Текст книги "Возвращение"

Гражданская война в России закончилась победой большевиков. Сопротивление белых генералов и их армий было подавлено ценой огромных жертв. Последней пала армия барона Врангеля в Крыму.

Осенним утром 1920 года на рейде Босфора выстроилась его флотилия, а Константинополь заполонили тысячи беженцев – военных и штатских. Люди приехали со своими семьями, жалким скарбом и разбитыми надеждами. Строевые части, казаков и пехоту, решено было на транспортных судах переправить в Галиполи и на остров Лемнос. Около ста тысяч людей, лишенных крова, чинов и средств, превратились в скитальцев Ближнего Востока. Возле русских судов крутились шлюпки «братьев-христиан»: греки и армяне, не смущаясь, предлагали беженцам провиант в обмен на драгоценности. То же самое происходило на Пера и во дворе русского посольства.

Однажды Назаров встретил Рубинчика, крутившегося возле беженцев. Увидев Юрия, он поманил его к себе.

– Юрь Николаич, начался сезон золотых дождей, даже ливней! – радостно сообщил он. – Я уже снял магазин на Пера. Покупаю и беру на комиссию вещи. Смотрите, сколько всего привезли соотечественники! Если вам надоела ваша мамзель, то могу взять вас к себе. Одно условие: работать надо с холодной головой, отбросив эмоции.

Рубинчик хвастался, что уже скупил несколько икон в серебряных ризах и старинные гравюры. Огромный баул был набит золотыми и серебряными табакерками, братинами, сувенирными пасхальными яйцами, бронзовыми статуэтками, малахитовыми чернильницами, пепельницами, прочими ювелирными изделиями. Юрия особенно резанули по сердцу царские ордена и медали, гирляндой нанизанные на грязную ленту.

– Рубинчик, вам не жаль этих страдальцев?

– Если не я, то все скупят армянские и греческие спекулянты. И почему Самуил Рубинчик должен давиться жалостью за господ белогвардейцев? Разве они любили евреев? Кто придумал погромы и черту оседлости? Кто всегда презирал нас? Я лишь помогаю офицерам из штаба Врангеля загонять казенное имущество. Скоро я буду богат, потому что имею мозги.

Рубинчик фанфаронил перед Назаровым, как бы желая показать преимущество живого ума перед образованностью. Комплекс неуча всегда задевал его самолюбие, не зря же он любил повторять: если ты такой умный, то почему такой бедный? Юрий стерпел цинизм Рубинчика, так как не хотел портить отношений с единственным товарищем. Одиночество на чужбине – худшее из всех одиночеств, это он уже понял.

С приходом русской флотилии Константинополь стал еще оживленней. На Пера и всех примыкавших к ней улочках открылись новые магазины и рестораны, где дамы из высшего света работали официантками. Местных и заезжих негоциантов, а также офицеров союзнических армий потчевали борщом со сметаной, пирогами, шаньгами, окрошкой, наливками, водкой, блинами с икрой. Всюду звучала русская музыка. Иностранцев почему-то восхищала песня про Стеньку Разина. Улицы наводнили русские разносчики газет и мелкие офени. Женщины торговали с лотков горячими пончиками, которые пришлись по вкусу здешней публике. Появились русские хамалы, дровосеки, печники, кузнецы, гончары, а с ними нищие и проститутки. Мужчины, потеряв всякую надежду на устройство своей жизни, завербовывались в иностранные легионы для войны в Марокко и Индокитае, некоторые нанимались на плантации в Южную Америку. Сотни бездомных людей всех возрастов, как скот, валялись на полу вместе со своим скарбом. Чтобы они не умерли с голоду, международный Красный Крест как-то подкармливал беженцев. Бывшие офицеры высшего состава продавали казенное имущество и скупали валюту. Многим уже удалось выехать во Францию или Германию. Таким оказался финал исторической трагедии, которую иностранцы обозначили примитивным клише: «красные и белые».

Генерал Врангель жил на яхте «Лукулл». Он продолжал делать публичные заявления, говорил о погибающей родине, которая ждет возвращения своих сынов. Назаров был уверен, что белое движение было обречено с самого начала, ибо у него не было главного – идеи, способной объединить весь народ. Каждый белогвардейский лидер гнул свою линию, мало считаясь с другими генералами, взявшими на себя миссию спасения России. Больше других военачальников он корил Колчака: сначала предал свою семью, потом Государя, а во время исторической кульминации, когда шли решающие бои, никак от любовницы не мог оторваться. Старая песня: «нас на бабу променял». Красные оказались намного организованней, их лозунги нравились крестьянам, которых в стране было большинство. О том, что эти лозунги окажутся пропагандистским капканом, люди узнают слишком поздно, когда уже ничего нельзя будет исправить.

Иногда Юрий встречал кого-то из старых знакомых. Все они влачили жалкое существование и просили о помощи. Но он ничем не мог им помочь, потому что и сам был таким же неприкаянным беженцем.

– Сегодня вечером мы навестим одного турецкого журналиста в доме его матери, – объявила Юрию Лилиан, когда они закончили редактировать статью.

Встретившись в пять часов у «Токатлиана», поехали в Старый город и, петляя среди узких средневековых улочек, отыскали нужный дом. Калитку открыла пожилая негритянка. На пороге дома их встретил молодой турок, примерно одного возраста с Назаровым.

– Мой секретарь мистер Джордж Назаров, русский дворянин, – представила Лилиан Юрия.

– Очень приятно, Мехмед, – турок пожал протянутую руку.

В обставленной по-европейски гостиной на одном из диванов сидела хозяйка дома. Трудно было определить ее возраст, настолько искусно она была накрашена. Запах духов был по-турецки приторным.

– Рада видеть у себя дорогих гостей. Мое имя Эминэ, – сказала она по-французски, пожимая по очереди руки Лилиан и Юрия.

Их усадили за круглый стол. Служанка принесла кофе в крошечных чашечках из прозрачного фарфора и вазу со сластями.

После кофе все, включая хозяйку, закурили.

– Вам нравится Стамбул, мисс? – спросила она американку.

– О да, чудный город, Эминэ-ханум! Столько исторических памятников, которые производят сильное впечатление. И какая изысканная кухня! Впрочем, я могу наблюдать здесь только за жизнью европейцев…

– …которые завладели нашей столицей, – охладила ее пыл хозяйка.

– Турецкий народ скрывает свой быт от чужих глаз, – продолжала Лилиан, пропустив реплику мимо ушей. – Законы Корана…

– Если бы их не было, мы бы погибли как народ, – вставил Мехмед.

– Вы гостите в прогрессивном доме, – увела разговор в сторону его мать. – Я получила европейское образование, мой муж был врачом, учился в Париже. Как вдова, я чувствую себя свободной женщиной, но, выходя на улицу, все же надеваю чадру. Родственники осуждают меня за эту двойственность, но сын вполне понимает.

– Значит, вы одобряете эмансипацию женщин? – обратилась Лилиан к Мехмеду.

– До известного предела и с учетом наших законов. Мы не допустим, чтобы нашими женщинами торговали, как европеянками. Вы понимаете?

– Понимаю, – кивнула Лилиан, – в вас говорит национальная гордость. Но чем можно оправдать феномен многоженства?

– А разве ваши мужчины не многоженцы? Разница лишь в том, что мусульманин обязан содержать всех своих жен и детей, а европейцы гуляют тайно, – горячо возразил турок.

– Вы правы. Это, пожалуй, более нравственно, хотя не очень приятно для женщин.

– Гаремы сохранились только у султана и его визирей, – сказала Эминэ. – Это, считай, конченые люди. Молодая Турция там – в Анатолии, у Кемаля. Скоро повстанцы придут сюда, и Кемаль прикажет женщинам снять чадру. Мы охотно это сделаем.

– Как вы думаете, чем отличается турецкая женщина от европеянки? Я читала «Азиадэ» Пьера Лоти и «Человек, который убил» Клода Фарера.

– Забавные романы, – иронично улыбнулась хозяйка.

– По-вашему, образы турчанок в них неправдивы?

– Сплошной вымысел сторонних людей.

– Почему же вымысел?

– Потому что автор – европеец, он не мог знать ни одной турчанки.

– Разве Азиаде не является художественным слепком с живой женщины? А любовь капитана у Лоти? Неужели ничего такого не могло произойти?

– Мне жаль вас разочаровывать, мисс, но дама, ставшая прототипом героини романа, на самом деле была француженкой, жившей в Стамбуле с детских лет. Она обманула влюбившегося в нее Лоти. Я ее хорошо знала. Бедняга Лоти умер, так и не узнав правду. Близость с европейцем для турчанки невозможна, так как, по закону Корана, за это ей грозит смерть. Продолжайте писать романы, оперы и даже ставить балеты о нашей жизни, мы будем их читать, слушать, смотреть и умиляться сентиментальными сюжетами, но мы не узнаем в них себя, так как это не мы, а ваши фантазии о нас.

Лилиан казалась озадаченной, но не хотела сдаваться:

– Вы тоже любите и страдаете, разве не так?

– Конечно, но по-своему.

– Как жаль, что я не мужчина! Я попыталась бы разгадать тайну турецкой женщины.

– Вы ее не разгадаете, пока на женщинах чадра.

– А вдруг, когда вы ее снимете, исчезнет вся прелесть женщины Востока?

Эминэ холодно ответила:

– Для европейцев чадра – экзотика, а для женщин Востока – проклятие и символ зависимости от мужчины.

– Вы, вероятно, русский офицер? – обратился Мехмед к Назарову.

– Да, я служил в русской армии.

– Я тоже бывший турецкий офицер. Вы не находите, что мы оба являемся жертвами истории?

– В истории всегда так: одни выигрывают, другие проигрывают, – сказал Юрий. – Но вы пока не проиграли, так как верите, что вот-вот наступит турецкий ренессанс.

– Вы правы, скоро мы начнем строить совершенно другую страну – национальное государство турецкого народа. Греки, арабы и славяне здесь больше не нужны. Ислам не будет препятствовать нашему развитию, наоборот, он поможет нам. С русским народом, сочувствующим нашей борьбе, мы будем жить в дружбе. Так говорит Кемаль. Наша первоочередная задача – разбить и изгнать греков. Они надеются возродить Византию, это спустя четыреста лет. Совершенно безумная идея.

– Вам видней, – уклончиво ответил Назаров.

Дальше этого греческую тему развивать не стали, переключившись на политику США и Европы.

Наконец пришла пора прощаться. Лилиан поблагодарила хозяев за радушный прием.

По дороге в отель она сказала Назарову:

– Было интересно, но это совсем не то, что мне нужно.

– Что именно вы хотели узнать, мисс?

– Я хотела бы проникнуть в тайну турецкой жизни, например, заглянуть в настоящий гарем.

– Не думаю, что султан или его визири пригласят вас на экскурсию.

– Об этом нет и речи. Пусть будет скромный, обывательский гарем. Подумайте над этим, мистер Джордж. Я не остановлюсь перед затратами. Журнал хорошо нам заплатит за сенсацию.

– Подумаю, мисс, но это очень трудное дело.

– Так докажите, что вы умеете преодолевать трудности!

«Ишь ты! Уж не хочет быть она черною крестьянкой, хочет быть столбовою дворянкой, – хмыкнул про себя Юрий. – Что ж, сгоняю к синему морю, кликну золотую рыбку: “Самуил, а Самуил, отведи ты в гарем неугомонную американку, дай мне, русскому мужику, отдохнуть от бабьей дури!” Самуил, конечно, может многое, но ведь не все. Хотя…»

Утром следующего дня Назаров пришел в магазин Рубинчика. Было видно, что приятель преуспевал. Все прилавки забиты товарами: подержанная одежда, обувь, меха, белье, военные бинокли, шашки, револьверы, фотоаппараты, посуда, ковры, иконы, церковная утварь и прочая. Отдельно под стеклом выставлены ювелирные изделия: кольца, серьги, браслеты, портсигары, нательные и даже наперсные кресты и панагии. За прилавком – хозяин сокровищ.

– Полюбуйтесь, сколько всего дал Бог бедному еврею за его труды и лишения, – он воздел руки к небу.

Из боковой двери вышла молодая черноокая женщина. Рубинчик не без гордости указал на нее бровями как на одно из приобретений:

– Эспаньолка! Как я и хотел. Взял ее с испытательным сроком. Не выдержит экзамен – прогоню и возьму другую. Для мужчин законы Турции – блаженство. А как ваши дела, Юрь Николаич?

– Все бы ничего, но американка требует от меня невозможного.

– Что значит «невозможного»? Разве для нас существуют преграды?

– Она хочет, чтобы я показал ей гарем.

– Покажите. Делов-то.

– Рубинчик, где я возьму гарем?

– Их у нас тоже имеется, к примеру, мой гарем подойдет?

– Вы завели гарем? – купился Назаров.

– Почему бы и нет? Можно завести, если друг просит.

– Каким образом?

– Очень просто. Одна жена у меня есть, наймем еще двух. Подруги моей жены, уверен, согласятся на эту роль, но, конечно, не бесплатно. Их можно понять. А сыграют свои роли так, что прима одесского театра утопится от зависти. Я сам сыграю турка, так и быть даром, просто из любви к боевому товарищу. В душе я артист…

– Когда это можно будет устроить? – Назаров заразился авантюризмом друга.

– Да хоть завтра. Приводите свою цыпочку в восемь вечера.

Думаю, успеем подготовиться.

– Куда привести?

– В мою квартиру в Стамбуле. Я буду ждать вас у Галатского моста.

– Отлично! Возьмите пока тридцать лир на расходы, позже получите еще.

– Все будет как в Одессе! Публика опухнет от рыданий.

– Да уж постарайтесь, пожалуйста, Самуил. Главное, американка ничего не должна заподозрить.

– Юрь Николаич, скоро вы убедитесь, что я не только хороший актер, но и режиссер гениальный.

– Спасибо, Рубинчик! Вы – настоящий друг, всегда меня выручаете.

– А как же иначе! Разве мы не одесситы? – подмигнул Рубинчик.

Ровно в пять Назаров пришел в ресторан. Лилиан уже ждала его. Оркестр играл джаз. Юрий пригласил ее на фокстрот. Потом танцевали английский вальс и танго.

– Вы отлично танцуете, мистер Джордж, – похвалила она.

– Я готов исполнить и другую вашу просьбу, мисс.

– Какую?

– Вы просили меня показать вам гарем?

– Неужели!

– Я познакомлю вас с турком, который согласен показать свой гарем, правда, небольшой: всего три жены.

– Пусть небольшой – неважно! Лишь бы это был настоящий гарем.

– Он состоятельный человек, но очень скупой.

– Мы заплатим!

– Разумеется, придется заплатить. Только из-за денег он и согласился открыть дверь своего дома перед американской подданной.

– А это не опасно для жизни, мистер Джордж?

– Конечно, риск есть, турки – народ коварный.

– А, плевать! Я люблю риск! Возьму с собой револьвер на всякий случай. Итак, когда?

– Завтра вечером. В восемь часов нас будут ждать.

– Я довольна вами, мистер Джордж!

Следующее утро они провели в поисках сенсаций. Лилиан собирала сплетни по консульствам и среди офицеров союзных армий. У нее была репутация пронырливой и не очень честной журналистки, но привлекательная внешность делала свое: мужчины искали ее внимания и старались услужить.

Вечером они отправились в Галату. У моста их встретил Рубинчик, переодетый в турецкий народный костюм: вышитую куртку, шаровары, традиционную феску. За широким поясом торчал кривой ятаган.

Юрий был шокирован: «Ятаган-то зачем нацепил, босяк ряженый! Теперь я точно лишусь работы. Да и за балаган придется ответить…»

– Салям алейкюм! – поздоровался Назаров.

– Алейкюм салям! – услужливо ответил Рубинчик, слегка коснувшись ладонью, по турецкому обычаю, лба, уст и сердца.

Коротким жестом он пригласил европейцев следовать за ним и привел гостей в узкий переулок первой за мостом улицы, затем свернул во двор.

Дом был двухэтажный с наружной галереей. Своим ключом Рубинчик открыл дверь и любезно поклонился, приглашая Лилиан войти в квартиру, а Назарову показал запретительный знак. Юрий попытался отодвинуть «турка», но тот не поддался и несколько раз ткнул пальцем в небо: «Коран! Коран!..»

Пришлось Назарову остаться во дворе.

Лилиан и Рубинчик вошли в большую комнату, устланную выцветшими коврами. Вдоль стен – низкие лежанки с множеством подушек. Перед самой широкой тахтой – резной столик. Три молодые черноволосые женщины приветствовали Лилиан на ломаном французском языке. Жена Рубинчика играла роль переводчицы.

Он предложил гостье сесть и сел сам.

– Это ваши жены? – спросила Лилиан.

– Мой гарем, – ответил Рубинчик. – Сейчас только три, а было пять, – он показывал еще и на пальцах.

– Куда же они делись?

– Секим башка! – хладнокровно ответил Рубинчик, проведя ребром ладони по горлу. – Закон… Коран…

– Неужели зарезали! – ужаснулась Лилиан. – За что?

– Изменяли, – ответил он просто, как сказал бы «болтали».

– С кем можно изменять в гареме?

– С евнухом.

– Но как же это возможно, не понимаю…

– Вы не понимаете, а он понимал! Когда я его нанимал, он сказал, что евнух. Я не проверил, думал, он честный человек. Что я, доктор?!

– А где вы спите?

– Здесь, все вместе, но я веду список посещения жен, чтобы никому не было обидно. Закон!

– А гулять они ходят?

– Конечно. Каждый день гуляют во дворе, когда чистят ковры.

– Но это же тюрьма! – не сдержалась Лилиан.

– Это – гарем, ханум.

– Как вы думаете, ваши жены счастливы?

Рубинчик обратился к женам:

– Ханум спросила, довольны ли вы?

Они разом закивали головами:

– Да!

– Да!

– Очень!

– Чем вы их кормите, эфенди?

– Даю им то, что положено в гареме: кофе, рахат-лукум, инжир, кишмиш, халву. Сам пророк Мухаммед, да будет свято в веках его имя, не кормил своих жен лучше.

– Вы дарите им подарки?

– Что за вопрос, ханум! Женщин надо баловать. Каждый год они получают по новому платью и по чадре, – самодовольно ответил Рубинчик и опять стал бормотать: «Гарем, Коран…»

– И дети у вас есть?

– Нет, ханум, детей аллах не дает.

– Три жены и нет детей? Как же так?

– Воля аллаха. Кисмет! – вздохнул «эфенди».

Он трижды ударил в ладоши. Одна из женщин вышла и вскоре вернулась с подносом, на котором принесла угощенье. Поставив на стол кофейник, миниатюрные чашечки и вазочки со сластями, она скромно отошла в сторону.

Рубинчик налил себе и Лилиан кофе, придвинул чашку к гостье.

– Разве ваши жены не хотят кофе?

– Сейчас нет. Им нельзя сидеть в моем присутствии. Они будут танцевать.

Допив свой кофе, Рубинчик взял бубен и начал ритмично ударять в него. Две женщины закружились в восточном танце, а жена Рубинчика прихлопывала в ладоши.

– Какая из них вам больше нравится? – спросил Рубинчик.

– Вот эта, – указала Лилиан на самую молодую. – Она такая гибкая.

– Ее зовут Фатьма. Я вам ее дарю.

– Как можно! – растерялась Лилиан.

– Почему бы и нет? – удивился «муж». – Ведь она – моя собственность. Захочу – подарю, захочу – зарежу. Закон!

– Но ведь вы, наверное, дали за нее выкуп, потратились…

– Для такой прекрасной гостьи я готов проявить щедрость.

– Да, вы очень щедры, эфенди. Я тронута вашим гостеприимством, но что я буду с ней делать?

– Что хотите, ханум. Она будет развлекать вас, выполнять ваши приказания, – он повернулся к «жене»: – Расскажи, Фатьма, что ты умеешь делать?

– Танцевать, петь, любить… – начала перечислять Фатьма.

– Я вас заверяю, ханум, она умеет абсолютно все, что необходимо уметь женщине. Собирайся, Фатьма!

– Я готова, мой повелитель, – покорно сказала женщина.

– А где ее вещи? – спросила Лилиан, решив, что теперь ей будет о чем поведать миру.

– Какие вещи? – удивился «турок». – Только то, что на ней.

– Хорошо, – согласилась Лилиан, – я куплю ей все, что нужно.

– Не печалься, Фатьма. На твое место я возьму другую жену, не хуже тебя, – «утешал» женщину Рубинчик.

– Большое спасибо за подарок, эфенди. Я увидела нравы турецкого гарема. Мой чичероне передаст вам конверт.

– Гарем – лучшее место для женщины, ханум, – расплылся он в улыбке.

– Благодарю вас, милые женщины, за угощение и танцы, – обратилась Лилиан к «женам».

Они заплакали, прощаясь с Фатьмой, подавая ей чадру и бубен. Горше всех рыдала жена Рубинчика.

– Пойдемте со мной, дорогая, – Лилиан обняла «турчанку» за плечи.

Назаров встретил их у ограды.

– Отдайте ему деньги, – прошипела Лилиан сквозь зубы.

Назаров передал Рубинчику конверт с гонораром и сказал, что навестит его, когда освободится.

Он догнал Лилиан и Фатьму, спросил, в чем дело.

Американка объяснила:

– В подарок от хозяина гарема я получила одну из его жен. Ее зовут Фатьма. Этот турок – мерзкий рабовладелец с замашками уголовника. Двух своих наложниц он прирезал, как ягнят.

Назаров молчал, сбитый с толку проделками Рубинчика. «Вот шут гороховый!» – мысленно ругал он своего шкодливого приятеля.

Возле моста сели в такси. В предчувствии сенсации Лилиан сияла. Ее ждал триумф и репутация знатока Востока, закрытого для европейцев.

Фатьма молчала, забившись в угол машины.

Приехав в гостиницу, они поднялись в номер Лилиан и заказали ужин. Она рассказала Назарову обо всем, что произошло в гареме.

– Огромное спасибо, мистер Джордж, вы превзошли самого себя. Благодаря вам у меня появилось столько новых впечатлений. Думаю, моя сенсация потрясет цивилизованный мир.

– К вашим услугам, мисс.

Юрий не представлял, как они выпутаются из авантюры, затеянной Рубинчиком, по-прежнему боясь, что Лилиан узнает о розыгрыше.

Он еще не лег, когда в дверь постучали. Не дождавшись отзыва, вошла все еще возбужденная Лилиан.

– Вы не спите, Джордж? Что мы будем делать с Фатьмой?

– Не знаю, мисс Лилиан. Получили подарок – пользуйтесь.

– Зачем мне этот подарок, я женщина. А хотите, я отдам ее вам?

– Благодарю вас, мисс, мне она не нужна.

– Вы не желаете осчастливить хорошенькую женщину?

– В обязанности секретаря это не входит.

Юрий впервые показал американке, что раздражен, но она не обиделась, находясь в состоянии эйфории.

– Понимаю, у вас есть возлюбленная? Где она? В России осталась?

– Слишком много вопросов, мисс.

– Когда у вас будет настроение, вы расскажете мне о своей девушке, мистер Джордж. Быть может, я смогу вам чем-либо помочь.

Лилиан покинула его номер, не понимая, почему он был не в духе. Впрочем, мрачность чичероне не испортила ей праздника.

Утром Назаров застал американку одну.

– Где Фатьма?

– О, мистер Джордж! Тут такое произошло!

– Сбежала?

– Если бы! Очень рано, когда мы еще спали, пришел какой-то турок, назвался агентом тайной полиции и потребовал выдать Фатьму. Я протестовала, но он пригрозил, что обратится за помощью к султану. Что было делать? Бежать к нашему послу?

– Что вы! Мог получиться международный скандал.

– Знаю. Агент надел на Фатьму наручники и увел. Она так плакала.

– Теперь она погибла, мисс Лилиан! Разве можно принимать такие подарки, вы же цивилизованная женщина!

– Но я сочла это восточной причудой. Мне казалось, что я помогу Фатьме стать свободной.

– Теперь ее обвинят в бегстве из гарема. По законам шариата ей грозит смерть. – Назаров не без удовольствия подливал масла в огонь. – Кто поверит, что вам ее подарили? Турок, вероятно, опомнился, пожалел о своей расточительности и заявил в полицию, мол, от него жена сбежала.

– Что я наделала! – сокрушалась журналистка.

– Да уж… Теперь ее зашьют в мешок и бросят в море. – Назаров явно перегибал, наказывая взбалмошную американку за самоуверенность.

– Боже, как я виновата! Умоляю, спасите ее во что бы то ни стало!

– Трудно что-либо обещать. Не хватало самому вляпаться в криминал.

– Дайте взятку, скупиться не надо, деньги я дам.

– Попробую уладить это дело, посмотрим, что получится.

– Мы с ней подружились, – оправдывалась Лилиан. – Фатьма рассказала мне печальную историю своей жизни. Отец продал девочку, когда ей было всего семь лет. Представляете, какие здесь нравы! Муж оказался настоящим тираном и развратником. Бил ее каждый день и приказывал другим женам бить. Когда она мне это рассказывала, я сама готова была задушить этого турка. Конечно, тут же, чтобы не забыть, я записывала ее рассказы. Получился великолепный материал, правда, пока без финала. Хорошо, что мне хоть немного удалось помочь бедняжке: я подарила ей два платья, кое-что из белья, дала денег. Теперь идите, мистер Джордж, и постарайтесь ее найти.

Назаров пошел в магазин, где застал весь «гарем» в сборе и прекрасном расположении духа. Рубинчик все еще был в ударе и разыграл Юрию в лицах, как вчера все происходило. Жена Рубинчика была под стать разбитному мужу.

– Вы убедились в моем лицедейском таланте? – спросил Рубинчик.

– Вы были великолепны. Однако своим подарком сильно запутали дело.

– Я же его и распутал.

– Тайным агентом тоже были вы?

– Кто ж еще! Я загримировался, и мадам меня не узнала. К тому же вчера в комнате был полумрак, вряд ли она меня разглядела. Видели бы вы, как ваша мамзель испугалась утром. Кстати, Фатьма осталась довольна ее гостеприимством и подарками.

– Что мне сказать американке?

– Скажите, что Фатьму бросили в Босфор. Впрочем, не годится, она потребует доказательств, еще заявит в полицию. А если сказать, что ее вернули в гарем? Хотя почему вернули, если уже подарили? Глупо… Вот что! – Рубинчик хлопнул себя по лбу. – В нее влюбился арестовавший ее агент полиции, ну и взял в свой гарем.

– Но как мы сообщим об этом Лилиан?

– Моя жена напишет ей письмо как бы от лица Фатьмы. Турчанка, конечно, неграмотна, что ж, за нее напишет полицейский.

С ошибками, по-английски нацарапает, что теперь у Фатьмы новый муж и что гарема у него нет. Слава аллаху за все милости, ну и вам спасибо за все, дорогая мисс.

Рубинчик продиктовал жене текст письма.

– Отправьте его по почте, – сказал Рубинчик, передавая Юрию исписанный лист, – завтра мадам получит утешение. Пусть еще сутки помучается. Будет ей наука.

– Вы гений, Рубинчик!

– Знаю.

Они выпили вина за успех дела, и Назаров вернулся в отель.

Лилиан ждала его и сразу же накинулась с вопросами:

– Ну как? Что вы узнали? Плохие новости?

– Пока ничего утешительного, мисс Лилиан. Никаких следов. Остается только молиться за душу несчастной девушки.

– Это ужасно! Что я наделала! – причитала она. – Вы правы, мистер Джордж, давайте помолимся за нее.

Несколько минут прошло в молчании. Лилиан сидела, закрыв глаза, губы ее шевелились. В эти минуты она показалась Назарову премиленькой. Ее лицо говорило о раскаянии и вере в доброту Бога, которому она молилась. И она действительно повеселела:

– Идемте обедать, мистер Джордж, я ужасно проголодалась.

Вечером она беспечно танцевала с Назаровым в европейском баре. Но во время танца все же сказала:

– Образ Фатьмы преследует меня, а больше всего терзает неизвестность.

– Может, это только любопытство, мисс Лилиан?

– Это больше, чем любопытство, мистер Джордж! Мне не безразлична судьба бедной девушки.

«Странная эта Лилиан, – думал Назаров, – трудно понять, добрая она или злая, умная или глупая. Одно очевидно: самоуверенная и наглая».

Утром Лилиан влетела в его номер без стука:

– Господь услышал мои молитвы и сжалился надо мной. Я получила письмо от Фатьмы. Она жива и, представьте, счастлива. Вот, посмотрите, – она сунула Назарову письмо.

Он прочел то, что уже слышал от Рубинчика.

– Не правда ли, какая чудесная и трогательная история? – сказала Лилиан, пряча письмо в ящик стола. – Теперь моя совесть спокойна.

«Неужели она действительно настолько наивна, – удивлялся Назаров, – ведь эта мелодрама так примитивно разыграна. Стоит лишь чуточку напрячь мозги, становятся видны все швы и узлы. Что это – глупость, тщеславие, погоня за сенсацией?..»

– Я иду дописывать рассказ, – сказала ему Лилиан. – Д умаю, что правдоподобней будет утопить Фатьму в Босфоре. Если я напишу, что в нее влюбился полисмен, меня упрекнут в плагиате, скажут, что я украла сюжет у Мериме.

– Как пожелаете, мисс, можете утопить, еще эффектней сбросить ее с лодки. Или нет, пусть лучше она вырвется от деспота-мужа, побежит вверх по скале, поскользнется, упадет в море, и ее поглотит пучина.

– А что, пожалуй. Чем банальней, тем правдоподобней. Вечером Лилиан прочитала Назарову новеллу «Фатьма».

Как он ни силился, все же не смог сдержать улыбку, и они едва не поссорились. Юрий оправдывался, мол, слишком уж все по-восточному «цвятасто».

– Зато правдиво! – отрезала она.

Журналистика пришлась Назарову по плечу. Лилиан почти не вмешивалась в его тексты, считая их вполне профессиональными. Только английская грамматика у него хромала. Иногда американка просила писать на французском или немецком, ему это было проще. Он со всеми заданиями справлялся, и капризной работодательнице не в чем было его упрекнуть.

В один из июльских дней она сообщила:

– Завтра мы идем на прием к генералу Врангелю. Я достала два пропуска.

– Вы желаете взять у него интервью? – у Юрия забилось сердце, как-никак легендарный Врангель, к тому же свой – русский.

– Я хочу изложить ему кое-какие соображения и узнать мнение генерала. Думаю, мой проект его заинтересует.

Утром катер доставил Лилиан и Юрия на яхту «Лукулл».

Матрос помог им подняться на палубу. Подошел очень красивый офицер, которому Лилиан вручила пропуск и визитную карточку. Офицер попросил их следовать за ним и привел в небольшой, со вкусом обставленный кабинет.

Генерал сидел за письменным столом в светлой черкеске, на груди – Георгиевский крест. Он привстал при появлении гостей, жестом пригласил их сесть.

– Мой журнал, – начала Лилиан по-французски, – поручил мне задать вам один вопрос. В некоторых кругах США бытует мнение, что после отказа союзных держав поддерживать вашу борьбу с большевиками американскому правительству следует взять на себя заботу о сохранении российских вооруженных сил, для того чтобы при удобном случае вы смогли возобновить борьбу. Но пока вам следует принять участие в войне греков против Кемаль-паши за восстановление Византии. После захвата Константинополя вы бы могли получить обеспечение для дальнейшей патриотической борьбы. Соединенные Штаты, в свою очередь, предоставили бы вам необходимую технику, вооружение и продовольствие.

Назаров слушал, с каким апломбом излагала Лилиан свои политические бредни, выдавая их за «общественное мнение американских кругов», и кипел от ярости. Такого нахальства он не ожидал даже от нее. Ему было неловко присутствовать при этом.

Врангель выслушал журналистку с невозмутимостью скалы. Он уже привык к глупости и наглости политических дилетантов.

– Благодарю вас за информацию, мисс, она, несомненно, интересна, но я не занимаюсь вопросами международной политики. Мои сухопутные и морские силы находятся в распоряжении наших союзников. Это все, что я могу сказать по данному вопросу. Честь имею.

Врангель встал, давая понять, что прием окончен. По его звонку явился тот же красавец-офицер и проводил их до трапа.

Лилиан была оскорблена и не скрывала этого, ругаясь вслух:

– Сноб, нахал, дикарь!

Зато Назаров аплодировал генералу.

В такси он сказал:

– Меня потряс ваш авантюризм, мисс Лилиан. Мало кто решился бы выдавать свои политические фантазии за общественное мнение большой державы. Вы сейчас сильно рисковали своей репутацией…

Лилиан резко оборвала его:

– Кажется, вы читаете мне мораль, мистер Назаров? Я – корреспондент известного политического журнала. У меня приличный стаж работы, и я нахожусь в Константинополе не для того, чтобы танцевать фокстроты. Мнение журналиста всегда является выражением мнения читателей. У нас массовый журнал, следовательно, мы сознательно прибегаем к эмоциональной аргументации, чтобы соответствовать уровню развития широких масс. Чтобы ошеломить и развлечь читателя, нужны скандальные известия, и ничего страшного, если ради сенсации мы иногда немного искажаем факты или произвольно их интерпретируем. Мы должны уметь делать политику. И деньги! Если босс требует сенсаций, а таковых нет, значит, мы их сфабрикуем. Журналистика – это бизнес, но вы в этих делах пока что большой бэби, мистер Джордж. Мы – американцы, деловой народ, если угодно, прагматики.