Текст книги "Лестница на небеса"

А она подумала, что теперь ей не страшно, потому что он-то рядом с ней, и она совсем перестанет бояться, потому что… Если они встретились, этого захотел Бог. Она вспомнила на минуту Его глаза, снова окунулась в море любви, доброты и света, и ей стало хорошо и спокойно. Несмотря на враждебность мира, окружающего их. Она даже не обратила внимания, что где-то далеко, как ей показалось, зарычал зверь. Да ведь ей и в самом деле – просто показалось…

Это поезд, где-то далеко. Это только поезд…

Дверь скрипнула, и кончилась магия… Мышка с тоской подумала, что ей хотелось бы невозможного. Чтобы этот разговор – молчаливый, иногда лишь взглядами – длился вечно. Но дверь скрипнула, и они оба вздрогнули, обернулись, вырванные из запредельного мира, где, казалось бы, остановленное мгновение возможно.

На пороге стояла Ирина, и рядом с ней высилась долговязая фигура очкарика Майка, а еще был третий, кого Мышка не знала, очень похожий на Кинга, только волосы, доходящие до плеч, темные. А глаза – карие. Да и в чертах лица напрочь отсутствовала та мягкость, которая была у Кинга. Наоборот, глаза нового знакомца отличались одновременно серьезностью и легкой иронией, а в данный момент он просто рассматривал Мышку, и она подумала – глаза, переполненные любопытством.

– Привет, – бросила Ирина.

Мышке показалось, что она немного раздражена, во всяком случае, на Мышку демонстративно не смотрела. Просто прошла на кухню и стала вытаскивать из сумки продукты.

Майк тоже поздоровался – в отличие от Ирины, тепло и как бы обрадовавшись Мышкиному появлению на этой кухне. А третий продолжал ее рассматривать.

– Кинг, ты усыновил девочку? – наконец поинтересовался он.

Едва заметно усмехнувшись, Кинг обернулся к нему и спокойно переспросил:

– А ты бы хотел, чтобы я усыновил мальчика?

Несмотря на эту пикировку, Мышка заметила, что они относятся друг к другу очень тепло, как братья, – только вот кто из них играет роль старшего брата, было понять трудно.

– Можно было двоих, – парировал его друг. Или – все-таки брат? Их сходство, безусловно, бросалось в глаза. А взаимоотношения все больше напоминали братские…

– Мальчиков?

– Девочку и мальчика… Одну уже ты усыновил. Не выбрасывать же теперь ребенка на улицу…

Обычно Мышку жутко злило, когда кто-нибудь называл ее ребенком. Но теперь – она и сама удивилась этому – нисколько не задело, а даже напротив. Мягкая интонация, прозвучавшая в голосе нового знакомого, обволакивала ее и обещала защиту. Ей почему-то захотелось, чтобы этот человек стал и ей братом.

– Кстати, меня зовут Бейз, – представился он.

– Меня Мышка, – улыбнулась она.

– Хорошее имя…

– У вас тоже ничего себе…

– А мы живем по принципу первобытному, – сказал он, усаживаясь в кресло возле окна. – Знаешь, как жили наши пращуры? Прятали свои имена под прозвищами… Существовало поверье, что, если недоброжелатели узнают твое настоящее имя, будут обладать властью над твоей душой…

– Я же не недоброжелатель.

– Мышка, – внезапно повернулась к ней Ирина, – помоги разгрузить эту чертову сумку. А то от наших рыцарей помощи не дождешься.

Мышка кивнула – она была рада тому, что лед в Ирининых глазах растаял.

– Ты все время думаешь о бренном, – подал голос Майк. – Нельзя требовать от других такого же безрассудства…

– Ага, конечно, – саркастически хмыкнула Ирина. – Вот когда ты появишься на кухне с вопросом, есть ли у нас что-нибудь пожрать, я тут же напомню тебе, что думать о бренном не стоит… И посмотрю на твою физиономию.

Они вдвоем быстро выложили продукты в холодильник – Мышка отметила, что в основном это были банки с кабачковой икрой, и ужасно удивилась этому обстоятельству, но потом поняла – это просто самое дешевое. И вообще – самое распространенное… В это время Бейз ссыпал в ящик картошку, продолжая при этом бросать на Мышку вопросительные взгляды. Ей даже показался странным этот повышенный интерес к ее персоне. Майк и Ирина отнеслись к ее явлению в этой квартире куда более равнодушно.

И отчего-то ее не оставляло ощущение, что Бейз хочет сказать ей что-то, и ждет, когда они останутся вдвоем, потому что при всех этот разговор состояться не может. Мышка одновременно и боялась, и хотела этого разговора. Хотя бы потому, что он мог помочь ей понять этих странных людей. Еще более не похожих на остальных, нормальных, людей, чем сама Мышка…

* * *

Разговор действительно состоялся – после ужина. Как и предполагала Мышка, на ужин они с Ириной приготовили жареную картошку, приятным дополнением к которой послужила та самая кабачковая икра. И ничего вкуснее Мышка в жизни не ела!

А потом она вызвалась помыть посуду, потому что это как бы делало ее членом этой «семьи», и Бейз предложил ей помочь.

Вот тогда-то они и поговорили.

Мышка мыла тарелки, Бейз их вытирал, и некоторое время они молчали. Наконец он первым нарушил затянувшуюся паузу.

– Что ты тут делаешь? – спросил он.

Она вздрогнула от неожиданности вопроса и, не зная ответа, промолчала.

Потом повернулась к нему и почти враждебно спросила:

– А вас что, так раздражает мое присутствие?

– Нет, – покачал он головой. – Просто эта квартира не место для маленьких девочек…

– Я не маленькая…

– Тебе хочется так думать, – пожал он плечами. – Тебе кажется, что ты нашла выход, а на самом деле обнаружила тупик… Наш тупик. Не усложняй свою жизнь. Беги отсюда, пока еще не отравилась…

– Чем? – спросила Мышка.

– Нонконформизмом, – вздохнул Бейз. – Эта страна не совсем подходящее место для смелых мыслей… А мы – «Бродяги Дхармы». Изгои. Хобос…

– Слишком много непонятных слов.

– Скажем так, мы просто уроды, – согласился он найти понятное слово. – Ты хочешь, чтобы твоя жизнь стала игрой в прятки?

– Скажем так, – ответила Мышка, – я не хочу, чтобы моя жизнь напоминала геркулесовую кашу. И потом – я тоже урод. Может быть, даже в большей степени, чем вы… Вам для того, чтобы вызвать всеобщее неодобрение, приходится отпускать длинные волосы и всячески раздражать обывателей… А мне и без этого приходится сталкиваться с непониманием окружающих… Так что все твои слова потонули в холодной воде…

Теперь, как она заметила, он смотрел на нее совсем другими глазами. Сначала он удивился – видимо, не ожидал услышать от нее этакой тирады. Похоже, думал, что она всего лишь любопытный ребенок…

– Так что еще неизвестно, кто кому принесет больше неудобств, милый Хобо, – сказала она и улыбнулась. – Впрочем, мне действительно пора домой, потому что уже темнеет… Но это совсем не означает, что я не вернусь сюда…

Она вышла в коридор и стала одеваться.

Ей было обидно – она была вынуждена признаться себе в этом, хотя изо всех сил и пыталась спрятать эту обиду не только от окружающих, но и от самой себя.

– Мышка, ты далеко?

Она встрепенулась, услышав голос Кинга. Он стоял, скрестив на груди руки, и ей показалось, что в его глазах, спрятанных за насмешливостью, таится испуг. Как будто он боится, что она уйдет навсегда.

– Мне пора домой, – сказала Мышка.

– Тебе что-то сказал Бейз? – Он обернулся и крикнул туда, в комнату: – Бейз! Ты обидел Мышку?

Бейз тут же появился рядом и вопросительно смотрел то на него, то на Мышку.

– Я вообще-то ее не обижал, – сказал он озадаченно. – Мне просто показалось, что «площадь Дам» не то место, где стоит находиться юным девицам. И – это уж я знаю точно – ты им, этим девицам, неподходящая компания… Может быть, она за тебя обиделась? Мне она, правда, сказала, что ей пора домой.

– Мне и в самом деле пора, – подтвердила Мышка. – И никто меня не обижал…

Кинг поверил им обоим, но предложил:

– Я тебя провожу…

Ей очень хотелось еще какое-то время побыть с ним рядом, но она представила себе, как мама смотрит в окно, обеспокоенная ее долгим отсутствием, и видит их вдвоем… Поэтому она решительно покачала головой – нет, нет, ни за что…

– Я дойду сама, – улыбнулась она ему. – А я завтра приду, можно?

Он кивнул.

Потом подошел к ней, обнял за плечи – она вздрогнула, удивляясь тому, что ей так непонятно, так хорошо и так сладко, – и коснулся губами ее лба.

– Ладно, – сказал он. – У тебя есть телефон? Запиши наш номер и обязательно позвони… А то я буду…

– О да, – иронически хмыкнул Бейз. – Позвони уж, пожалуйста. А то папочка будет волноваться…

Она ничего не ответила, только сжалась – Кинг ощутил ее обиду почти физически, как если бы это происходило с ним.

– Я дойду, – пробормотала она и – не удержалась, метнула в сторону Бейза такой взгляд, что Кинг удивился, как это Бейз остался целым и невредимым.

Быстрее ветра, наверное, эта девчонка распахнула дверь и бросилась прочь.

Точно у нее были крылья.

– Ты кретин, – вспылил Кинг. – Придурок. Можно подумать, что такие девочки у нас стоят на каждом углу…

– Я просто обороняю эту девочку от тебя, мой друг, – усмехнулся Бейз. – Прекрасно понимая, что она слишком хороша для этой дыры…

– А если ей плохо без меня в этом мире? Откуда тебе знать-то?

– Если ей плохо, тогда беги за ней следом… – Бейз развел руками, еще раз усмехнулся и уже серьезно посмотрел на Кинга. – Ну? – спросил он. – Чего ты не бежишь за ней? Потому что и сам понимаешь, что жизнь среди нас для этой Девочки не лучший выход…

Но Кинг так не думал. То есть он вообще сейчас ни о чем не способен был думать трезво. Только о темной улице. О мрачной темной улице, по которой бредет этот странный ребенок, как будто продолжая плутать в темноте и невыносимости собственного одиночества…

* * *

«Вот бреду я по ночной дороге, в тихом свете гаснущего дня…» Странно-то как, удивилась Мышка. Наверное, все ее стихи растерялись, и думает она отчего-то чужими. Она шла быстро, не оглядываясь и стараясь не думать о том доме, оставленном ею – на-все-гда… Нет уж, она никогда туда больше не вернется… Каждому свое.

На секунду сердце сжалось, не в состоянии пережить эту мысль, потому что там ей было хорошо, она в первый раз почувствовала себя нормальным человеком! Но она тут же напряглась и заставила себя не думать об этом.

Сзади послышались шаги – кто-то бежал вслед за ней, или просто кто-то торопился…

Она не обернулась, даже услышав за спиной голос, – так это было нереально, несбыточно…

– Быстро же ты передвигаешься… Вот что значит молодость!

Еще не смея поверить очевидному, она замерла, удивляясь тому, как быстро ее душа меняет состояние – вот только что задыхалась от горя, а теперь наливается счастьем, как июльское яблоко – солнцем…

Она остановилась.

Рука Кинга мягко коснулась ее плеча – она невольно вздрогнула, но совсем не от страха – от неожиданности, а еще ей очень хотелось тоже прикоснуться к нему, но она не смела…

– Ты обиделась?

Мышка покачала головой.

– Нет, – улыбнулась она. – То есть сначала… Немного. Почему он такой злой?

– Нет, наоборот… Из всех нас он самый добрый. Просто… Я не знаю, как тебе объяснить. Мы не подходящая компания…

– Это мне решать, – упрямо мотнула она головой.

– Но ведь так и ошибиться недолго…

– Ну и что? Зато это будут мои ошибки… Мне не нравится, когда мою жизнь расписывает кто-то другой…

– Ее так и так расписывают, – усмехнулся он. – И тебе никуда от этого не деться… А к Бейзу ты несправедлива.

– Я говорю сейчас не только о нем… Обо всех, кто хочет повлиять на мою судьбу, – сказала она. – Выходит, я несправедлива ко всем…

Они подошли к дому, где она жила, и остановились.

Он поднял глаза, пытаясь определить, какое из светящихся окон-глаз принадлежит ей, и она, угадав его мысли, рассмеялась и сказала:

– Мое окно с другой стороны…

– Хорошо, – улыбнулся он в ответ. – Буду знать, где можно тебя увидеть…

Она ничего не ответила, только приподнялась на цыпочки.

– Это ты такой большой или я – маленькая? – спросила она.

– И то и другое, – засмеялся он.

Она смотрела ему в глаза долго, очень долго, и он испугался, потому что не смог спрятать нежность. И ему показалось, что она ее угадала, почувствовала, – уголки ее губ поползли вверх и замерли в полуулыбке, она нежно коснулась его щеки.

– Ты обязательно увидишь меня, – пообещала она и быстро пошла к подъезду.

– А твой телефон? – крикнул он ей вслед.

Она замерла, обернулась и проговорила:

– Но ведь теперь ты доставил меня домой и можешь быть спокоен… Зачем он тебе?

– Как же я смогу тебя увидеть?

– Как-нибудь, – сказала она и закрыла дверь.

Как будто и здесь она оставляла главное решение за собой, не позволяя даже ему решать ее судьбу…

* * *

– Где ты была?

Она почувствовала укол вины – правда, на сей раз не такой сильный, как обычно. Мама смотрела на нее, и по ее взгляду Мышка без труда определила – она волновалась. И в самом деле, Мышка ушла с утра, как бы в школу, и вернулась поздно вечером…

– Только не ври мне, что у Лены.

– Я и не собиралась, – ответила Мышка. – Я бы столько времени у этой зануды не высидела…

– Тогда где ты шлялась?

– Пыталась кое-что понять, – честно ответила Мышка. – И знаешь, я очень много узнала… Так много, что мне придется обо всем этом думать, и пока я не могу дать тебе ответ, где я была…

Мать поняла ее – или просто смирилась? В конце концов, с детьми просто, пока они маленькие. А потом вдруг начинают расти и искать ответы на собственные вопросы… И кто знает, что лучше – когда они покорны, понятны или вот так, когда пропадают на целый день в поисках смысла?

Ей вспомнились слова подруги старшей дочери: «Птенцам надо учиться летать, если они хотят стать птицами, а не курами-несушками…»

– Ма, у меня правда все в порядке. – Мышка чмокнула ее в щеку. – Но сейчас я тебе ничего не расскажу. Просто я сама еще не очень хорошо понимаю… И еще – я очень хочу в ванну.

Собственно, она не врала. Она и в самом деле хотела оказаться сейчас в одиночестве – и в воде…

Ей ведь многое надо было обдумать и вспомнить!

Пока вода набиралась, она сидела на краешке ванны, наблюдая, как бежит струя из крана. Она ни о чем не думала – просто успокаивалась, приводила в порядок чувства.

Потом разделась – не удержавшись, посмотрела в зеркало, пытаясь найти в самой себе признаки женственности. Но тонкое, почти детское тело, маленькая грудь придавали ей сходство скорее с мальчишкой… «Все-таки я не в порядке», – подумала она, вспомнив физкультурную раздевалку и своих одноклассниц – сравнение было, увы, не в ее пользу… В отличие от нее они уже вполне сформировались, а она…

По счастью, вода уже набралась, она налила пену и спряталась там, в воде, вся – только голова осталась видна, а это ее хрупкое тельце – да ну его…

Мышка закрыла глаза, наслаждаясь теплой водой, и тут же попыталась вспомнить его прикосновение – такое же нежное, как прикосновение ветра, и почти невесомое… И тут же почувствовала его, почувствовала наяву… Она даже открыла глаза, испугавшись того, что воображаемое стало таким реальным, а еще она испугалась того странного ощущения, которое рождалось сейчас в ее теле, словно в ответ на его – воображаемое же! – прикосновение. Она села и долгое время боялась пошевелиться или снова закрыть глаза.

– Нет, – сказала она, когда немного успокоилась, – я все-таки ненормальная…

Она вышла из ванны, наскоро вытерлась и немного постояла, прислушиваясь к себе, но теперь все было как обычно.

На минуту ей стало даже немного грустно – как будто и в чувствах своих она уже не хотела оставаться без него…

Даже в мечтах ее, всегда теплых, будто солнечный свет, без него теперь было пасмурно и холодно.

Глава 3
«МОЖЕТ БЫТЬ…»

Он проснулся от прикосновения солнечного луча к щеке. Открывать глаза не хотелось, поэтому некоторое время он продолжал лежать, наслаждаясь игрой воображения… Это она коснулась его щеки. И рядом с ним сейчас – она, эта странная девочка. Спит, уткнувшись в его плечо, а его руки пытаются спрятать ее, заслонить от мира.

Он так живо представил ее спящую, что защемило сердце, переполненное нежностью и тревогой.

Долго наслаждаться моментом ему не пришлось – девушка рядом с ним шевельнулась, открыла глаза и превратилась из Мышки в Ирину.

– Доброе утро, – сказал он ей, пытаясь улыбнуться.

То, что раньше было нормальным, теперь обернулось обманом. Ему стало стыдно и так жалко свою старую подружку…

Она посмотрела ему в глаза спокойно, словно и не подозревала о невольной лжи, поселившейся теперь рядом с их отношениями.

– Мы проспали? – спросила она.

– Что мы можем проспать, кроме жизни? – вздохнул он.

– Завтрак, например… Утренний кофе.

– Нет, думаю, мы проснулись почти вовремя…

Кинг встал – совсем не потому, что ему так уж сильно хотелось кофе. Просто чувство вины стало почти непереносимым.

Он попытался убежать от нее, от себя самого и вообще – просто перейти в другое измерение, пусть это измерение похоже не на волшебный лес Мерлина, а на простую кухню.

– Я принесу тебе кофе, – пообещал он Ирине и подумал: «Боже, я словно спасаюсь бегством, ложью и торопливыми обещаниями. Ищу более простую дорогу, минуя сложный путь правды…»

Пока кипел чайник, он положил в турку четыре ложки арабики – остатка родительской помощи, потом залил кофе крутым кипятком и поставил на огонь. Впервые за долгие годы ему не понравился внешний вид кофе. И еще ему не нравилась эта кухня с нарисованными кирпичиками, не нравился вид из окна и вообще не нравился он сам. О, как было бы просто все переиначить, начав с кухни, хотя бы с нее, а потом приступить к самому главному – к самому себе!

Рядом с Мышкой следовало бы оказаться принцу из сказки, а он-то принцем не был.

«Да полноте, как можно сделать принца из бревна», – усмехнулся он, и, точно услышав его, кофе, сердито буркнув, вылился на плиту. Последняя капля сегодняшних горьких разочарований, подумал он. И вот ведь странность – помогло! Ушла эта тупая боль, оставив только недовольство самим собой, но от этого никуда не деться…

– Кофе убежал, – мрачно констатировал он. – Ты в полном дерьме… Ты будешь пребывать там долго, возможно, до собственного отбытия в запредельность, тебе остается только смириться с этим… Как и с тем, что маленькая чистая девочка с распахнутыми глазами – не про вашу честь, стареющий бонвиван…

Теперь ему стало совсем легко, поскольку нет ничего утешительнее, чем осознание своего положения, особенно безнадежного… Смирившись, понимаешь, что бывает и хуже…

Он преспокойно вытер плиту и отправился в комнату, где его ждала женщина, такая же, как он сам… Понятная. Понимающая. И черт с ней, с любовью…

«В мире присутствует простота, и – откройте ей ворота, – процитировал он кого-то, кого и сам не помнил. – Естественность превыше глубоких чувств…»

Но, несмотря на все его ухищрения, в глубине души он был с этим уже не согласен.

Или он не был с этим согласен всей душой?

* * *

Неприятности начались сразу.

Как раз в тот момент, когда Мышка, одеваясь в ненавистное пальто, обдумывала, не пройти ли ей мимо ненавистной школы, в дверь позвонили.

– Боже, – выдохнула Мышка. – Это она…

Открыв дверь, Мышка возненавидела себя за дар скверных предчувствий. На пороге и в самом деле стояла толстуха Галя.

– Привет, – сказала она. – Я зашла за тобой, ничего?

«Да полная гадость!» – хотела ответить Мышка. Теперь придется тащиться в чертову школу. Потом ведь надо соврать, что была больна. Галя настучит, как пить дать…

– Ничего, – сказала она вместо этого. – Даже хорошо… Не так будет скучно…

Она крикнула с порога «Пока, мама» и быстро, прежде чем Галя успела при матери задать вопрос, где, собственно, Мышка была вчера, выпихнула ее в подъезд и закрыла дверь. И вовремя – поскольку стоило двери хлопнуть, Галя поинтересовалась, где Мышка вчера была.

– Живот болел, – буркнула та.

– Зинаида вчера исходила желчью, – сообщила Галя.

– В таких случаях рекомендовано обращаться к доктору, – фыркнула Мышка.

– Она вчера целую лекцию нам прочла про то, что иногда чересчур развитое самомнение вредит здоровью… Что ты думаешь, будто самая умная, и поэтому читаешь учебник через темные очки, и скоро будет результат…

– Плачевный… – засмеялась Мышка. – Ей неизвестно самое страшное! Я его вообще не читаю. Поскольку не хочу забивать голову всякой ерундой…

– Ты бы все-таки вела себя поосторожнее, – посоветовала Галя. – Ты и в самом деле всех против себя восстанавливаешь… Надо это тебе?

– Надо, – отрезала Мышка. – Чтобы самосохраниться…

– Чего? – не поняла Галя. – Это ты так самосохраняешься?

– Ага, – подтвердила свои слова Мышка насмешливой улыбкой.

Они шли уже рядом с его домом. Только по другой стороне улицы, а мимо, разделяя их, ехали машины, и Мышке больше всего сейчас хотелось послать всех подальше, развернуться и пойти туда, в дом, где теперь живет ее сердце…

Но смелости ей не хватило. Да и уже высился мрачным видением памятник Феликсу Эдмундовичу, поскольку школа почему-то решила носить его имя… Может, поэтому Мышке и казалось, что идет она не в школу – в колонию исправительно-трудовую.

Они подошли к школьному подъезду.

– Кажется, успели, – с облегчением выдохнула Галя. – Первый урок у Зинаиды. Так что готовься…

«Я никогда не смогу быть готова к общению с монстрами», – грустно подумала Мышка, с тоской оглядываясь назад – туда, где сейчас проснулся он. «Что ты делаешь сейчас, милый? – мысленно спросила она. – Пьешь кофе и думаешь о ком-то? Уж конечно, не обо мне…»

И, оторвавшись с неимоверным трудом от созерцания благословенного дома, она ступила в «мрачный каземат»…

Экое странное чувство, думал он, рассматривая грязные кофейные разводы на дне чашки.

«Точно я стою перед мутным стеклом и боюсь протереть его, чтобы увидеть солнце. И ведь сколько раз я смеялся этой жизни в лицо – такими глупыми казались мне установленные правила, а теперь я и сам не могу переступить их…

И в самом деле – я должен запретить себе думать о ней, повинуясь так называемому здравому смыслу… Поскольку она ребенок, а я – старик», – вздохнул он. И в самом деле он себя таковым чувствовал, особенно рядом с ней…

– Ну, вот и все, – вздохнул он. – Слов не осталось. И помочь я ничем самому себе не могу…

И он в отчаянии грохнул чашку об пол, словно пытался так избавиться от острой, внезапно нахлынувшей боли.

– Боже, как я ненавижу этот ваш чертов здравый смысл, – прошептал он. Как близка была сейчас возможность разбить наконец это его одиночество – и как невозможно было его разбить!

Даже думать о ней он не имел права. Мысли приближали ее, а он должен был, напротив, отдалить ее от себя. На безопасное расстояние.

Пытаясь немного отойти, успокоиться, он включил музыку.

Но голос Джима Моррисона не давал ему забыться – напоминал о Мышке. Точно она взяла да и вошла в каждый обертон его голоса, в каждый музыкальный звук… Она жила там и смотрела из-под длинной челки странным хмурым взглядом, так не сочетающимся с ангельской голубизной ее глаз…

– Если Ты не хотел, чтобы мы были вместе, зная, что это невозможно, зачем сделал так, чтобы мы столкнулись? – шепотом спросил он. – Хотел, чтобы я окончательно загнулся, поняв, что в этом мире таким, как я, нет места?

Поднявшись, поскольку музыка не помогала, он подошел к окну. Погода сменилась. Теперь на улице шел дождь, и мир стал серым, но, как ни странно, картина эта успокоила его. Даже лозунг, висевший на доме напротив, на этот раз его не раздражал. За спиной по-прежнему пел Джим, а лозунг, упавший наполовину от ветра, оставил ему только начало бессмертной фразы. «Вперед, к победе…»

И в принципе, подумал он, глядя на людей, бредущих по улице «вперед», им ведь на самом деле все равно куда. К какой победе. К пирровой ли или к этой их, коммунистической… Им все равно. Главное – это победа. Борьба.

Во всяком случае, глядя на эту самую серую реальность, он не думал о Мышке. Ей там места не было.

Так и не пристроив Мышку в эту бесконечную процессию «борцов», он нашел ей место на большом белом облаке и немного успокоился.

* * *

За окном моросил дождь. Такой же мерный, как голос Зинаиды, подумала Мышка, на секунду возвратившись из заоблачных высот и ухватив кончик учительской фразы. Скучной, как и книга, о которой в данный момент шла речь.

«Просто приду к нему и скажу: „Я люблю тебя“, – решила она. – В конце-то концов, если я не могу без него жить, почему должна это скрывать?»

А если он ответит: «Нет, милая. Я люблю другую»?

От такого предположения у Мышки внутри все похолодело. Она тут же увидела перед собой Ирину – такую красивую, женственную, в отличие от самой Мышки. Неуклюжей Мышки. Нескладной Мышки. Ни-ка-кой Мышки!

– Краснова, можно поинтересоваться, зачем ты пришла на урок?

В голосе Зинаиды холодная сталь насмешки смешивалась с откровенным неприятием Мышкиной персоны. Этакая «нон грата», усмехнулась она про себя. И почему-то ей надоело быть приличной девочкой. Надоело так, что сдерживаться она уже не могла.

Она подняла глаза. Зинаида устремила на нее ледяной, замораживающий взгляд через маленькие стекла очков. Она буравила ее взглядом так, что Мышка всерьез испугалась, что еще минута – и она проникнет в ее душу и наведет там По-рядок!

– Не знаю, – тихо, но внятно произнесла Мышка, встречая этот убийственный взгляд спокойно.

Сначала Зинаида растерялась.

– Как это – не знаешь? – спросила она немного растерянно, еще надеясь, что ей принесут извинения.

– Просто не знаю, и все, – улыбнулась Мышка. – Поскольку это время, так бездарно потраченное на изучение опусов плохого писателя, я могла бы потратить с большим толком… Понимаете, Зинаида Александровна, я ведь никогда в будущем не стану его читать. И я не понимаю, почему сейчас должна тратить столько времени…

Она не договорила. Лицо Зинаиды налилось краской, точно ее вот-вот хватит апоплексический удар, и она прокричала пронзительно:

– Выйди немедленно из класса! Вон отсюда! Вон! Вон!

Мышка сначала даже растерялась – отчего, право, Зинаида так раскричалась, неужели она, Мышка, не имеет права высказать собственное мнение? Но ведь язык-то бедный, предложения односложные, а все искания сводятся к этой тупой установке – погибнуть за миф, который не стоит выеденного яйца? Разве это обязательное условие успеха – лицемерие?

Она вздохнула и поднялась с места. Может быть, и к лучшему… Может быть, ее выгонят из школы…

Что с ней будет потом?

Сейчас это не важно.

Чувствуя себя «ниспровергательницей святынь», она шла к выходу, стараясь держать спину прямо. Она чувствовала, как все смотрят ей вслед. На одну секунду ей даже стало страшно – захотелось остановиться и попросить прощения. Поставить все на свои места… Если бы Мышка была уверена, что все так и должно быть, она так бы и сделала. Но…

– Жребий брошен, Рубикон перейден, – пробормотала она себе под нос. – Похоже, я только что объявила войну… И чем эта война кончится – Бог весть!

Она шла по улице, не замечая дождя, быстро, словно боялась передумать. «Нет уж, – сказала она себе. – Раз мне хватило храбрости объявить войну, так уж сказать ему, что я его…»

И тут же запнулась. Чем ближе она подходила к его дому, тем слабее становилась ее решимость, вот и теперь – слово затрепетало и спряталось, как живое, боясь встретиться с адресатом.

Поднявшись по ступенькам, она на секунду замерла, попыталась вытащить это слово наружу, несмотря на сопротивление. А вдруг он скажет: «Я тебя не люблю…» И все кончится! Мысль, что тогда она его больше никогда не увидит, была непереносимой…

Может быть, все-таки лучше промолчать?

Она нажала на черную кнопку звонка, твердо решив отдаться на волю провидения.

Дверь открылась.

Он стоял с веником и совком в руках. Но вот же, сказала она себе, он ведь обычный. Может быть, от окружающих его вообще отличает только длина волос…

– Привет, – сказал он. – Проходи…

Она прошла вслед за ним на кухню.

– Чашка разбилась, – пояснил он, сметая с пола веником осколки.

Она ничего не ответила, все еще набираясь решимости. И наконец выпалила:

– Я люблю тебя…

Ей казалось, что она это крикнула. Так громко, что не услышать было невозможно.

Но он продолжал сметать эти дурацкие осколки.

«Может быть, мне просто показалось, что я кричу, – подумала она. – На самом деле я это едва слышно прошептала, и он ничего не расслышал?»

– Я тебя люблю, – повторила она уже намного громче.

– Не кричи, – сказал он. – Я не глухой. Я тебя прекрасно слышал и в первый раз…

Он продолжал подметать. Она видела только его спину.

– Тогда какого черта? – прошептала она почти в отчаянии, потому что такой реакции, то есть полного отсутствия какой-либо реакции вообще, она даже не могла предположить.

Он сел напротив и устало посмотрел на нее:

– Что мне надо, по-твоему, теперь делать?

– Не знаю, – призналась она.

– Я тоже не знаю, – вздохнул он. – Мне как-то и в голову ничего не приходит…

«Наверное, это и есть ответ, – подумала Мышка. – По доброте душевной он не может сказать мне правду. Просто не может сказать – извини, моя радость, но я люблю другую женщину…»

Мышка встала и пошла к двери. Теперь все на самом деле кончилось, подумала она, все еще надеясь, что сейчас свершится чудо, он встанет, побежит за ней, обнимет и прижмет к себе, а она просто спрячется у него в руках от этого мира, которому объявила войну, и рядом с ним станет сильнее и непременно эту войну выиграет…

Но ничего не случилось. Она открыла дверь, на минуту замерла на пороге и окончательно поняла – теперь все. Кончилось…

Отчаяние захлестнуло ее, а еще – немного злости на саму себя и на него, и она хлопнула дверью со всего размаха. По лестнице она неслась вниз со скоростью ветра, размазывая по щекам противные детские слезы, и где-то далеко-далеко торжествующе ревел этот чертов поезд.

Точно кто-то неведомый, скрытый от Мышкиных глаз сотней других лиц, торжествовал свою первую победу.

* * *

«Ты скотина!»

Кинг поднял глаза к потолку – к этому грязно-белому суррогату неба. Усмехнулся невесело: «Я же сделал все по правилам. Я же все сделал по их чертовым правилам – так почему же чувствую себя так гнусно? Почему мне кажется, что я… ну да, именно так. Я совершил преступление».

Перед его глазами возник Мышкин образ. Сжатые пальчики, такие хрупкие и тонкие, глаза, в которых сверкнула боль вместо слез. Так по-взрослому…

– Я же не хотел, – пробормотал он. – Я не хотел причинить ей боль…

Но причинил, и нечего делать вид, что поступил хорошо и правильно…

Он вскочил, потому что больше не мог терпеть, как наполняется собственной виной, и ему казалось, что, если он начнет двигаться, это закончится, как прекратится этот стук в самой середине груди: ты сам все разрушил!

Теперь он отчетливо понял: когда люди не знают, как исправить то, что совершили, они мечутся по комнате, точно звери в клетке. И собственно, чем же твоя роковая ошибка хуже этой клетки? Кто вообще сказал, что физическая клетка лучше духовной?

«Да пошли вы! – огрызнулся он, поймав себя на том, что мысли и тут оказываются сильнее чувств. – Мне надоело быть бродячим философом. Мне надоело искать смысл там, где его нет… Я больше не хочу».