Текст книги "Горислава. Невенчанная жена"

Святослав Воеводин
Горислава. Невенчанная жена
Роман

© Майдуков С. Г., 2019

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2019

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2019

Часть первая. Страсть

Глава первая. Гости

Сидевшие в лодке называли ее на свой лад – снеккар; увидевшие же их с кручи поскакали в Полоцк докладывать о прибытии варяжской ладьи. Поспешали дозорные не слишком, коней загонять не было нужды: чужеземцев было десятка полтора да столько же рабов, тащивших ладью против течения.

– Большая лодка, саженей девять будет, – оценил Михась.

– Бери все двенадцать, не ошибешься, – сказал Клим Корноухий.

Их двоих оставили наблюдать за прибывшими, которые, вместо того чтобы плыть к городским причалам, остановились за излучиной, под прикрытием леса. Уж не замышляют ли они чего недоброго? Не готовят ли засаду? Или, может, это всего лишь разведчики, прокладывающие путь остальному войску? Очень скоро это должно было выясниться.

– Подползем поближе, – решил Клим, оставленный за старшего. – Видал когда-нибудь варягов вблизи?

– Нет, – признался Михась, чья первая бородка была на ощупь мягче молодой муравы.

– Ну так сейчас посмотришь, – пообещал товарищ. – Мужики косы носят, а шоломы у них с рогами бычьими.

– Для чего? – изумился Михась.

– А чтоб бодаться, – ответил Клим с веселой злостью. – Бодливые они, варяги.

– А наш князь рогов не носит, хотя Рогволодом прозывается. Отчего так?

– Вот у него и спрашивай. А пока помалкивай и под ноги гляди. Шумнешь – задницу надеру.

Михась насупился и пошел крадучись, лишь изредка шурша стлаником и хрустя сучьями, скрытыми под листьями. Клим умудрялся двигаться совсем бесшумно. Он был опытный лазутчик, а с охоты без добычи не возвращался. Ухо ему изуродовала рысь, которую, сказывали, Клим задушил своими руками. Михась его уважал, однако пороть себя не позволил бы – кончилось его отрочество, он теперь и сам мог кого угодно отодрать.

Все оружие дозорных составляли легкие луки да короткие мечи. Щиты были оставлены на утесе подле стреноженных коней. Двигались дозорные налегке, а потому очень скоро пересекли рощу и выбрались на опушку, откуда до Двины было рукой подать.

– Ох ты! – ужаснулся Михась, выглянув из-за куста. – Зачем же они рабов своих рубят?

– Обратно по течению поплывут, – пояснил опытный Клим. – Лишние рты им ни к чему, да и в ладье просторно будет.

Некоторое время они молчали, прислушиваясь к жалобным воплям несчастных и непонятной речи варягов, с окровавленными мечами расхаживающих среди тел.

– Почему никто не убег? – спросил Михась, опуская взгляд.

– Так связаны ведь, – ответил Клим. – Всем скопом не побежишь.

Будто в подтверждение его слов, два или три раба с краю сделали попытку потащить за собой остальных, по большей части уже мертвых, но не сумели сделать и шагу. Викинги не спешили их убивать, гогоча и подзадоривая уколами мечей. Когда же рабы выбились из сил и опустились на песок, их стали убивать по одному, соревнуясь, кто снесет голову одним махом.

Михасю чудилось, будто он слышит чавкающие удары секиры.

Он кусал сунутый в рот кулак, не замечая, что на коже остаются кровавые отметины от зубов. Светлые бороды и волосы чужеземцев, заплетенные в длинные косы, а также их диковинные доспехи больше не вызывали его любопытства. Парню было тошно смотреть, как колют и режут безоружных людей. Словно скотину, даже хуже, потому что не из нужды, а по прихоти своей кровожадной.

– Теперь я знаю, почему они варягами прозываются, – пробормотал он. – Вороги значит. Варяжский – все равно что вражеский.

– За такие речи можно запросто без языка остаться, – предупредил Клим. – Это я, одноухий, могу не расслышать. А люди Рогволода такого не спустят, не простят.

– Выходит, правду говорят, что в молодости Ругнвальдом звался? Или этим, Рагнвальдом? Тьфу ты, сам черт ногу сломит.

Вместо ответа Клим сгреб его за пушистую бороденку, пригнул к земле и наградил подзатыльником.

– Не болтай в дозоре, не болтай! – приговаривал он, повторяя урок снова и снова. – А то иди в пастухи, там чеши языком сколько влезет. – Клим оттолкнул спутника и отвернулся, добавив: – Ежели не вырвут тот язык за глупые речи. Балабол!

Слезы выступили на глазах Михася, не столько от боли, сколько от обиды. Но, переведя взор на берег, он скоро забыл о своем унижении. Разрубив путы, варяги стаскивали мертвые тела в реку и отталкивали копьями, пуская вниз по течению. Покончив с этим занятием, все дружно полезли в ладью и принялись распускать парус.

– Дурни, – решил Михась. – Ветер-то встречный. Их обратно снесет.

– Ты когда-нибудь под парусом ходил? – спросил Клим.

– Нет. Но видел, как другие ходят.

Михась вспомнил про подзатыльники, поэтому процедил слова сквозь зубы, хмуря брови.

– Ты девку свою когда-нибудь имел? – дурашливо пропищал Клим. – Нет, но видал, как другие имеют…

Не успел он закончить шутку, как младший товарищ молча бросился на него. Клим встретил его ударом кулака в переносицу и тут же добавил в скулу, потом в живот. Они сцепились, повалились наземь, с треском подминая раскачивающийся кустарник. Пронзив листву, в заросли влетела стрела и косо впилась в прелую листву по самое оперение.

– Замри, – прохрипел Клим, прижимая Михася к земле. – Заметили. Вмиг стрелами утыкают, будем как те ежи.

Парень послушно притих, но тут же мелко затрясся от смеха, представив себе, как они с Климом удирают, ощетинившись иглами. Ему было и страшно, и весело. Он еще ни разу не бывал в настоящих переделках, и вот теперь в локте от него торчала настоящая боевая стрела, пущенная не в кого-нибудь, а в него.

– Пронесло, – сказал Клим, успевший приподняться на колени, чтобы посмотреть на реку.

Присоединившийся к нему Михась увидел, что ладья плывет уже довольно далеко от берега, делая неожиданные повороты из стороны в сторону.

– Чего это они? Напились допьяна?

– Ветер ловят, – пояснил Клим со знанием дела. – Наши так не умеют, да и паруса крепят намертво. У варягов, вишь, холстина свободно ходит. Наловчились. Известное дело, по морям сызмальства плавают.

– Море, море, – произнес Михась с непонятной ему самому тоской. – Сколько про него разного слышал, а все равно непонятно. Как может быть озеро, чтобы без берегов?

– Увидишь, коли будет на то милость богов.

– Оно так.

Следя за удаляющейся ладьей, товарищи примолкли. До сих пор боги не слишком их баловали, но все всегда может перемениться в одночасье, не так ли?

Рогволод, князь Полоцкий, гонял зверье по лесам, когда в город прискакали дозорные. Сыновья сопровождали отца на охоте, так что весть принесли воеводе Аскольду, которого многие помнили еще как конунга Осколда Большеротого. Он тут же велел седлать коня, решив, что дело слишком важное, чтобы доверять его кому ни попадя. Давненько земляки не наведывались в Полоцк. И ведь не зря же они проделали такой долгий и трудный путь, занявший у них никак не меньше месяца. Хорошо бы без войска приплыли, но Аскольд знал нрав соплеменников и допускал, что остальные добирались посуху и таились теперь где-нибудь в окрестных пущах.

Союз с киевлянами, который держали полочане, сильно ослабел со времен правления Игоря, положившего сотни лучших ратников в бесславных походах. С одной стороны, это позволяло Полоцку не гнуть спину перед Киевом, а с другой – делало положение Рогволода шатким. Границы княжества пробовали на прочность то одни соседи, то другие, да и свои приближенные могли предать в любой момент, ибо кто же подлее предаст, как не близкий?

Аскольд, друживший с Рогволодом еще в давние времена набегов на земли эстов и латов, догадывался, что князь повсюду возит сыновей с собой не от большой любви, а чтобы не дать им сговориться с боярами в его отсутствие. Одному было под тридцать, другому за тридцать перевалило, и оба мечтали о венце княжеском и, поглядывая на него, украдкой примеряли к своим молодым горячим головам. Могли ли они задумать злодейство против родного отца? Почему нет, тем более что оба все еще горевали по покойной матушке, которую, как нашептывала молва, удушил не печной угар, а некто, имевший вполне человеческий облик и способный оставлять пальцами синяки на шее.

Рогволод не раз предлагал сыновьям подобрать себе другие имена, привычные здешнему слуху, но Раальд и Свен отказывались наотрез, твердя, что так назвала их мать и нарушать ее волю негоже. В этом заодно с ними была младшая сестра Рогнеда, которая в свои шестнадцать была так пригожа, так мила, что отец в ней души не чаял и старался ни в чем ей не перечить.

– Легка на помине, княжна, – усмехнулся Аскольд, вставляя потертый сапог в сверкающее медью стремя. – Только тебя вспомнил, а тут и ты.

– Я слыхала, ты к отцу поскачешь, – сказала Рогнеда, спускаясь во двор по дощатым ступеням. – Возьми меня, дядька Аскольд. Скучно в тереме сидеть.

– Не могу, – покачал он седою головою, – нет у меня на то княжеского дозволения.

– Так я тебе его даю, воевода! – Она вздернула подбородок. – Приказываю взять меня с собой.

Приложив кулак к сердцу и поклонившись, Аскольд молвил так:

– Придется мне ослушаться тебя, княжна. Хочешь, казнить вели, а только не отступлю от своего. Разный народ по лесам шастает, а я буду за тебя в ответе. Вон, новгородцы второго дня на обоз напали, дань разграбили. Девкам в пуще не место, да еще таким красивым.

Вместо того чтобы обидеться, Рогнеда расцвела, хоть и пыталась, польщенная, сдержать усмешку.

– Что же, разве так уж хороша я собой? – спросила она, теребя выложенную на плечо косу толщиною с ее запястье.

– Краше всех на свете, – заверил ее Аскольд и, пользуясь счастливым замешательством княжеской дочери, вскочил в седло, хлестнул коня и поскакал к воротам, уже растянутым в стороны двумя стражниками.

Следом за воеводой устремился десяток дружинников, оповещая гиканьем и улюлюканьем о своем приближении, чтобы люди вовремя убирались с дороги и не мешали проезду.

Не переходя на рысь и не придерживая коней, отряд промчался по одному мосту, потом по другому, заставляя прохожих жаться к краям с риском упасть в воду. Полоцк стоял по обоим берегам реки и в придачу был защищен речными рукавами, поймами и протоками, что делало его неприступным для налетов кочевых племен, а более опасные враги пока что сюда не добирались.

Пересекая заливные луга, Аскольд привычно обминал заболоченные низины, постепенно забирая на восток, где, как он знал, любил охотиться князь. Там был выстроен небольшой бревенчатый терем с пристройками, конюшнями и псарнями. Бывало, Рогволод проводил здесь недели кряду, особенно когда была жива жена и не случалось важных государственных дел. Не обходилось, конечно, без пирушек и банных потех, о которых потом еще долго вспоминали участники.

Будь воля Аскольда, он ни за что не позволил бы князю подолгу засиживаться в тереме. Прознай про то недруги, они могли бы легко перебить дружину и даже две, чтобы истребить весь княжеский род с Рогволодом во главе. А если бы кто напал на город в его отсутствие, то защищаться пришлось бы без единого руководства, что тоже могло закончиться плачевно.

Углубившись в лес, Аскольд натянул поводья и поднял руку в перчатке, призывая спутников сделать то же. Сдерживая всхрапывающих коней, всадники навострили слух. Откуда-то издалека доносился шум загонщиков. Это означало, что охота идет полным ходом. Если поскакать прямо, можно испортить гон, да и на шальные стрелы нарваться. Выбрав направление, Аскольд повернул туда морду коня и ударил его пятками.

Без троп идти приходилось шагом, переходя на рысь лишь там, где деревья неохотно расступались, пропуская всадников. Замшелые стволы уходили к небу, лошадиные копыта то и дело выворачивали из земли грибы, наполняющие воздух печальным запахом еще далекой пока осени. Спустившись к прозрачному лесному ручью, вьющемуся по дну яра, всадники поднялись на выгоревший участок леса, где черная земля и пни проглядывали сквозь зеленую траву и низкую листву молодняка. Здесь звуки охоты раздавались ближе, она надвигалась прямо на отряд, несмотря на попытку Аскольда отклониться в сторону.

– Что бы ни случилось, с места не сходите, ждите здесь, – приказал он. – Князь не простит, если потеху ему порушим. Я один дальше пойду. Погляжу, что и как.

Дружинники, приученные к беспрекословному подчинению, не стали перечить. Один из них принял протянутую ему уздечку, и все начали спешиваться. Впереди лежало открытое пространство, на котором их было видно издалека и зверю, и человеку. Что касается Аскольда, то он двинулся дальше пешком, выдирая сапоги из травяной путаницы, переступая головешки и обминая горелые пни. Один из глухарей напугал воеводу, внезапно взлетев из густой зелени, и с шумом помчался прочь, поднимаясь все выше над гарью.

Выхваченный из ножен меч не понадобился. Сердито глядя вслед опозорившему его глухарю, Аскольд пошел дальше. Услышь он хотя бы одну шутку или приглушенный смешок за своей спиной, повернул бы обратно, но, по счастью для дружинников, делать этого не пришлось. И все же оплошность с глухарем наполнила душу досадой, и, услышав впереди стук копыт, Аскольд не остановился, чтобы вторично не выказать испуга.

Бежала не лошадь. Гулкий топот сопровождался костяным пощелкиванием, с каким бегают олени, раздвоенные копыта которых ударяются друг о друга.

«Не спугнуть бы! – подумал Аскольд. – Стану за деревом».

Там, где прогалина заканчивалась, сменившись осиновым подлеском, уже мелькало бурое тело на легких, тонких ногах. Это был не олень. Прямо на воеводу бежал такой огромный лось, каких он ни разу в жизни не видел. Высоченный, горбатый, с широко раскинутыми лопастями рогов, он был вдвое больше самой крупной лошади. В холке его и меж ребер торчали стрелы, мотающиеся при беге. За ним катился разноголосый лай невидимой пока своры.

Аскольд вжался в березовый ствол, боясь выдать себя дыханием и даже взглядом. На него надвигалась живая разъяренная гора, способная превратить человека в лепешку, порвать в клочья рогами, измочалить огромными копытами, каждое размером с миску. По моментально взмокшему телу воеводы потекли ручьи холодного пота.

Отбрасывая стремительную тень, серо-коричневая махина промчалась мимо и вдруг остановилась как вкопанная, взрыхляя землю всеми четырьмя расставленными ногами.

Массивный загривок не позволил лосю оглянуться на прихваченный ноздрями человечий запах. Переступив копытами, он повернулся всем телом. Даже не пытаясь отбиться мечом, Аскольд полез на березу с умением и проворством, которых никогда не замечал за собою. Словно до рождения человеком был он белкой, стремглав носившейся по деревьям.

Однако и лось был проворен, невзирая на свой многопудовый вес. Оттолкнувшись копытами, он кинулся вперед.

Аскольд, повисший на ветке, почувствовал страшный удар по ногам, подбросивший его высоко в воздух и едва не прокрутивший вокруг оси. Ему удалось удержаться, и он упал животом вниз, глядя на беснующегося внизу зверя. Налитые яростной мутью глаза животного встретились с глазами человека, лось заревел и со всего размаха боднул березу. Чудом не свалившись от толчка, Аскольд взобрался выше и сел на развилку. Только отсюда он решился взглянуть на лося, который, свирепо фыркая, вздымал ногами тучи сухих листьев и земляных комьев. Аскольд увидел, как заднее копыто опустилось на сухой ствол и тот раскололся подобно щепке. Воевода покрепче обхватил руками сучья. Из разорванного рогом голенища сочилась кровь. Береза тряслась от ударов, следующих все чаще.

Аскольд понял, что спасения ждать неоткуда. Дружинники даже под страхом смерти не ослушались бы приказа оставаться на месте, что бы ни случилось. Им было хорошо известно, что воевода никогда не бросает слов на ветер. Да и вообще они остались за пригорком и могли лишь слышать шум, не представляя себе, что здесь творится. Аскольд уже лихорадочно решал, что предпримет и куда побежит, когда береза будет сломана или повалена, но тут на помощь ему пришла собачья свора.

Собаки, сталкиваясь и прыгая друг через друга, вылетели из чащи и рассыпались вокруг лося, отвлекая его внимание на себя. Забыв про человека на дереве, он низко опустил губастую морду, грозя поднять на рога каждого, кто приблизится к нему спереди. Задом он прижался к тому самому стволу, который только что старался обрушить. Благодаря кустарнику, разросшемуся у подножия дерева, лось был более или менее защищен с тыла.

Не переставая захлебываться лаем и рычанием, ощетинившиеся псы обступили его полукругом. Их было семь, и любой из них мог схватиться с волком. Они ждали только удобного момента, чтобы, подскочив, вцепиться великану в обвисшее горло, в бока, повиснуть на шкуре, добираясь зубами до горячего мяса. Ни одна из собак, однако, не отваживалась переступить невидимую черту, за которой ее караулили опущенные рога с отшлифованными зубьями. Гневно поблескивающие глаза лесного богатыря ловили каждое движение преследователей. Увенчанная боевой короной голова делала чуть заметный поворот, как только одна из собак приближалась хотя бы на аршин.

Своим исступленным лаем псы старались скрыть свой страх. Все семь были сообразительны и опытны, ни одному не хотелось лезть на верную смерть. Ведь их послали только задержать лося, не пустить его в чащу. Они не были обязаны вступать с ним в кровопролитную схватку. Это было дело тех, кто затеял охоту. Людское дело.

Но и лось тоже прекрасно понимал, чего дожидается окружившая его свора. Едва между деревьями замелькали фигуры бегущих и скачущих людей, как он двинулся вперед.

Три самые отважные гончие одновременно кинулись на него с разных сторон. Но это был отвлекающий маневр: лось тотчас отпрянул, а собаки оказались прямо перед ним, совершенно не готовые к такому повороту событий.

Аскольд со своего насеста увидел, как взметнулись развесистые рога и одна собака взлетела выше него самого, сверля воздух пронзительным скулежом. Удар передним копытом – и вторая покатилась по земле с распоротым брюхом, путаясь в собственных кишках. Обратив свору в бегство, лось забросил рога на спину и рванул с места, соперничая размашистой иноходью с галопом подоспевшего скакуна с Рогволодом в седле. Свое могучее тело зверь нес стремительно и плавно, однако уйти ему было не суждено.

Привстав в стременах, князь занес короткое копье с широким длинным наконечником, похожим на клинок меча.

Несмотря на головокружительную скорость, с которой животное и всадник ломились через тугие кустарники, удар был точен и силен. Копье вошло в бурую тушу на всю длину наконечника. Рогволод, скакавший слева, целил в сердце – и не промахнулся. Некоторое время древко ходило ходуном, вторя прыжкам лося, потом судорожно задергалось, предвещая скорый конец.

Ломая ветки, туша грохнулась оземь, загоняя копье еще глубже.

– Готов! – торжествующе крикнул князь, круто разворачивая коня. – Возьмите его.

Аскольд поспешно полез вниз, мечтая остаться незамеченным, но вокруг березы собралось слишком много охотников, осматривающих издыхающих собак.

– Воевода? – захохотал князь, все еще охваченный азартом недавней погони. – А ты что здесь делаешь? Почто на дерево взгромоздился, как ворона? Али каркать учишься?

Шутка вызвала взрыв смеха среди собравшихся. Постаравшись запомнить тех, кто веселился пуще других, Аскольд объяснил, зачем приехал в лес и как очутился на березе.

Рогволод тут же насупился, и свита его сделала то же самое. Сыновья обступили отца с двух сторон, то ли ища у него защиты, то ли готовые сами защитить его.

– Что нужно здесь гостям незваным? – спросили Раальд и Свен в один голос.

Несмотря на свои имена и голубые глаза, они не считали варягов ни родней, ни земляками. Выросли и возмужали они на этой земле, привыкли считать родиной ее, а не далекие северные края.

– Скоро узнаем, – сказал князь Рогволод.

Тон его не предвещал прибывшим ничего хорошего.

Всвои пятьдесят с гаком лет Рогволод все еще считал себя молодым, а потому не берегся, двигался порывисто, отдыхал мало и позволял себе всякие излишества. Порой это выглядело привлекательно, а порой – комично, когда, например, князь соскакивал с коня, позабыв, что ноги его уже не те, колени хрустят, а щиколотки подгибаются под тяжестью достаточно грузного тела.

Аскольд, знавший за хозяином такую слабость, старался быть рядом, чтобы поддержать его в момент прыжка, маскируя свою заботу под обычное желание услужить. Падение князя вызвало бы много ненужных пересудов. Двор был полон бояр и воевод, собравшихся при известии о приплывшей ладье. Варягов пока внутрь не допускали, держа за воротами в специально раскинутых для них шатрах.

Идя через двор, Рогволод кивал направо и налево, отвечая на приветствия, но смотрел себе под ноги, вряд ли различая, с кем здоровается. Седые волосы его не развевались при ходьбе, а облегали голову плотным шлемом. Запыленный плащ волочился по земле. Дойдя до крыльца, он бросил отстающему на полшага Аскольду:

– Объяви, что принимать гостей сам буду. Проводишь их ко мне, без оружия. И пусть гридней побольше приставят к палате. С короткими мечами и малыми щитами.

Последнее распоряжение означало, что князь предполагает схватку и заранее заботится о том, чтобы его охранники имели преимущество в тесном помещении.

– Дозволь моей дружине стражу нести, – выступил вперед воевода Блуд, посчитавший, что это позволит ему выделиться и находиться на виду, к чему он всегда стремился.

– Нет, – качнул головой Рогволод. – Пусть Аскольд охраняет. Ему привычней. Больше никто в палату допущен не будет.

Поклонившись, Аскольд провозгласил с крыльца княжескую волю и отправился к прибывшим. Пока он шел по двору, его сопровождало так много завистливых и ненавидящих взглядов, что впору кольчуге расплавиться. Воевода на обиженных бояр не смотрел, держал голову высоко, а спину – прямо. Он никогда не забывал, кто они с Рогволодом такие, откуда явились и кем стали. В разном количестве и с разными примесями, но в их жилах текла одна королевская кровь Харальда Пышноволосого, а значит, оба имели основания для власти над людьми и правления государствами. Как некогда Новгород, а затем Киев, Полоцкое княжество трещало по швам от бесконечных междоусобиц, когда на трон взошел варяжский викинг и навел порядок железной рукой.

Ярл Рогволод и его верный конунг Аскольд были последними из отчаянной ватаги, посланной в эти края еще королем Эриком по прозвищу Кровавый Топор. Кости грозного Эрика давно гнили в земле саксов, и Рогволоду не перед кем было держать ответ за несоблюдение прежнего договора, однако новый норвежский король, Харальд Серая Шкура, мог посчитать иначе. Что, если он направил своих людей в Полоцк, чтобы потребовать от князя повиновения, дани, выкупа и участия в военных походах?

Как вскоре выяснилось, опасения Аскольда оказались напрасными. Сыновья ярла Хладира заявили, что приплыли сами по себе, а при упоминании Харальда обменялись такими выразительными взглядами, что стало ясно: Олаф, Гудрад и Хокон любви к королю не питают и, скорее всего, взаимно лишены его милостей.

– Я так думаю, что они беглые, – поделился Аскольд своими наблюдениями с князем. – Новые дозорные с Двины прибыли. Они спустились вниз по течению до самой Чернешины и войска вражьего не обнаружили.

Рогволод в лице не изменился, но пальцы его, которые до этого сжимали подлокотники трона так, что суставы побелели, как на морозе, расслабились.

– Зови, – распорядился он. – Мечи сложили?

– По первому слову, князь, – подтвердил Аскольд. – Но ножи оставили. Ты ведь знаешь закон.

– Знаю, – хмуро подтвердил Рогволод. – Эй, там! Пусть двое станут прямо за троном. И ты останься. – Он посмотрел на воеводу. – Будешь переводить их речи.

Оставалось только склониться перед мудростью такого решения. Тем самым князь давал понять варягам, что перестал быть их соотечественником и выгадывал время для обдумывания своих ответов.

Братья вошли в зал уверенной поступью, держась как равные среди равных. Говорил от их имени Гудрад, не выглядевший старшим, но, надо полагать, превосходивший остальных умом, выдержкой и красноречием. Он еще не закончил своих приветствий, когда Аскольд остановил его жестом и сказал на родном наречии:

– Не говори так длинно, прошу тебя. Я не успеваю переводить твои слова великому князю Полоцкому.

Олаф подбоченился и дерзко посмотрел на Рогволода:

– Сдается мне, что князь и без тебя справится, старик. Не может он не понимать языка вскормившей его матери.

– Что он говорит? – спросил Рогволод, надменно распрямляясь на троне. А когда воевода перевел, нахмурился и распорядился: – Скажи им, пусть кто-то один речь держит. Я не могу всех по очереди выслушивать, коли не достигли промеж собой согласия.

И снова Аскольд подумал, что не случайно властителем стал не он сам, а Рогволод. Умел князь построить любой разговор так, что за ним оставалось преимущество. Подметил дух соперничества между братьями и начал вбивать клин между ними, заодно напомнив, кто тут главный, а кто в качестве просителя явился.

Сыновья Хладира переглянулись. Олаф по– прежнему упирал кулаки в бока, обтянутые железной рубахой, но рот больше не открывал. Продолжал Гудрад, закончивший свое приветствие и почтительно выслушавший ответное.

– А теперь пусть скажут, зачем явились, – решил Рогволод, ограничившийся двумя или тремя вежливыми фразами.

Гудрад не замедлил с ответом, вовремя останавливаясь, чтобы дать Аскольду время на перевод своих слов.

– Мы слышали, Киев княжество Полоцкое под себя подминает. Надо бы наоборот. С нашей помощью князь и киевскую корону возьмет, и новгородскую. Дело не в численности войска. И даже не в силе. На войне побеждает тот, кто не боится погибнуть в бою. В нас нет страха.

– Почему же тогда вы не отдали себя на суд своего короля? – спросил Рогволод. – Или вы не от его гнева бежите?

После этих вопросов братья позабыли о повелении не перебивать друг друга.

– Мы воины, и мы готовы биться, а не головы под топор подставлять! – выкрикнул Хокон.

– Никогда и ни от кого Хладиры не бегали и не побегут! – вторил ему Олаф.

А Гудрад сказал:

– Пусть ярл Регнвальд вспомнит, кем был до того, как на здешний трон взошел и князем Рогволодом нарекся. За то тебе честь и слава. Мы одной крови, и мы на землю посланы, чтобы покорить ее и своею сделать. Óдин ведет нас в походы, Тор секиры наши направляет. Не годится героям зады мозолить и кости у домашнего очага греть. Вспомни молодость, князь. Отец сказывал, ты Полоцк с тремя сотнями воинов взял. Теперь у тебя целое войско да мы в придачу. Веди на Киев. Или нас пошли, мы за тебя кровавую работу сделаем.

На протяжении своей тирады Гудрад несколько раз прерывался, давая слово Аскольду, и Рогволод ждал с непроницаемым лицом, ничем не выдавая своего отношения к услышанному. Когда же наконец он заговорил, глаза его смотрели сердито, а голос звучал гневно.

– Только дурак воюет там, где можно миром поладить. Я Полоцк не брал, вошел по приглашению и терем свой не на пепелище возвел. Новгород и Киев не враги нам, не соперники, а братья, вот как вы трое. – Рогволод указал на братьев, стоящих перед ним. – От них мне выгода и союз, а от вас что? Селения безлюдные? Поля сожженные? Разбойники по большим дорогам? Идите к себе и там воюйте, коли ни на что больше не годитесь, сыны Хладировы.

– Вот как ты повернул, Регнвальд, – с угрозой произнес Гудрад, вмиг растерявший все свое напускное миролюбие. – Вот как земляков встретил. Даже за стол не посадил с дороги, толком не выслушал, не оказал гостеприимства.

Аскольд поспешил встать между Рогволодом и братьями, недвусмысленно обхватив рукоять меча, подвешенного с левого боку.

– Знает князь вашу волчью породу, – заговорил он, не дожидаясь хозяйского повеления. – Вас за стол усадишь, так нож в спину получишь. Хотите пожар войны разжечь, чтобы руки погреть? Не выйдет. Убирайтесь подобру-поздорову, пока не поздно. Здесь вам нечего делать.

Братья спросили Рогволода взглядами: такова ли его воля, как говорит воевода от его имени? Молчаливый ответ был: да.

– До рассвета вам надлежит отплыть от наших берегов и не приближаться впредь, – продолжил Аскольд, заручившись безмолвным одобрением князя. – Сегодня можете охотиться и отдыхать, но чтобы с восходом солнца вашего духу тут не было.

Гридни, стоявшие с мечами наготове за каждым углом, за каждой холстиной и дверью, приготовились выскочить, если вдруг чужаки замышляют недоброе, однако вмешательство не понадобилось. Уходили, правда, братья без почтительных поклонов и даже не прощаясь. Зато от ответных угроз удержались. Только дерзко осклабились в три рта, дружно крутнулись на пятках и были таковы.

– Что скажешь, воевода? – спросил Рогволод сквозь зубы, когда они остались одни.

– Бес его знает, – проговорил Аскольд, перебирая бороду. – Может, крутоват прием оказался.

– В самый раз. Видел, как глядели? Чистые волки.

– Послать дружину, чтобы проследили за отплытием?

– Две пошли, – решил Рогволод. – Пусть на виду стоят в боевой готовности. И дальше проводить не мешало бы.

– Проводим, – кивнул Аскольд. – Так я поеду?

– Езжай. Да потом дозоры усилить надобно будет. Не оставят нас соплеменники в покое. Этих прогоним, другие придут. Больно кусок лаком. В грецкие земли мимо нас не проплывешь. Вот и неймется варягам. Если тучей повалят, не устоим. Пора союз с соседями укреплять. Завтра пошлю в Новгород гонцов с каким-нибудь пустячным поручением. Пусть намекнут Владимиру, что дочь моя созрела для замужества и красотой своей затмевает утреннее солнце.

– Может, Киев надежнее? – осторожно предположил Аскольд.

– И в Киев посольство отправлю, – усмехнулся Рогволод. – Пусть Ярополк с Владимиром за Рогнеду соперничают. Как еще братьев поссорить? А не стравишь их друг с другом, так ведь сговорятся Святославичи и меня с трона скинут, чтобы княжество меж собой поделить. А пока гони варягов восвояси. – Князь махнул широким рукавом. – Нет, постой. Ты так и не сказал, что на березе делал, пока я с лосем сражался.

– Другого высматривал, – нашелся воевода. – Твой маловатым мне показался. Дай, думаю, покажу князю, как лосей бить надо.

Они посмеялись немного, а потом глаза их сделались строгими и холодными. Время шуток закончилось. Это чувствовали оба, как чувствуют перелетные птицы дыхание далекой еще зимы.