Текст книги "Ремонт"

5

Слух о нашей квартире начал разноситься благодаря маленьким размерам города и большим просторам инета. Так к нам пришли Кинг и Сабрина.

Кинг – самая точная кличка, потому что он втройне король. Во-первых, его фамилия Королёв. Во-вторых, его отец – хозяин частного завода у нас в городе. О третьей причине я скажу позже.

Кингу девятнадцать, а Сабрине четырнадцать. Сабрина учится со мной в одном классе, поэтому я её хорошо знаю, и её мамашу тоже. Мамаша дочку с детства науськивала искать богатых женихов. И Сабрина пока что нашла первого. Мамаша посоветовала ей скорей под него лечь, хотя Сабрине было тогда тринадцать. Самое дикое, что мамаша Сабрины даже не для дочки это делает. Она сама не работает, села на шею мужу, но ей мало денег, и она мечтает о богатом зяте. Получается, она продаёт Сабрину за деньги.

Кстати, это настоящее имя – Сабрина.

Я бы на месте парней не очень доверяла девушке, которая во «ВКонтакте» называет себя Сабринка-Малинка и размещает фотки в душе. Но Кинг ничего не подозревает.

Он словно составлен из трёх человек. Тело взрослого парня двухметрового роста с координацией как у тринадцатилетнего: руки и ноги живут отдельно от него, иногда, как соседи по коммуналке, натыкаясь при движении друг на друга. У него большая голова новорождённого: без волос, с белёсыми бровями и бесформенным ртом, каждую секунду кривящимся словно для плача. На самом деле этот большой ребёнок никогда не капризничает, а всем улыбается стеснительно. «Прикинь? – сказала мне Сабрина, хотя мне на фиг не сдалась её откровенность. – Этот дебил мне ВСЁ-О-О рассказывает! По три часа! Как будто в жизни ни с кем не говорил. ВСЁ, что у него было за день! Как он утром в трамвай сел, какой у него был номер билета, о чём он думал, пока ехал, – и так про целый день! Я молчу, как мне мама велела, пялюсь на него, улыбаюсь и делаю вид, что мне жу-у-утко интересно. А сама как двинула бы кухонным молотком по лысой башке!!!»

В прошлом году, когда Кинг окончил одиннадцатый класс, он очень хотел поступить на режиссёра в Питер. К нам Питер ближе, чем Москва. Но его пахан очень странный человек – он не дал ему на это денег. Хотя мог бы купить весь институт.

В результате Кинг поступил в Питере на какой-то вшивый менеджмент, потому что на него ему хватило баллов ЕГЭ. Он вообще очень умный, в школе учился почти на одни пятаки, причём не из-за папочки, но, видно, чтобы поступить на режиссёра, мало быть умным. Кинг учится на менеджера, как девушка занимается сексом без желания, а вечерами он берёт камеру и идёт снимать. Ещё одна странность – камеру, самую дорогущую, пахан ему купил.

По Кингу сразу видно, что он из богатой семьи. Такие люди очень… чистые. На их светлых кроссовках никогда нет трещин или грязи – я думаю, если появляется трещинка, они их выбрасывают и покупают новые. Одежда из такой ткани, что не мнётся, не липнет к телу и не топорщится. Она такая, что вы её на них вообще не замечаете, просто от фигуры остаётся ощущение чистоты и свежести. Пахнет от них всегда так, как будто они вместо пота выделяют парфюм, даже после тренировки. И лица у этих людей тоже свежие.

У Кинга кожа на лице именно такая – бело-розовая, как цветок сакуры.

У Кинга отличная одежда, новейший ноут, который отец ему купил в Америке. А поселил его пахан в Питере в съёмной хате – двухкомнатной мерзкой хрущёвке, – которую Кинг делит с какой-то чужой грязной старухой и её племянником-алкашом.

Папочка Кинга знает про алкаша и ненависть Кинга к менеджменту.

– Папа говорит, что добился всего сам, – объясняет нам стеснительно Кинг. – Он начинал с рабочего, и теперь у него свой завод, в пятьдесят лет. Он хочет, чтобы и я…

Дебильство и издевательство, возмущаюсь я. Отец Кинга, выходит, даже хуже моей маман – у той хоть денег нет.

Если бы я была богата, я бы прежде всего дала своему ребёнку его мечту. Если она у него есть, конечно, и это не полная комната шоколада. У Кинга есть мечта. Он хочет быть режиссёром.

Кинг снимает в коротких роликах и на фотографиях Сабрину. Как бы я плохо к ней ни относилась, у неё тоже есть талант. Она модель.

Модель, по-моему, – это человек, который, снимаясь перед камерой в глупой одежде и глупой позе, не выглядит глупо.

Миллионы умных и красивых девчонок выглядят дурами во «ВКонтакте» и «Инстаграме», фоткая самих себя, глядящих в телефон перед зеркалом или надувающих куриной жопкой губы. Сабрина не выглядит глупо, даже надувая губы в камеру или сидя совой на парапете набережной, как будто собралась посрать на корточках, – это называется owling, не знаю, кто придумывает эту чушь. Она может надеть для снимка мамино пальто на три размера больше со свисающими рукавами – и вы будете канючить перед своими предками, чтобы купили вам такое же. Как она это делает, она не знает. Мозгов у неё нет вообще. Я же говорю: талант!

То, что у Кинга – талант режиссёра, я поняла, когда увидела один его ролик во «ВКонтакте», где он снял Сабрину рядом с осенним кустарником. Вы видели когда-нибудь неблизко осенний кустарник? В нём нет сплошного тона, и в стебли соломенные вмешиваются тонкие стебли светло– и тёмно-серые, неярко-коричневые… Кинг ведёт камеру вдоль осенних стеблей, длинных, прямых и соломенно-серых, и переходит на волосы Сабрины, стоящей к зрителю затылком, – длинные, прямые и соломенно-серые…

Но Кингу редко удаётся снимать для души. Денег ему отец не даёт вообще – только присылает шмотки. Поэтому большую часть свободного времени Кинг зарабатывает на жизнь, на поездки из Питера в наш город к Сабрине и обратно и на саму Сабрину репетиторством по немецкому и съёмкой рекламы. Он говорит, что уже снял и продал так же много рекламных роликов, как Стивен Кинг – сценариев для ужастиков. В этом, кстати, третья причина его прозвища. Но он как-то сказал, что его мечта – быть не Стивеном Кингом, а Стивеном Спилбергом.

Кинг ждёт, когда ему больше не придётся учить менеджмент и снимать дрянные ролики. Сабрина ждёт, когда папочка Кинга передаст ей через него своё богатство. А мамочка Сабрины ждёт, чтобы перехватить его над головой дочки, как мяч в детской игре в «собачку».

Мне кажется, Кингу не жилось бы так печально, если бы… Ну, если бы, например, его мама и папа, отправляясь в очередное путешествие вдвоём на два месяца по дорогам Америки, или на денёк в оперу в Вену, или вдруг, если вздумается, в музей БМВ в Мюнхен, или в Рио-де-Жанейро, потому что там Олимпиада, взяли бы хоть раз Кинга с собой. Но нет, они только привозят ему шмотки и технику. И так было всегда, с самого его детства.

У нас в гостях Кинг и Сабрина пробыли два дня. В первый день они без всякого зазрения совести залезли в ванную и начали там пыхтеть и стонать. Мы взяли Чебурашку за локотки и выскочили на балкон.

На балконе делать было нечего – но только не Чебурашке. Он начал строить рожи: поднимать и опускать брови, откидываться назад и гмыкать. Мы думали, он с ума съехал, пока не поняли, что он наблюдает за вороной.

Вороне там, внизу, какая-то бабка бросила сухарь. Сухарь без воды – вещь бесполезная даже для вороны. Никто на всей улице не обратил внимания на эту ворону, кроме Чебурашки: он заснял на смартфон, как она попёрлась с сухарём в клюве к ближайшей луже, размочила его там и только потом принялась трескать.

Чебурашка сообщил нам (а мы слушали, потому что делать было нечего), что вороны по уму круче собак и равны только человекообразным обезьянам и дельфинам. Например, вороны умеют считать. В опытах они выбирают баночку, в которой положено корма больше. Если пометить баночки с разным количеством корма значками – например, треугольниками – по числу корма, а потом дать им уже не банки, а таблички, то вороны выберут табличку с наибольшим числом треугольников.

Вороны, продолжал Чебурашка, раскалывают орехи, кидая их на рельсы перед идущим трамваем, и с тем же умыслом бросают сушки под колёса машин. Одна ворона в научном опыте согнула кусок проволоки в виде крючка, чтобы достать им еду из бутылки! Чебурашка даже сказал, что вороны умеют решать несложные уравнения и считать до двадцати пяти, – но тут, мне кажется, он загнул.

– Чебурашка, почему у тебя два по биологии? – вспомнила я. Давно хотела его спросить.

– Понимаешь… Это не живая биология.

И я его поняла.

Вот у меня, например, по биологии четыре. Это не трудно: я хорошо и быстро формулирую фразы, устно и письменно. Вообще, моё личное открытие: кто умеет болтать, тот владеет миром! В мире взрослых тоже так: например, больницу, или детский сад, или школу всегда возглавляет не самый лучший врач или учитель, а тот, кто лучше умеет говорить, уговаривать и договариваться. Или наши депутаты, или мэр – они все отлично болтают, а живём мы при этом плохо. Меня тоже Бог наградил талантом болтовни, так что я в жизни не пропаду. И вот при моей четвёрке по биологии недавно со мной случился па-а-зор. Стоит Пашка на стремянке и просит вдруг меня: «Извини, пожалуйста, у меня ключица зачесалась! Почеши, а то у Чебурашки руки в краске». Я подхожу и чешу ему сзади выступающие косточки на спине. Он как заржёт! «Ты что, – говорит, – не знаешь, где ключица?» Ну, я всегда думала, что это там. В книгах даже помню фразы типа: «У неё были худые ключицы», я читала и представляла эти косточки на спине. Оказалось, это лопатки! А ключицы – тоже косточки, но спереди.

Зачем моя четвёрка по биологии, если я не знаю, где ключицы?

Зато я помню, как получила пять за длиннющую цепочку генов. За мёртвую схему.

И все предметы в школе такие же мёртвые.

По географии мы сдаём так называемую номенклатуру. Это тупой список названий, которые можно найти в справочнике. Но училку кто-то сверху заставляет, чтоб мы учили их наизусть. Выход из этого маразма есть – шпоры. Чтобы всё влезло, надо их печатать на принтере самым мелким шрифтом. У меня одна такая шпора сейчас в кармане.

«Западная Сибирь.

Заливы – Байдарацкая губа, Обская губа; полуострова – Ямал, Гыданский; горы – Алтай (г. Белуха, Салаирский кряж, Кузнецкий Алатау); возвышенности – Сибирские Увалы; равнины – Ишимская, Барабинская; котловины – Кузнецкая; реки – Обь, Бия, Катунь, Иртыш, Тобол, Ишим, Пур, Таз; озёра – Кулундинское, Чаны, Телецкое; полезные ископаемые – Западно-Сибирский нефтегазоносный бассейн, Кузнецкий каменноугольный бассейн, железные руды Горной Шории, цветные и редкие металлы Рудного Алтая; заповедники – Алтайский; Сургутская ТЭЦ; города – Новосибирск, Омск, Томск, Тюмень, Сургут, Нижневартовск, Кемерово, Новокузнецк, Горно-Алтайск, Барнаул.

Урал.

Хребты – Пай-Хой, Полярный Урал, Приполярный Урал, Северный Урал, Средний Урал, Южный Урал; горы – Народная, Ямантау, Магнитная, Качканар; реки – Печора, Кама, Урал, Белая, Чусовая, Северная Сосьва, Тура, Исеть; заповедники – Печоро-Илычский, Башкирский, Ильменский; города – Екатеринбург, Челябинск, Нижний Тагил, Уфа, Пермь, Оренбург, Магнитогорск, Соликамск, Березники, Краснотурьинск, Салават, Златоусп[1]1
  Героиня делает ошибку в названии города Златоуста и не замечает этого, так как для неё перечисленные города – мёртвые слова, которые она должна выучить. – Примеч. авт.


[Закрыть], Медногорск, Орск, Миасс, Соль-Илецк».

ЗапСибирь и Урал – только два блока в этой теме, всего их в ближайшей контроше СЕМЬ.

Неужели кто-то из училок думает, что хоть один человек в школе выучит столько хрени наизусть? У нас на географии даже отличники с красными рожами косят глаз в шпаргалку. И на ГИА по географии и истории нормальные училки всегда подсказывают – они понимают, что выучить такое количество дат и названий мог бы только робот. Эйнштейн говорил, что не знает формул, потому что всегда может найти их в справочнике. Наша алгебраичка, как Эйнштейн, постоянно зырит на формулы в конец учебника – почему, интересно, она думает, что я или Чебурашка способны вызубрить их ВСЕ? И их, и ЗапСибирь и ещё шесть блоков, и три правила по русскому, и словарный диктант по инглишу, и десять страниц пересказа по истории – и ВСЁ это к одному ДНЮ??!

Они и музыку не слушают, не играют – видали вы, кроме старого пианино, на котором детям играть запрещено, музинструмент в школе? Не плачут над ней, а делят её на виды. Даже литература в школе – мёртвый предмет. Меня это особо бесит, я обожаю читать.

Я, когда была мелкой, в младших классах, получала первого сентября учебники – и дома в тот же вечер прочитывала весь учебник по чтению, от обложки до обложки. Меня и тогда уже бесили задания под сказками или рассказами: «Что говорит этот персонаж?», «Найдите абзац, описывающий…», «Найдите в тексте слова, доказывающие…» Как будто класс – сборище подозреваемых в умственной отсталости, которых проверяют на степень таковой. Теперь, в девятом, мы пишем сочинения, в которых ни одной мысли от себя – иначе большой риск получить двойбан, – и чертим таблицы о характерах героев. Таблицы и схемы – на литературе!!! Это всё равно что понять, почему вон та красивая девушка, что я вижу с балкона, красивая. Они пытаются это понять, описывая, из чего сделаны её скелет, мочевой пузырь и кишки.

Самое мерзкое в любой книжке – предисловие, в котором никому не важный пупков или шаромыжкина рассказывает СВОИМИ словами, что хотел сказать Толстой. Литературный критик – самая бесполезная и кровавая профессия в мире. А мы в сочинениях обязаны пересказать пупково-шаромыжкинское мнение.

Книги умерщвляют: их душат и испускают из них живую кровь, чтобы потом их анатомировать. Но, анатомируя тело, нельзя увидеть душу.

Я на литре отказываюсь участвовать в убийстве. Не пишу таблиц, не сдаю сочинений, не слушаю задания училки и получаю колы, двойбаны и, если чё-нить наболтаю, трояки. А пока идёт литра, читаю под партой в смартфоне книжки. Какие мне нравятся.

С хорошей книгой так: сначала ты живёшь в ней, потом ты живёшь с ней.

Пашка и Чебурашка со мной согласились. Они сказали, что груз мёртвых школьных предметов похож на огромную гору мусора. Только интеллектуального мусора. И что живому ростку знаний через него не пробиться. А мы все – дикари с ноутбуками в руках! Такую картинку можно сделать эмблемой современной школы.

– Помните, у нас в школе одиннадцатиклассница сказала, что Луна – это Солнце, только ночью? – посмеялся Чебурашка.

– А моя соседка по парте в шестом классе, помню, получила пятёрку за правило размером в полстраницы по русскому. А потом пишет мне такую записку: «Я збегаю на пол-часа в кафе, прекрой меня, на матиматике», – рассказала я. – А английский? Мы зубрим наизусть двенадцать времён глагола!!! А за границей не способны спросить, как пройти к морю.

– Вообще, это не только смешно. Это страшно! – сказал Пашка.

И мы вспомнили. Совсем недавно из-за мёртвого школьного предмета, физики, в нашем городе погибла девочка. Она решила посидеть в ванне со смартфоном на подзарядке. И уронила его в воду. Погибла от удара током. Ей было пятнадцать лет.

– А в учебниках физики – «практические» задачки, да уж! – со злостью сказала я. – Про то, сколько килоджоулей нужно, чтобы нагреть кастрюльку с водой!

Пашка посмотрел на меня, и лицо у него стало слегка ехидным.

– Да есть, собственно, и более близкий пример, – заявил он. – По поводу смерти из-за незнания физики…

Мальчики переглянулись, а я покраснела. Да-а, это была жесть…

Это случилось в самые первые наши дни на квартире. Мы тогда жрали только сухие бутеры с газировкой. Бабка моя, наверное, пропила газовую плиту, как и холодильник. Тогда Чебурашка принёс нам из дома туристическую горелку с газовым баллоном. Баллончик такой маленький, размером с лак для волос. К нему сбоку привинчена горелка. Она как конфорка от плиты, только облеплена металлическими лепестками. Захочешь поставить кастрюльку или чайник – поднимаешь эти лепестки вверх, получается подставка.

Я решила сделать чай. Газ открыла, зажгла, поставила на лепестки чайник.

Стало пахнуть чем-то мерзким – я думаю, так и надо. Не плита же. А огонь загорелся – я сама видела! Минуты через три заходит Пашка. Нюхает воздух, летит к горелке, поднимает чайник – и я вижу: газ идёт, огня нет.

– Ты что ж творишь? – говорит он. – Ты убить нас могла! Лепестки не так высоко надо было поднимать. Между ними и чайником должен оставаться воздух. Ты перекрыла кислород огню.

У меня по физике четвёрка. Память хорошая зрительная, формулы помню. А у Пашки двойки были всегда по физике. Он формул не знал.

* * *

На второй день Кинг съездил в родительский коттедж (его родаки отбыли в Испанию) и притащил нам всё, что только мог вынести и вывезти на такси. Это было то, отсутствия чего Кинговы родители точно бы не заметили. Потёртый надувной диванчик и два надувных кресла. Небольшой ковёр. Музыкальный центр – антиквариат, но нам сойдёт. Четыре атласных постельных комплекта, шесть подушек из лебяжьего пуха, два покрывала на кровать из какого-то натурмеха. Ноутбук модели прошлого года, мешок мужских шмоток, ещё мешок кроссовок и ботинок – всё фирма. Два комплекта занавесок, две скатерти, настольную лампу, судя по этикетке, немецкую. Две пары роликовых коньков, одни зимние коньки, скейт, двое мужских дорогих часов, которые Кинг носил в прошлом году. Множество тарелок, чашек, вилок и ложек с вензелями, вообще всякой посуды. Совсем неперечисляемую массу всяких прибабахов для ремонта: краски, кисточки, даже большой кусок линолеума – мы решили постелить его на пол в кухне. Всё это было то, отсутствия чего Кинговы родители точно бы не заметили.

Этот второй день кончился хреново.

Кинг с Сабриной привезли барахло и потом полдня шлялись где-то в городе. Приехали они бухие и привезли дорогущего виски и пиццу. Пашка в этот вечер ушёл куда-то. Приходит он и видит такую картину.

Орёт музцентр. На ковре посреди комнаты валяется Сабрина и, когда Кинг не видит, показывает титьки Чебурашке. Чебураня сидит в надувном кресле и не видит Сабрину: у него глаза закачены в потолок, и он смеётся. Я лежу на надувном диване, а передо мной на коленках стоит Кинг и не очень разборчиво уговаривает меня «нюхнуть перчика».

Я от компании отстала, потому что пыталась что-то готовить на кухне. Так что всё это помню хорошо – во мне было только полстакана виски.

Я думала, Пашка выбросит Кинга в окно – такая у него стала физия. Но он довёл его до ванной и запер там. Потом выключил музыку и запер во второй комнате Сабрину, снова открыл дверь и кинул ей туда надувное кресло. Взял на руки Чебурашку, отнёс его на раскладушку и укрыл покрывалом.

Утром, когда Чебурашка проспался, они с Пашкой начали при Кинге и Сабрине выносить всё, что те принесли вчера, на улицу. Выкинули мешки со шмотками и другими мягкими вещами прямо с балкона, остальное снесли на лавочку у подъезда. Часы Пашка отдал двоим мальчишкам, которые крутились во дворе. Они же ухватили ролики, коньки и скейт, а прочее выскочившие бабки разобрали, причём чуть не подрались из-за ноута и музцентра.

В квартире остались только прибабахи для ремонта, мизер посуды, по одному комплекту постельного белья и подушке на нас троих. Оставили ещё надувную мебель и ковёр – их выбросить было трудновато.

– Это за ночёвку, – сказал Пашка Кингу. – И моральный ущерб. Мы в расчёте.

Кинг поморгал своими детскими глазами и попробовал возразить:

– У нас в Питере все так делают!

– А мне насрать, – пояснил Пашка.

И закрыл за ними дверь.

6

Бывает так: встречается тебе новый человек и хочешь принять его в свою жизнь. Подружиться с ним, или влюбиться, или просто быть с ним в компании. Некоторое время всё хорошо. И вот внезапно – это всегда внезапно, в одну секунду, – он что-то говорит или делает, и ты даже понять не успеваешь, что тебе это не по душе. И ты это забываешь, а потом память к этому возвращается. И тогда ты его оправдываешь, потому что уже посчитал его хорошим. И стараешься это заглушить, забыть про этот первый звоночек.

Но потом, даже через полгода, год, всегда случается второй звоночек. И третий. Тогда ты вспоминаешь про первый. Но всё равно стараешься этого чела оправдать, неясно почему. Мне кажется, это потому, что люди хорошие всех вокруг считают хорошими. И им никак не поверить, что другой человек может быть уродом. Самое главное тут – вовремя остановиться и обдумать все эти звоночки. А то так далеко можно зайти – пожениться, например. Или вляпает тебя этот человек в какую-нибудь мерзкую историю.

Вот с Кингом, например, я была знакома уже год – встречались в компаниях. Но только сейчас из моей памяти вдруг выскочило: год назад Кинг рассуждал про кино и режиссёров и рассказал о новом немецком фильме. Фильм назывался «Наши отцы, наши матери». Там восхвалялись немецкие фашисты: как они напали на СССР, в 1941-м, оказывается, чтобы освободить нас от коммунистов. В кадре они дарили советским детям шоколадки и бабушкам хлеб. Кинг этим фильмом восхищался и говорил, что это новый взгляд на историю и что нельзя судить о прошлом однобоко.

Тогда кто-то из ребят сказал:

– А у меня прабабушку вместе с тремя детьми фашисты сожгли. Четвёртый ребёнок – мой дед – спасся, потому что бегал в тот день в лес за хворостом. Немцы согнали всю деревню – триста человек – в два сарая, подпёрли брёвнами двери и подожгли живых. Дед слышал, они долго кричали. А потом замолчали. Только треск стоял от того, что горело. Как от фейерверка. И высоко в небо летели искры. Дед с тех пор фейерверки не может смотреть. Деревня Красуха Псковской области. Там теперь нет деревни, только памятник стоит. Чёрная обожжённая печь в голом поле.

Почему я забыла про этот первый звоночек с Кингом?

Могут ли измениться люди, по которым звенят звоночки? Я думаю, это почти невозможно. Кингу никогда не стать Стивеном Спилбергом. Ведь этих звоночков ты не слышишь сам. Ты не можешь поверить, что ты не такой хороший, каким считаешь себя. Я думаю, все себя считают хорошими, даже маньяки и убийцы, иначе бы они не жили на свете. И, чтобы дошло, что это не так, нужно, чтобы по голове серьёзно шарахнуло. Не знаю чем. Угрозой для жизни. Или любовью. Что иногда одно и то же.

* * *

Этот день настал. К нам заявилась моя маман.

Я не могла орать на неё при Пашке – а так было стыдно, что он здесь и видит её!!!

– Уходи! – сквозь зубы сказала я и начала подталкивать её обратно к двери. – Лучше уходи по-хорошему!

Она топталась на пороге и делала глаза мокрыми. У-ух, бессовестная дрянь!

– Я только посмотреть… Люсенька, всё ли у тебя в порядке? И кто эти мальчики? А откуда вещи?

– Эти вещи не на помойке найдены! – гордо заявила я. – Уйди и не позорь меня перед друзьями.

Ой, как я старалась сдерживаться!!! Но Пашка ничего не понял – он, о господи, был на её стороне!!

– Проходите, пожалуйста, – вежливо сказал он ЕЙ! Усадил на надувное кресло, с которого это чучело чуть не свалилось. И пошёл на кухню за чаем. Я спихнула её с кресла и толкнула к двери. И надо же было ему войти в этот момент!

– Пойдём-ка со мной на кухню, – сказал мне Пашка.

Но я хотела говорить здесь.

– Паша, ты не понимаешь, что это за человек!! Это не человек вообще, это…

– Это мама твоя, – сказал Пашка. – И, насколько я вижу, неплохая мама. Она о тебе заботится.

Тут мою сдержанность смёл смерч гнева. Я заорала, не контролируя себя:

– Это нищенка!!! Профессиональная нищенка! Она роется на помойках и сидит на паперти у церкви каждый день! Она не работает! Ей люди нормальные подают, а она… Она – позор моей жизни!!! Из-за неё у меня не было друзей! Я бы убила её, если б могла!

– Однако ж ты берёшь её деньги, которые она присылает тебе на карточку, – сказал ровно Пашка. Мне что-то било почти до боли молоточком в затылок, а он подошёл – я думала, ударит – и оттянул довольно сильно кофточку на моём плече:

– И эти нехилые шмотки на ЕЁ деньги куплены.

Он принёс ей чай и извинился:

– Простите, я должен идти.

Я хотела побежать за ним и не смогла.

Маман посидела и подождала, что я буду на неё орать. Я молчала. Кажется, Чебурашка проводил её до двери. Я ушла на балкон и смотрела, как она, сгорбившись, идёт от подъезда. Как она дошла до нас – пешком через весь город, как всегда экономя на автобусе?

Мой мозг старался отвлечь меня от того факта, что десять минут назад звоночек для Пашки прозвенел обо мне.