Текст книги "Заклятие. Истории о магах"

– Вот еще… Триста лет она без моих приветов жила и не скучала. Пусть еще столько же живет.

С тем Иван и ушел, не оглянувшись.

Лес на пути стоял выродившийся, гниловатый. Такой ни в работу, ни на дрова негож. И зверей не видно, и птиц не слыхать. Но тропа отчетлива, и не потому, что вытоптана, а просто не заросла. По тропе Иван два дня шел, живой души не встретив и даже лягушки или другой никчемной твари не видав. Ночевал там же, на тропе. Выбирал место посуше, рубил валежник, разводил костер. Догрызал остатки краюхи, заработанной в жилых местах. На третий день вышел к развилке. Одна нехоженая тропа взбегала на мост, другая уводила налево, где, по словам колдуньи, жила ее преужаснейшая сестрица.

Река Ивану не понравилась. Словно и не река была, а ров, полный не то недвижной черной воды, не то загнившей крови. Над поверхностью черной жижи слоился туман, смердело сладкой трупной вонью. Зато мостик был хорош. Кажется, лишь вчера срублен из нездешней светлой древесины: бревна чисто ошкурены, доски гладко выстроганы, перильца обустроены с балясинами. Иди себе, не чуя плохого, но ведьма предупреждала нахрапом на мост не соваться, да и без ее лиходейских советов Иван бы обошелся: зрячий камень на груди раскалился и на мост идти не велел.

Иван свернул налево. Шел сторожко, готовый в любой миг выхватить из-за кушака топор, но все было тихо. Даже выйдя к покосившейся, мохом заросшей избушке, врага Иван не обнаружил. Дверь повернулась на скрипучих журавелях, и Иван увидел старшую ведьму.

– Ага! – сказала она. – Добрел-таки. Заходи, раз так.

Изба была как изба, бабушкина избушка немногим краше. Те же горшки, кадушки, миски. Такая же кочерга возле русской печки, такие же ухваты. Давненько Иван русской печки не видывал: в чужих краях и топят, и готовят чудно, не как дома обвыкши. Казалось бы, такие же люди, а щей сварить не умеют.

– Что башкой вертишь? Никак русским духом пахнуло? – спросила ведьма.

– Есть маленько.

– То-то и оно, что маленько. Русский дух не во щах, а в сердце. Душа это, понял? А у меня души нету, одна видимость осталась. А щаной не дух, а запах.

– Ты, бабушка, на себя не клепли. Встретила ты меня по-человечески, не напала, с помелом не кинулась.

– Чего на тебя кидаться? Я и без того знаю, что ты меня сильней. А миром с тобой поговорить – горшки целей будут. Ты же не с меня шкуру сдирать идешь, а на тот берег. Я тебе дорогу покажу, и иди себе по-хорошему, от меня подальше.

– Умно говоришь.

– Что же мне, дурней выворотня чащобного быть? Чать не первый год на свете живу. А ты слушай, что я говорю. Уму я тебя не научу, а разуму, пожалуй, что смогу. Через реку, ты уже понял, ни живому, ни мертвому хода нет: сожжет так, что и пепла не останется. В стародавние года змеи крылатые по воздуху летали на людские города, а оттуда летучие корабли с войском, но теперь по поднебесью пути нет ни нашим, ни ихним. Остается мост, но и там путь давненько закрыт. Ключ нужен. А где ключ лежит, одна я знаю. Хочешь, прямо сейчас и пойдем. Погляжу, хватит ли у тебя сноровки ключик взять.

Иван, уже понадеявшийся, что его, словно в сказке, накормят, напоят и в баньке попарят, сглотнул голодную слюну и пошагал вслед за ведуньей.

Пришли на плотное место. Лес вокруг пригожий, трава на поляне не сорная. Родничок журчит, перебирает песчинки, а чуть в стороне на холмике растет дубище, да такой, что тысячелетние скоморохи перед ним подростом кажутся.

Тут и слепой разглядит, где ключ искать следует. Хотя ключ, что закопан, и ключик, что журчит, – тоже, может быть, неспроста.

Сначала Иван к ручью подошел. Спросил у ягинишны:

– Пить отсюда можно?

– Отчего ж нельзя? Я пью, жива покамест.

Иван напился, лицо умыл и, повеселев, спросил:

– А ключ?

– Туточки, под дубом, где ж еще. Только учти: клад заколдован. Чем быстрее копать станешь, тем быстрее он от тебя в землю уходить будет.

Иван подошел к дубу, задумчиво оглядел его. Коснулся было топора, но тут же опустил руку. Попытался облапить ствол – куда там! – тут не три, а все пять обхватов получится.

– Когда ж ты вырасти успел, этакий красавец, если под тобой ключ закопан? Может, его и вовсе не закапывали, а так, меж корней подсунули? Тогда вовсе копать не надо. Ну-ка, попробуем…

Иван уперся левым плечом в дуб, поднажал. Ноги до колен ушли в землю, дуб заскрипел, но устоял.

– Что ж ты, мать сыра-земля, меня не держишь? Тону, ровно болото под ногами.

– Камычец подложи, – посоветовала ведьма. – Неподалеку валунок брошен, так он в самый раз подойдет.

Иван выдрал ноги из земли, прикатил камень.

– На нем вроде как письмена вырезаны.

– Сам читать не умеешь, что ли?

– Не довелось выучиться.

– Эх ты, а еще на битву собрался. Сила есть – ума не надо… Ладно уж, растолкую надпись. Камень прежде у моста стоял, и было на нем высечено: «Направо пойдешь – богату быть, налево пойдешь – женату быть, прямо пойдешь – убиту быть». Прямо – через мост, там и сейчас быть убиту. Налево – ко мне. Теперь-то невеста устарела, а прежде я хороша была. Направо – домой вертаться. Там с твоей силищей да со зрячим камнем на груди ты, Ваня, живо богатством охинеешь, Кащей иззавидуется. Да ты за топор-то не хватайся, это я так, объясняю, что к чему. Прикатил камень – так и делай, что задумал, а я погляжу.

Иван пристроил камень половчее, плащовой стороной к земле, уперся левым плечом в дуб, ногами в валун. На этот раз нажал сильнее. Дуб накренился, с обнажившихся корней посыпалась земля. Совсем валить дуб Иван не стал, сунул свободную руку меж корней, малость порылся там вслепую и со словами: «Никак есть что-то!» – выволок на свет тяжелый обоюдоострый меч.

– А где ключ?

– Во простота! – восхитилась ведьма. – Меч-кладенец за ключ не считает! Этим мечом что угодно отворить можно.

– Уж больно не похож…

– Ты вспомни, как в деревне богатый мужик идет амбар отпирать. Ключ деревянный на плече несет, словно оглоблю. И ничего, запирает этим ключом амбар и отпирает. А кладенец для таких дел куда как способнее. Как взойдешь на мост и начнет к тебе огненный туман подступать, так ты его не руби и не кромсай, ярость тут не к месту, а режь потихоньку, как студень в миске режут. Да смотри, если какой шматок на мостки упадет, ты его сразу затаптывай, а то загорится мост за твоей спиной, живым не уйдешь.

– Лапти, видно, надо мокрым мохом обернуть, – заметил Иван.

– Тебе лучше знать. Мне на веку случалось пожары устраивать, а тушить не доводилось. Ты туман режь, куски в воду кидай – да не увлекайся смотри. Как туман кончится, тут тебе и другой берег будет.

– И что там?

– Вот этого не скажу. Сама не знаю, и никто не знает. Болтают всякое, но ты вранью не верь. Одни говорят, будто там великан Ратибор караулит; ноги в землю вросли, голова в облаках. Другие брешут про змея многоглавого, что смолой жжет и огнем палит. Третьи бают, что сидит там мужичок с ноготок, борода с локоток. Кого увидит, с одного щелчка по ноздри в камень вбивает. А что там на самом деле, ты узнаешь, но уже никому не расскажешь. Ну что, пойдешь лапти мохом обвязывать, по огню ступать – или пятки дегтем смазывать, домой бежать?

– Погоди, не торопи меня в пекло прыгать. Еще не все земные дела переделаны.

Иван подошел к накрененному дубу и силою выправил его. Утоптал землю вокруг ствола.

– Корней я ему не порвал – значит, выправится и будет дальше расти. Одно славное дерево на весь лес – нельзя губить. Еще камень поставить как следует – и совсем стройно станет. Нехорошо после себя развал оставлять.

– Да уж, порядок ты навел… – протянула ягинишна. – Камень придорожный вверх тормашками поставил. Теперь голову сломаешь, прежде чем надпись прочтешь.

– И так сойдет. Все одно на этом камне одна лжа. Налево ехать, уж не взыщи на слове, невеста молью побита и плесенью покрыта. Направо – богатство неправедное, значит – не богатство вовсе. А прямо… мы еще посмотрим, кому убиту быть. Еще бы ты меня, бабушка, щами накормила да сорочку вымыла, чтобы завтра мне на смертный бой в чистой рубахе выходить.

– Я к тебе ни в стряпухи, ни в прачки не нанималась. А впрочем, плевать. Будешь меня проклинать, так хоть не за это.

Щи у ягинишны были серые, из капустного крошева; наваристые – не продуть.

– Откуда у тебя убоина, да и капуста тоже? У тебя ж ни огорода, ни хлева. Да и дичи в этом лесу не водится; за три дня ни единого следа не встретил.

– От добрых людей, все от них. Это моя сеструха дурная на помело вскочит, летит вопит: «Раздайся, крещеный народ, я лечу!» А я тишком да молчком прилечу, что мне потребно возьму – хозяйка не всегда и хватится пропажи. Тая дура шороху напустит, край разорит, а опосля голодует, а у меня дом завсегда полная чаша. Вот и рассуди: кто из нас умнее?

– Обе хороши, – буркнул Иван. – Одного не пойму: почему твоя сестрица сказала, что ты ее преужаснее?

– Так и есть. И не потому, что я страшнее всех злодействую, а потому, что я ближе к настоящему злу и, по большому счету, мне на все плевать. Кто бы завтра ни победил, мне это без разницы. Рубаху тебе постираю, а там – горите вы все синим пламенем!

– Это оттого, что ты одичала одна, в лесу сидючи. Я тебя потом со своей бабушкой познакомлю. Она тоже на выселках живет, а за людей болеет.

– Нешто я ее не знаю? Я, милый мой, все знаю, что под луной деется. Может, потому, как ты говоришь, и одичала. И тебя мне не жалко, и себя не жалко, а бабушку твою – всех меньше.

На том Иван и отправился на сеновал, который и у крайней ягинишны был полон душистого сеголетнего сена.

Поутру, обмотавши лапти влажным мохом и надевши начисто выполосканную рубаху, пошел Иван на Калинов мост через речку Смердючку искать себе славы, а врагу гибели.

Поначалу все было так, как обещано ведьмой. На мосту случилась не битва, а аккуратная работа, а уж к этому занятию Иван был привыкши. Наконец последний огненный ломоть зашипел в ядовитой воде, и Иван, не получивший ни единого ожога, ступил обомшенной ногой на землю чужого сорока.

Открылось перед ним пустое место. Ни дерева, ни травы, ни бедного лишайника. Жесткий хрящ под ногами, кой-где неокатанные валуны, а дальше все теряется в дымном мареве. И совсем близко – шагах, может, в пяти – сидел на камушке человек. Не железный карла, не великан Ратибор и уж тем боле не многоглавый змей. Сидел, опустив на колени праздные руки, и без улыбки смотрел на Ивана.

– Кто таков? – грозно спросил Иван.

– Это я тебя должен спрашивать, потому как я тутошний, а ты пришлый. Но я о тебе и без того все знаю и потому отвечу на твой спрос. Я тот, кого ты ищешь. Ваши меня честят повелителем зла, а я вовсе не злой. Я просто инакий. Мир мой тоже инакий, ничего вашего в нем быть не должно. Но покоя мне нет, ползет с вашей стороны всякая зараза: радость и жалость, а пуще того – любовь. Вот за это я вас ненавижу и не успокоюсь, пока всех не изведу.

– Что-то ты заговариваешься. Не может человек, каким он ни будь, так думать.

– Кто тебе сказал, что я человек? Это я маску надел, чтобы с тобой говорить. Ты в глаза-то мне загляни.

Иван глянул – и отшатнулся. Не было в глазах сидящего ничего. Безграничная пустота смотрела оттуда.

– А ежели я сейчас тебе голову срублю?

– Не срубишь. Не так ты воспитан, чтобы первым ударить. А хоть бы и срубил… – Рука сидящего коснулась груди. – Куклу эту не жалко, а мне худа не будет. Меня тут и вовсе нет. Так что погоди мечом махать. Сядем рядком, поговорим ладком.

– Я и так постою.

– В ногах правды нет, но если хочешь – стой. Для меня ваша правда и ваша ложь равно бессмысленны. Важно одно: сделать так, чтобы вас не стало.

– А если мы сделаем, чтобы не стало тебя?

– Вот! Наконец я правильные слова услышал! Вы ведь тоже хотите меня изничтожить просто за то, что я есть. Ох, какие битвы кипели здесь когда-то! Я уже ласкался мыслью, как буду выжигать ваши города и села, рощи и чащи, поля и луга. Я бы не оставил ничего, кроме пепла, но вдруг оказалось, что я заперт. Мост, прежде соединявший враждебные царства, стал непроходим. Я еще мог что-то видеть, как-то влиять, но явить полную мощь не мог. Кто знал, что, умирая, ваши воины возводят непреодолимую стену? Но я поклялся, что разобью ее и пройду. Я двинулся по вашему пути, создал великих бойцов, могучих сыновей, но ни один из них не смог преодолеть преграду. Каждый погибший с вашей стороны укреплял стену, и пробить отсюда ее невозможно. Действовать надо от вас. Для этого мне пришлось изучить ваш мир. Я так и не понял, что такое самопожертвование, честность, верность и нежность, но я их изучил. Ты знаешь, в чем разница между храбростью и бесстрашием? А я знаю. У меня было много пленников, которых можно потрошить, и я изучил вас как следует.

– Мой отец у тебя? – перебил Иван.

– Надо же, вспомнил. Что тебе за дело до отца, если ты ни разу его не видел? Туточки он, туточки. Живехонек или мертвехонек – я в этом не разбираюсь.

– Ты думаешь, после такого я смогу тебя пощадить?

– Что ты, как можно… Я тебя щадить не стану, и ты меня не щади. Так будет справедливо – я правильно понимаю?

– Может, хватит языком трепать? Ежели ты и вправду бесстрашен, выходи на битву.

– Погоди, не лезь поперек батьки в пекло. Я еще главного не сказал. Я не просто изучил ваши особенности – я их использовал. В своего младшего сына я не стал вкладывать ни колдовской мощи, ни особой силы, ни даже рабской покорности моей воле. Но я напихал в него побольше честности, сострадания и прочей ерунды, что так ценится у вас. И случилось неизбежное – ты родился там! Ну что, теперь ты понял, к чему я клоню? Отец, о котором ты спрашивал, – это я! А жив я или мертв – судить не мне. Я позаботился, чтобы ты стал хорошим человеком, как это понимают люди: добрым и трудолюбивым. Только такой может пройти всех трех ведьм и добыть ключ. В руки того, кто служит мне, меч-кладенец не дастся.

– Вот ты и соврал, – с облегчением сказал Иван. – Ведьм было только две.

– Ты не только добр, но и глуп. Я полагал, что уж до трех ты считать умеешь. Ну-ка припомни, сколько колдуний видел ты в своей жизни.

– Бабушку не замай! – хрипло произнес Иван.

– Какая она тебе бабушка? Ты Иван Безродный, у тебя ни матушки, ни бабушки нет и вовек не бывало. Нянька она, кормилица, но не бабушка.

– Ничего ты в человеческом сердце не понимаешь. Бабушка – это та, что тебя во младенчестве нянькала.

– Мне и не надо понимать. Главное, что ты сюда пришел и проход открыл. Я и безо всякого понимания любую твою мысль насквозь проницаю. Ты сейчас ждешь, что я воскликну: «Сынок! Наконец ты пришел! Становись во главе моей армии, веди ее на людские города!» А ты гордо откажешься. Так вот, ничего я тебе не предложу. Я же знаю, что на предательство ты не способен и в чужой стан не переметнешься. Ты изготовлен на один раз, свое предназначение уже выполнил и больше не нужен. Так-то, сынок. Я тебя породил, теперь осталось тебя убить.

– Это мы еще посмотрим, – Иван усмехнулся, глядя в разговорчивую пустоту. – У нас, людей, есть былина о непобедимом богатыре Илье Муромце. И знаешь, как с ним татарове управились? Украли у Ильи сына, вырастили, выкормили, как своего татарина, и он отца в бою порешил. А меня не украли, ты сам меня в люди отдал. Не боишься, что тебя та же судьба ожидает?

– Знаю эту сказочку, – сидящий покивал и замер в прежней неподвижности. – Но одного ты не учел. У Ильи сын был единственный, вся сила ему завещана, а ты у меня младший сын, поскребышек. И не тебе ратиться с сотней старших братьев. Смотри, Ваня!

Туманный полог раздернулся, Иван увидел войско своего отца. Были там великаны в стальных шлемах, пронзавших облака, многоглавые драконы, пышущие огнем и ядом, железные карлы с медной бородой, пауки размером с дом, нетерпеливо перебирающие цепкими лапами, еще кто-то, один другого страшней и опаснее.

– Дети мои! – голос повелителя звучал с небес, а внизу и впрямь сидела пустая кукла. – Открылись ворота в мерзкий мир людей. Теперь только дурачок с мечом стоит на нашем пути.

Рев сотни нечеловеческих глоток был ответом. Иван вздохнул и перехватил меч поудобнее.

«Кто умирает на Калиновом мосту, ложится в основание стены, – вспомнил он. – Значит, нельзя ни отступить, ни идти вперед. Буду стоять здесь».

– Об одном помните, – гремело с высоты. – Это мой младший сын, ваш родной брат. Не давите его сразу, пусть он умрет красиво.

Девочка Алина

Посвящается Я. У.

Однажды девочка Алина отбивалась от стаи бешеных волков. Бешеных волков было много, и они очень хотели кушать, поэтому Алине приходилось туго. По счастью, утром Алина забыла позавтракать и тоже была голодной, так что туго пришлось и волкам. Волки заметили, что их почти всех съели, и решили убежать. Но они не подумали, что девочка Алина – чемпион мира по бегу и может догнать их в два счета. Только два волка, которые были чемпионами мира по барьерному бегу, сумели перепрыгнуть забор и сбежать к себе в лес.

А девочка Алина пошла домой к маме и папе.

Золушка-NEWS

В представлении рядового обывателя колье – это нечто ювелирное, должное украшать шейки прелестниц и знатных дам. Колье множеством висюлек спускается на грудь и слепит взоры, поражая присутствующих видом роскоши. А на самом деле первые колье были принадлежностью сугубо мужской, а украшением стали какую-то тысячу лет назад. Le cou – по-французски всего-навсего «шея», и соответственно, колье – это то, что прикрывает горло от вражеского кинжала, этакая маленькая кольчужка, охватывающая шею рядами искусно переплетенных цепочек. Прошло не так много столетий, и мужское колье выродилось до орденской ленты, а то, что сохранило вид металлической цепочки, досталось женщинам. И только Михальчук и его коллеги продолжали носить те самые колье, что и столетия назад. Для людей опасной профессии смысл этого слова оставался изначально чист: колье – это то, что спасает шею бойца в ту минуту, когда по каким-то причинам невозможно носить полную кольчугу. Например, во сне; спать в кольчуге очень неудобно, хотя иной раз приходится.

Проснувшись, Михальчук протянул руку, взял со столика портативный детектор, глянул на экранчик. Гипертоники вот так, с утра, первым делом проверяют давление. И неважно, что гипертонический криз ощущается безо всякого тонометра, по самочувствию. Михальчук тоже больше доверял собственным предчувствиям, чем показаниям прибора, но кто надеется только на что-нибудь одно, тот уже давно не живет. Не только Служба душевного здоровья охотится за опасной нежитью, нежить тоже охотится за ее инспекторами. Особенно сейчас, когда Луна вошла во вторую четверть и с каждой ночью становится все ярче и круглее.

Экран детектора безмятежно зеленел, но это ничуть не успокаивало. Чувство безопасности – нюх на радиацию, как говорят атомщики, – не утихало ни на мгновение, подсказывая, что вражина где-то поблизости. И это продолжалось уже не первый месяц.

С одной стороны, если верить сводкам, нежить никак себя не проявляла, даже мелкими полтергейстами. Люди не исчезали, неожиданных приступов и припадков у особо нервных не случалось, и даже в лифтах народу застревало ничуть не больше обычного, так что и на гремлина грешить было негоже. А если верить возбуждениям инфернальных полей, в округе каждый вечер творились самые опасные чары. Трудно представить гремлина, который мог бы действовать с такой интенсивностью. Было бы рядом серьезное производство – можно было бы решить, что готовится техногенная катастрофа. Но взрываться в центре города было нечему, в этом Михальчук был уверен на все сто.

Оставались три варианта: вампир, оборотень и черный маг. Последнее хуже всего. Вампира или оборотня можно выследить по серии убийств, а мага, пока он не обрушит смертельную волшбу на всех людей разом, выявить практически невозможно.

Лишь бы не маг, с этим не знаешь, как и бороться. Впрочем, судя по периодичности, с которой происходили возмущения ментальных полей, в районе действовал не маг, а оборотень или очень голодный вампир. Но где, в таком случае, трупы? Ментал бушует, а ментовка молчит. И осведомители из числа бомжей тоже не бьют тревогу. Прежде, бывало, осторожный вампир мог годами кормиться среди бомжей, но теперь этого нет, работа с бездомными поставлена основательно.

Утро у инспекторов – время свободное: нежить в это время нежится, а нечисть чистится. Поутру отличить оборотня от простого гражданина – дело почти невозможное. Но Михальчук решил зайти с утра в Службу душевного здоровья, проглядеть статистику и вообще заняться бумагами. Если ограничить работу беготней с серебряным штыком наперевес, то можно смело утверждать, что беготня будет долгой и безрезультатной. Нежить – она, конечно, не живая, но инстинкты у нее работают будь здоров.

Михальчук снял колье, сделанное на заказ из тонкой серебряной цепочки, принял душ и тут же снова нацепил колье. Мало ли что он дома; рассказы, будто нечисть не может без разрешения войти в дом, относятся к области досужей болтовни. Захочет – вопрется в лучшем виде. Так что шею стоит поберечь.

Завтракать Михальчук не стал: вредно есть с утра. Нечисть в этом плане толк понимает и, нажравшись, немедля заваливается спать. Потому и существует долго. Иные даже верят, будто вампиры и оборотни бессмертны. В некотором роде так оно и есть: как может умереть тот, кто не живет? Опять же, что понимать под словом «жизнь»? Сколько есть исследователей, столько и точек зрения на этот вопрос. Михальчук высокими материями не заморачивался и, будучи натурой приземленной, считал нежить просто опасным зверьем, от которого следует оберегать обычных людей. А что зверье это живет в городе, так бродячие собаки – тоже зверье, а в городе живут и процветают.

Лестничная площадка мокро блестела чистотой; Мариам успела вымыть лестницу. Снизу доносилось громыхание ведра и шорканье швабры. Михальчук, пренебрегая лифтом, побежал вниз со своего восьмого этажа. Гремлинов в доме нет, но береженого бог бережет. Толковый некромант, охотясь за инспектором, запросто может подсадить в лифт гремлина. Вчера все было чисто, а сегодня засядешь между этажами – и отбивайся от магической атаки, сидя в тесной кабинке.

Мариам намывала площадку четвертого этажа. Прежде, когда дворничихами были отечественные алкоголички, такого благолепия не бывало. Грязь, мусор, а как следствие – крысы и тараканы. А где крысы, там и нечисть заводится. Таджикские гастарбайтерки за должность свою держатся, и на лестнице всегда порядок. Интересно, куда делись дворничихи старой формации? Неужто все перемерли? Например, были съедены оборотнями, чтобы освободить места таджикам… Надо будет озадачить аналитический отдел этим вопросом.

Вообще, бывают ли оборотни среди таджиков? В Китае и Японии популярны оборотни-лисы. А в Средней Азии? Волки там вроде бы мелкие, шакалы – и вовсе несерьезно. Хотя почему бы и нет? Человека такому оборотню в одиночку не завалить, вот и перебивается кошками и бродячими собаками. А потом приезжие собьются в стаю и начнут творить разбой. Это будет пострашней наших одиночек.

Мариам отступила в сторону, пропуская жильца.

– Доброе утро, – вежливо произнес Михальчук.

– Здравствуйте, – чуть слышно ответила Мариам.

Вообще-то Михальчук не знал, как зовут таджичку, но называл ее про себя Мариам. Всегда хорошо, если новое явление имеет имя.

Неделю назад на всех лестничных площадках Михальчук прикрепил к перилам пустые консервные банки для окурков. Там, где лестница была помыта, Мариам вытряхнула из банок пепел и мелкий сор, но на нижних этажах порядок еще не был наведен. Проходя мимо, Михальчук как бы случайно проводил рукой над самодельными пепельницами и бросал беглый взгляд на детектор. Все было чисто. То есть, конечно, было грязно, но только в обыденном значении слова. Ни порчи, ни иных следов магического вмешательства на жестяных баночках не было. Хотя… на что он рассчитывал? Ни оборотни, ни вампиры никогда не курят, это противно их естеству, если можно назвать естеством природу сверхъестественного существа. Злой чародей курить может, но не станет бросать на лестнице окурки, при помощи которых его можно не только вычислить, но и быстро ликвидировать. Из нежити курят только демоны. Эти смолят непрерывно, а изжеванные хабарики рассеивают где попало. Но демоны встречаются редко, и бояться, что столкнешься с ними в подъезде собственного дома, вряд ли стоит. Но ведь кто-то проводит трансформации совсем близко отсюда! Значит, надо быть готовым ко всему, и к появлению демона в том числе. И каждого встречного – на улице, в трамвае, где угодно – подозревать в принадлежности к нечистой силе, не дающей жить нормальным людям.

У дверей парадной Михальчуку встретился второй дворник. Долгое время Михальчук считал, что это муж Мариам, пока в правлении его не поправили, объяснив, что старый таджик не имеет к Мариам никакого отношения. Просто взяли на работу двоих, не подумав, что восточных людей так вот сводить в коммунальную квартиру не следует. Однако те не возражали, и тетки из правления тоже успокоились. А остальные жильцы так же, как и Михальчук, считали дворников супружеской парой.

Михальчук поздоровался и получил в ответ тихое «Здравствуйте».

Здороваться с дворниками Михальчук был приучен с детства. Мать, бывало, одергивала его: «Человек за тобой убирает, а ты будешь, словно барин какой, нос воротить?» Хотя от старого таджика так несло кислятиной и помойкой, что и впрямь хотелось отворотить нос. Но работал таджик исправно: зимами сгребал снег, колупал лед, сшибал сосульки с козырьков у подъездов, за малую мзду выносил на помойку всякое старье, выставленное жильцами на лестничные площадки. Мусор в доме всегда был вывезен, и крысы в камерах мусоропровода перевелись. Единственным существом, от которого воняло, был сам дворник.

Может ли он быть оборотнем? Вряд ли… Чем он, в таком случае, питается? Скорей уж он сам годится в пищу оборотню или вампиру, если таковой действительно бродит в округе.

Отойдя на десяток шагов от дома, Михальчук бросил взгляд на окна пятого этажа. Вообще-то не стоило открыто глазеть, но расчет был на то, что многие, выходя из дома, машут рукой домашним, проводившим кормильца на службу. И Михальчук тоже помахал прощально окнам своей пустой квартиры, а заодно увидал, что занавесок на пятом так и не появилось.

Квартира на пятом этаже была невезучая. Владелец ее жил где-то на северах, а квартиру сдавал, причем каждый раз неудачно. Вселялись туда неведомые люди, а месяца через три, смотришь, вновь стоит у подъезда фургон, и вещи, что недавно затаскивали на пятый этаж, теперь грузят в него. Дня два назад въехала в проклятую квартиру очередная семья. И за два дня новоселы не удосужились занавесить окна. Опытному взгляду это говорило о многом, и в любом случае присмотреться к подозрительному жилищу следовало.

Не слишком приятно, когда объектом твоего профессионального интереса становится дом, в котором самому приходится жить. Гораздо комфортнее, если ты живешь тихо-мирно, а оборотни, упыри, черти и прочие баньши корчатся где-то в стороне. Но судьба о таких вещах не спрашивает, а инспектор Службы душевного здоровья – это не врач, которому запрещено лечить себя и своих близких. Завелась зараза в собственном доме – вычищай собственный дом.

Позаниматься с утра бумагами не удалось. В Управлении царила беготня, дежурная группа получила тревожный сигнал и собиралась на выезд. И Михальчук, поспешно нацепив серебряную кольчугу, отправился вместе со всеми. Мало ли что не его дежурство – волколака в пригородном лесопарке загоняют не каждый день.

Чем вервольф отличается от волколака? Вроде бы ничем. Одно и то же понятие, но первое слово пришло из соседнего языка. Однако просто так слова в языке не удваиваются, и раз явление названо, значит, тому была причина. Оборотень, человек-волк… а попробуйте сказать «волк-человек» – язык не повернется. А между тем есть и такие. Вервольф родился в человеческой семье, а потом начал перекидываться волком и жрать людей, что дали ему жизнь. Волколак родился в волчьем логове, а потом стал оборачиваться человеком. И людей он грызет постольку, поскольку на зуб попадают, предпочитая убивать своих.

Прежде волколаки встречались куда чаще. Были они ловкими конокрадами, воровали и овец, и коров. А потом скрывались волчьими тропами, унося добычу. Промышляли разбоем, а когда удавалось разбогатеть, жили краше панов, предаваясь охоте, главным образом на волков. Иной раз мужики знали, чем занимается ночами ясновельможный пан, но роптать не смели. Хотя если попадал пан под заговоренную пулю, то стрелку такое за грех человекоубийства не засчитывали. Волка убил, не человека.

В наше время жизнь в человечьей стае усложнилась. Звериных инстинктов стало не хватать для социальной мимикрии, и волколаки перевелись. А ученым очень хотелось бы знать, насколько волколак способен к общению, откуда он берет свою первую одежку, куда и как прячет ее, возвращаясь в истинный вид. Опять же, интересно: насколько разумен волколак? Вервольф разумом обладает, хотя и извращенным. Он сродни маньяку, серийному убийце. Волколак – совсем иное дело. Он изначально являлся животным, обладающим речью. Но насколько осмысленна эта речь?

Короче, выявленного и обложенного волколака нужно взять живьем, что не так-то просто сделать в городе, пусть даже и на самой окраине.

Пригородный лесопарк – по сути тот же лес, но затоптанный и загаженный до крайности. Иногда здесь появляются защитники природы, торжественно собирают и вывозят самосвал мусора, но отдыхающие восполняют этот недостаток, набрасывая новые залежи пластиковых бутылок, пивных пробок и пакетиков из-под мелкой полусъедобной снеди, без которых современные граждане разучились отдыхать. Единственные серьезные уборщики в этих местах – старушки, ежедневно обходящие свои охотничьи угодья в поисках стеклотары и пивных банок. А негниющий пластик, которым все пренебрегают, неуклонно накапливается, создавая особый антикультурный слой.

Аналитический отдел Управления уже предсказывал появление пластомонстров, порожденных изобилием в природе небывалых в прежние времена материалов. У них и лозунг на стене висел: «Новые времена – новые монстры». Над высоколобыми посмеивались, но приходилось признать, что нечисть мутирует быстрей биологических объектов, и гремлины, прежде ломавшие моторы, теперь прекрасно чувствуют себя в информационных сетях, действуя аналогично компьютерным вирусам.

Но покуда пластомонстров в пригородном лесопарке не наблюдалось, а вот волколак забежал.

Охотничья бригада и наряд полиции ожидали группу захвата.

– Стреляем только сонными ампулами, – предупредил руководитель группы Масин. Был Масин в звании полковника МВД, и, хотя никаких знаков различия на плечах не наблюдалось, это отчего-то знали все и никто не оспаривал право Масина распоряжаться не только рядовым, но и командным составом. А еще была у Масина способность чувствовать, помимо присутствия нежити, настроение окружающих. Вот и сейчас он обвел взглядом присутствующих и не терпящим возражений голосом добавил: – Пистолеты разрядить, ружейные патроны – убрать.