девочка была явно взволнована.

Мышка закрылась в ванной комнате. Она сначала обрадовалась, увидев прямо перед собой старое зеркало с огромной трещиной посередине. Потом грустно вздохнула – зеркало было, конечно, старое, но – не старинное. Посередине оно треснуло, и, когда Мышкино лицо отразилось в нем, вышло, что она тоже раздвоенная. Как двуликий Янус, усмехнулась она. Присмотревшись, она ужаснулась: ее лицо покраснело и глаза были точно сумасшедшими, горящими… Она набрала пригоршню холодной воды и плеснула себе в лицо.

– Я поставил чайник, – крикнул ей из-за дверей Бейз.

– Спасибо, – откликнулась она, набирая в ладони новую порцию воды, ставшей уже ледяной. После нескольких попыток ей наконец-то удалось привести себя в порядок.

Она вышла, стараясь дышать ровно.

– Надо же, – сказал Бейз. – Ты так долго там тусовалась… Неужели и в самом деле душ принимала?

Она покачала головой.

– Вокруг много грязи, – поведала она, отпивая маленький глоток. Чай показался ей очень вкусным, и еще – она сразу успокоилась. Все ее сумасшедшие мысли просто смешны. Здесь было уютно. Из огромного магнитофона на полу лилась грустная мелодия, но, как ни странно, Мышке, всегда готовой разреветься от любого музыкального звука, совсем не хотелось плакать.

– Надо же, – улыбнулся ей Бейз. – А ты у нас философ… Мастер краткого афоризма.

– Не всегда, – ответила она, ничуть не обидевшись. – Иногда я творец длинных афоризмов… Кто это играет?

– Это? «Цеппелины»…

– Бейз, – сказала она очень тихо. – Ты помнишь, какую музыку мы слушали, когда я пришла сюда в первый раз? «Лестница на небеса», да?

Он кивнул.

– Поставь…

– Да мне не жалко, только… Если ты будешь ее часто слушать, свихнешься. Начнешь искать ее. Там, на небе… Слишком красивая сказка. Господь спускает с небес лестницу из золотых нитей, и на каждой – ангел… И вот ты уходишь все выше и выше, с каждым шагом приближаясь к Нему, ждущему тебя там, на самой верхней ступеньке. С каждым твоим шагом, точно пыль с ног, отлетают твои беды, печали, ложь земли…

– Подожди, как ты сказал?

Она подалась вперед, глядя ему в глаза. То, что он говорил, было красивым, грустным, и ей хотелось, чтобы так в самом деле и было. Однажды она встанет на первую ступеньку, и тогда смерть перестанет быть пугающей, страшной, грязной и пошлой. Разве тогда она станет бояться? Ложь земли, которая слетает туда, вниз, с каждым ее шагом. Земное – к земному…

– Ложь земли, – повторил он. – Наверное, я зря так увлекся. Что-то внутри меня требует, чтобы я прекратил. Знаешь, мне кажется, это здравый смысл… Детям такие вещи знать не обязательно.

Мышка хотела возмутиться, заявить, что она не ребенок. Но сдержалась.

– Ага, – иронично хмыкнула она. – Детям надо слушать всякую там муру типа «Я к тебе не подойду, и ты ко мне не подходи…».

– Ну, это ваши личные проблемы, – рассмеялся Бейз. – Но размышлять о конце пути в самом начале – глупо. Думай лучше о любви.

– А я о ней и думаю, – призналась Мышка. – Только почему-то мне кажется, что я куда лучше пойму ее, оставшись хотя бы на несколько мгновений наедине с этой «Лестницей».

Он посмотрел на нее внимательно и серьезно. Она ждала его ответа, но он молчал, разглядывая свою чашку.

– Или ты хочешь меня уверить, что вот эти глупости – «я к тебе не подойду» – и есть настоящая любовь? – не выдержала она затянувшейся паузы.

– Откуда ты взялась такая? – пробормотал он.

– С луны свалилась, – ответила она. – Чем и горжусь…

– Не ушиблась, падая?

– Ушиблась, – развела она руками. – Заметно, да? Ушиблась-то я головой…

Он молчал. Даже не усмехнулся.

Просто сидел молча и смотрел на нее. Серьезными глазами.

Наконец он заговорил, очень тихо:

– Меньше всего я хотел бы, чтобы ты тут осталась. Но видимо, ты все равно тут останешься. Может быть, тебе просто некуда больше бежать.

– Я так тебе не нравлюсь?

– Нет, – покачал он головой. – Ты славная девочка. Именно поэтому я и не хочу, чтобы ты тут оставалась.

– Почему?

Она почти выкрикнула последние слова. Бейз вздрогнул.

– Мы бродячие собаки, хобо, – тихо сказал он. – Иногда собачники бездействуют. Пока им не дадут приказа очистить улицы. И тогда начинается травля. Понимаешь, детка, лестница-то тут ни при чем. И никто не знает, успеет ли он добраться до нее, до лестницы.

Она молчала, слушая его, впитывая каждое слово. На этот раз она ему верила. И все яснее становилось – если Кинг подвергается опасности, то она тоже должна быть с ним рядом. Это просто. Даже если он не любит ее, она-то его любит.

Он еще что-то говорил, про то, что по приказу каждый хочет стать собачником. Она вспомнила вдруг, как давно, еще в детстве, увидела, как соседка снизу несет на руках окровавленного пса, плача и ругаясь на ходу, уже поняв, что не донесет его живым. Пес умирал, и в его глазах, когда Мышка подошла близко, она увидела горечь и непонимание. Немой вопрос: что я вам сделал? За что вы меня так?

А кровь все текла и текла, и еще Мышка помнит, как какой-то дядька сказал: «Да что вы тут устраиваете, в самом деле, они же загрязняют улицу…»

Как она тогда хотела ударить его, рванулась к нему, сжав кулачки, но мать ее остановила.

Но почему-то ей до сих пор кажется, что тот дядька тогда ее испугался. Испугался маленькой девочки со сжатыми кулачками…

Теперь она узнавала, что тот, кого она любит, тоже бродячая собака. И ей стало так страшно, что с ним что-то случится – нет, уже случилось! – что, когда дверь открылась и на пороге возник Кинг собственной персоной, живой и невредимый, она не поверила своим глазам. И чуть не бросилась к нему, вовремя удержалась.

Она же еще не знала, как он к этому отнесется. А вдруг – оттолкнет?

* * *

Он стоял, прислонясь к дверному косяку, и смотрел на нее, пытаясь спрятаться за ласковой усмешкой. Почему-то вспомнилось ему: «Проявляйте иронию и жалость, тогда будете спасены…» И он искренне старался убежать от теплого чувства в груди, но ее огромные глаза требовали от него совсем другого, большего, чем дурацкая ирония. Больше, чем неуместная жалость…

Голос внутри напомнил ему – а как же Джерри Ли Льюис? В конце концов, его подружке было тринадцать…

«Но я-то не этот самый Джерри, – сказал он себе. – Я не он, и Мышка не глупенькая американка из провинции… Она другая. Она вообще другая. Просто бывают такие люди, не вписывающиеся в законы жанра. Они рождаются редко и все-таки рождаются…»

Подняв глаза, он встретил ее взгляд и понял, что никуда не сможет убежать. Если бы она даже захотела, чтобы он исчез, Кинг не смог бы этого сделать.

– Привет, – сказала она тихо. Едва слышно. Как вопрос задала.

– Привет, – ответил он с легким вздохом. Скорее выдохнул эти слова ей навстречу…

– Это ничего, что я пришла? – спросила она.

Он рассмеялся:

– Думаю, ты поступила правильно. Всегда надо делать то, что тебе заблагорассудится. Иначе твои неисполненные желания начнут угнетать твой мозг, и ты станешь маньячкой…

– Знаете, – сказал Бейз, – как-то мне пришло в голову, что я у вас тут вместо шкафа. И вроде бы не мешаю особенно, но стопроцентно лишний… Поэтому я, пожалуй, пойду потихоньку… Тем более Ирка заждалась. А вы потом подтянетесь.

Он не стал ждать ответа, открыл дверь и исчез. Правда, на секунду в проеме двери снова возникла его физиономия. Он посмотрел на Мышку и сказал:

– Помни, что я тебе говорил, ангелочек… – И подмигнул ей на прощание.

– Давай пройдем в комнату, – предложил Кинг. – Как-то нелепо торчать в прихожей…

Он открыл дверь, пропуская туда Мышку.

– Странно, – сказала она, оглядываясь. – Как-то одиноко на «площади Дам» без людей.

– Без людей везде одиноко, – кивнул он. – Но иногда с людьми еще хуже… А кто тебе, собственно, нужен?

– Никто, – сказала она.

– Тогда тебе повезло. Никто перед тобой…

– Ты?

Она подняла на него глаза. Ему захотелось крикнуть, чтобы она прекратила так на него смотреть. Потому что он устал сражаться с самим собой и сил почти не остается.

– Что ты будешь пить? – спросил он, чтобы не смотреть в ее глазищи. – Виски? Бургундское? Джин?

– Чай, – сказала она.

– Разумное решение, – усмехнулся он. – Виски-бургундского-джина у меня и нет. Кончился запас напитков…

Запер дверь и прошел на кухню.

– Только не пугайся, что я запер дверь, – сказал он, вернувшись. – В этом нет никакого тайного умысла. Просто ветрено стало…