Текст книги "Джуна. Одиночество солнца"

Неприкосновенный пришелец. Теория Бухарова

 
Потерял себя или нет
Человек на пути своем,
Позабыв, для чего живем,
А быть может, одной из вас,
Потерявших надежды нить,
Стану я
И проснусь в слезах,
Свет не в силах во тьме забыть?
 

Джуна

Джуна «отражала» людей, при этом словно увеличивая силу проекции. Так, Саша Бухаров, упоминавшийся в начале данного повествования, тоже иногда заглядывал к ней и как бы «отразился в двенадцати зеркалах времени».

На протяжении многих лет он утверждает, что опыты с биополем людей совершались еще при Иване Грозном. В московских сьянах – пещерах, оставшихся от добычи белого камня, – хранится библиотека, в которой рассказано о Руси изначальной.

Опыты над мозгом продолжил Бехтерев.

Близко к этим тайнам подошли Рерих и Блаватская.

За ними – наши и американские спецслужбы. Немного об этом сказано в фильме «Зов бездны».

Мы с Бухаровым несколько лет назад присутствовали на тренировке, где люди проходили подготовку по системе «бесконтактного боя». Это не выдумки. Это правда.

Иногда на планете рождаются люди, в которых доля крови инопланетян максимальна. К ним можно отнести Леонардо да Винчи, Джордано Бруно, Пушкина, Николая II, Ленина, Христа… и Джуну.

Если насильственно убить инопланетянина, космос не прощает убийства и мстит всему народу с помощью множественных смертей и катаклизмов.

Всю эту теорию Саша выложил Джуне как-то «за рюмкой чаю». Джуна очень внимательно слушала, наклонила голову и спокойно сказала:

– Саша, бросай пить. Много болтаешь, – и кивнула в сторону камер слежения.

Мечта о деторождении от собственного сына

 
Невозможно, чтоб было так
И души моей боль – пустяк.
 

Джуна

Но вернемся к Вахо. Тем более что Джуна ни на день не переставала думать о своем возлюбленном сыне. Да он и не позволял. Появившись на свет 22 июля, в день ее рождения, он не оставил ей ни малейшего шанса отмечать личный праздник без воспоминаний о нем.

После похорон Вахо и бесплодных попыток самоубийства Джуну посетила еще одна сумасшедшая мысль: клонировать сына.

Благо денег и подарков после восхождения на Олимп московской славы оставалось немало. И она предпринимает попытку перезахоронения тела с дальнего участка на центральный. Покупает сыну и себе землю в престижном месте – на главной аллее Ваганьковского кладбища. Дает разрешение на эксгумацию трупа. Платит бешеные деньги за извлечение сперматозоидов и замораживание репродуктивных клеток.

Ужасали ее рассказы о том, как раскопали гроб, как открыли, как там лежал сын, точно живой, как носом пошла кровь. Как она дотронулась до его волос, как надела кольцо на палец. Как положила мобильный телефон в могилу. И долгие годы оплачивала номер, прекрасно понимая, что зарядить аккумулятор некому и мертвец никогда не позвонит ей с того света…

– Я долгие годы пыталась родить от него сама! – заявила мне Джуна.

В душе моей опять стало мрачно, и я воскликнула:

– Но это же инцест! От смешения кровей рождаются уроды!

Джуна совершенно спокойно повернула ко мне голову и уверенно произнесла:

– У нормальных людей – да. Но царская кровь должна быть чистой!

Я не стала спорить, полагая, что ее задумка в принципе невозможна из-за давно прошедшего детородного возраста.

Потенциальные невесты мертвеца

 
…люди!
Я
На коленях стою, моля.
 

Джуна

Женщин Джуна вообще не любила. Она их, мягко сказать, просто терпела. Своим орлиным взором она выискивала «инкубатор», который принял бы клетки ее мертвого сына для вынашивания плода.

Но каждый раз, когда новая мадемуазель бабочкой впархивала в офис Джуны и уже вот-вот была готова поддаться на уговоры родить внука от Вахо, все происходило по старой схеме. Случался очередной скандал, тетеньку обвиняли в воровстве губной помады, или накладных волос, или чего угодно, без разницы, лишь бы выгнать, и она уже никогда не появлялась, обуреваемая мистическим ужасом.

Клиника, где хранились замороженные клетки Вахо, в течение десяти лет добросовестно подыскивала суррогатную мамочку. Но по странному стечению обстоятельств тоже не находила, вытягивая из Джуны все больше и больше денег.

Моя работа над книгой Джуны была завершена. Я передала макет в типографию города Долгопрудного, где сразу же выросли цены. И все остановилось.

Тогда вышло несколько книг моих сказок, переведенных на разные языки. Я подарила одну из них Никасу. Увидев чужие рисунки в оформлении, Никас рассердился, что я знакома с настоящим художником и не использую его картины для оформления своих чудесных притч.

– А что, можно? – удивилась я.

– Нужно! – ответил Никас.

Издательство «Эксмо» составило двухсторонний договор об издании очень красивого альбома «Никас. Энергия Вселенной», где сто моих притч проиллюстрированы сотней картин Никаса.

Я рассказала об этом Джуне. Она возмутилась:

– Никас не художник! – заявила она. – Я – художник! Эта книга должна выйти в «Эксмо» с моими иллюстрациями!

Так и получилось, что одновременно с работой над книгой, иллюстрированной Никасом, пошла работа над моим вторым сборником из ста притч под названием «Джуна. Энергия сердца», оформленным самой Джуной.

Издательство «Эксмо» заинтересовалось также и стихами целительницы. И так как материал для книги «Джуна – Джуна» был полностью собран, макет «Джуна. Сила божественного дара» составили достаточно быстро. Но произошла накладка. Вместо моих притч в печать сначала пошла книга «Джуна – Джуна».

Однажды я случайно проговорилась Никасу, что тороплюсь, поскольку надо еще заскочить к Джуне…

– Не ходи туда! – буквально заорал обычно спокойный Никас. – Она сумасшедшая! Она Пугачеву избила!

Я ничего не стала отвечать. Как можно запретить мне что-то делать, если работа начата? Юридические договоры составлены. Работа – это святое. А историю об инциденте с Пугачевой я слышала от самой Джуны. Кому интересно, приведу ее ниже.

Но вернемся все-таки к Вахо. Я стала говорить о наших совместных проектах с Джуной так подробно, чтобы читатель не вообразил, будто я руководствовалась лишь праздным интересом. Все шло своим чередом, события опутывали коконом, выбраться из которого не представлялось возможным.

Джуна при каждой встрече подчеркивала:

– Света, оформляй все документы на себя. Мне не надо никаких денег! Главное, чтобы у тебя было все хорошо.

Я ей не верила. Не верила, и всё. Поэтому издательство составляло документы на ее имя. И на ее банковский счет.

Я принципиально не брала с Джуны ни копейки.

И правильно делала. Потому что с периодичностью раз в неделю Джуна звонила и спрашивала:

– Книга вышла? Когда будет гонорар?

– Джуна! Издательство в данный момент планирует договор. А гонорары бывают после выхода книги, в конце второго квартала…

Джуна никогда не могла дослушать фразу до конца. Она начинала кричать, проклинать всех и вся и заявлять, что ей никаких денег не надо и чтобы я все это забрала себе.

Но проходила неделя, и все повторялось:

– Где книга? Где деньги?

Мы очень долго собирали материал для книги, улаживали юридические вопросы с издательством. Потом я мирила Джуну с редактором, который самоотверженно решился без меня прийти к ней, где в него швырнули табуреткой и предъявили обвинение, что он хочет заработать на известной персоне миллион долларов. Мы долго ждали, когда макет будет готов, когда его отправят в Китай для печати. Затем – саму книгу из Китая…

Мои знакомые рвались к Джуне. Я их не пускала, предвидя летающие табуретки и прочие веселые вещи. Веселые для меня и пугающие для них.

После ее хулиганств очередной обиженный, униженный и оскорбленный звонил мне и, всхлипывая, жаловался.

Я приходила, садилась напротив нее и, когда мы оставались вдвоем, качая головой, корила:

– Ну что ты творишь?

Джуна прятала глаза и оправдывалась:

– Все они хотят меня обокрасть! Но я же ничего плохого не делаю! Я же не со зла. Я просто хулиганка.

– Я-то знаю, что ты хулиганка. Но они тебя боятся не на шутку. Вон, в штаны наложили!

– У меня плечо болит. Вот здесь! – жаловалась Джуна. – Нерв там. Блуждающий…

– Хулиганье там блуждающее! – более миролюбиво ворчала я и массировала ей плечо. – Как ты себя ведешь?! Незнакомого человека – по морде!

– Он негодяй! – огрызалась Джуна. – Я же его насквозь вижу!

Поражаясь моему терпению, Джуна одно время как-то нездорово ко мне присматривалась. А однажды летом резко просунула костлявую руку под лифчик и схватила меня за левую грудь.

От неожиданности я даже поперхнулась.

– Ты же здорова! И детей рожать сможешь.

Я покосилась на портрет ее сына Вахо, который был явно не моим типом мужчины, и, приняв ужасно озабоченный вид, солгала:

– Двадцать пять лет назад, во время перестройки, после рождения третьего сына я сделала стерилизацию, чтобы нищету не плодить. Я больше не смогу никого родить, Джуна!

Она зашептала:

– Я все оставлю внуку. Этот особняк стоит сто миллионов долларов! Мне нужна не просто мать, а красивая, талантливая, умная. Как ты! Ты сможешь!

– Это из области фантастики! – задыхалась я от ее бешеного напора. Дико застучало сердце…

– Не ври! Не хочешь? – Джуна обиженно пылала глазами… – Не надо! – она буквально выскочила из комнаты к пациентам.

Маска смерти на Джуне

 
Тропкой лягу под ноги вам —
Путь к рассвету забыть не дам.
 

Джуна

Мой друг экстрасенс Саша Бухаров умеет видеть то, что не вижу я. Например, маску смерти.

Он предсказал, что не позже чем через два месяца от нас уйдет наш поэт Александр Петров. Был уверен, что мы потеряем Бориса Петровича Химичева, когда команда завершила съемки клипа «Последнее танго».

Маску смерти Джуны он увидел во второй половине января 2015 года.

Перед той встречей между нами с Джуной прошел сильный стрессовый инцидент. После перемирия она поклялась загладить вину и подарить мне триптих картин. Я отказывалась.

Джуна настаивала.

Я хорошо изучила ее привычки. Раз в месяц или в два она меняла художников или рисовальщиков, что копировали ее работы для подарков. И даже подпись под ними они копировали с подписи Джуны. Иногда в мастерской просто заказывалась копия, отпечатанная на принтере. Далее ребятишки размалевывали копию маслом. Джуна их бранила, что не так упруго они вырисовали грудь или руки или не так раскрасили платье.

Она выгоняла старых, и брала новых.

Поэтому ее работы некоторым образом разнятся в стилях, в наборах красок, и даже подписи не всегда одинаково поставлены.

Впрочем, этим грешат все известные продаваемые мастера.

– Хорошо, – пошла я на попятную. – Но с одним условием. Я не хочу копии случайных людей. Я хочу триптих от тебя. Я сама поеду на вернисаж. Сама выберу рамки. Подрамники с холстами под них. И выберу сюжет тоже сама.

– Света! Клянусь! Я подарю тебе триптих! – обрадовалась Джуна. И добавила. – И Саше маленькую картин к у…

– Ты видела? Нет? – спросил Саша, едва мы выбрались на улицу, и жадно закурил.

– Что видела?

– Маску смерти!

– Ты уверен? – огорчилась я. – Сколько ей осталось?

– Она уже мертва! – признался Саша. – А физически – месяц. Два. Три. Года точно она не проживет! Максимум до лета…

Джуна умерла 8 июня. Саша был в Черногории. Он прилетел в день похорон. Перезвонил в ответ на мое смс, и не надо было угадывать, что он скажет.

Медиум не видит себя в зеркале

 
Закон небес для птичьих стай един.
Все птицы подчиняются закону,
Который в небо их влечет…
 

Джуна

Впоследнее время Джуна говорила:

– Я уже мертва. Меня нет.

Но вот в чем был, как она любила говорить «прикол». Она продолжала лечить людей. Правда, все чаще и чаще отказывалась их брать. Но люди шли и шли. Наплывали бесконечно, как волны на морской берег. Ее комната была вечно в цветах.

– Это не комната – это моя могила! – говорила Джуна за задернутыми наглухо портьерами…

Последние месяцы ухода Джуны совпали с достаточно трудным периодом моей личной жизни.

– Все бросай и переселяйся. Будешь жить у меня! – просила она.

– Это невозможно, Джуна! Если я сейчас, в этой жизни не решу эту проблему, она тысячу жизней будет ходить за мной. Я не решу ее никогда!

– Какую проблему?

– Не важно.

Мой личный вопрос, в который я, впрочем, никогда не посвящала великую мою целительницу (ей было не до меня), я пыталась разрешить с помощью других медиумов.

Одна из них была бурятским шаманом.

– Женщина из потустороннего мира остро нуждается в твоей помощи! – сказала она.

Я поняла, что речь идет о Джуне.

– Женщина, которой уже нет, сердится, что ты давно не была у нее, – заявила, в точности повторив предсказание, цыганка.

Мы были завязаны с Джуной каким-то невидимым узлом. Каким?

Завещание наследства несуществующему внуку

 
Никому никогда мой мир
Не разрушить…
 

Джуна

Собственно, для нас не стало неожиданностью, когда НТВ, ТВЦ, Первый канал и «Россия» после смерти одновременно открыли тайны Джуны. Мы знали куда больше. В этом очерке их куда меньше! Но не обо всех же тайнах, в конце концов, можно говорить!

Стали транслировать, выхваченные из контекста ее отчаянные попытки защититься от своры вцепляющихся в ее ноги ученых и псевдонаучных деятелей, и женщин, пытающихся вручить ей ненавистные букеты цветов. Ведра лести обрушивались на нее, чего она терпеть не могла. Как она уворачивалась, когда люди пытались целовать ее руки!

Руки!

Вот что так ревностно берегла Джуна и не давала фотографировать и рисовать.

Каждый раз, когда кто-то касался ее рук, из нее уходила энергия.

Из нее уходила энергия, если вспотевший от благоговения человек, забредший к ней, трепеща, молвил, как перед иконою:

– Вы великая женщина! Вы великий экстрасенс!

Сто чертей в эти минуты взрывали психику Джуны, она, не терпя таких слов, могла бросить пепельницей в незнакомца в ответ на его осточертевшую по жизни «любезность».

Она считывала то, что мне было не видно – людские грехи. Она, не побоюсь сравнения, была некой карающей иконой. Живой иконой. Она презирала в людях подобострастие к ней, унижение перед ней, хитро бегающие глазки, в которых читалось покушение на воровство, мошенничество, незаслуженное обогащение. Еду, что приносили ей, она редко пробовала. Из спиртного – ничего, кроме виски. Из одежды ничего, кроме того, что заказывала на свою нестандартную фигуру сама. Из украшений – изредка носила серебро, как яркий представитель лунной магии.

Она синтетическими футболками черного цвета прикрывала порубленные топором руки. Черные брюки были удобны, потому что она в них выходила к больным и спала тоже в них. Она спала в таком вот черном наряде, объясняя это тем, что ждала каждую минуту, что за нею приедут лечить каких-то высокопоставленных лиц.

И за нею приезжали довольно часто.

Она неделями не снимала с головы длинные русые локоны накладных волос. Свои волосы из-за окрашивания давно не отрастали и отваливались.

Она носила удобную обувь на танкетке, чтобы ноги казались еще длиннее. Делала маникюр, но без фанатизма.

Она ненавидела, когда поэты, или певцы, или другие люди начинали читать свои стихи, показывать картины или книги или говорили о своих открытиях. Слишком мало было времени у нее для того, чтобы оставить в этом своем времени то, ради чего на алтарь были положены лучшие годы жизни.

Родственников она презирала с особою яркостью, не стесняясь в выражениях. Мне было только непонятно, за что? Потому что все эти, по ее словам, «воры и убийцы» частенько собирались у нее же, и она их хлебосольно и терпеливо встречала.

Из всех родных, которые на самом деле родными ей не являлись, родным оставался лишь один Вахо.

Его родные замороженные клетки находились в клинике. Из десяти одна была живою. И сейчас еще жива.

Два последних года Джуна часто спрашивала меня, не могу ли я одолжить ей денег? Платить аренду ей было просто нечем. Однажды сын мой одолжил ей тридцать тысяч. Через намеченный период времени Джуна их аккуратно вернула. Но она говорила, что долг превышает два миллиона… Она как-то выкручивалась. Находились новые люди. Они предлагали ей новые схемы аренды под офис здания и прочее. Джуна соглашалась. Пару месяцев шла работа по сбору очередных документов. Но в самый последний момент случался обычный скандал. И рушились карточные домики проектов на голову новому доброхоту. И сам он объявлялся в лучшем случае вором. Квартира Джуны не пустовала никогда. Она снова и снова наполнялась старыми друзьями, родными-неродными родственниками, новыми людьми и новыми предложениями.

А родными оставались лишь замороженные клетки Вахо.

Я не знаю, найдется ли смелый человек или богатая женщина, которые попытаются принять непростое наследство, в придачу к которому на него лягут вина «за перестройку», фобии и мании невероятной и непростой судьбы, сто миллионов долларов за здание на Арбате, таинство жизни и смерти легенды с мировым именем.

Взаимодействие с элитой

 
Лишь вечность помнит ныне,
Как это было все давно.
 

Джуна

Джуна, Давиташвили, Шеварднадзе, Паторидзе…

Элита Грузии стала неожиданно, разобщившись на все официальные лица в отдельности, многоголовым покровителем целительницы.

Свидетельствую тому, что многочисленные грузинские гости не раз и не два посещали дом Джуны. На каком-то этапе произошла метаморфоза, и многим из тех, кто покровительствовал ей, она стала «помощью и отрадой и несказанным светом» в жизни.

Они брали с нее «чистоганом» – качественным чудом излечения неизлечимых болезней. Джуна до конца жизни платила за площадку, которую можно назвать взлетной полосою ее карьеры.

Джуна и Брежнев

Она рассказывала, как помогала Леониду Ильичу справляться с неизлечимой болезнью – старостью. Его речь после приемов становилась более внятной. Его взгляд – более светлым. Его печень очищалась. Он в свою очередь оберегал феномен Джуны, как мог.

Джуна и Ельцин

Аналогичная ситуация складывалась между Джуной и Ельциным. Но диагноз остается диагнозом, и рассказывать о болезни Бориса Николаевича нет никакого интереса. А вот официальные их встречи можно проследить по ряду опубликованных фотографий. То Джуна награждала Ельцина орденами. То он ее.

Так или иначе, они были связаны общением более тесно, чем хотят сейчас представить в желтой прессе, выставляя ее в самом неправильном свете.

Джуна и Путин

Я не исключаю вариант, что люди Кремля следили за ней. По крайней мере, это было бы логично. Но я ни разу не видела в приближении Джуны людей президента.

Она пыталась передать ему бумаги с обозначением своих открытий и пользой от патентов, которыми владела.

Но, как мы видим, ее способы лечения больных и ее биокорректоры так и не были внедрены в производство.

И ни одной фотографии, подтверждающей взаимодействие целительницы с нынешним правительством России, у Джуны не было.

Опыты над Джуной

Опыты достаточно активно проводились с того самого дня, как только она прибыла в Москву в 1980 году. Далее повторялись во всех самых современных институтах.

Опыты проводились как Джуной, так и над Джуной.

Да. Это истинная правда. Приборы фиксировали ее влияние на другие предметы, как одушевленные, так и неодушевленные.

От ее рук сворачивались бумажные деньги. Она засвечивала кинопленку. Она заставляла биться быстрее сердца. Она заживляла раны. Растения росли лучше.

Все это можно было бы назвать чудесами. Наши медики и ученые назвали это особенностью ее организма.

Опубликованных фотографий и документов, подтверждающих эти данные, как в периодике, так и в Интернете достаточно много, и мне, как существу, далекому от медицины, не стоит их перепечатывать, дабы не наделать случайных ошибок.

Единственное, хотелось бы к этому добавить слова самой Джуны. Она стремилась изучать свой дар. Всячески содействовала его трансляции.

Частичное стирание памяти. Частичная утрата дара

Представьте – молодой красивый организм, полный энергии, сил и любви к дорогому человеку, к семье, к сыну, к стране, к человечеству, попадает под увеличительное стекло научного объектива. Режим изучения – нон-стоп! Время изучения – день и ночь. Двадцать четыре часа в сутки. Нагрузка – один к десяти.

Джуна не отказывалась и от таких опытов, которые опасны для клеток. Для жизни. Для психики. Для памяти. Для биополя. Ее собственного биополя.

Не скрою, меня интересовал именно этот вопрос:

– А каким образом тебя изучали?

– Света. Я подписывала бумаги о неразглашении информации! Пройдет пятьдесят лет, и тогда об этом можно будет рассказывать. Сейчас это правительственна я тайна, – она считала на пальцах, называла цифру, – еще пятнадцать лет! – и замыкалась.

Никакими клещами невозможно было добыть из нее эту секретную для страны информацию.

Барокамеры, изотопы и смертельное облучение

В России принято богатым людям бросать вдогонку: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся!» Мало ли чем для кого-то обернутся «медные трубы»! Так уж лучше подать случайному прохожему. Вдруг именно оно, его веское слово, поможет спастись от самого себя у ворот Божьих…

На блатном жаргоне, что корнями врос в социалистическую действительность, Джуна решительно не являлась «девочкой-пай». «Блатной» и «центровой» стала лишь в процессе взаимодействия с внешним миром. Она скорее всегда была «шухарной» и «понтовой». А называла себя хулиганкой.

Несмотря на то что воспитывалась в селе Краснодарского края, матерных слов до приезда в Москву Джуна не знала. Общалась на приближенном к русскому литературному. Стыдом и грехом считалось для ассирийских и русских женщин, проживавших в Урмии, пить и использовать нецензурную брань. Для грузинских и подавно! Будучи медиком и леча больных, Джуна ограничивала себя ревностно и последовательно от всех вредных привычек.

Оказавшись среди московской невоспитанной «элиты», где своеобразным языком являются тюремные жаргонизмы, Джуна, как существо весьма способное к восприятию всего нового, живо переняла повадки шоу-биза по принципу «с волками жить – по-волчьи выть». Элита, она ведь только на глянцевых обложках элита, а ковырнешь вопросами да поставишь в тупик, так и покажет «заинька» волчье нутро. Царапнет необразованностью так, что уши отвалятся!

Я никогда не забуду, как брала интервью у Сергея Зверева, парикмахера Аллы Пугачевой. Он буквально кричал: «Если я говорю „б..“, значит, вы должны писать „б..!“, потому что это прямая речь звезды!»

Вот среди таких вот «звезд» и приходилось очень часто вращаться Джуне.

Вредные слова, да еще встреченные одобрительными хихиканиями шалых девиц, как мании и фобии, цепляются мгновенно. Избавиться от «низколитературных установок» можно, лишь расширив словарный запас, обезвредив огромным набором нормального «чтива». Но на художественную или научную литературу требуется немало времени. А жаргончик, он прыг – и в мозг, быстро обосновался и гнездышки свил! Попробуй выведи! Тем более что и замечание сделать некому. Ты ведь уже на равных с теми, кого ежедневно по «ящику» показывают! Ты ведь почти что Бог и царь. И твое слово – закон. И мнение твое, даже ошибочное, возводится в ранг величия и красоты!

Джуну никогда и ни в коем случае нельзя назвать рыцарем без страха и упрека. Уж что-то, а упрекать – ее любимое занятие. Страх же сопровождал ее ежечасно.

Самым страшным воспоминанием Джуны была барокамера.

Она так и говорила:

– Я прошла самые страшные испытания! Барокамеру!

Что такое барокамера, я так и не поняла. Но именно там, как утверждала Джуна, она потеряла часть себя!

Не знаю, зачем она являла предо мною эти откровения. Однажды, когда столовая была наполнена дюжиной подвыпивших гостей, которым до Джуны никогда не было никакого дела, потому что ее квартира жила какой-то отдельной от мира своей жизнью, Джуна нашла одну лишь пару заинтересованных глаз – моих – и снова стала говорить об этой самой барокамере.

– Там коридор такой. И люди стояли, – она начала их перечислять по именам, да я не запомнила, – они стояли, и я знала, я читала у них здесь, на лбу, что меня ведут на смерть. Они так смотрели на меня, точно впереди находилась гильотина. А там просто смертельная доза облучения. Радиация зашкаливала за сто возможных облучений для человека. Они смотрели, как мой организм справится. Я чувствовала себя, как в клетке. Как в одиночной камере.

Джуна горько улыбалась, закуривая и снова туша окурки о круглую пепельницу, и эта непростая улыбка в точности повторяла ухмылку всех, кто отсидел «на зоне» без вины.

– Но я шла! – гордо и залихватски повторила она, – шла! Это же было надо для науки! Во имя человека!

Она без слов, не обещая на разрозненные реплики гостей, что улаживали свои бизнес-вопросы за ее хлебосольным столом, налила мне в рюмку виски:

– Пей. За науку!

Но, не выпив и не дождавшись, что выпью я (Джуна и в этом в последние годы жизни была непоследовательна), она вдруг снова превратилась в сморщившую носик деревенскую хулиганку и заговорщицки вдруг запела, как поют за шумным пьяным свадебным столом шепотом «на двоих»:

– А после Танюшу связали и в камеру повели…

Она пела наивно и душевно, сиплым срывающимся голосом. Содержание простоватой песенки было таким: молодую девушку Таню посадили в тюрьму, и сидит эта Таня в камере, и ждет эта Таня смерти…

– Это чья песня?

– Моя! – гордо похвалилась Джуна. – Я ее никогда не пела никому. Потому что дураки все. Не поймут. Я ее написала, когда сидела в одиночке. И мне было страшно.

– Не поверю, чтобы тебе было страшно.

– Мне было страшно за сына. Тебе понравилась песня?

Я увидела свои четыре года. Вокзал. Поезда. Старух. Мальчика, поющего на мешках «жалесные песни». Дядьку безногого, аккомпанирующего ему на шарманке.

– Как в детстве. Давай шарманку купим, пойдем петь на Арбат, – предложила я вместо ответа.

Джуна подхватила злую шутку:

– Денег заработаем! Аренду отдадим!